Доброжелатели оценили ущерб ровно в ту сумму, которую он заработал за время путины, и сообщили, что ремонт займет приблизительно столько же времени, сколько он отсутствовал. А если он будет болтаться под ногами у строителей, то еще больше. Поэтому Кармоди сложил свои вещи и снял комнату в «Медвежьей таверне», оставив свой дом на волю плотников и медведей.
Естественно, Алиса была с ним знакома — кто в городе не знал старого толстого пропойцу. Круглый, красноносый, с пушком вокруг ушей, когда-то, вероятно, рыжим, он являлся одним из самых импозантных в городе мужчин. Как представлялось Алисе — нечто среднее между Старым мореходам и братом Туком. Ну и хуй с ним — что она мужиков не видела? Но когда он брал ключ из ее ладони, каким-то образом его прикосновение заставило Алису поднять глаза. Она готова была поклясться, что старый лысый хрыч подмигнул ей, но настолько быстро, что она даже не сообразила, пока он не исчез в конце коридора. И тогда она рассмеялась. Давно уже никто не заставлял ее так смеяться.
Кармоди оказался хорошим постояльцем. Характер у него был покладистым и потребности самыми простыми. Он ел продукты из автоматов и слушал короткие волны. Он любил свою трубку, ирландское виски и ирландский кофе. Только чтобы он был крепким. Он достаточно долго ловил альбакоров у берегов Южной Америки, чтобы научиться ценить хороший кофе, что вообще редко встречается среди урожденных британцев.
Когда он появился, Алиса едва удостаивала его взглядом — еще один засранец, за которым надо будет убирать. Однако Кармоди оказался раритетом — он был засранцем, умевшим оставаться всегда на плаву. Он вылавливал рыбу тогда, когда весь город приходил с пустыми сетями, а потом умудрялся ее продать. Он ни у кого ничего не выпрашивал. Он забирал свободные квоты. Он вкладывал деньги. У него был небольшой консервный заводик, изготавливавший консервы из копченой и соленой лососины, а также лососевой икры. И еще ему принадлежала коптильня. Он был старым морским волком, постоянно напоминавшим Алисе старомодных резиновых кукол — круглых, розовых и лысых. Только он еще умел так забавно подмигивать…
А когда на следующее утро она подняла голову от своей конторки и увидела, как он улыбается в дверях, с пятидесятифунтовым мешком кофе под мышкой, чайником, кофемолкой и пакетом фильтров в руках, огромной электрической плиткой, висящей на груди, и с проводом в зубах, что-то в нем было такое, что заставило ее улыбнуться в ответ. Потом она поняла, что все дело было в его взаимоотношениях с разными предметами. В частности, с собственным животом, проглядывавшим между пуговицами клетчатой рубашки. Он казался еще более тяжелым, чем мешок с кофе, и еще более твердым, чем электрическая плитка. Брюхо настоящего засранца. Но он нес его с каким-то забавным достоинством. И это заставило Алису вспомнить Хо Ти — смеющегося Будду.
— Лаешь снится? — спросил он.
Алиса ответила ему непонимающим взглядом. Он опустил все свое имущество на одну из стиральных машин и вынул изо рта шнур.
— Не желаешь присоединиться? Чашечка свежей мути из Боготы.
Она понимала, что на самом деле ему нужны двести двадцать вольт для плитки, но кофе так благоухал, и к тому же Алиса предпочитала, чтобы он включил свою плитку здесь, а не химичил бы у себя в комнате.
Кармоди протиснулся между стиральных машин и принялся за приготовление кофе. И Алиса вдруг поняла, что старый толстопузый англичанин на самом деле очень подвижен и проворен, как проворен медведь, несмотря на свою обманчивую неповоротливость. Кармоди закончил молоть кофе как раз в тот момент, когда закипел чайник. И Алисе пришлось признать, что лучшего кофе со времен Сан-Франциско она еще не пробовала. К тому же она получила удовольствие от болтовни — никаких сальностей и скабрезностей, свойственных большинству аляскинских мужчин в разговорах с женщинами — просто утренняя болтовня, заполняющая пространство между глотками. И тем не менее в ней было что-то приятное. Она доставляла Алисе удовольствие.
По прошествии недели таких посиделок за утренним кофе, приправленным морскими байками и комплиментами, между ворчащими стиральными машинами и содрогающимися сушилками, Алиса Левертова начала замечать, что бушевавшее в ней неистовство Свирепой Алеутки начинает постепенно угасать. Через три недели она отправилась помогать Кармоди настилать новый линолеум у него на кухне. А через месяц она, заливаясь краской, вошла с ним в ту самую церковь, где ее крестили. Она понимала, что их союз скорее продиктован сиюминутной практической необходимостью — Кармоди нужна была американская жена, чтобы не попасть в лапы эмиграционной службы. Его поездка домой в Корнуолл каким-то образом привела в действие правительственный компьютер, обнаруживший, что Майкл Кармоди умудрился стать крупной фигурой, так и не приобретя американского гражданства. Женитьба делала его полноценным гражданином. Что касается Алисы, то замужество превращало ее в долевую собственницу процветающего предприятия с домами, судами, квотами и земельными участками, а также резко повышало ее социальный статус в городе. Она становилась миссис Кармоди. Это было самым крупным достижением со времен школы и получения художественных премий. В ту весну Алиса перестала пить и начала избавляться от грозных доспехов жира. Она забрала из церкви свои старые полотна и развесила их в особнячке, который Кармоди постепенно возвел для нее. Она даже купила пару волнистых попугайчиков и начала гулькать с ними, как какая-нибудь старая крашеная курица из Белла Кулы, пока один из бродячих псов братьев Вонг не забрел на рассвете в их гостиную, не разбил клетку и не сожрал обеих пташек. Алиса спустилась вниз с двустволкой Кармоди и обнаружила пса с приставшими к пасти перьями уютно свернувшимся перед камином. Но к собственному удивлению Алиса не пристрелила живодера, а только отправила его за дверь пинком босой ноги, при этом сильно ударив большой палец. А пока она прыгала на одной ноге, сжимая ушибленное место, собака вернулась и тяпнула ее за другую ногу. Но и тогда Алиса не выстрелила. И тут она поняла, что полыхавшее внутри нее пламя наконец начало угасать. В течение последующих шести лет она с облегчением наблюдала за тем, как оно сходило на нет, становясь лишь воспоминанием, шуткой, искрой. И вплоть до сегодняшнего дня, пока она не оказалась на причале, Алиса считала, что рассталась с ним навеки. Черт бы побрал этого Соллеса.
И дело тут было совсем не в шампанском. И не в том, что он сказал, а в том, как он это сделал — «Почему здесь?» — в этом звучали такая безнадежность, эгоизм и главное — неизбывная мука, словно кто-то позволил себе посягнуть на его чертово одиночество — «Почему в Квинаке?»
— А почему бы и не в Квинаке? — донеслись до нее ее собственные слова. — Соллес, ты хуже моих чертовых кузенов. Ты считаешь, что это место ни на что не годится? Что оно не достойно внимания утопающего в дерьмовой роскоши Голливуда?
Соллес отвернулся, не удостаивая ее отпетом. И Алиса тут же пожалела о том, что вспылила на глазах у всех. Ее резкая реакция удивила ее саму. Неужели во всем повинен глоток шампанского? Может, она действительно превратилась в алкоголичку, если пара бокалов в состоянии настолько вывести ее из себя. «Заткнись, — попробовала она предостеречь себя, — пока всех не затопило».
— Мне кажется, мистер Соллес хотел сказать совсем другое, мама, —¦ попробовал сгладить положение Николай Левертов. — Он удивлен не тем, что Голливуд подобрался к его цитадели. Он не понимает, как здесь оказался я. Видишь ли, мы с мистером Соллесом уже имели удовольствие встречаться…
— Дважды, — вставил Соллес, не отрывая взгляда от серо-зеленой воды.
— А теперь мне посчастливилось познакомиться и с месье Гриром.
И он протянул свою длинную белую руку Гриру ладонью вверх, показывая, что зуммера в ней нет. Грир осторожно ответил на рукопожатие.
— Это твой сын, Алиса? Я и не знал, что ты уже была замужем…
Не была, — ответила Алиса.
Грир мудро решил не углубляться в эту тему.
— Так это яхта Герхардта Стебинса! — он потер руки. — Надо полагать, он собирается снять еще одно эпическое натурное полотно. О том, как маленький эскимосский мальчик души не чает в огромном аляскан-маламуте своего отца. Собака спасает мальчика от медведя, но лишается при этом передней лапы. Ветеринар говорит, что собака уже никогда не сможет бегать… но мальчик вырезает ей лапу из моржового бивня. Они завоевывают первое место на собачьих бегах, и эскимосский мальчик становится сенатором.
Левертов поджимает свои обветренные губы.
— Для француза вы очень проворны, Грир. На самом деле действительно очень похоже. Только вместо маленького эскимоса у нас маленькая эскимоска, влюбляющаяся в дух зверя…
— Шула и Морской лев! — хлопает в ладоши Грир. — Изабелла Анютка! Это классика, — и он поворачивается, чтобы просветить окружающих. — Эту историю рассказывали здесь еще за тысячу лет до появления первого белого человека. Однажды наша маленькая половозрелая дикарка отправляется на берег со своим дружком — а дружок-калека вырезает ложки и еще какую-то чушь. И вдруг они видят…
— Эмиль, мы все это читали, — обрывает его Алиса.
— Да, Грир, даже мы, — вставляет кто-то из Вонгов.
Грир сникает, недовольный тем, что его прервали.
— Хотя если начистоту, — признается Левертов, — ваша история о покалеченном маламуте мне понравилась больше. Лапа из моржового бивня — это круто.
— А назовем его Моби-дог! — снова оживляется Грир. — Сейчас я все придумаю, если мне дадут еще отхлебнуть «Дом Периньона» из алисиной бутылки.
Грир берет бутылку, глядя на сходни. На верху настила, огороженного канатами, стоит огромный азиат в стойке «вольно». Из-за его спины доносятся женский визг и плеск воды в бассейне. Грир поднимает брови и поворачивается к алисиному сыну.
— А сам мистер Стебинс сейчас на борту? Чтобы обсудить с ним все. Творческие проекты должны обсуждаться, пока они еще свеженькие, так сказать, с пылу с жару.
Левертов смеется и указывает на корму.
— Сейчас он отдыхает в своей каюте после напряженного путешествия. — Его мурлыкающий голос намекает на всевозможные забавы. — Если бы вы знали нашего уважаемого режиссера, вы бы меня поняли. Поэтому-то я и прилетел заранее.
— А ты какое положение занимаешь при Стебинсе, Ник? — это первые слова, которые произносит Исаак после рукопожатия. — Возлюбленного?
— С полом ты угадал, а вот с ролью, которую я исполняю, нет.
Несколько мгновений они изучающе рассматривают постаревшие лица друг друга. Атмосфера явно накаляется. Купальщицы продолжают визжать и плескаться.
— Ну что ж, пойду привяжу наше корыто, — наконец говорит Исаак. — Приятно было повидаться, Ник.
— Эй, Грир, — произносит Алиса, — отдай-ка мою бутылку и пойди помоги Соллесу.
— Я справлюсь, Алиса, — отвечает Исаак. — Пусть месье Грир насладится этим голливудским Дерьмом, пока оно еще не остыло. — Он еще раз оглядывает ее костюм и направляется обратно к берегу. — Я уже насладился сполна.
Делай что хочешь, — бормочет Алиса и со свирепым видом поворачивается к Гриру, — но бутылку ты мне все равно вернешь. Это первый подарок, который я получила за двадцать лет на День матери. А если хочешь пить, можешь взять пиво. — Затем она повышает голос и кричит вслед Исааку. — К тому же я здесь единственная, кто одет подобающим для шампанского образом.
Все смеются. Алиса предоставляет возможность мужчинам вести беседу и погружается в задумчивость. Какого черта она надела этот дурацкий костюм? Как он сказал? «Портрет Эдварда Хертиса»? Она могла бы догадаться: стоит немножко выпендриться, чуть-чуть приодеться по случаю, и какой-нибудь бывший герой, истосковавшийся по славе, непременно выльет тебе помои на голову.
Мужчины болтают и пьют пиво. Она раздвигает губы в улыбке и затихает. Огромный парус, полощущийся в небе, напоминает ей укоризненный палец отца Прибылова: «Ай-ай-ай, Алиса, вспомни, что я тебе всегда говорил — люди выходят из себя, а в один прекрасный день уже не могут вернуться обратно».
Когда пиво заканчивается, Николай предлагает совершить небольшую экскурсию на склад яхты «так сказать, для предварительного ознакомления». Но Алиса вежливо отказывается.
— Идите, ребята. А у меня еще есть дела.
— Мама, — сын наклоняется и, прежде чем она успевает возразить, театрально целует ее в голову. — Ты слишком много работаешь.
И для того, чтобы скрыть свое замешательство, Алиса не менее театрально начинает удаляться, помахивая бутылкой и позвякивая своим платьем. Как только она пересекает стоянку и оказывается вне видимости стоящих на причале, она опирается на пустой барабан из-под проводов и блюет на бетон. Ее выворачивает с такой силой, что в крепко закрытых глазах начинают мелькать блестящие мушки. Придя в себя, она прополаскивает рот шампанским и выплевывает его на барабан.
— Ебаное дерьмо, — наконец произносит она и допивает последний глоток. В конце концов это ей подарили на День матери.
Не выпуская бутылку из рук, она доходит до центрального перекрестка. Ярость, проснувшаяся на причале, продолжает закипать, но она держит ее под контролем. Она любезно кивает прохожим, постоянно напоминая себе о грозящем пальце «ай-ай-ай, Алиса», и, смиряясь, идет дальше. Даже когда Алиса доходит до распахнутой двери «Горшка» и слышит доносящийся оттуда разнузданный хохот (уж не над ней ли смеются?), она заставляет себя пройти мимо. Она не останавливается даже тогда, когда два полицейских при виде ее наряда разражаются старинной песней «Из страны с водой лазурной…» Она идет дальше, когда один из близнецов Луп, сидящих в пикапе, сплевывает ей под ноги фисташковую шелуху — то есть она прошла бы дальше, если бы на нее не набросилась их чертова лайка, которую они возят с собой на цепи.
Натянув цепь, собака оскаливает клыки в шести дюймах от лица Алисы — девяносто фунтов мерзкого лая! — и тогда Алиса бьет ее бутылкой по голове. Лайка заваливается обратно в пикап, как большая меховая игрушка. Братья Луп выскакивают с обеих сторон машины, брызжа пивом и фисташковой шелухой.
— Алиса, ты сука! Ты сука, Алиса Кармоди! Если ты ранила Дружка… Если ты ранила старину Дружка…
— Ранила? Что там можно ранить? У него в голове пусто. Одни хрящи да жир. Я просто утихомирила сукиного сына.
Собака лежит на боку с открытыми глазами и спокойно дышит. Алиса продолжает держать бутылку занесенной над головой.
— Видите? Ему понравилось. — Гнев прошел, но содеянное продолжает доставлять ей удовольствие. — Может, его долбануть еще раз…
— Алиса, ты сука… — близнецы приближаются, — лучше отдай бутылку, пока я не…
Она опускает бутылку на голову собеседнику, прежде чем тот успевает сообщить, что именно намеревается сделать. И он падает так же аккуратно, как старина Дружок. Второй Луп обходит машину сзади и набрасывается на Алису прежде, чем она успевает повернуться. Она оказывает ему отчаянное сопротивление, ощущая исходящую от него свинячью вонь и опасаясь, что ее снова начнет тошнить. Поэтому она испытывает облегчение, когда бывшие поблизости полицейские слышат ее ругань и приходят к ней на помощь.
После того как изложение версий в участке заканчивается, они наконец приходят к соглашению: если Оскар и Эдгар не станут предъявлять Алисе обвинений в хулиганстве, она не будет подавать иск против старины Дружка, который чреват двухмесячным пребыванием в карантине. Тогда и полицейские смогут не заполнять длинные рапорты и не будить дежурного сержанта, дремлющего в одной из пустующих камер. Все дружелюбно расстаются в два пополуночи, как раз в тот момент, когда после непродолжительной передышки появляется солнце. Босая и сильно помятая, но не утратившая бутылки Алиса возобновляет свой путь домой.
Она минует магазин Герке и начинает оглядываться в поисках укромного местечка, так как ее опять мучают позывы рвоты, когда рядом с ней притормаживает здоровый белый фургон.
— Садись, Алиса. Похоже, тебе это не помешает.
Она залезает в машину. Мысли у нее слегка путаются, и она не видит причин, почему бы не сделать это. Когда фургон трогается с места, она спрашивает, с какой стати он все еще болтается здесь.
— Я думала, ты отправился домой.
— Если помнишь, я отправился приводить в порядок баркас. А вот теперь еду домой.
— Добросовестная блядь.
Он не отвечает. Она не выносит подобного обращения, особенно когда его себе позволяет этот античный хлыщ, но терпит. К тому же как бы ей ни хотелось поговорить, сейчас она может говорить только об одном — о своей стычке с Оскаром, Эдгаром и Дружком.
— Ты в мотель?
Алиса бормочет что-то невразумительное. Пусть подавится. Машину подбрасывает и трясет, когда Соллес объезжает ухабы и рытвины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10