Но сейчас Сергею некогда размышлять.
— Пароль — жизнь! — слышит он команду оперирующего.
Сергей протягивает руку к пульту.
— Пароль — жизнь! — повторяет он.
В океане радиоволн, омывающих планету, океане, где есть свои приливы и отливы, бури и штили, по этому сигналу освобождаются сейчас самые надежные каналы. Каждый импульс, означающий движение руки хирурга, будет дублироваться на разных частотах, чтобы не произошло ошибки в движении ножа, в металлической руке робота там, на берегу тихого озера.
Сергей включает все пять каналов. Они как бы невидимыми нитями свяжут руку хирурга с руками автомата так, что те будут работать в одном ритме. Стажер манипулирует рукоятками на пульте, пока все пять стрелок не останавливаются на заветной черте.
— Готово! — говорит он.
С Кубы ему отвечают:
— Сигналы нормальные.
Сергей может наблюдать за ходом операции. Правда, это будет похоже на немое кино. О чем переговаривается Козырев с помощниками по ту сторону океана, Сергей не услышит. Он не должен отвлекаться от своих прямых обязанностей — следить за работой телемеханических и прочих многочисленных устройств. А Козырев, наоборот, должен забыть о технике, он должен думать только об операции. Так распределены между ними заботы.
Сергей окидывает взглядом аппаратуру: у него как будто все в порядке.
На экране слева он видит Ансельмо, уже усыпленного, лежащего на операционном столе.
На экране справа — Козырев. В легком рабочем комбинезоне, таком же, как у людей около Ансельмо, но в отличие от них — без маски и без перчаток, длиннорукий, чуть сутулый, с узким лицом, он стоит, словно раздумывая.
Полдюжины роботов окружают пустой операционный стол, выражая всем своим видом полную готовность выполнить любое приказание хирурга.
Козырев что-то сказал.
В ту же секунду оперируемый появился на столе Козырева. Сергей — сын своего века, однако он невольно переводит взгляд на левый экран, словно ожидая, что Ансельмо перенесется с Кубы в Новосибирский институт. Но нет, на левом экране юноша с закрытыми глазами по-прежнему лежит на операционном столе, и робот склонился над ним, занеся нож. По другую сторону оперируемого — оба местных хирурга неотступно следят за роботом. На правом экране такой же юноша лежал перед Козыревым, держащим скальпель. Это модель, объемное изображение оперируемого со всеми внутренними органами и тканями.
Операция началась.
Козырев прикасался скальпелем к тканям, иллюзорным, существующим только как изображение, и они рассекались, словно были частью тела человека. Он отдавал неслышимые Сергею распоряжения, и два ассистента, находящиеся за тридевять земель (Сергей видел их на левом экране), оттягивали ткани, зажимали сосуды, клали тампоны.
Роботы, окружавшие Козырева, не помогали оперировать. Они обслуживали самого Козырева. Один то и дело вытирал пот со лба хирурга. Другой время от времени подносил стакан с крепким чаем, и Козырев делал жадный глоток. Два робота подавали инструменты. Два еще держались, видимо, в запасе.
Козырев работал, стиснув зубы. Иногда он делал паузы. Иногда отдыхал. Чувствовалось, что ему очень тяжело работать.
Сергей, с напряжением следил за Козыревым. Ведь он резал, в сущности, пустоту! Как легко ошибиться! Сергей, правда, знал, что нож хирурга не просто режет воздух, а испытывает сопротивление, в точности такое же, как если бы проникал в настоящие ткани. Его создает магнитное поле специально для того, чтобы хирург чувствовал себя в привычных условиях.
Он, Сергей, для того и сидит тут, чтобы техническая аппаратура работала исправно. Но эта искусственная плотность, отражаемая стрелками на циферблатах, как-то не внушала сейчас Сергею особого доверия.
«Почему все-таки он оперирует? — еще раз подумал Сергей. — Ведь Козырев болен…»
Как раз в этот момент Козырев выронил скальпель.
Сергей вздрогнул, увидев, что скальпель воткнулся острием в находящееся перед Козыревым изображение тела юноши. Нож упал в раскрытую для операции полость, пронзил какие-то ткани, — может быть, задел нервы. Он застрял, утопившись более чем наполовину.
С большим трудом Сергей заставил себя повернуть голову влево. Он взглянул и вытер пот, обильно выступивший на лбу. Машина, копирующая малейшее мановение руки Козырева, не повторила последнего его движения. Робот не мог уронить инструмент. Инструменты не подавались ему, как Козыреву, а автоматически поступали из магазина и замыкались в металлической руке на автоматический же замок. Тут машина показала свое преимущество перед человеком с его нервами и способностью волноваться.
Один из роботов поспешно подал Козыреву новый инструмент.
Операция продолжалась.
Козырев вдруг остановился. Несколько секунд размышлял. Что-то сказал. Опять помолчал. Затем произнес одно слово.
Тотчас же тело юноши на, столе перед ним стало полупрозрачным. Сохранялись даже цвета тканей, они стали только более блеклыми.
На левом экране ничего подобного не происходило. Просто одна из камер на стене операционной повернулась объективом к телу юноши.
Перед Козыревым находился уже не двойник Ансельмо, а человек с прозрачным телом. «Явное преимущество заочной операции», — заметил себе Сергей. Наклонившись, Козырев вглядывался в просвечивающие, словно цветное стекло, ткани. Видно, он на что-то решался.
Сергей видел, что губы Козырева шевелятся.
От стены отделился длинный рычаг с прозрачным диском. Козырев рассматривал вскрытую полость сквозь линзу. Затем решительно протянул руку и чуть тронул одну из рукояток на ободе линзы.
Сергей понимал, что наступил, может быть, самый решающий момент операции. Козырев рассматривает операционное поле под большим увеличением, а манипулятор уменьшал любое движение руки хирурга во много раз. Тонкий рычажок с. микроскопическим ножом протянулся к телу юноши на столе перед Козыревым. Робот там, за несколько меридианов, повторяет почти неуловимое движение ножа с величайшей точностью.
Сергей слышал свое бьющееся сердце. Потом он вдруг подумал, что, в сущности, не так все страшно. Ведь Козырев может применить магнитную защиту. Сделать так, что инструмент не пойдет дальше дозволенного, даже если рука хирурга будет готова совершить ошибку. Магнитное поле при желании можно отрегулировать так, что оно не пустит нож в ткани, запретные для него. Еще одно преимущество оперирования на «призраке»!
Но Сергей тут же сообразил, что самое трудное вовсе не в технике оперирования. Разумеется, управлять движением ножа Козырев может как угодно точно. Но он должен знать, куда направить нож. В сущности, эту задачу он и решает сейчас. Ведь до сих пор никто такой операции не делал.
Козырев снова остановился. На этот раз он раздумывал минут пять. На левом экране Сергей видел людей около Ансельмо, В волнении они сошлись вместе, широкая спина робота загораживала картину. Что-то произошло!
«Ведь терять нечего, — мучился Сергей, ерзая в кресле. — Ну же… Действуй!»
И вдруг Сергея словно обожгло. Он подумал, что если сейчас, в отчаянном цейтноте, когда каждая секунда уносит с собой, может быть, последний шанс на спасение, Козырев второпях сделает неверный шаг, а спустя время, анализируя операцию, поймет это, — каково ему будет тогда?
Хирургическая операция впервые предстала перед юношей не просто как искусство, которым можно залюбоваться и которое доставляет наслаждение, а как следующие одно за другим решения ума и сердца, ответственность которых человек в полной мере сознает в течение всего времени работы. Машина ничего этого не знает. Она не переживает неудачи. У нее нет чувства вины. И если вы попытаетесь ее ошибку вынести на ее собственный суд, она ни в чем не признает себя виноватой. Она обладает способностями, которые вложили в нее создатели ее. Хорошо машинам.
Козырев что-то сделал. Совсем неуловимое. Потом отошел в сторону и опустился, почти упал в кресло, которое поспешно пододвинул один из роботов. Робот суетился, как секундант около боксера, в изнеможении добравшегося до своего угла. Козырев закрыл лицо руками.
Больной лежал на операционном столе безжизненный. Вдруг он исчез.
Сергей перевел взгляд налево. Два человека в светлых комбинезонах стояли около тела юноши в неподвижных позах.
— Отключайте запасные каналы, — услышал Сергей голос с Кубы.
— Как операция?! — воскликнул он.
— Люди сделали что могли, — ответил с того конца земного шара диспетчер Карибского центра. — Теперь работают машины.
Сергей видел людей и двух роботов — того, четверорукого пустили в ход. Эту часть операции, очевидно, лучше выполнят автоматы. Работа подошла к тому этапу, где начинаются уже проложенные рельсы.
— Значит, Ансельмо спасен?
— Ничего не известно, — ответил диспетчер. — Когда поставят протез и включат его, станет ясно, будет ли он жить.
Робот что-то делал четырьмя руками. Методичные движения, сверкание инструментов. Машина, она не волнуется.
Козырев встал и принялся ходить из угла в угол.
Сергей подключился к линии, связывающей Козырева с людьми на Кубе. Но.там тишина.
— Включаем! — раздался вдруг голос.
Громко зазвучал метроном.
Козырев мог включить экран и наблюдать. Он не сделал этого. Просто остановился и чуть наклонил голову. Звуки метронома стали глуше. На них наложились новые звуки, неритмичные, неровные по тону. Это билось сердце Ансельмо.
Козырев сел в кресло и продолжал слушать. Звуки менялись в тонах. Разобраться в этих тонкостях Сергей уже не мог. Он следил за выражением лица Козырева.
Тот сидел, подавшись, вперед, положив ладони на колени, весь внимание.
Вдруг тень светлой улыбки прошла по его лицу.
Сергею показалось, что вздохнули сразу на всех континентах. Ведь, конечно, и в Гаване, и в Варшаве, и в Алжире, и в десятке других пунктов слушали вместе с Козыревым.
Козырев подождал еще с полминуты и, повернув рычаг связи, сказал в микрофон Сергею:
— Прибавьте напряжение.
Так, — сказал Козырев. — Хорошо.
…Где— то там, на противоположном конце земного шара, созданное людьми сердце бьется в нормальном ритме, которого не знало больное сердце Ансельмо. Ему не просто продлили существование. Он будет жить новой, настоящей человеческой жизнью. Он сможет получить все, чего был лишен из-за того, что родился обделенным природой.
Сергей готов ликовать на весь мир. Но тут он вспоминает историю с Козыревым, и настроение его падает. Конечно, он еще молод и некоторые критерии жизни только вырабатывает. Но, на его взгляд, Гавана, Варшава и Алжир могли бы и не взваливать тяжесть ответственности именно на Козырева. Этот упавший скальпель стоит до сих пор перед глазами Сергея. И Козырев, с какой бы точки зрения ни взглянуть, имел полное основание… Хотя, впрочем, что значат все основания и права в таких случаях?! Он, Сергей, на месте Козырева поступил бы так же. Но что он, Сергей, должен сделать сейчас на месте Сергея?
Он вызывает Варшаву. На экране появляется худощавый человек с большой залысиной. Сергей узнает знакомого по фото хирурга Консовского.
— Я видел только что операцию, — говорил Сергей. И задает вопрос прямо в лоб: — Скажите, почему поручили делать ее Козыреву?
Брови Консовского чуть-чуть поднимаются.
— Козырев был необходим сегодня…
— А если бы?
— Что если бы? — спокойно переспросил хирург.
— С Козыревым случилось что-нибудь?
Консовский секунду разглядывает юношу.
— Вы что, не знали, что Ансельмо оперировал не один Козырев? — удивляется он. — Вы недавно работаете в Службе здоровья?
И затем терпеливо поясняет:
— Изображение Ансельмо передавалось в Гавану, Варшаву и Алжир. И мы работали вместе с Козыревым. Он больше нас продвинулся в теоретической разработке задачи, он первоклассный хирург и поэтому делал самое трудное. Но когда нужно было, мы подменяли Козырева, а последние пять минут перед самым решающим ходом работали без него. Козыреву необходимо было дать отдохнуть и собраться с мыслями. И те хирурги, что находились непосредственно у Ансельмо, тоже принимали участие в работе. Вообще такую операцию не в состоянии осуществить один человек! Ведь мы, в сущности, решали научную проблему…
Теперь, наконец, Сергей начинает понимать, что означали паузы в работе Козырева. Операция шла беспрерывно! И если бы случилось что-нибудь с Козыревым, его тут же подменили бы. Служба здоровья сделала все, что можно, чтобы спасти Ансельмо.
Но что она сделала для Козырева?

2
Ответ на этот вопрос мог дать только Савостьянов, руководитель Сибирского центра здоровья.
К нему и направился Сергей, закончив вахту.
— Я не понимаю, — горячо заговорил Сергей. — Раньше были доноры, которые жертвовали кровь для спасения других. Наука ушла вперед, и заменитель крови изготовляется искусственно. Сегодня Козырев отдал часть своей жизни Ансельмо. И люди согласились с этим! Ведь веем отлично известно, что у Козырева сердечная болезнь. Состояние его, может быть, даже более безнадежное, чем было у Ансельмо. Он проводит в санатории две недели каждого месяца. Но разве это выход? Где серьезная, настоящая забота о Козыреве? Как об Ансельмо! Неужели нельзя было избавить Козырева от такого тяжелого испытания?
Савостьянов задумывается.
— Как об Ансельмо… А вы знаете, в чем заключалась ошибка с Ансельмо? — спрашивает он.
Сергей удивлен. Ему казалось, что с Ансельмо все обошлось исключительно удачно.
— Там была ошибка?
— Да. — Савостьянов говорит твердо. Глаза его смотрят прямо в глаза Сергея. — Козырев хотел выиграть время, чтобы найти способ исцеления Ансельмо. И он прописал Ансельмо абсолютный покой. Ансельмо сказали: не двигайся, не волнуйся, не думай ни о чем. Ему определили жизнь без всяких стимулов. И сердце его ослабело! В этом и заключалась ошибка. Будь у Ансельмо цель в жизни, какая-то определенная задача, посильная для него, — я убежден: он прожил бы еще год без операции.
Очевидно, удивление не сходило с лица Сергея.
— Вы сомневаетесь? — спросил Савостьянов и продолжал: — Что такое жизнь? — Савостьянов положил руку на плечо Сергея. — Для кибернетической машины — постепенное изнашивание ее частей. Биологическая жизнь — обмен, питание клеток… А жизнь человека? — Савостьянов отнял руку, сжал пальцы в кулак. — Все ее богатое содержание! Прежде всего человеку нужно счастье работы. И у него должна быть цель! Такая цель, что ради нее можно рисковать или даже жертвовать жизнью… Козырев потому и занялся новыми областями хирургии, связанными с деятельностью сердца, что хотел смягчить участь больных, считающихся, подобно ему, безнадежными. В этом для него смысл жизни, главный ее стимул. Продлить Козыреву жизнь — пусть даже в биологическом смысле — можно, только не выключая его из жизни общечеловеческой. Вот почему я высказался за то, чтобы он участвовал в сегодняшней операции. Конечно, я наблюдал с помощью приборов за Козыревым во время операции не менее пристально, чем он за состоянием Ансельмо. И роботы дежурили, чтобы сразу прийти на помощь Козыреву, прежде чем кто-либо из людей успел бы перешагнуть порог операционной.
Открытия свалились на Сергея одно за другим. Оказывается, Козырев для Савостьянова своего рода Ансельмо. И Савостьянов борется за жизнь Козырева своим методом.
— А риск все-таки оставался? — тихо спросил Сергей.
— Оставался, — признал Савостьянов. — Но, — он пожал плечами, — что ж поделаешь. Другого выхода, в сущности, ведь и не было. Козырев, как вы сами понимаете, знал, что он больше других может сделать для спасения Ансельмо. Представляете, с каким сознанием жил бы он, если бы операция без его участия окончилась неудачно. Вы могли бы со спокойной совестью обречь человека на это?
— А если бы операция прошла неудачно при его участии?
— Сегодня многое было поставлено на карту, — сказал Савостьянов. Он на минуту задумался. Сергей заметил, что рука его чуть вздрагивает. Да, сегодня, кажется, многим пришлось поволноваться. — Но я не жалуюсь на жизнь. И, между прочим, продолжительность жизни людей на нашей планете увеличивается от года к году. Десятки различных и всем известных факторов способствуют этому. Вы не найдете среди них только одного — ничегонеделанья.
— Мы не машины… Словом, я не обещаю вам жизнь без забот. Ну, что, вы не раздумали работать в Службе здоровья?
— Нет, — твердо ответил Сергей. — Мне начинает нравиться.
«Хорошо машинам, — вспомнил он, — Нет, людям интереснее…»

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22