Или это случилось в другой день? Нет, в тот же самый. Я пишу не очень точно, поскольку пью вино без остановки вот уже несколько часов. Я не помню деталей, но все случилось именно так, более или менее так, клянусь. Чиаго пришел ко мне и рассказал, что после ужина Педро он проследил за Лусидио до его дома. Тайно, конечно. Мы ведь не хотим совершить ничего такого, что напугает нашего гениального повара: ни предположить, что он имеет отношение к смертям, ни демонстрировать интереса к его жизни за границами дозволенного им формально.
— Знаешь, где живет Лусидио?
— Где?
— У Рамоса.
— Как это у Рамоса?
— Тот же дом, та же квартира. Я видел его имя на двери.
Чиаго — давний читатель полицейских романов — решил расследовать смерть наших друзей. Я не удивился, что он уже так много знает (знал ли я, например, что у Жуана был рак, о чем не ведала даже его семья?), потому что Чиаго отличался одержимостью. Он был самым одержимым из нас. Он был не просто одержим шоколадом. Он знал все о шоколаде: его историю, состав, возможные химические объяснения собственной от него зависимости. Чиаго принадлежал к международному обществу шоколадоголиков, которые обменивались информацией о своей общей страсти. В одной из наших поездок по Европе он бросил нас, чтобы познакомиться с одним из своих корреспондентов в Брюсселе, и вернулся очарованный. Чиаго был приглашен переночевать у этого человека, и что же он увидел? Не только возле кровати стояло нечто вроде сундука, наполненного шоколадом, но и сам сундук был сделан из шоколада, на случай если вдруг обнаружится нехватка в запасах, а гость проснется посреди ночи, чувствуя необходимость поесть этот несравненный сладкий деликатес.
Частью нашего фольклора была история, когда Милена, ответственная за наше сексуальное просвещение, предложила отдаться Чиаго за шоколадку, но Чиаго предпочел остаться при девственности и при шоколадке. Через несколько лет он пожертвовал крупным архитектурным контрактом, чтобы попасть на шоколадный фестиваль в Швейцарии, и после этого никогда уже не смог реабилитироваться как архитектор.
Он был одержим во всем. Например, в его квартире имелась комната только для детективов, заполнявших полки по четырем стенам и уложенных в стопы на полу и на столах. Однажды Рамос сказал: «Человек — единственное животное, которое всегда хочет больше, чем ему нужно. Человек есть человек, потому что хочет большего».
Шоколадный Кид хотел всего и желал все знать. Его любопытство тоже было ненасытным. Он рассказал мне, что расследовал историю ядовитой рыбы. Действительно, в Японии есть город под названием Кусимото и рыба под названием фугу, которая убивает, если ее приготовить неправильно, но секретного общества дегустаторов фугу не существует или оно действительно очень секретное. Чиаго не нашел никакой закатанной в пленку чешуи ни в одном из магазинов японских товаров, но описал ее, и ему сказали, что, возможно, это рыба-гермафродит, популярная среди гомосексуалистов. Что-то вроде семени какао, которое Чиаго носит на брелке, как все шоколадные маньяки.
— Это, — предупредил Чиаго, — если японец из магазина не наврал.
Шоколадный Кид и я отправились к дому, где жил Лусидио. Он находился недалеко от моего, и мы пошли пешком. Темнело. Было холодно. Только подстрекаемое Кидом любопытство могло вытащить меня из моего беличьего убежища, откуда в последнее время я выходил лишь купить вина в торговом центре или на похороны месяца.
Мы обнаружили имя Лусидио под табличкой с номером 617 — номером квартиры, принадлежавшей Рамосу. Швейцар посмотрел на нас с подозрением, в основном из-за моих сандалий и носков, но сдался обаятельному напору Кида и разговорился.
Он подтвердил, что молодой человек из 617-й квартиры поселился здесь недавно. Около года назад. Похоже, получил квартиру в наследство от сеньора Рамоса. До этого он вроде жил в Париже. Я описал Самуэла, что просто сделать — нужно всего лишь описать череп, и спросил у швейцара, не видел ли он его входившим и выходившим из здания.
Он заулыбался:
— Сеньор Самуэл? Знаю. Он часто сюда приходил. Но во времена сеньора Рамоса, а не сейчас. А сеньор Лусидио — очень сдержанный человек, очень воспитанный и очень замкнутый. Мало выходил и никого не принимал. Нет, нет, похоже, у него нет семьи. Он должен быть у себя в этот момент. Вы хотите, чтобы я его предупредил?
— Нет, спасибо.
Мы попросили его не говорить Лусидио о нашем визите. И ушли. Меньше всего хотелось, чтобы Лусидио подумал, будто мы вмешиваемся в его жизнь.
Звонок от Мары через несколько дней был для меня неожиданностью. Тише, сердце. Она волновалась за Педро. Он ей позвонил первый раз за много лет. Хотел организовать свои похороны и думал, что она может ему помочь.
— Организовать похороны?
— Он говорит, что это привилегия. Знать день и форму своей смерти и иметь возможность организовать финал, придать смысл своей жизни. Хочет все подготовить. И чтобы я ему помогла с похоронами. Педро сказал, что только я помню некоторые детали его жизни, о которых даже он забыл. Он сумасшедший. Желает вызвать на похороны скрипачей, игравших у нашего столика в Париже во время медового месяца больше двадцати лет назад. Они и тогда были старички, наверное, уже все умерли. Это безумие. Во что вы влипли, Даниэл?
— Дона Нина знает об этом?
— Дона Нина выпала из эфира много лет назад. Она проводит целые дни в чистке и дезинфекции туалетов у Педро в доме. Теперь она ищет флейту.
— Какую флейту?
— Флейту, на которой Педро играл, когда был маленьким. Он не смог ее найти, и дона Нина переворачивает дом в поисках флейты, даже не зная, зачем она ему. Пользуется моментом, чтобы вычистить и продезинфицировать все на своем пути.
— А зачем ему флейта?
— А я знаю? Хочет с ней умереть. Сказал, что Пауло умер с кроссовками на шее. Не знаю, о чем он думает. Вы должны с этим покончить, Даниэл!
Голос Мары… Думаю, никогда я не слышал ее так близко. Голос женщины нашей мечты, восхитительной даже в гневе, даже повторяющей чужую фразу, фразу, которую мы чаще всего слышали в эти дни, о том, что необходимо покончить с этим безумием. Но это не было безумием. Теперь я знал точно, что это не безумие. Я не мог открыть это Маре, но я понимал Педро. В коридоре смерти все было окончательным, все превращалось в ритуал. Даже скрипачи из Парижа, играющие на похоронах, не казались плохой идеей. В коридоре смерти ты становишься выше нелепости, ты хочешь только смысла.
Шоколадный Кид и Лусидио назначили встречу у меня в квартире, чтобы договориться об ужине в августе. Чиаго пришел раньше, у него были новости. Жизела говорила с адвокатами и собиралась начать процесс конкретно против меня как хозяина смертельной кухни, поскольку у «Клуба поджарки» были придуманные Рамосом устав и герб, но не было юридического статуса. Расследование Кида разъяснило некоторые факты, о которых мы смутно знали или подозревали, но не хотели вникать.
— Самуэл воспитывался Рамосом с детства. Рамос платил за его учебу, и до определенного возраста Самуэл жил у него. Когда мы познакомились с Самуэлом в баре «Албери», он еще жил с Рамосом.
Самуэл Четыре Яйца, наш герой. Негодяй и мудрец. Ненасытный сатир и святой худышка. Он больше всех любил нас и оскорблял больше всех. Он убедил всю компанию, что мир будет нашим, и теперь наказывал нас за провал в его завоевании. Он воспитал нас через аппетит и ласково убивал нас через него. Мы никогда ничего не знали о нем, возможно, потому что нам нравилась его таинственность. Когда кто-нибудь спрашивал у него о родителях, Самуэл отвечал, что они умерли от испанского гриппа. И если кто-то вспоминал, что это невозможно, так как эпидемия испанского гриппа дошла до Бразилии в начале века, он говорил: «Значит, это был азиатский грипп, я не спрашивал у него документов».
— Они с Лусидио уже были знакомы?
— Не знаю, — пожал плечами Кид. — Я не уверен насчет твоей версии.
Моя версия состояла в том, что Самуэл убивал нас с помощью Лусидио. Самуэл методически совершал эвтаназию «Клуба поджарки», выпуская ангелов одного за другим, освобождая их от неудобного присутствия собственного тела и ничтожной биографии, окончательно разделяя Зулмиру и Зенайде.
— Не знаю, — повторил Шоколадный Кид.
— В любом случае твое расследование ни к чему не приведет. Мы все равно умрем.
Чиаго отреагировал:
— Ну-ну. Я не собираюсь умирать так рано. Я удивился реакции Кида. Думал, если он принимал участие в ритуале до сих пор, так это потому, что собирался идти до конца. Я сам уже начал продумывать сценарий своей смерти, после того как съем отравленную баранью ногу. Это было бы что-то, несомненно, включающее мою коллекцию пуговиц или мои вина «Сент-Эстеф». Может быть, фотография Мары. Да. Вероника Роберта не могла не присутствовать в аллегорической композиции, когда меня найдут мертвым. Возможно, рядом с запиской, трактатом, романом самоубийцы.
Лусидио пришел официальный и элегантный как всегда. Сказал, что думал приготовить что-то вроде фестиваля суфле для ужина Чиаго. Три суфле подряд и без закуски, ничего больше. Я подтвердил, что Педро обожает суфле. Лусидио промолчал. Обговорив детали ужина, Шоколадный Кид воспользовался моментом, чтобы вытащить из Лусидио информацию, задавая вопросы предельно осторожные, чтобы не дай бог его не напугать.
— Когда проходили собрания товарищества фугу в Кусимото?
— В конце года — ответил Лусидио.
— Хочешь сказать, в будущем году тебя может с нами не быть?.. — пошутил Чиаго.
Лусидио остался серьезен.
— В будущем году мне уже нечего будет здесь делать.
«Он уже нас всех убьет», — подумал я. А после того, как от нас избавятся, что станут делать он и Самуэл? Пойдут, взявшись за руки, навстречу восходящему солнцу, как братья по ордену чешуи рыбы-гермафродита? Или Самуэл просто нанял Лусидио для этой работы? Или работа включает в себя убийство самого Самуэла, который, по алфавитному порядку, должен идти следующим после Педро? Не исключено, что это была композиция, подготовленная Самуэлом для собственного самоубийства. До него — вся компания. Прежде чем убить себя — убить всех, у кого могут остаться воспоминания о нем. Убить себя самого и свою посмертную славу. Абсолютное самоубийство.
Подготовка Педро к будущему идеального бизнесмена подразумевала уроки по истории искусства и музыки. И прежде чем он стал встречаться с нами в баре «Албери», он был неплохим исполнителем средневековой музыки на флейте. Педро принес флейту на ужин Чиаго.
Не ту, на которой играл в детстве и которую дона Нина так и не смогла найти, а новую, точно такую же, купленную два дня назад. Он репетировал оба дня, пытаясь вспомнить, как это делается.
Да, он сыграет концерт на флейте перед ужином, перед суфле. Играть на флейте — единственное, что он хорошо делал в жизни. Он разорил предприятия, переданные ему отцом, разрушил свой брак с Мариньей, но гордился двумя вещами — своими суфле и своей флейтой.
Когда я открыл дверь, Педро произнес все это, ухватив меня за рубашку. Он был в тройке, на пиджаке — фальшивые награды. Значки, знаки футбольных команд, медали отца, даже крышки от бутылок, прикрепленные к лацкану. И от него несло перегаром как никогда.
— Ангельское касание, понимаешь? Ангельское касание. Вот что говорила моя учительница игры на флейте. У тебя — ангельское касание. И это при первом вздохе, который я сделал на флейте. Я помню это до сих пор.
Я попытался освободить рубашку.
— Входи, Педро.
Но он меня не отпускал.
— Мне пришлось обмануть всех дома. Они не хотели меня выпускать. Возможно даже, Мара придет. Чтобы спасти меня. Маринья. Она снова появилась, Грязюка. Моя Маринья вернулась.
— Давай войдем, Педро.
— Слушай, Грязюка. Я хочу, чтобы ты произнес речь на моих похоронах. Ладно? Это должен быть ты. Я уже обо всем договорился. Маринья знает, что делать. Я хочу, чтобы ты был там, Даниэл!
— Ладно, ладно. Давай войдем. Все уже здесь.
Теперь вся компания умещалась в моем кабинете. Самуэл, Чиаго, Педро и я. «Клуб поджарки» — как поджарка. Тех, за кого мы выпивали, было больше, чем тех, кто выпивал. К счастью, Педро забыл про флейту, и мы избежали концерта. Он немного успокоился. Но когда мы, приглашенные Лусидио, перешли к столу, Педро настоял на том, чтобы сказать официально несколько слов перед едой.
Он рассказал, что долгое время давал деньги Пауло на его общественные дела, чего мы не знали. Даже дал денег на вооруженную геррилью. Жаль, Пауло здесь не было, чтобы это подтвердить. Пауло называл его говенным реакционером, но это для маскировки. И именно он дал работу Пауло, когда тот не был переизбран.
— Слушайте, — воскликнул Педро, будто эта мысль только что пришла ему в голову, — думаю, что наши предприятия разорились, потому что я дал денег левым.
Мы все знали, что Педро активно поддерживал репрессии и дал работу Пауло только потому, что его попросил об этом брат Пауло, служивший в политической полиции. Но для Педро это был час истины, так зачем портить его правдой? «Клуб поджарки» защищает своих. Несите суфле.
Лусидио не пришлось предлагать то немногое, что осталось от суфле на кухне. Педро, который ел суфле одно за другим с растущим энтузиазмом, выкрикивая: «Лучше, чем мои! Лучше, чем мои!», не дождался ритуального предложения последней порции. Сказал:
— Еще, я хочу еще. — И добавил: — Человек потому и человек, что хочет еще!
И Лусидио принес из кухни последнюю порцию. Педро проглотил ее одним махом.
В то время как Педро производил вслух инвентаризацию лучших воспоминаний своей жизни и сообщал, что самые большие радости он испытал в компании своих собак (заметьте, в первую очередь собак, потом Мариньи), Самуэл произнес после коньяка, пристально глядя на Лусидио:
— Алхимия нужды преображает навес из веток в золотой шатер.
Третий акт, вторая сцена.
Но если Самуэл и Лусидио сообщники в нашем церемониальном уничтожении, как объяснить ненависть во взгляде Самуэла?
Глава 9. «КЛУБ МУХ»
— Филоктетис, — сказал Самуэл. В часовню, где отпевали Педро, нам не позволил войти брат Пауло, бывший агент ДОПСа, ныне улыбчивый пенсионер. Он попросил нас уважать боль семьи.
— Вы — нет, — произнес он, улыбаясь.
В открытую дверь часовни мы видели около раскрытого гроба дону Нину, которая отгоняла воображаемых мух от сына и время от времени поправляла волос или разглаживала галстук покойного.
Самуэл, Чиаго и я были как Филоктетис, раненый воин, чья рана воняла и никто не хотел терпеть его рядом. Мы пахли смертью. Из странных мы превратились в гротескных. Наше место было на острове Филоктетисова убежища, подальше от нормальных людей. Даже Мара вошла в часовню, не взглянув в нашу сторону.
Ни одно из указаний Педро по его похоронам не было исполнено, и на мою речь на краю могилы наложено вето по единодушному сговору семьи, особенно доны Нины, которая помнила меня как нездорового мальчика, чья близость к гробу, конечно, была бы опасна для покойника. Грязюка — нет!
Педро явился с ужина поздно и не вошел в дом. Он отправился к конуре в глубине двора.
Решил умереть между своими собаками. Был найден мертвым в обнимку с боксером по кличке Чемпион и облизываемый другим — по кличке Джексон.
Самуэл, Чиаго и я пошли гулять по кладбищу. Самуэл выглядел еще более мрачным. Казалось, на каждых похоронах он стареет на несколько лет. В предыдущую ночь мы решили, что перед нами возникла дилемма: было начало августа и не осталось ни одного члена «Клуба поджарки», чтобы отвечать за ужин. Чиаго даже предложил закрыть сезон и упразднить «Клуб поджарки», но мы с Самуэлом не согласились. Педро уже считал себя покойником и промолчал.
Никто не произнес этого вслух, но казалось несправедливым закончить это нечто, не важно, что это было, таким способом. Несправедливо по отношению к умершим. Вот тогда Лусидио и предложил, что он будет отвечать за ужин. Он приготовит блины. Ужин из одних блинов. За его счет, в подарок, как взнос. Так мы и договорились, что сентябрьский ужин в моей квартире будет дан Лусидио в честь «Клуба поджарки», его мертвых и выживших, и будет простым ужином из блинов.
— Если порядок алфавитный, следующий — ты, Самуэл, — произнес Чиаго на кладбище.
— Я не так уж люблю блины, — отозвался Самуэл.
— Я тоже, — буркнул я.
— И я, — напомнил Чиаго.
Никто не попросит больше блинов. Ужин в сентябре состоится, но никто не попросит добавки, и поэтому возможность похорон в сентябре будет невелика.
В конце дня, пока Педро отпевали в часовне, Самуэл, Чиаго и я, отринутые, слонялись по тополевым аллеям кладбища, волоча за собой молчание, становившееся все тяжелее. Даже я, не умеющий молчать, ничего не говорил, и было видно, что Шоколадный Кид сдерживается, чтобы не задать Самуэлу вопросы, которые он хотел задать. Десяток раз он открывал рот, чтобы заговорить, но не посмел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10