И вдруг, в этом хаосе криков, она четко слышит насмешливый голос: «Это у Широковых. Семейка сумасшедших придурков. А ведь никогда бы и не подумали…» Сны принимали иной оборот. В них она уже не падала в бездну, а оказывалась перед жестокой реальностью. Ксения в ужасе просыпалась и потом долго лежала без сна, без мыслей. Время словно останавливалось, и наступающий день казался мрачным, убийственным оттого, что ей нужно было в нем существовать.Не меньше беспокоило Ксению возвращение в университет. Она не представляла, как посмотрит в глаза знакомым, однокурсникам. Они все будут вести себя, как ни в чем не бывало. Еще хуже, если они примутся утешать ее и выказывать свое сочувствие. Ничто так не расслабляет, как сочувствие. Тогда опускаются руки, и мозг способен воспринимать только боль утраты и нежелание бороться. Ксения раскладывала всевозможные ситуации по полочкам, так и не определив собственной тактики. Она обязательно должна выработать линию поведения с друзьями и знакомыми, пока она здесь, в больнице. Но ничего не получалось. Страх и отчаяние делали ее тупой, истеричной, раздражительной. Все больше се беспокоил день, когда ей скажут, что она может возвращаться домой.Ей ставили капельницы с глюкозой, которые, как говорили медсестры, помогали восстанавливать силы. Ксении тогда это казалось смешным и ненужным. О каких силах они говорят, когда ей хотелось только одного: закрыть глаза и больше никогда не открывать их? Ксения не могла знать, что много лет назад ее мать испытывала те же ощущения, глядя на медленно капающее лекарство и отекшую от неподвижности и вливаемых лекарств руку. И попытки медперсонала растормошить ее и вернуть интерес к жизни, тогда казались ей совершенно ненужными. Все потеряло смысл, и не было человека, который мог бы понять ее состояние. Теперь и Ксения думала, что рядом с ней никогда не будет того, кто сумеет любить се такой. Гостю, как когда-то говорила мама, не удастся долго задержаться в се застывшем сердце. Оно словно и стучит теперь по-другому:медленней, размеренней, равнодушней. Ксения изменилась, и это изменение было безвозвратным. Ее по-прежнему не интересовало, какое наступило число и какая погода за окном. Она не чувствовала в себе сил жить дальше и не хотела, чтобы рядом были свидетели ее разрушения. Она боялась, что идущему рядом придется разделить ее ношу. Это казалось Ксении несправедливым и эгоистичным. Конечно же, она думала о Гоше. О ком еще? Только ее чувства к нему тоже изменились. Больше не осталось надежды на созидательное и радужное будущее. Ксения решила вычеркнуть из памяти даже воспоминания о прошлом, светлом и многообещающем прошлом, в котором она была счастлива. Нужно было избавиться от малейшего напоминания о том, что именно он подарил ей радость первой близости, стал ее первым мужчиной. Он разбудил ее. И все было так прекрасно. Кто мог предположить, что один день перевернет всю жизнь… Любовь разрушила призрачное благополучие, навсегда оставив в душе Ксении чувство вины за происшедшее. А Гоша — он больше не должен считать ее своей невестой. Она не могла сказать, что разлюбила его. Сейчас, как никогда, она нуждалась в его спокойной и рассудительной натуре, в его шутках и ласковых прикосновениях. Она могла мечтать, надеяться, что любовь сильнее любых трудностей. Но стоило Гоше оказаться рядом, как у Ксении возникало желание уединиться. Ей нужно побыть одной, ее нельзя торопить. Она обязательно сегодня же поговорит об этом с ним и Любовью Ивановной. Ксения испытывала страх перед будущим. И пока он хозяйничает в ее сердце, а хаос — в мыслях, она должна быть одна. Если то, что было между ней и Гошей, настоящее чувство, оно выдержит испытание временем. Так Ксения и решила. Ей стало немного легче, хотя напряженность по-прежнему ощущалась в каждом ее движении, взгляде.Теперь она должна вписываться в новые повороты, которые ей подготовила судьба и растревоженный разум. Она не была уверена, что готова к этим испытаниям. Они только начинались. Любовь Ивановна не ошибалась, когда предполагала, что перед ней совершенно другая Ксения. Глядя на ее отрешенное лицо, было невозможно представить самое ближайшее будущее. Любовь Ивановна не знала, чего теперь ждать от Ксении, раньше такой близкой, родной, предсказуемой, а теперь ершистой, чужой, с совершенно расстроенной психикой. Не осталось ощущения единения, которое так ценили обе, и было непонятно, как строить отношения дальше. Любовь Ивановна успокаивала себя, что время поможет Ксении снова стать спокойной и уверенной, а ей и Гоше — понять, как вести с себя с ней, пока абсолютно чужой и далекой.Ксения вызывала у Любови Ивановны возрастающее с каждой минутой чувство жалости. Пережить такое потрясение порой не под силу даже сильному человеку, а здесь — двадцатилетняя девушка с ранимой, чистой душой. Что теперь творится у нее в душе? И как нелегко будет Гоше находить с Ксенией общий язык. Все оборачивалось совсем не так, как хотела Любовь Ивановна. Ей совсем не улыбалась перспектива такого будущего для своего единственного сына. За то время, что Ксения провела в больнице, Любови Ивановне пришлось о многом передумать. Она стыдилась мыслей, приходящих в голову, но окончательно освободиться от них не могла.Стало очевидно, что именно Гоше и ей предстоит заменить Ксении ее семью. Любовь Ивановна вдруг поняла, что не настолько привязана к Ксении, чтобы взвалить на себя ответственность за ее возвращение к нормальной жизни. С другой стороны, иного варианта не было. Ксения осталась сиротой — Вера Васильевна вряд ли покинет стены психиатрической лечебницы. Во время последнего разговора Любови Ивановны с лечащим врачом он четко дал это понять. Именно в тот момент в душе Любови Ивановны поселилось подтачивающее сомнение. Несмотря на возрастающую жалость и тревогу за судьбу Ксении, она ощутила страх и нежелание добровольно взваливать на себя пожизненные заботы о ней. В роли молодой, энергичной невестки она нравилась ей гораздо больше. Теперешняя, она совершенно перестала быть нормальным, умеющим рассудительно мыслить существом. Это в корне меняло дело, и Ксения явно не годилась на роль спутницы для Гоши. Любовь Ивановна видела в этой усталой и оглушенной несчастьями девушке преграду на пути сына. Она свяжет его по рукам и ногам. Ксения не сможет стать прежней. Прошло не так много времени после трагедии, обрушившейся на нее, но сердце матери подсказывало, что возврата к прошлому нет. Будет вечная борьба, проявление терпимости, уважения, а потом все сменится отчаянным желанием отмотать назад годы, прошедшие в пустой борьбе. Любовь Ивановна чувствовала, что ее отношение к Ксении изменилось навсегда.Это был страх за сына, который в ближайшем будущем мог попасть в очень непростую ситуацию. Любовь Ивановна боролась с собой. Совесть не давала ей покоя, но все-таки проигрывала, отступала под мощной атакой материнской заботы о судьбе Гоши. Не для этого она растила его без отца, отдавая ему всю себя, посвящая ему всю свою жизнь без остатка, без единой мысли о собственной нерастраченной женской любви. Вся она сосредоточилась на Гоше. Он стал центром Вселенной для матери. Как же она может спокойно взирать на то, как сын шаг за шагом приближается к пропасти? Нужно было тактично и очень осторожно устеречь его от ошибки. Любовь Ивановна принадлежала к числу тех, кто считал, что не любую ошибку можно исправить. Поэтому гораздо важнее предотвратить ее. В глубине души она пока не знала, что говорить, что делать, и надеялась, что Ксения так или иначе сама поможет ей. Испытывая угрызения совести, Любовь Ивановна старалась не обращать на них внимания. Она успокаивала себя тем, что раньше относилась к Ксении прекрасно, никогда не думала о том, в какой семье выросла девочка, никогда не пыталась найти выгоду в предполагаемом союзе. Но сейчас все изменилось. А главное, Любови Ивановне казалось, что и Ксения чувствует то же самое. Она сама не желает продолжения. Ее нужно только подтолкнуть, может быть даже спровоцировать. Пожалуй так, она честная и бесхитростная. Она не сможет чувствовать себя обузой для любимого человека. Ксения сама найдет способ все остановить. Как было бы здорово прочесть ее мысли! Любовь Ивановна то и дело поглядывала на Ксению, замечая, как едва уловимо меняется у нее выражение лица, практически лишенного каких бы то ни было эмоций — маска, ни складок, ни морщинок. Но все же по задрожавшим губам, беспокойному взгляду, нервным пальцам, потирающим переносицу, Любовь Ивановна делала вывод о напряженной внутренней работе, которая изнуряла Ксению, — это было очевидно.— Гоша, иди обедать! — Любовь Ивановна позвала сына, когда все было окончательно готово. Ей хотелось, чтобы он поскорее разбавил своим присутствием их молчаливую компанию. Любовь Ивановна никак не могла определиться с темой для разговора. Ее это тяготило, а Ксению, казалось, нет.— Иду! — раздался голос Гоши. Потом чуть громче зазвучала музыка — любимые Ксенией мелодии из фильма «Шербурские зонтики».— «Уезжаешь, милый, вспоминай меня…», — поставив локти на стол, подпела она, едва заслышав первые аккорды. Они уносили ее в романтику первой любви, первых поцелуев. И все это было связано с Гошей. Ксения не заметила, как первая за долгое время улыбка тронула ее губы. Этого никто не заметил. — Обожаю этот фильм, Катрин Денев, волшебная музыка.— Да, замечательная картина и очень поучительная для молодежи всех поколений, — заметила Любовь Ивановна, раскладывая по тарелкам аппетитное рагу и тушеную курицу.— Поучительная? — насторожилась Ксения. Она никогда не думала об этой истории, как о поучительной. Просто разбилась любовь двух совсем молодых, неопытных людей и некому было помочь. И вопрос о том, счастливы ли они друг без друга, остается открытым.— Да, милая. Дети не всегда прислушиваются к тому, что советуют родители, а потом расплачиваются за это всю жизнь.— Мне кажется, любовь и разбилась из-за того, что девушка согласилась с доводами матери. Они так любили друг друга, а победила меркантильность, недоверие, — медленно выговаривая слова, заметила Ксения.— Настоящее чувство выдержало бы такое легкое испытание, как разлука.— Легкое?— Любовь имеет свойство сужать и растягивать временное пространство. Настоящая — сужает. Липовая — растягивает и теряется в нем, расплывшемся, полном страхов, отчаяния, — продолжала Любовь Ивановна, не замечая, как все больше напрягается Ксения. — Взрослым людям всегда виднее со стороны. Любовь слепа и порой эгоистична. Она очень странная — ласковая и жестокая, страстная и холодная, но всегда желанная.— Для кого вы это сейчас говорите? — Ксения положила руки на колени и, выпрямив спину, вызывающе посмотрела на нее.— Вы о чем? — усаживаясь напротив Ксении, спросил Гоша. Он успел заметить, как побледнело се и без того обескровленное, казавшееся безжизненной маской лицо. Бросив предостерегающий взгляд на мать, он быстро отломил кусочек хлеба и загремел вилкой по тарелке.— Мы? Да так… — Любовь Ивановна недоуменно подняла брови, услышав непривычный шум. — О родительской прозорливости, об ошибках молодости, о любви.— О любви?— Да, а по-твоему, нам с Ксенией нельзя говорить на такую тему?— Я не против, но почему у Ксении такое лицо? Ксюша, все в порядке?— Как никогда, — постукивая вилкой по столу, ответила она.— Ты что расшумелся? — Любовь Ивановна протянула Гоше хлеб.— Я? — в свою очередь наигранно удивился Гоша и многозначительно посмотрел на Любовь Ивановну. — Это Ксения барабанит.— Давайте обедать, — Любовь Ивановна взяла кусочек хлеба и замерла, увидев, что Ксения в упор смотрит на нее.— Гоша, мама пытается обратить твое внимание на то, что советы родителей обычно предостерегают от неверных решений, — медленно произнесла Ксения, делая ударение на слове «твое». — Ты что-то не уловил с первого раза.— Почему мое? — прожевывая, поинтересовался Гоша.— Потому что я камнем могу повиснуть на твоей шее. Я потяну тебя на дно. Так что еще есть время подумать и освободиться от груза, который с годами будет становиться все тяжелее.— Ксения, ты обижаешь и меня, и Гошу, — Любовь Ивановна развела руками. Она не хотела открыто признавать, что Ксения попала в точку. — За что, милая? За то, что мы пытаемся создать для тебя мир добра и спокойствия? Кажется, ты всегда была лишена этого, не так ли?— Какая разница, чего я была лишена, если теперь я боюсь войти в собственную квартиру! — повысив голос, ответила Ксения. Она поднялась и подошла к окну, потом резко отшатнулась и, повернувшись, подкатила полные слез глаза к потолку. — Я никогда не смогу выйти на балкон, прикоснуться к перилам. Я не смогу смотреть вниз, боясь увидеть на асфальте его тело. Все мое детство прошло в страхе из-за него, но сейчас я испытываю жалость к отцу. До чего нужно себя довести, чтобы добровольно броситься вниз? Ведь он был в трезвом уме, не пьян.— Не надо, Ксюша, — попросил Гоша.— А мама… — не обращая на него внимания, продолжала Ксения. — Ее вещи в шкафу, вышивка в кресле, флакон духов, недочитанные журналы, тапочки… Декорации… Остались декорации к прошлой жизни.— Ксения, милая, давай сейчас не будем об этом, — Гоша подошел и обнял ее за плечи. Она мягко повела ими, освобождаясь от прикосновения.— А о чем мы будем? — вытирая слезы, спросила она. — Попытайся представить себе: о чем?— О том, что пройдет время и все уляжется. О том, что здесь ты обретешь второй дом, — ответила за Гошу Любовь Ивановна. И увидела, как та качает головой. — Да не умею я читать твои мысли! Ответь что-нибудь вразумительное, ради бога!— Я очень вам благодарна, — сжав руку Гоши, тихо сказала Ксения. Потом словно спохватилась и резко выпустила его ладонь из своей. — Меня раздирают противоречивые чувства. Первое — боязнь остаться одной, второе — желание одиночества. Пожалуй, второе сильнее. Я хочу переварить все, что случилось. В больнице было много времени, но я как-то не о том думала. Жизнь за окном, казалось, больше меня не касается. Сейчас все по-другому. Я должна идти дальше. Как? Для чего, черт подери, я появилась на свет? Неужели ради того, чтобы пережить этот ад кромешный? Я обязана найти смысл. Об этом я и хочу подумать.— Я помешаю? — тихо спросил Гоша.— Думаю, нам нужно какое-то время не встречаться, — отведя взгляд, ответила Ксения.— Может быть, не сегодня, дети? Не в этот первый день возвращения в реальность, — засуетилась Любовь Ивановна. Она продолжала играть роль миротворца, противоречащую ее истинным мыслям и намерениям.— А я не вернулась, я навсегда осталась в том душном августовском вечере. Сейчас он пугает меня меньше, чем будущее, — с вызовом произнесла Ксения. Она решительно подошла к проему кухонной двери, жестом остановила Гошу. — Я переоденусь и все-таки поеду домой.— Переночуй, поспи. Может быть, завтра ты будешь думать иначе.— А послезавтра снова по-новому. На что это похоже? — зло сверкнув глазами, спросила Ксения.— Я провожу тебя, — Гоша был сам не свой, но понимал, что спорить бесполезно. — Это я могу для тебя сделать?— Да, спасибо.Когда Ксения вышла из кухни, Гоша медленно опустился на стул, обхватил голову руками. Ища поддержки, посмотрел на мать. Она ковыряла вилкой остывшее рагу, время от времени поглядывая на Гошу.— Мама, я ничего не понимаю. Что мы сделали не так?— Это вопрос, который ты будешь задавать себе всю жизнь, — ответила Любовь Ивановна и, многозначительно посмотрев на сына, добавила: — Всю жизнь, если решишь связать ее с Ксенией.Негодование читалось на лице Гоши, но через несколько мгновений оно сменилось выражением обреченности.Борис был единственным человеком, не считая матери, кому Гоша мог сказать все или почти все. Настал тот момент, когда держать все в себе больше не было сил. Хотя Краснин настолько хорошо знал своего товарища, что ему не нужно было долго объяснять, в чем дело. Он давно догадывался о причинах Гошкиной понурости, рассеянности, полного безразличия ко всему: рядом с Виноградовым не было его прекрасной спутницы. К тому же, как говорится, мир тесен, и вскоре даже без желания на то Гоши, Борис без подробностей знал все, что произошло с Ксенией и ее семьей. В самом начале семестра слухи с невероятной скоростью облетели институт, на время застряли на языках студентов, вытеснив все текущие новости. Время шло, а история Гоши и его невесты обрастала все новыми душераздирающими подробностями. О Виноградове и его девушке не говорили только самые ленивые и инфантильные, а таких в студенческой среде очень мало. Быть на слуху — дело непростое. Борис видел, с каким лицом его всегда такой веселый и жизнерадостный товарищ входит в аудиторию. Груз неприятностей изменил его до неузнаваемости. Всегда такой легкий в общении, он перестал быть на себя похожим. Руководитель его дипломной работы, Виктор Алексеевич, высказывал недовольство по поводу его несобранности, но в ответ получал только молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33