Ведро выпало из рук, вода растеклась по полу. Когда я поднял голову, граф стоял надо мной, потрясая кулаками и цедя сквозь стиснутые зубы: «Вон!» Дверь захлопнулась.
Нам удалось погасить пожар, но граф так и не вышел из своей комнаты. На следующий день, когда он отправился на прогулку в сад, я осмелился заглянуть в кабинет. Там уже ничего не было.
Он призывает меня. Мне нужно идти. Надеюсь в скором времени быть с тобой.
Твой брат Иоганн
Дверь позади нее открывается, и на крышу выходит Джулия.
— О, Сэм, привет. А я только собиралась… — Она достает пачку сигарет, встряхивает. — Ты ведь не куришь?
— Нет, спасибо.
— Я так и думала. В этом городе никто не курит. А на того, кто курит, смотрят, как на зачумленного.
— Ты же вроде бы бросила.
— Бросаю. Это процесс.
Джулия улыбается.
Саманта смотрит на второе письмо.
— О, кстати, совсем забыла. Вчера в офис заходил какой-то мужчина. Спрашивал тебя.
— Кто?
— Не знаю. Он не назвался. Просто я оказалась первой, кто попался ему на глаза. Сказал, что рано или поздно доберется до тебя. — Она закуривает и торопливо затягивается. — Наверное, новый клиент. Раньше я его не видела.
— Как он выглядел?
— Высокий, худощавый, короткие каштановые волосы. Ничего особенного. Извини.
— Все в порядке. Полагаю, еще придет.
Ей почему-то становится немного не по себе. Джулия затягивается еще раз и идет к перилам.
27 мая 1742 года.
Карл!
О, брат, Г. больше нет! Она — мертва.Граф убил ее! Убил, потому что узнал о нашей любви, ведь счастье других для него то же, что самая жестокая пытка. Он погубил ее. И погубил меня.
Вчера вечером я застал их в конюшне. Было прохладно и свежо, и я, проходя мимо, услышал неспокойное конское ржание. Запах навоза в конюшне был так силен, что мне пришлось прикрыть нос. Тогда-то я и увидел его на ней. Ее платье было разорвано и испачкано кровью. Я бросился на него, но он отбросил меня одной рукой, точно игрушку, и остался на ней. Кровь стекала с его рук. Граф посмотрел на меня, и я увидел в его глазах ярость безумца. Он бросил в меня нож.
Я снова кинулся на него. В тот миг мной владело только одно желание: убить его, и будь что будет. Я ударил его, и нож вошел ему в грудь. Воздух с шумом вырвался из его рта. И тут я почувствовал, как что-то обожгло мой живот, и, опустив глаза, увидел, что он успел ранить меня.
Граф вцепился в меня и не отпускал, хотя я пытался вырваться. Мне удалось освободиться только тогда, когда он перестал дышать. Я сразу же подполз к Г. и прижался к ней в полной уверенности, что мгновения моей жизни сочтены. Она была тяжелая и холодная.
Так, обнимая ее, я и уснул. Не знаю, что разбудило меня, но когда я очнулся, шел дождь. Вдалеке, за горами, еще грохотал гром. Я отнес ее к краю леса и там похоронил.
Раны мои заживают быстро, хотя это меня и не радует. Мне нужно скрыться. Я не помню, что случилось, но твердо уверен в одном: я убил графа. Скоро за мной придут.
Не знаю, когда увижу тебя и увижу ли вообще. Все отнято у меня. Я — ничто.
Твой Иоганн
— Ну, мне пора возвращаться.
Джулия выпускает из пальцев окурок и придавливает его каблуком.
— Я сейчас спущусь, — говорит Саманта. Однако уходить Джулия не спешит и, помявшись,
спрашивает:
— Ты точно чувствуешь себя лучше?
— Да, все в порядке. Спасибо. — Впервые за то время, что Саманта работает на Джулию, она замечает на шее у нее небольшой серебряный крестик. — Не знала, что ты верующая.
Она показывает на цепочку.
— А, ты об этом. Нет, я не верующая в привычном смысле слова. Крестик подарила мать, когда я была в шестом классе. — Джулия подтягивает цепочку и вертит крестик между пальцами. — Я перестала ходить в церковь, когда училась в колледже. Думаю, для нее это стало одним из самых больших разочарований в жизни. — Она замолкает, лицо ее становится серьезным, даже немного угрюмым. — Мать умерла шесть месяцев назад, и я снова начала его надевать. От случая к случаю.
— А почему перестала ходить в церковь?
— Причин много. Стремление к протесту, наверное, чтение воскресных газет… Но самое главное: я не могла смириться с мыслью о том, что Бог такой мелочный.
— Мелочный?
— Да. Церковь говорит: для того, чтобы попасть в рай, надо верить в Христа, ведь Бог не дает вечную жизнь тем, кто не верит. Как же так? Я знаю нескольких очень щедрых, добрых, бескорыстных людей, которые не являются христианами. Но они лучше многих известных мне христиан. Разве эти люди менее достойны любви Бога? Мне представляется, что любовь нельзя обставлять какими-то условиями. Ты только не пойми меня неправильно — я верю в Бога. Но мне не нравится, что Он может быть таким мелочным, таким несправедливым.
Звонит сотовый — обе вздрагивают.
— Алло? Да, подождите, я сейчас приду. — Джулия пожимает плечами. — Надо идти. Увидимся внизу.
Она уходит и закрывает за собой дверь. Саманта ежится от холода, разворачивая последнее письмо.
30 мая 1742 года.
Карл!
Я наблюдал за всем с холма. На похороны в церковь Святого Петра не пришел никто, кроме нескольких слуг и какого-то городского чиновника. Никто не проронил и слезинки, когда гроб опускали в землю. Я плакал, но не по нему, а по Г. и себе самому.
Вот уже несколько дней я не ухожу с кладбища, ожидая, что он вернется. Я уверен, что он вернется, поскольку видел его магические силы. Дело лишь во времени. И когда граф вернется, я снова убью его, снова отправлю туда, откуда он пришел. Снова и снова. Я останусь здесь навсегда.
Не могу уснуть. Лежу ночами рядом с могилой графа и смотрю на статую Петра, прибитого к кресту вниз головой. Тень Петра падает сегодня на могилу графа.
Думаю о Берлине… и о Г. — без нее моя жизнь пуста. Я — ничто. Внутри меня только злость и ненависть. Они растут. Они не позволяют мне уснуть.
Помолись за меня, твоего брата.
Иоганн
Листок выскальзывает из пальцев, и ветерок несет его к перилам. Саманта инстинктивно бросается за ним, но промахивается. В какой-то момент перед ней мелькает улица внизу. К горлу подступает тошнотворный комок.
Она опускается на четвереньки, чувствуя себя безопаснее внизу, и повторяет попытку.
— Ух!
Саманта отдергивает руку, и смятый листок падает к ее ногам. Глубокий порез на указательном пальце багровеет, наливаясь кровью. Она ищет взглядом то, обо что порезалась, и видит треугольный осколок голубого стекла. Должно быть, кто-то разбил бутылку.
Саманта снова поднимает письмо. Кровь испачкала бумагу, замазав несколько слов, в том числе подпись Иоганна.
Она изучает красную отметину на бумаге, потом еще раз читает письмо.
— Кровь… — громко говорит она. — Кровь.
Саманта торопливо сбегает по лестнице и звонит Фрэнку из своего закутка. Ожидая соединения, она прикладывает к пальцу салфетку. Кровь почти мгновенно просачивается через бумагу. Она прикладывает другую — тот же результат. Похоже, ее не остановить.
18
ТРАНСМУТАЦИИ
Занятия еще не начались. Саманта выходит из раздевалки, держа в одной руке защитную маску, а в другой рапиру. Несколько членов олимпийской команды, тренирующиеся в этом же зале, делают упражнения на растяжку. Кто-то отрабатывает защиту. Движения быстры и грациозны, как у лисы, рука легка и проворна. Еще двое практикуются в нанесении ударов. Наблюдая за ними, Саманта чувствует боль в мышцах. Она не тренировалась почти неделю, и телу недостает подвижности и упругости, которые приходят только с практикой.
— Сэм?
Она быстро оборачивается и видит Фрэнка.
— Что ты здесь делаешь?
— Еду в аэропорт и вот решил заскочить.
Он смотрит на ее белый костюм и зажатую в руке маску.
— Куда летишь?
— В Роли. Это Северная Каролина. Надо повидать родителей Кэтрин. — Фрэнк достает из портфеля папку и передает ей. — Хочу показать тебе кое-что.
Саманта кладет на пол маску и рапиру и берет папку.
— Это отчет по результатам вскрытия, — говорит он. — Кэтрин умерла от проникающего ножевого ранения в живот. Но умерла почти неделю назад. Накануне того дня, когда мы обнаружили отца Моргана.
— Что?
Саманта открывает папку.
— Она не могла убить ни Фиби, ни отца Моргана. — Он делает паузу и смотрит на Саманту, ожидая, что новость принесет ей облегчение, но она не отрывает глаз от отчета. — Кроме того, эксперты обнаружили в квартире Кэтрин два типа крови — ее собственной и, возможно, убийцы.
Саманта по-прежнему молчит.
— Я также связался с местными клиниками, помогающими тем, кто страдает от бессонницы, — продолжает Фрэнк. — Таких здесь четыре: две в Сан-Франциско, одна в Беркли и есть еще одна при Оклендском институте. Предоставлять информацию о клиентах они не могут, так что детектив Снейр уже отправился за судебным распоряжением.
— Как он к этому отнесся?
— Довольно спокойно. Даже согласен с твоей идеей о том, что следует проверить всех, кто проходил курс лечения в этом году.
Саманта закрывает папку, но все еще избегает смотреть Фрэнку в глаза.
— В чем дело? — спрашивает он.
— Я тоже хочу показать тебе кое-что.
Она подбирает маску и рапиру и идет в раздевалку. Фрэнк следует за ней. Они обходят помост, на котором уже тренируются три пары фехтовальщиков. Их ноги скользят по дорожке с ритмичной грацией танцоров. Рапиры сталкиваются и отскакивают одна от другой, как вылетающие из костра угли. При каждом касании на световом табло над дорожкой вспыхивают красные и зеленые огоньки. Саманта проходит мимо, а Фрэнк останавливается посмотреть.
Она возвращается через минуту с переведенными письмами.
Фрэнк просматривает первое.
— Что это?
— Последние письма Гольдберга.
— Музыканта?
— Да.
— И что я должен здесь найти?
— Граф был алхимиком.
— А моя мать была ирландской католичкой. И что их того?
— От средних веков до девятнадцатого столетия алхимия была не просто прототипом химии. Алхимики занимались трансмутациями, преобразованиями одних веществ в другие.
— О чем ты говоришь?
— Я просмотрела кое-какие материалы… — Она замолкает и отворачивается от Фрэнка. — Что, если граф в своих попытках открыть секрет бессмертия действительно утратил способность спать?
— Хочешь сказать, что он открыл какое-то снадобье или что-то в этом роде?
Фрэнк пожимает плечами.
— Может быть. Не знаю. — Она смотрит ему в лицо. — Алхимики верили, что их опыты рано или поздно приведут к созданию универсального лекарства от всех болезней. Что, если графу удалось противоположное? Что, если он открыл — по ошибке — некую болезнь, что-то вроде проклятия, которое может передаваться с кровью?
Фрэнк смотрит на нее, слегка открыв рот.
— Проклятие?
— Которое передается с кровью, — добавляет Саманта.
Лицо Фрэнка остается бесстрастным.
— Прочитай описание смерти графа в последнем письме Гольдберга, — торопится Саманта. — После того как они порезали друг друга, граф продолжает удерживать Гольдберга, прижиматься к нему. И только потом умирает.
— О чем ты, черт возьми, говоришь?
Фрэнк лишь сейчас замечает новую морщинку под ее глазами. Она появилась после его отъезда. После того как у нее начались проблемы со сном.
— Сама толком не знаю. — Саманта замолкает и опускает глаза. — Я думала об этом ритуале и… может быть, мы имеем дело с чем-то более сильным, чем нам представляется.
Он осторожно дотрагивается до ее плеча.
— Сэм ты немного увлеклась.
Она видит на его лице выражение озабоченности: поднятые брови, полуулыбка.
— Ты прав. Извини, — говорит она, чтобы избавиться от этого взгляда, в котором озабоченность может быстро смениться жалостью. — Я просто устала.
— Сэм… — снова начинает Фрэнк.
— Нет, ты прав.
— Я знаю, ты всегда хотела найти какое-то объяснение тому, что случилось с тобой. Но проклятие — вовсе не ответ…
Саманта вспыхивает от злости и отступает на шаг.
— Не надо меня опекать, Фрэнк. У меня и в мыслях нет считать убийцей того ублюдка, который меня порезал.
— Но я и не говорил…
— Ты плохо меня знаешь, Фрэнк, — продолжает она. — Но даже если я все еще ищу объяснение случившемуся, что в том плохого? Полиция ведь так ничего и не предложила. Его никто больше не видел. Разве я не вправе получить ответ?
Фрэнк едва заметно кивает:
— Конечно, да. Я никогда не узнаю всей правды, и мне это не нравится.
Саманта бьет рапирой по правой ноге.
— Извини, — не поднимая головы, говорит Фрэнк. Он слышит звук скрещивающихся рапир и скользящих по дорожке ног.
Повисшее между ними молчание действует на него угнетающе.
— Ну и что тебя ждет в Роли? — спрашивает наконец Саманта напряженно и немного резко.
Фрэнк поднимает голову.
— Первым делом надо взглянуть на отчет о вскрытии дружка Кэтрин, Макса. Потом встречусь с ее родителями.
— Что ты им скажешь?
Она видит, как напрягается его лицо.
— Скажу, что их дочь убита и что корпорация может продолжить сотрудничество с полицией, если они того пожелают.
— А если не пожелают?
— Тогда все кончено.
— Кончено? Что ты имеешь в виду, когда говоришь «все кончено»?
— Если они не захотят, чтобы мы продолжили расследование, то мы ничего не можем сделать.
— Ты хочешь сказать, если они не захотят платить дополнительно?
— Корпорации поручили найти Кэтрин. Все. Мы не имеем права заниматься расследованием по собственной инициативе.
— Чепуха. И ты прекрасно это знаешь.
— Никакая не чепуха. Мы не полиция. — Фрэнк заметно огорчен. — Послушай, мне пора, скоро рейс. — Он возвращает ей письма. — Позвоню тебе из Дарема, ладно?
Саманта кивает и провожает его взглядом — Фрэнк покидает спортзал, так и не обернувшись.
Она надевает маску и выходит на помост, готовая к бою.
Проходя в церковь Святого Петра, Саманта не надеется услышать хор, потому что сегодня только среда, но едва берет воскресный бюллетень, как два солиста начинают исполнять арию из кантаты Баха «Aus der Tiefe rufe ich, Herr, zu dir». «Должно быть, решили начать репетиции пораньше», — думает она.
Сопрано взлетает в вышину, дрожа, как крик испуганного ребенка.
Смилуйся надо мной, ноша моя велика; Сними ее с сердца моего — Потому что Ты уже пострадал за нее На кресте в смертных муках, Чтобы избавить меня от них, Чтобы грехи мои не сломили меня И не поддался я отчаянию.
Тело и ноги ноют после тренировки, и Саманта, усевшись на одной из последних скамеек, решает разуться. На обложке бюллетеня несколько мужчин, наполовину скрытых черными тенями и призрачной дымкой, с усилием поднимают перевернутый крест. Один, похоже, кричит на других, требуя, наверное, крепче взяться за веревки. За казнью наблюдают, стоя чуть поодаль, римские чиновники. Бледный свет сочится с серого неба; из-за облаков на привязанного за руки и ноги Петра смотрят два ангела. Текст под картиной гласит: «Распятие святого Петра. Лука Джордано».
Саманта пытается представить комнату, в которой Фрэнку предстоит сообщить родителям Кэтрин о смерти их дочери. Сядут ли они вместе на диван, держа друг друга за руки, в надежде, что страшное известие, то, чего они боялись больше всего на свете, не сокрушит их? Смотрят ли на них снисходительно-насмешливо стоящие на каминной полке семейные фотографии, память о прошлом, умершем для них теперь? Или, может, в комнате орет телевизор, и отец покачивается в кресле-качалке, а мать сдерживает разлаявшуюся собачонку?
Саманта с Рейчел сидели на диване и смотрели мультфильмы, когда в дверь постучала полиция. Она вскочила и словно оказалась посреди моря рассыпавшихся картофельных чипсов — они были везде: на диване, на полу, на одежде. Отец говорил дочерям никогда не открывать дверь незнакомым людям, но в тех трех коротких ударах было что-то особенное, настойчивое и требовательное. Офицер переступил порог, и в этот момент за ее спиной раздался голос отца. Она не помнит, что именно он сказал, но помнит, как выпало из рук посудное полотенце, помнит, как ахнула и заплакала сестра. Слезы всегда давались Рейчел легко, она плакала из-за каждой мелочи. Но Саманта — папина дочь.
На похоронах они не плакали. Она подошла к гробу вслед за отцом, не отводя глаз от его напрягшихся, немного приподнятых плеч.
Яне заплачу, если только буду смотреть на его плечи, — повторяла она про себя.
Она думала, что, не видя слез, мир, может быть, так и не узнает, что творится в ее душе.
Шедшие сзади негромко перешептывались, то и дело произнося слова «трагедия» и «несправедливо», точно школьники, готовящиеся к контрольной и повторяющие один билет.
— Нет, он ехал ей навстречу. Не справился с управлением и нарушил разделительную линию. Они столкнулись лоб в лоб.
— Она, наверное, не видела его.
— Умерла мгновенно.
Люди произносили пустые слова, чтобы заполнить неловкое молчание, тягостную тишину, замаскировать страх перед смертью и с трудом скрываемое облегчение оттого, что она пришла к кому-то другому.
Уходя, друзья и родственники обнимали их. Говорили, что траур — это первый шаг к исцелению. Но ведь на теле бывают такие шрамы, которые не заживают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Нам удалось погасить пожар, но граф так и не вышел из своей комнаты. На следующий день, когда он отправился на прогулку в сад, я осмелился заглянуть в кабинет. Там уже ничего не было.
Он призывает меня. Мне нужно идти. Надеюсь в скором времени быть с тобой.
Твой брат Иоганн
Дверь позади нее открывается, и на крышу выходит Джулия.
— О, Сэм, привет. А я только собиралась… — Она достает пачку сигарет, встряхивает. — Ты ведь не куришь?
— Нет, спасибо.
— Я так и думала. В этом городе никто не курит. А на того, кто курит, смотрят, как на зачумленного.
— Ты же вроде бы бросила.
— Бросаю. Это процесс.
Джулия улыбается.
Саманта смотрит на второе письмо.
— О, кстати, совсем забыла. Вчера в офис заходил какой-то мужчина. Спрашивал тебя.
— Кто?
— Не знаю. Он не назвался. Просто я оказалась первой, кто попался ему на глаза. Сказал, что рано или поздно доберется до тебя. — Она закуривает и торопливо затягивается. — Наверное, новый клиент. Раньше я его не видела.
— Как он выглядел?
— Высокий, худощавый, короткие каштановые волосы. Ничего особенного. Извини.
— Все в порядке. Полагаю, еще придет.
Ей почему-то становится немного не по себе. Джулия затягивается еще раз и идет к перилам.
27 мая 1742 года.
Карл!
О, брат, Г. больше нет! Она — мертва.Граф убил ее! Убил, потому что узнал о нашей любви, ведь счастье других для него то же, что самая жестокая пытка. Он погубил ее. И погубил меня.
Вчера вечером я застал их в конюшне. Было прохладно и свежо, и я, проходя мимо, услышал неспокойное конское ржание. Запах навоза в конюшне был так силен, что мне пришлось прикрыть нос. Тогда-то я и увидел его на ней. Ее платье было разорвано и испачкано кровью. Я бросился на него, но он отбросил меня одной рукой, точно игрушку, и остался на ней. Кровь стекала с его рук. Граф посмотрел на меня, и я увидел в его глазах ярость безумца. Он бросил в меня нож.
Я снова кинулся на него. В тот миг мной владело только одно желание: убить его, и будь что будет. Я ударил его, и нож вошел ему в грудь. Воздух с шумом вырвался из его рта. И тут я почувствовал, как что-то обожгло мой живот, и, опустив глаза, увидел, что он успел ранить меня.
Граф вцепился в меня и не отпускал, хотя я пытался вырваться. Мне удалось освободиться только тогда, когда он перестал дышать. Я сразу же подполз к Г. и прижался к ней в полной уверенности, что мгновения моей жизни сочтены. Она была тяжелая и холодная.
Так, обнимая ее, я и уснул. Не знаю, что разбудило меня, но когда я очнулся, шел дождь. Вдалеке, за горами, еще грохотал гром. Я отнес ее к краю леса и там похоронил.
Раны мои заживают быстро, хотя это меня и не радует. Мне нужно скрыться. Я не помню, что случилось, но твердо уверен в одном: я убил графа. Скоро за мной придут.
Не знаю, когда увижу тебя и увижу ли вообще. Все отнято у меня. Я — ничто.
Твой Иоганн
— Ну, мне пора возвращаться.
Джулия выпускает из пальцев окурок и придавливает его каблуком.
— Я сейчас спущусь, — говорит Саманта. Однако уходить Джулия не спешит и, помявшись,
спрашивает:
— Ты точно чувствуешь себя лучше?
— Да, все в порядке. Спасибо. — Впервые за то время, что Саманта работает на Джулию, она замечает на шее у нее небольшой серебряный крестик. — Не знала, что ты верующая.
Она показывает на цепочку.
— А, ты об этом. Нет, я не верующая в привычном смысле слова. Крестик подарила мать, когда я была в шестом классе. — Джулия подтягивает цепочку и вертит крестик между пальцами. — Я перестала ходить в церковь, когда училась в колледже. Думаю, для нее это стало одним из самых больших разочарований в жизни. — Она замолкает, лицо ее становится серьезным, даже немного угрюмым. — Мать умерла шесть месяцев назад, и я снова начала его надевать. От случая к случаю.
— А почему перестала ходить в церковь?
— Причин много. Стремление к протесту, наверное, чтение воскресных газет… Но самое главное: я не могла смириться с мыслью о том, что Бог такой мелочный.
— Мелочный?
— Да. Церковь говорит: для того, чтобы попасть в рай, надо верить в Христа, ведь Бог не дает вечную жизнь тем, кто не верит. Как же так? Я знаю нескольких очень щедрых, добрых, бескорыстных людей, которые не являются христианами. Но они лучше многих известных мне христиан. Разве эти люди менее достойны любви Бога? Мне представляется, что любовь нельзя обставлять какими-то условиями. Ты только не пойми меня неправильно — я верю в Бога. Но мне не нравится, что Он может быть таким мелочным, таким несправедливым.
Звонит сотовый — обе вздрагивают.
— Алло? Да, подождите, я сейчас приду. — Джулия пожимает плечами. — Надо идти. Увидимся внизу.
Она уходит и закрывает за собой дверь. Саманта ежится от холода, разворачивая последнее письмо.
30 мая 1742 года.
Карл!
Я наблюдал за всем с холма. На похороны в церковь Святого Петра не пришел никто, кроме нескольких слуг и какого-то городского чиновника. Никто не проронил и слезинки, когда гроб опускали в землю. Я плакал, но не по нему, а по Г. и себе самому.
Вот уже несколько дней я не ухожу с кладбища, ожидая, что он вернется. Я уверен, что он вернется, поскольку видел его магические силы. Дело лишь во времени. И когда граф вернется, я снова убью его, снова отправлю туда, откуда он пришел. Снова и снова. Я останусь здесь навсегда.
Не могу уснуть. Лежу ночами рядом с могилой графа и смотрю на статую Петра, прибитого к кресту вниз головой. Тень Петра падает сегодня на могилу графа.
Думаю о Берлине… и о Г. — без нее моя жизнь пуста. Я — ничто. Внутри меня только злость и ненависть. Они растут. Они не позволяют мне уснуть.
Помолись за меня, твоего брата.
Иоганн
Листок выскальзывает из пальцев, и ветерок несет его к перилам. Саманта инстинктивно бросается за ним, но промахивается. В какой-то момент перед ней мелькает улица внизу. К горлу подступает тошнотворный комок.
Она опускается на четвереньки, чувствуя себя безопаснее внизу, и повторяет попытку.
— Ух!
Саманта отдергивает руку, и смятый листок падает к ее ногам. Глубокий порез на указательном пальце багровеет, наливаясь кровью. Она ищет взглядом то, обо что порезалась, и видит треугольный осколок голубого стекла. Должно быть, кто-то разбил бутылку.
Саманта снова поднимает письмо. Кровь испачкала бумагу, замазав несколько слов, в том числе подпись Иоганна.
Она изучает красную отметину на бумаге, потом еще раз читает письмо.
— Кровь… — громко говорит она. — Кровь.
Саманта торопливо сбегает по лестнице и звонит Фрэнку из своего закутка. Ожидая соединения, она прикладывает к пальцу салфетку. Кровь почти мгновенно просачивается через бумагу. Она прикладывает другую — тот же результат. Похоже, ее не остановить.
18
ТРАНСМУТАЦИИ
Занятия еще не начались. Саманта выходит из раздевалки, держа в одной руке защитную маску, а в другой рапиру. Несколько членов олимпийской команды, тренирующиеся в этом же зале, делают упражнения на растяжку. Кто-то отрабатывает защиту. Движения быстры и грациозны, как у лисы, рука легка и проворна. Еще двое практикуются в нанесении ударов. Наблюдая за ними, Саманта чувствует боль в мышцах. Она не тренировалась почти неделю, и телу недостает подвижности и упругости, которые приходят только с практикой.
— Сэм?
Она быстро оборачивается и видит Фрэнка.
— Что ты здесь делаешь?
— Еду в аэропорт и вот решил заскочить.
Он смотрит на ее белый костюм и зажатую в руке маску.
— Куда летишь?
— В Роли. Это Северная Каролина. Надо повидать родителей Кэтрин. — Фрэнк достает из портфеля папку и передает ей. — Хочу показать тебе кое-что.
Саманта кладет на пол маску и рапиру и берет папку.
— Это отчет по результатам вскрытия, — говорит он. — Кэтрин умерла от проникающего ножевого ранения в живот. Но умерла почти неделю назад. Накануне того дня, когда мы обнаружили отца Моргана.
— Что?
Саманта открывает папку.
— Она не могла убить ни Фиби, ни отца Моргана. — Он делает паузу и смотрит на Саманту, ожидая, что новость принесет ей облегчение, но она не отрывает глаз от отчета. — Кроме того, эксперты обнаружили в квартире Кэтрин два типа крови — ее собственной и, возможно, убийцы.
Саманта по-прежнему молчит.
— Я также связался с местными клиниками, помогающими тем, кто страдает от бессонницы, — продолжает Фрэнк. — Таких здесь четыре: две в Сан-Франциско, одна в Беркли и есть еще одна при Оклендском институте. Предоставлять информацию о клиентах они не могут, так что детектив Снейр уже отправился за судебным распоряжением.
— Как он к этому отнесся?
— Довольно спокойно. Даже согласен с твоей идеей о том, что следует проверить всех, кто проходил курс лечения в этом году.
Саманта закрывает папку, но все еще избегает смотреть Фрэнку в глаза.
— В чем дело? — спрашивает он.
— Я тоже хочу показать тебе кое-что.
Она подбирает маску и рапиру и идет в раздевалку. Фрэнк следует за ней. Они обходят помост, на котором уже тренируются три пары фехтовальщиков. Их ноги скользят по дорожке с ритмичной грацией танцоров. Рапиры сталкиваются и отскакивают одна от другой, как вылетающие из костра угли. При каждом касании на световом табло над дорожкой вспыхивают красные и зеленые огоньки. Саманта проходит мимо, а Фрэнк останавливается посмотреть.
Она возвращается через минуту с переведенными письмами.
Фрэнк просматривает первое.
— Что это?
— Последние письма Гольдберга.
— Музыканта?
— Да.
— И что я должен здесь найти?
— Граф был алхимиком.
— А моя мать была ирландской католичкой. И что их того?
— От средних веков до девятнадцатого столетия алхимия была не просто прототипом химии. Алхимики занимались трансмутациями, преобразованиями одних веществ в другие.
— О чем ты говоришь?
— Я просмотрела кое-какие материалы… — Она замолкает и отворачивается от Фрэнка. — Что, если граф в своих попытках открыть секрет бессмертия действительно утратил способность спать?
— Хочешь сказать, что он открыл какое-то снадобье или что-то в этом роде?
Фрэнк пожимает плечами.
— Может быть. Не знаю. — Она смотрит ему в лицо. — Алхимики верили, что их опыты рано или поздно приведут к созданию универсального лекарства от всех болезней. Что, если графу удалось противоположное? Что, если он открыл — по ошибке — некую болезнь, что-то вроде проклятия, которое может передаваться с кровью?
Фрэнк смотрит на нее, слегка открыв рот.
— Проклятие?
— Которое передается с кровью, — добавляет Саманта.
Лицо Фрэнка остается бесстрастным.
— Прочитай описание смерти графа в последнем письме Гольдберга, — торопится Саманта. — После того как они порезали друг друга, граф продолжает удерживать Гольдберга, прижиматься к нему. И только потом умирает.
— О чем ты, черт возьми, говоришь?
Фрэнк лишь сейчас замечает новую морщинку под ее глазами. Она появилась после его отъезда. После того как у нее начались проблемы со сном.
— Сама толком не знаю. — Саманта замолкает и опускает глаза. — Я думала об этом ритуале и… может быть, мы имеем дело с чем-то более сильным, чем нам представляется.
Он осторожно дотрагивается до ее плеча.
— Сэм ты немного увлеклась.
Она видит на его лице выражение озабоченности: поднятые брови, полуулыбка.
— Ты прав. Извини, — говорит она, чтобы избавиться от этого взгляда, в котором озабоченность может быстро смениться жалостью. — Я просто устала.
— Сэм… — снова начинает Фрэнк.
— Нет, ты прав.
— Я знаю, ты всегда хотела найти какое-то объяснение тому, что случилось с тобой. Но проклятие — вовсе не ответ…
Саманта вспыхивает от злости и отступает на шаг.
— Не надо меня опекать, Фрэнк. У меня и в мыслях нет считать убийцей того ублюдка, который меня порезал.
— Но я и не говорил…
— Ты плохо меня знаешь, Фрэнк, — продолжает она. — Но даже если я все еще ищу объяснение случившемуся, что в том плохого? Полиция ведь так ничего и не предложила. Его никто больше не видел. Разве я не вправе получить ответ?
Фрэнк едва заметно кивает:
— Конечно, да. Я никогда не узнаю всей правды, и мне это не нравится.
Саманта бьет рапирой по правой ноге.
— Извини, — не поднимая головы, говорит Фрэнк. Он слышит звук скрещивающихся рапир и скользящих по дорожке ног.
Повисшее между ними молчание действует на него угнетающе.
— Ну и что тебя ждет в Роли? — спрашивает наконец Саманта напряженно и немного резко.
Фрэнк поднимает голову.
— Первым делом надо взглянуть на отчет о вскрытии дружка Кэтрин, Макса. Потом встречусь с ее родителями.
— Что ты им скажешь?
Она видит, как напрягается его лицо.
— Скажу, что их дочь убита и что корпорация может продолжить сотрудничество с полицией, если они того пожелают.
— А если не пожелают?
— Тогда все кончено.
— Кончено? Что ты имеешь в виду, когда говоришь «все кончено»?
— Если они не захотят, чтобы мы продолжили расследование, то мы ничего не можем сделать.
— Ты хочешь сказать, если они не захотят платить дополнительно?
— Корпорации поручили найти Кэтрин. Все. Мы не имеем права заниматься расследованием по собственной инициативе.
— Чепуха. И ты прекрасно это знаешь.
— Никакая не чепуха. Мы не полиция. — Фрэнк заметно огорчен. — Послушай, мне пора, скоро рейс. — Он возвращает ей письма. — Позвоню тебе из Дарема, ладно?
Саманта кивает и провожает его взглядом — Фрэнк покидает спортзал, так и не обернувшись.
Она надевает маску и выходит на помост, готовая к бою.
Проходя в церковь Святого Петра, Саманта не надеется услышать хор, потому что сегодня только среда, но едва берет воскресный бюллетень, как два солиста начинают исполнять арию из кантаты Баха «Aus der Tiefe rufe ich, Herr, zu dir». «Должно быть, решили начать репетиции пораньше», — думает она.
Сопрано взлетает в вышину, дрожа, как крик испуганного ребенка.
Смилуйся надо мной, ноша моя велика; Сними ее с сердца моего — Потому что Ты уже пострадал за нее На кресте в смертных муках, Чтобы избавить меня от них, Чтобы грехи мои не сломили меня И не поддался я отчаянию.
Тело и ноги ноют после тренировки, и Саманта, усевшись на одной из последних скамеек, решает разуться. На обложке бюллетеня несколько мужчин, наполовину скрытых черными тенями и призрачной дымкой, с усилием поднимают перевернутый крест. Один, похоже, кричит на других, требуя, наверное, крепче взяться за веревки. За казнью наблюдают, стоя чуть поодаль, римские чиновники. Бледный свет сочится с серого неба; из-за облаков на привязанного за руки и ноги Петра смотрят два ангела. Текст под картиной гласит: «Распятие святого Петра. Лука Джордано».
Саманта пытается представить комнату, в которой Фрэнку предстоит сообщить родителям Кэтрин о смерти их дочери. Сядут ли они вместе на диван, держа друг друга за руки, в надежде, что страшное известие, то, чего они боялись больше всего на свете, не сокрушит их? Смотрят ли на них снисходительно-насмешливо стоящие на каминной полке семейные фотографии, память о прошлом, умершем для них теперь? Или, может, в комнате орет телевизор, и отец покачивается в кресле-качалке, а мать сдерживает разлаявшуюся собачонку?
Саманта с Рейчел сидели на диване и смотрели мультфильмы, когда в дверь постучала полиция. Она вскочила и словно оказалась посреди моря рассыпавшихся картофельных чипсов — они были везде: на диване, на полу, на одежде. Отец говорил дочерям никогда не открывать дверь незнакомым людям, но в тех трех коротких ударах было что-то особенное, настойчивое и требовательное. Офицер переступил порог, и в этот момент за ее спиной раздался голос отца. Она не помнит, что именно он сказал, но помнит, как выпало из рук посудное полотенце, помнит, как ахнула и заплакала сестра. Слезы всегда давались Рейчел легко, она плакала из-за каждой мелочи. Но Саманта — папина дочь.
На похоронах они не плакали. Она подошла к гробу вслед за отцом, не отводя глаз от его напрягшихся, немного приподнятых плеч.
Яне заплачу, если только буду смотреть на его плечи, — повторяла она про себя.
Она думала, что, не видя слез, мир, может быть, так и не узнает, что творится в ее душе.
Шедшие сзади негромко перешептывались, то и дело произнося слова «трагедия» и «несправедливо», точно школьники, готовящиеся к контрольной и повторяющие один билет.
— Нет, он ехал ей навстречу. Не справился с управлением и нарушил разделительную линию. Они столкнулись лоб в лоб.
— Она, наверное, не видела его.
— Умерла мгновенно.
Люди произносили пустые слова, чтобы заполнить неловкое молчание, тягостную тишину, замаскировать страх перед смертью и с трудом скрываемое облегчение оттого, что она пришла к кому-то другому.
Уходя, друзья и родственники обнимали их. Говорили, что траур — это первый шаг к исцелению. Но ведь на теле бывают такие шрамы, которые не заживают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26