Ан-дрей!!!
Он кивнул. Он хотел сказать: понимаете, я… не знаю, куда он делся, мой Волк. Его почему-то нет. И я не могу понять, где он. Мне даже почему-то сейчас кажется, что с Волком что-то случилось.
Что-то случилось…
Но — разве он мог им это сказать? Чтобы его окончательно посчитали сумасшедшим?
Бравин не знал, что с ним произошло. Точно кто-то в нем заставлял его продолжать — кричал внутри: «Научи ее жизни, пусть она лижет твой ботинок, убей эту шлюху!» И он повиновался этому голосу, более того — словно и не было самого Бравина. Был кто-то другой. Бестелесный. Без глаз. Серая тень, которая сейчас управляла им. Проникла во все клеточки его организма. Эта серая тень была могущественна. Но — еще Бравин знал это — она не властна над Шерри. И поэтому так ненавидит ее. И сам Бравин, он такой же, потому что тоже ненавидит Шерри именно поэтому.
Слишком дерзко она смотрит.
Впрочем, Шерри уже не смотрела, и не улыбалась, и Не пыталась подняться.
Она даже не прикрывала голову руками. Точно не чувствовала больше боли…
А потом вдруг появилась огромная собака. Белая, наверное — лайка.
Совершенно невероятных размеров. Он бы подумал, что это волк. Но откуда тут волки?
Собака прыгнула в окно. Бравин уже потом начал задумываться — как она запрыгнула на его пятый этаж?
А тогда — он насмерть перепугался и звона стекол, и этой огромной морды, появившейся перед ним, и рычания, и… Да, Бравин так перетрухал, что с ним даже случилась оказия…
Неприятное это ощущение, когда по ногам течет тонкая горячая струйка. Но в тот момент его это мало волновало. На него надвигалась смерть. Эта смерть была огромной, злой белой собакой. И даже серая тень внутри него съежилась, перестала им управлять. Испугалась… Что ж о Бравине говорить?
Хорошо, что он вспомнил про пистолет.
И даже чудом каким-то нащупал его в ящике стола. Прицелился собаке прямо в лоб. Собака зарычала, но не остановилась — Бравин догадался, что она не уйдет. Она закрывает своим телом Шерри. Пытается Шерри защитить. И от этого своего открытия он еще больше разозлился. Потому что собака не имела права на чувства. Не имела она права, слышите? Он никогда бы не признался даже самому себе, что завидует ей, этой чертовой собаке, потому что сам он никогда ничего подобного не испытывал. А значит, он получался меньше и незначительнее.
Собака его не боялась.
— Слышь ты, дура, уходи, — пробормотал Бравин. — Я тебя пристрелю, слышишь?
Собака даже и не подумала уйти. А еще говорят, лайки умные… Как волки. И похожи на волков как две капли… Он теперь и сам знает, что похожи. Даже клыки такие же.
— Иди отсюда…
Собака зарычала, и теперь он видел эти клыки совсем близко… Струя между ног стала сильнее и горячее. Он зажмурился и выстрелил.
Как раз в тот момент, когда эта чертова собака (или все-таки волк) прыгнула на него.
Бравин свалился на пол — это он успел почувствовать, да еще подумалось — как мешок с дерьмом, а потом оказался в черноте, и вокруг него плавали серые бесформенные тени, похожие на ту, которая только что была в нем, и эти тени были какие-то осклизлые, как огромные медузы, и еще — ему было нечем дышать…Он сам не знал, сколько он там времени болтался, только очнулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо и оглушительно визжал:
— Ты, придурок, что натворил?
Он боялся открыть глаза, хотя знал, что голос это — Зинкин, но больше всего на свете боялся, что, когда откроет глаза, Зинка будет тоже серой и бесформенной, похожей на медузу, и без глаз, а самое главное — там будет эта собака…
— А… собака еще тут? — спросил он.
— Какая собака? Ты совсем сдурел?! — Зинка уже орала. — Ты чего с Шерри сделал, козел? Куда нам ее теперь? Ты вообще, что ли, без руля? Ты же УБИЛ ее! Тебя посадят теперь, мудила!
Убил… Эти слова отпечатались в сознании, и ему стало снова страшно, он открыл глаза…
Шерри лежала возле окна. Он помнил, что она там раньше не лежала. Сама доползла? Пыталась выпрыгнуть? Или — ее кто-то тащил?
— Зин, ты ее зачем туда перетащила? — спросил он.
— Я? — Она зло рассмеялась. Как ворона каркнула. — Я вообще не рада, что мне в голову пришло сюда прийти… Надо мне еще во всю эту историю ввязываться…
— Значит, это собака ее пыталась утащить, — сказал Бравин.
Он почему-то не мог оторвать глаз от Шерриного лица. Она улыбалась. Просто лежала, раскинув руки, точно собиралась кого-то обнять, и улыбалась себе… Или тому, кого хотела обнять.
И почему-то он сам не смог удержаться от улыбки.
— Ты чего, с ума съехал? — со страхом спросила Зинка. — Ты чего лыбишься? То про собаку какую-то спрашиваешь, то лыбишься…
— Собаку я пристрелил, — сказал Бравин.
— Да не было тут никакой собаки, слышишь?! — истерично завопила Зинка. — Лучше думай, что нам с твоей подругой делать… Не тут же держать, как восковую куклу…
— Надо «скорую», — проговорил Бравин. — Живая она… улыбается… ты не видишь, что ли?
Зинка повертела пальцем у виска.
— Точно, крышу сорвало, — проговорила она зло. — Какая она живая, если — не дышит?
Он с трудом дождался вечера. Он сам не знал, как его дождался. И что происходило в течение дня — Андрей просто не помнил. Кажется, утвердили его сценарий.
Его сейчас это мало волновало. Куда важнее была пропажа Волка.
Куда он подевался?
Андрей чувствовал — это связано с Шерри. Что-то случилось?
Но — что могло случиться в таком обычном, таком реальном мире?
Мимо него неслись машины, на углу две маленькие веселые бабульки сворачивали торговлю семечками, собираясь домой, это был такой спокойный мир… Незыблемый.
Он даже не помнил, сколько времени он простоял на этом углу, дожидаясь Шерри. А ее все не было…
Он позвонил ее подруге. Там не брали трубку.
Еще постоял, выкурил неизвестно какую но счету сигарету. Шерри не было.
И Волка не было.
Уже совсем стемнело, а он, Андрей, продолжал стоять, ощущая в надвигающейся на него темноте собственное одиночество.
И еще пошел снег. Крупными хлопьями, медленно. Он почему-то подумал, глядя на него: как будто клочья шерсти Волка. И еще он понял, что Волк ушел. Навсегда. Он сам не понимал, откуда вдруг у него появилась такая уверенность, но, когда на темном небе, в проеме между тучами, на секунду показалась луна, Андрею вдруг сильно захотелось задрать голову и громко завыть.
— Андрей? — услышал он за спиной голос и обернулся. Это была Вера Анатольевна. Он подумал, что с ней, наверное, что-то произошло. Куда-то исчезла вся ее вычурность. Она была даже одета просто. Вместо ее авантажных шляп — скромный берет. И пальто. И смотрела она как-то по-человечески, просто, потерянно.
— Как хорошо, что я тебя встретила, — улыбнулась она ему, и на этот раз улыбка была искренняя. Она на самом деле была рада. — Знаешь, невыносимо сегодня одиночество… Вот, даже ушла из дома. Чтобы среди людей…
И ему показалось, что она всхлипнула. Он взглянул на часы.
Оказывается, он стоит тут уже два часа.
Она не придет.
«Она не придет», — ударило его как выстрел, опрокинуло в страшное, огромное, болотистое одиночество. Он утонет. Он не выберется теперь. Потому что…
Она не придет.
Он не знает, что случилось. Но скорее всего — ничего и не случилось. Зачем он ей, старый неудачник?
Сочиняющий глупые сказки про Волка и про Любовь, потому что — их нет, ни Волка, ни Любви, а ему просто хочется, чтобы это было, и он сочинил и себе сказку…
Может быть, он простоял бы тут до смерти своей, чтобы доказать самому себе, что это — не сказки, что все это есть.
Мимо проехала машина, из которой насмешливо проскрежетал голос:
— Счастье есть, его не может не быть…
И — ему стало смешно.
Старый кретин.
— Андрей, ты кого-то ждешь, да? Мне уйти?
— Нет, — сказал он, бросая опустевшую пачку в урну с такой злостью, словно выкидывал свою опустевшую душу. — Пойдем-ка, Вера, посидим с тобой вон в том баре… Поговорим. Вспомним молодость. Это ведь только нам с тобой, Вер, кажется, что мы еще живем, дышим, что мы молодые… А они — они так не считают!
Вера удивленно посмотрела на него, и он почувствовал, что на языке у нее вертится вопрос, но она не решается спросить.
И так это было странно — видеть нерешительную Веру, что он ее пожалел даже больше, чем только что жалел самого себя.
— Пойдем, — сказал он, обнимая ее за плечи, и все-таки, уходя, еще раз оглянулся — не бежит ли к нему из темноты Шерри, но увидел только холодную, насмешливую луну.
ГЛАВА 10
— Лиз, зачем ты это делаешь? Она же мертва… «Зачем я это делаю? — устало подумала Лиза и усмехнулась: — Самой бы понимать…»
И тем не менее почему-то, повинуясь внезапному порыву, продолжала бессмысленное действие — надавливала на грудь, массировала сердце, делала искусственное дыхание, пытаясь оживить эту девушку, не дать ей уйти.
Собственно, она знала, что этого хочет ее ребенок. И даже не он сам, а еще кто-то, большой, неведомый ей, но — ведомый ее ребенку, и все это она делает совсем не для этой девушки, а для самой себя. И для малыша.
— Лиз, кончай!
— Оставьте меня в покое.
— Бестолково ведь… Тебе любой медик скажет.
— Слушай, — не выдержав, огрызнулась Лиза. — Мне плевать, что скажут твои медики. Я делаю то, что…
Она осеклась.
Они бы этого не поняли. Это и сама Лиза стала понимать совсем недавно.
Иногда надо что-то делать вопреки здравому смыслу. Да, именно так… И тогда случается чудо.
А самое главное — ее дитя готово отдать этой девушке свое дыхание. Она не знает почему. Но лучше уж Лиза отдаст свое дыхание, но ее дитя пусть побережет силы.
И она продолжала и продолжала, не давая отчаянию говорить громко — несмотря на то, что девушка все не подавала признаков жизни, а «скорая» все не появлялась, да и дело не в «скорой», дело в ней самой, Лизе, и в этой девушке, которую надо было убедить вернуться…
Шерри и Волк шли долго. Сначала они шли по темному коридору, и Шерри слышала злое шипение отовсюду — иногда ей казалось, что в углах прячутся серые, безглазые тени, похожие на медуз, но ей не было страшно, потому что Волк был рядом, и она знала — он их не подпустит.
Потом они оказались перед дверью — самой обычной, Шерри даже испытала легкое разочарование, потому что ей казалось всегда, что эта дверь должна быть… Она не смогла найти слов, потому что для описания у нее и слов не было, такой воздушной, такой ажурной, такой сверкающей должна она была быть, ее волшебная дверь в небо…
А эта — была обычная. Такая же, как у Тони в квартире.
Даже старая. Местами торчали клочья ваты из порванной обивки, как будто ее царапали кошки. Или крысы. Или… эти, которые прятались по углам.
Волк прошептал ей:
— Теперь все зависит от тебя. Откроешь ее? Или вернешься?
Она бы вернулась, но только вместе с Волком.
— А ты? — спросила она. — Ты — вернешься?
— Может быть, когда-нибудь, — уклончиво ответил он. Ее не устраивало «когда-нибудь». И она покачала головой.
— Нет, я тогда тоже… когда-нибудь…
— Люди не возвращаются, если они не образы, — сказал Волк. — Пойми, я не настоящий.
— Ты настоящий, — сказала Шерри. — Это Бравин не настоящий. И такие, как он. Они просто мухи какие-то… А ты — настоящий.
И, подумав, добавила:
— Если ты не настоящий, то и я буду… образом.
Она совсем близко подошла к двери. Протянула руку.
— А Андрей? — почти крикнул Волк.
Рука замерла, только слегка прикоснувшись к двери. Она словно увидела перед собой Андрея — на темной улице, одного, всматривающегося в темноту, и еще она увидела, как со всех сторон обступают его серые тени, те самые, и если ее, Шерри, не будет рядом с ним, они его победят.
У них есть такое страшное оружие, самое страшное — одиночество.
Она обернулась.
Волк смотрел на нее, ожидая ответа.
В глазах у Волка жила боль неминуемой разлуки, но он был сильным. Она посмотрела туда, в сторону двери, и спросила: что мне делать?
Вернуться?
И тут же поняла, что она сама должна это сейчас решить.
Шерри подошла к Волку, села рядом с ним, обняла его за шею и спрятала лицо в белоснежной шерсти.
— Я не смогу без тебя, — прошептала она.
— Он тоже без тебя не сможет, — ответил он.
— Почему ты не хочешь вернуться туда со мной?
— Потому что мое время там вышло, — усмехнулся Волк. — И… не будь эгоисткой. Думаешь, мне легко в вашем душном и глупом мире? Я хочу быть свободным…
Она знала, что ей не следует ему верить, но — еще она знала, что, если она ему сейчас не поверит, там, внизу, в мире что-то будет не так. Эти серые, похожие на медуз, победят. И пускай они победят одного человека, но — ведь именно этот человек ей дорог!
Она обняла Волка еще сильнее и заплакала.
— Я… не хочу без тебя, — снова повторила она.
Он вздохнул И устало согласился:
— Хорошо, пойдем к двери. В конце концов, что нам какой-то один человек перед безграничной свободой и светом?
Шерри постаралась не думать о его словах. И кивнула, поднимаясь.
И в этот момент где-то далеко отчаянно заплакал ребенок.
— Что это? — остановилась она. Ты о чем? — спросил Волк.
— Слышишь? Ребенок плачет… Так горько, точно он… умирает сейчас.
— Ну и умирает, — откликнулся Волк. — Что нам какой-то один человек перед безграничной свободой и светом?
Шерри остановилась:
— Постой, он что, из-за моего решения…
— А ты как хотела? Конечно, все ведь взаимосвязано, просто люди этого не видят… У Бога нет ничего лишнего и случайного… Тем более — это ведь твой ребенок.
— Подожди, — остановила она его. — Как мой? Плачет — мой ребенок?
— Нет, твой умирает тихо. А плачет один еще не родившийся мальчик. Там, на земле. Наверное, он тоже умрет. Потому что ему незачем рождаться. Если на этом свете не будет твоей дочери — зачем ему жить?
Шерри замерла. Она смотрела на Волка и уже хотела ему сказать, что он сейчас рассказывает ей сказки и ничего нет, просто…
Но ребенок захлебывался в плаче. И Шерри стало так его жалко, потому что — если в темноте одиночества взрослый человек — это страшно, ну а совсем крошечное дитя? И она, Шерри, будет в этом виновата?
Она обернулась снова.
— Я…
Она уже хотела снова повторить: «не смогу без тебя», но Волк усмехнулся. И она сказала то, что он от нее ждал:
— Я… остаюсь.
И, поняв, что уже никогда больше его не увидит, никогда на свете, никогда — во времени, бросилась к нему снова, обняла, прижала к себе белую волчью морду и заплакала, выпуская вместе со слезами всю боль неизбежной разлуки.
— Иди же, — сказал он. — И… не оборачивайся…
Она кивнула, вытирая тыльной стороной руки слезы. И пошла прочь.
И только когда ее фигурка растаяла в темноте совсем, Волк завыл, прощаясь с ней, и с любовью своей, и с жизнью…
Лиза смертельно устала. И совсем не от физических усилий. Она устала от безнадежности.
«Ничего не получится у меня», — подумала она обреченно. И посмотрела вверх, в небо, которое сейчас закрывало от нее Бога. И все-таки — она попыталась докричаться, всей своей душой — помоги же мне, Господи! Я не знаю, почему это для меня так важно! Помоги мне!
Но девушка лежала без движения и все так же странно улыбалась, этим самым небесам…
А над ней кружился белый снег, крупными хлопьями, похожий почему-то на клочья белой волчьей шерсти…
Лиза закрыла лицо руками, и даже слез у нее не было, а кто-то пытался ее поднять с земли, говоря что-то о ребенке — а, да, чтобы она пожалела дитя, если уж себя пожалеть не хочет…
«А он не хочет теперь сюда, — хотелось ответить ей. — Не знаю, что происходит с ним — может, он увидел, какой у нас мир и что мы с этим миром сделали…»
Но — кому она это объяснит? Кто ее поймет? Эта девушка, что лежит сейчас на земле и улыбается — она бы поняла, наверное…
Лиза слышала, как подъехала машина «скорой», и подумала: «Это все, теперь я уже точно не смогу помочь ей…»
И — тихо, почти не слышно, прошептала в последний раз:
— Пожалуйста… Ради моего ребенка…
Где-то рядом с ней зазвучали голоса, смех, шаги. Лиза этого не слышала почти — она медленно погружалась в боль. Ей было так нестерпимо сейчас больно — потому что ее ребенок умирал…
Тиски боли становились все сильнее. Она хотела крикнуть «помогите!», но у нее не было сил, и вокруг стало совсем темно…
— Обеих в машину, — приказал врач.
Он был молодой и веселый. Даже в самые страшные моменты шутил. А сейчас стоял непривычнссерьезный и смотрел куда-то вдаль.
— Да, — пробормотал он, — «есть многое на свете, друг Горацио…».
Потом пошарил в кармане халата.
— Вы же курить бросили, — напомнила медсестра.
— Ну да, — кивнул он рассеянно. — А у тебя нет?
— Сейчас добуду…
Она принесла ему сигарету, зажгла, а он, пробормотав «спасибо», курил и смотрел куда-то вдаль.
— Как же такое могло случиться? — недоуменно спросил он. — Как у одной маленькой девушки хватило сил сделать то, что иногда и врачам нашим не удается сделать? Как она смогла ее оживить, а?
Медсестра пожала плечами.
Откуда она могла это знать? Но — поверить в чудо было страшно. Потому что наличие в жизни этого самого чуда подрывало все ее представления о жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Он кивнул. Он хотел сказать: понимаете, я… не знаю, куда он делся, мой Волк. Его почему-то нет. И я не могу понять, где он. Мне даже почему-то сейчас кажется, что с Волком что-то случилось.
Что-то случилось…
Но — разве он мог им это сказать? Чтобы его окончательно посчитали сумасшедшим?
Бравин не знал, что с ним произошло. Точно кто-то в нем заставлял его продолжать — кричал внутри: «Научи ее жизни, пусть она лижет твой ботинок, убей эту шлюху!» И он повиновался этому голосу, более того — словно и не было самого Бравина. Был кто-то другой. Бестелесный. Без глаз. Серая тень, которая сейчас управляла им. Проникла во все клеточки его организма. Эта серая тень была могущественна. Но — еще Бравин знал это — она не властна над Шерри. И поэтому так ненавидит ее. И сам Бравин, он такой же, потому что тоже ненавидит Шерри именно поэтому.
Слишком дерзко она смотрит.
Впрочем, Шерри уже не смотрела, и не улыбалась, и Не пыталась подняться.
Она даже не прикрывала голову руками. Точно не чувствовала больше боли…
А потом вдруг появилась огромная собака. Белая, наверное — лайка.
Совершенно невероятных размеров. Он бы подумал, что это волк. Но откуда тут волки?
Собака прыгнула в окно. Бравин уже потом начал задумываться — как она запрыгнула на его пятый этаж?
А тогда — он насмерть перепугался и звона стекол, и этой огромной морды, появившейся перед ним, и рычания, и… Да, Бравин так перетрухал, что с ним даже случилась оказия…
Неприятное это ощущение, когда по ногам течет тонкая горячая струйка. Но в тот момент его это мало волновало. На него надвигалась смерть. Эта смерть была огромной, злой белой собакой. И даже серая тень внутри него съежилась, перестала им управлять. Испугалась… Что ж о Бравине говорить?
Хорошо, что он вспомнил про пистолет.
И даже чудом каким-то нащупал его в ящике стола. Прицелился собаке прямо в лоб. Собака зарычала, но не остановилась — Бравин догадался, что она не уйдет. Она закрывает своим телом Шерри. Пытается Шерри защитить. И от этого своего открытия он еще больше разозлился. Потому что собака не имела права на чувства. Не имела она права, слышите? Он никогда бы не признался даже самому себе, что завидует ей, этой чертовой собаке, потому что сам он никогда ничего подобного не испытывал. А значит, он получался меньше и незначительнее.
Собака его не боялась.
— Слышь ты, дура, уходи, — пробормотал Бравин. — Я тебя пристрелю, слышишь?
Собака даже и не подумала уйти. А еще говорят, лайки умные… Как волки. И похожи на волков как две капли… Он теперь и сам знает, что похожи. Даже клыки такие же.
— Иди отсюда…
Собака зарычала, и теперь он видел эти клыки совсем близко… Струя между ног стала сильнее и горячее. Он зажмурился и выстрелил.
Как раз в тот момент, когда эта чертова собака (или все-таки волк) прыгнула на него.
Бравин свалился на пол — это он успел почувствовать, да еще подумалось — как мешок с дерьмом, а потом оказался в черноте, и вокруг него плавали серые бесформенные тени, похожие на ту, которая только что была в нем, и эти тени были какие-то осклизлые, как огромные медузы, и еще — ему было нечем дышать…Он сам не знал, сколько он там времени болтался, только очнулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо и оглушительно визжал:
— Ты, придурок, что натворил?
Он боялся открыть глаза, хотя знал, что голос это — Зинкин, но больше всего на свете боялся, что, когда откроет глаза, Зинка будет тоже серой и бесформенной, похожей на медузу, и без глаз, а самое главное — там будет эта собака…
— А… собака еще тут? — спросил он.
— Какая собака? Ты совсем сдурел?! — Зинка уже орала. — Ты чего с Шерри сделал, козел? Куда нам ее теперь? Ты вообще, что ли, без руля? Ты же УБИЛ ее! Тебя посадят теперь, мудила!
Убил… Эти слова отпечатались в сознании, и ему стало снова страшно, он открыл глаза…
Шерри лежала возле окна. Он помнил, что она там раньше не лежала. Сама доползла? Пыталась выпрыгнуть? Или — ее кто-то тащил?
— Зин, ты ее зачем туда перетащила? — спросил он.
— Я? — Она зло рассмеялась. Как ворона каркнула. — Я вообще не рада, что мне в голову пришло сюда прийти… Надо мне еще во всю эту историю ввязываться…
— Значит, это собака ее пыталась утащить, — сказал Бравин.
Он почему-то не мог оторвать глаз от Шерриного лица. Она улыбалась. Просто лежала, раскинув руки, точно собиралась кого-то обнять, и улыбалась себе… Или тому, кого хотела обнять.
И почему-то он сам не смог удержаться от улыбки.
— Ты чего, с ума съехал? — со страхом спросила Зинка. — Ты чего лыбишься? То про собаку какую-то спрашиваешь, то лыбишься…
— Собаку я пристрелил, — сказал Бравин.
— Да не было тут никакой собаки, слышишь?! — истерично завопила Зинка. — Лучше думай, что нам с твоей подругой делать… Не тут же держать, как восковую куклу…
— Надо «скорую», — проговорил Бравин. — Живая она… улыбается… ты не видишь, что ли?
Зинка повертела пальцем у виска.
— Точно, крышу сорвало, — проговорила она зло. — Какая она живая, если — не дышит?
Он с трудом дождался вечера. Он сам не знал, как его дождался. И что происходило в течение дня — Андрей просто не помнил. Кажется, утвердили его сценарий.
Его сейчас это мало волновало. Куда важнее была пропажа Волка.
Куда он подевался?
Андрей чувствовал — это связано с Шерри. Что-то случилось?
Но — что могло случиться в таком обычном, таком реальном мире?
Мимо него неслись машины, на углу две маленькие веселые бабульки сворачивали торговлю семечками, собираясь домой, это был такой спокойный мир… Незыблемый.
Он даже не помнил, сколько времени он простоял на этом углу, дожидаясь Шерри. А ее все не было…
Он позвонил ее подруге. Там не брали трубку.
Еще постоял, выкурил неизвестно какую но счету сигарету. Шерри не было.
И Волка не было.
Уже совсем стемнело, а он, Андрей, продолжал стоять, ощущая в надвигающейся на него темноте собственное одиночество.
И еще пошел снег. Крупными хлопьями, медленно. Он почему-то подумал, глядя на него: как будто клочья шерсти Волка. И еще он понял, что Волк ушел. Навсегда. Он сам не понимал, откуда вдруг у него появилась такая уверенность, но, когда на темном небе, в проеме между тучами, на секунду показалась луна, Андрею вдруг сильно захотелось задрать голову и громко завыть.
— Андрей? — услышал он за спиной голос и обернулся. Это была Вера Анатольевна. Он подумал, что с ней, наверное, что-то произошло. Куда-то исчезла вся ее вычурность. Она была даже одета просто. Вместо ее авантажных шляп — скромный берет. И пальто. И смотрела она как-то по-человечески, просто, потерянно.
— Как хорошо, что я тебя встретила, — улыбнулась она ему, и на этот раз улыбка была искренняя. Она на самом деле была рада. — Знаешь, невыносимо сегодня одиночество… Вот, даже ушла из дома. Чтобы среди людей…
И ему показалось, что она всхлипнула. Он взглянул на часы.
Оказывается, он стоит тут уже два часа.
Она не придет.
«Она не придет», — ударило его как выстрел, опрокинуло в страшное, огромное, болотистое одиночество. Он утонет. Он не выберется теперь. Потому что…
Она не придет.
Он не знает, что случилось. Но скорее всего — ничего и не случилось. Зачем он ей, старый неудачник?
Сочиняющий глупые сказки про Волка и про Любовь, потому что — их нет, ни Волка, ни Любви, а ему просто хочется, чтобы это было, и он сочинил и себе сказку…
Может быть, он простоял бы тут до смерти своей, чтобы доказать самому себе, что это — не сказки, что все это есть.
Мимо проехала машина, из которой насмешливо проскрежетал голос:
— Счастье есть, его не может не быть…
И — ему стало смешно.
Старый кретин.
— Андрей, ты кого-то ждешь, да? Мне уйти?
— Нет, — сказал он, бросая опустевшую пачку в урну с такой злостью, словно выкидывал свою опустевшую душу. — Пойдем-ка, Вера, посидим с тобой вон в том баре… Поговорим. Вспомним молодость. Это ведь только нам с тобой, Вер, кажется, что мы еще живем, дышим, что мы молодые… А они — они так не считают!
Вера удивленно посмотрела на него, и он почувствовал, что на языке у нее вертится вопрос, но она не решается спросить.
И так это было странно — видеть нерешительную Веру, что он ее пожалел даже больше, чем только что жалел самого себя.
— Пойдем, — сказал он, обнимая ее за плечи, и все-таки, уходя, еще раз оглянулся — не бежит ли к нему из темноты Шерри, но увидел только холодную, насмешливую луну.
ГЛАВА 10
— Лиз, зачем ты это делаешь? Она же мертва… «Зачем я это делаю? — устало подумала Лиза и усмехнулась: — Самой бы понимать…»
И тем не менее почему-то, повинуясь внезапному порыву, продолжала бессмысленное действие — надавливала на грудь, массировала сердце, делала искусственное дыхание, пытаясь оживить эту девушку, не дать ей уйти.
Собственно, она знала, что этого хочет ее ребенок. И даже не он сам, а еще кто-то, большой, неведомый ей, но — ведомый ее ребенку, и все это она делает совсем не для этой девушки, а для самой себя. И для малыша.
— Лиз, кончай!
— Оставьте меня в покое.
— Бестолково ведь… Тебе любой медик скажет.
— Слушай, — не выдержав, огрызнулась Лиза. — Мне плевать, что скажут твои медики. Я делаю то, что…
Она осеклась.
Они бы этого не поняли. Это и сама Лиза стала понимать совсем недавно.
Иногда надо что-то делать вопреки здравому смыслу. Да, именно так… И тогда случается чудо.
А самое главное — ее дитя готово отдать этой девушке свое дыхание. Она не знает почему. Но лучше уж Лиза отдаст свое дыхание, но ее дитя пусть побережет силы.
И она продолжала и продолжала, не давая отчаянию говорить громко — несмотря на то, что девушка все не подавала признаков жизни, а «скорая» все не появлялась, да и дело не в «скорой», дело в ней самой, Лизе, и в этой девушке, которую надо было убедить вернуться…
Шерри и Волк шли долго. Сначала они шли по темному коридору, и Шерри слышала злое шипение отовсюду — иногда ей казалось, что в углах прячутся серые, безглазые тени, похожие на медуз, но ей не было страшно, потому что Волк был рядом, и она знала — он их не подпустит.
Потом они оказались перед дверью — самой обычной, Шерри даже испытала легкое разочарование, потому что ей казалось всегда, что эта дверь должна быть… Она не смогла найти слов, потому что для описания у нее и слов не было, такой воздушной, такой ажурной, такой сверкающей должна она была быть, ее волшебная дверь в небо…
А эта — была обычная. Такая же, как у Тони в квартире.
Даже старая. Местами торчали клочья ваты из порванной обивки, как будто ее царапали кошки. Или крысы. Или… эти, которые прятались по углам.
Волк прошептал ей:
— Теперь все зависит от тебя. Откроешь ее? Или вернешься?
Она бы вернулась, но только вместе с Волком.
— А ты? — спросила она. — Ты — вернешься?
— Может быть, когда-нибудь, — уклончиво ответил он. Ее не устраивало «когда-нибудь». И она покачала головой.
— Нет, я тогда тоже… когда-нибудь…
— Люди не возвращаются, если они не образы, — сказал Волк. — Пойми, я не настоящий.
— Ты настоящий, — сказала Шерри. — Это Бравин не настоящий. И такие, как он. Они просто мухи какие-то… А ты — настоящий.
И, подумав, добавила:
— Если ты не настоящий, то и я буду… образом.
Она совсем близко подошла к двери. Протянула руку.
— А Андрей? — почти крикнул Волк.
Рука замерла, только слегка прикоснувшись к двери. Она словно увидела перед собой Андрея — на темной улице, одного, всматривающегося в темноту, и еще она увидела, как со всех сторон обступают его серые тени, те самые, и если ее, Шерри, не будет рядом с ним, они его победят.
У них есть такое страшное оружие, самое страшное — одиночество.
Она обернулась.
Волк смотрел на нее, ожидая ответа.
В глазах у Волка жила боль неминуемой разлуки, но он был сильным. Она посмотрела туда, в сторону двери, и спросила: что мне делать?
Вернуться?
И тут же поняла, что она сама должна это сейчас решить.
Шерри подошла к Волку, села рядом с ним, обняла его за шею и спрятала лицо в белоснежной шерсти.
— Я не смогу без тебя, — прошептала она.
— Он тоже без тебя не сможет, — ответил он.
— Почему ты не хочешь вернуться туда со мной?
— Потому что мое время там вышло, — усмехнулся Волк. — И… не будь эгоисткой. Думаешь, мне легко в вашем душном и глупом мире? Я хочу быть свободным…
Она знала, что ей не следует ему верить, но — еще она знала, что, если она ему сейчас не поверит, там, внизу, в мире что-то будет не так. Эти серые, похожие на медуз, победят. И пускай они победят одного человека, но — ведь именно этот человек ей дорог!
Она обняла Волка еще сильнее и заплакала.
— Я… не хочу без тебя, — снова повторила она.
Он вздохнул И устало согласился:
— Хорошо, пойдем к двери. В конце концов, что нам какой-то один человек перед безграничной свободой и светом?
Шерри постаралась не думать о его словах. И кивнула, поднимаясь.
И в этот момент где-то далеко отчаянно заплакал ребенок.
— Что это? — остановилась она. Ты о чем? — спросил Волк.
— Слышишь? Ребенок плачет… Так горько, точно он… умирает сейчас.
— Ну и умирает, — откликнулся Волк. — Что нам какой-то один человек перед безграничной свободой и светом?
Шерри остановилась:
— Постой, он что, из-за моего решения…
— А ты как хотела? Конечно, все ведь взаимосвязано, просто люди этого не видят… У Бога нет ничего лишнего и случайного… Тем более — это ведь твой ребенок.
— Подожди, — остановила она его. — Как мой? Плачет — мой ребенок?
— Нет, твой умирает тихо. А плачет один еще не родившийся мальчик. Там, на земле. Наверное, он тоже умрет. Потому что ему незачем рождаться. Если на этом свете не будет твоей дочери — зачем ему жить?
Шерри замерла. Она смотрела на Волка и уже хотела ему сказать, что он сейчас рассказывает ей сказки и ничего нет, просто…
Но ребенок захлебывался в плаче. И Шерри стало так его жалко, потому что — если в темноте одиночества взрослый человек — это страшно, ну а совсем крошечное дитя? И она, Шерри, будет в этом виновата?
Она обернулась снова.
— Я…
Она уже хотела снова повторить: «не смогу без тебя», но Волк усмехнулся. И она сказала то, что он от нее ждал:
— Я… остаюсь.
И, поняв, что уже никогда больше его не увидит, никогда на свете, никогда — во времени, бросилась к нему снова, обняла, прижала к себе белую волчью морду и заплакала, выпуская вместе со слезами всю боль неизбежной разлуки.
— Иди же, — сказал он. — И… не оборачивайся…
Она кивнула, вытирая тыльной стороной руки слезы. И пошла прочь.
И только когда ее фигурка растаяла в темноте совсем, Волк завыл, прощаясь с ней, и с любовью своей, и с жизнью…
Лиза смертельно устала. И совсем не от физических усилий. Она устала от безнадежности.
«Ничего не получится у меня», — подумала она обреченно. И посмотрела вверх, в небо, которое сейчас закрывало от нее Бога. И все-таки — она попыталась докричаться, всей своей душой — помоги же мне, Господи! Я не знаю, почему это для меня так важно! Помоги мне!
Но девушка лежала без движения и все так же странно улыбалась, этим самым небесам…
А над ней кружился белый снег, крупными хлопьями, похожий почему-то на клочья белой волчьей шерсти…
Лиза закрыла лицо руками, и даже слез у нее не было, а кто-то пытался ее поднять с земли, говоря что-то о ребенке — а, да, чтобы она пожалела дитя, если уж себя пожалеть не хочет…
«А он не хочет теперь сюда, — хотелось ответить ей. — Не знаю, что происходит с ним — может, он увидел, какой у нас мир и что мы с этим миром сделали…»
Но — кому она это объяснит? Кто ее поймет? Эта девушка, что лежит сейчас на земле и улыбается — она бы поняла, наверное…
Лиза слышала, как подъехала машина «скорой», и подумала: «Это все, теперь я уже точно не смогу помочь ей…»
И — тихо, почти не слышно, прошептала в последний раз:
— Пожалуйста… Ради моего ребенка…
Где-то рядом с ней зазвучали голоса, смех, шаги. Лиза этого не слышала почти — она медленно погружалась в боль. Ей было так нестерпимо сейчас больно — потому что ее ребенок умирал…
Тиски боли становились все сильнее. Она хотела крикнуть «помогите!», но у нее не было сил, и вокруг стало совсем темно…
— Обеих в машину, — приказал врач.
Он был молодой и веселый. Даже в самые страшные моменты шутил. А сейчас стоял непривычнссерьезный и смотрел куда-то вдаль.
— Да, — пробормотал он, — «есть многое на свете, друг Горацио…».
Потом пошарил в кармане халата.
— Вы же курить бросили, — напомнила медсестра.
— Ну да, — кивнул он рассеянно. — А у тебя нет?
— Сейчас добуду…
Она принесла ему сигарету, зажгла, а он, пробормотав «спасибо», курил и смотрел куда-то вдаль.
— Как же такое могло случиться? — недоуменно спросил он. — Как у одной маленькой девушки хватило сил сделать то, что иногда и врачам нашим не удается сделать? Как она смогла ее оживить, а?
Медсестра пожала плечами.
Откуда она могла это знать? Но — поверить в чудо было страшно. Потому что наличие в жизни этого самого чуда подрывало все ее представления о жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28