Галина Лиманова
Я тебе верю
Поезд поскрипывал и покачивался на стыках, было душно, тесно, неуютно и никак не удавалось задремать хотя бы на полчасика. Алексей в который раз чертыхнул себя за дурацкую ностальгическую затею ехать из Бухареста, где проходил симпозиум кардиологов, до Кишинева поездом через Унгены, те самые, что когда-то для всех советских людей, выезжающих в юго-восточную Европу, были чем-то вроде порожка, переступив который путешественник оказывался в настоящей и такой вожделенной Европе. Впрочем, молодой человек об этом вовсе не задумывался, ибо в силу своего возраста не застал те далекие времена. Нынче же съездить в любую страну старушки-Европы стало так же просто, как крестьянину на мельницу, чтобы смолоть зерно и засветло вернуться домой. Здесь, в Унгенах, меняли то ли колеса, то ли колесные оси вагонов, – Алексей точно не знал этого – словом, отсюда поезд должен был следовать уже по другой колее, которая на восемь с половиной сантиметров шире принятой во всей Европе. Об этом он читал, но никак не мог понять, зачем было прокладывать рельсы без учета общепринятой нормы? Может, это и есть то самое, о чем принято говорить: у России свой, собственный путь, подумал он, усмехнувшись про себя. Вот и сиди, кукуй тут целых полтора часа, пока Россия двинется дальше по единственному, непохожему ни на кого, собственному пути!
Две соседки по купе, румынки, дамы почтенного возраста, не проронившие за все время пути ни единого слова ни по-русски, ни по-румынски, мирно посапывали во сне, никак не реагируя на грохот и громкие голоса, доносившиеся в открытое окно купе.
Половина шестого утра, самое время для вкусного утреннего сна, но, делать нечего, Алексей, отчаявшись продолжить прерванный сон, оделся и вышел на перрон. Вдохнул полные легкие свежего утреннего воздуха, чуть попахивающего речным ветерком. «Откуда бы?» – удивился он и тут же вспомнил, что город стоит на притоке Дуная, реке Прут. Сразу же в голову пришел незамысловатый стишок, которому еще в школьные годы обучила его бабушка, уверяя, что в свою очередь знает его со слов своей бабушки: «Тиса, Сава, Драва, Прут – все они в Дунай текут». Похоже, что в этом пустячке отразилась та пресловутая преемственность поколений, о которой так настойчиво и непрестанно твердила мать с самого его детства. Вообще, увлечение биографиями предков, перечнем их заслуг и регалий, поисками фактов, подтверждающих знатность рода Киселевых, и бесконечные начертания генеалогического древа из простого хобби, как нынче принято говорить, постепенно переросли у нее и, как считал Алексей, деформировались в настоящий фанатизм. Частые разговоры на эту тему порой до такой степени раздражали его, что он не мог сдержаться, срывался, и тогда следовал неизбежный конфликт, выяснение отношений, долгое примирение, словом, чистое занудство. И это при том, что Алексей всегда был внимателен к матери, даже гордился ею, хотя и не испытывал большой сыновней любви. Он часто корил себя за это, но тут уж ничего не поделаешь – старая история…
«И чего это в голову лезет всякая ерунда с утра пораньше? – подумал он. – Наверняка от недосыпа». Алексей тряхнул головой, словно от этого дурные мысли должны были рассыпаться по платформе пограничного городка с забавным названием Унгены, и пошел вдоль поезда. Сновали пограничники, постукивали своими молоточками, как и сто лет назад, железнодорожники, работала какая-то незнакомая техника, извлекая из-под вагонов одни металлические детали, заменяя их другими.
У хвостового вагона неподвижно стояли, обнявшись, две молодые женщины, словно слившись в единую фигуру скорби. Очень хотелось подойти поближе, рассмотреть их – до такой степени это неподвижное объятие показалось необычным, пожалуй, даже тревожным. Но Алексей тактично не стал этого делать и пошел в противоположном направлении. Дойдя до электровоза, он постоял, с любопытством разглядывая мощную машину, что было совсем неудивительно – кроме пригородных московских электричек и мчавшихся без остановки вдоль дачных платформ поездов дальнего следования, он толком-то никогда так близко не видел современных электровозов, поскольку обычно передвигался по миру на самолетах. А в этот раз решил по пути домой заехать к своему институтскому другу Сереже, с которым шесть лет проучился в медицинском в одной группе. Отец Сергея, офицер, после выхода в отставку вернулся в Кишинев, откуда был родом, и где у семьи была квартира, и Сергей, получив диплом врача, тоже уехал и обосновался в Молдавии. С тех пор прошло восемь лет, и все это время молодые люди не виделись, а только переписывались – сначала посылали друг другу письма, позже стали общаться по электронной почте. Алексею никак не удавалось собраться и поехать к другу, а Сергей несколько раз приезжал в Москву в командировку, но так уж получалось, что Алексей в это время либо сам был в командировке, либо в отпуске. Правда, в декабре 1999 года, собираясь в Москву на международную конференцию, Сергей решил предварительно созвониться с бывшим однокурсником, чтобы заранее обговорить время встречи. Тогда к телефону подошла домработница и сообщила, что академик Пастухов с тяжелым инфарктом лежит в клинике, и Алексей Иванович днюет и ночует в палате отца. Прошло совсем немного времени, наступил долгожданный двухтысячный год, и когда весь мир все еще праздновал миллениум, Сергей узнал из газет о смерти академика. И вновь встреча не состоялась…
Наконец весной этого года, когда Алексей сообщил другу, что летит в Бухарест, тот пригласил его на обратном пути остановиться на недельку в Кишиневе и пожить у него. Вот так и оказался он в этом небольшом молдавском городе, на этой станции, у этого электровоза, который сейчас с интересом созерцал. Стараясь как можно дольше затянуть осмотр – не только и не столько из любопытства, сколько из желания хоть как-то убить время, – Алексей поймал себя на мысли, что все время думает о двух странных женщинах, стоявших в скорбном объятии у последнего вагона. Ему нестерпимо захотелось вернуться, чтобы снова увидеть их. Он повернулся и медленно зашагал вдоль состава обратно, к концу поезда. Шел и думал: что, собственно, особенного в том, что на вокзале обнимаются два человека? Так всегда бывает: кого-то встречают, кого-то провожают, обнимаются, целуются. Но эта пара показалась ему загадочной – тут не было ни обычной радости встречи, ни грусти расставания, а какая-то безутешность и, похоже, истовое желание остаться здесь, не разжимая объятий, навсегда…
Дойдя примерно до середины состава, где стоял его вагон, Алексей увидел тех самых женщин, понуро бредущих навстречу. Обе волокли за собой по чемодану на колесиках. Теперь он мог лучше их разглядеть. Сначала показалось, что они сестры – так велико было сходство, но, присмотревшись, он пришел к заключению, что та, которая повыше, – дочь, а вторая – мать.
– Позвольте, я помогу вам, – произнес он, подойдя к ним.
– Спасибо… зачем… не стоит беспокоиться, – смущенно возразила старшая.
– Это совсем не тяжело, – добавила дочь.
– Нет уж, разрешите мне, – настоял Алексей и перехватил ручку чемодана. – Какой у вас вагон?
– Вот этот, – указала старшая женщина.
– Прекрасно, – улыбнулся Алексей. – Я как раз тоже еду в этом вагоне. – Он подтащил чемодан к ступенькам, легко поднял его и поставил в тамбур.
Проводница, наблюдавшая за его действиями, продвинула чемодан вглубь, освобождая место для второго.
– Вот и все, – продолжая улыбаться, заключил он, забрасывая следующий чемодан. – Если нужна помощь – обращайтесь. Меня зовут Алексей, я еду в третьем купе.
– Ой, я тоже… – сообщила девушка и почему-то смутилась. Ее бледное лицо сразу же залила краска.
– Вот и хорошо! – неожиданно для себя обрадовался Алексей и тотчас подумал: «А чего это я радуюсь?» – Потом добавил: – Но в нашем купе только одно свободное место.
– Едет только Юля, – пояснила ее мать. – Я просто провожаю ее.
– Юля? – переспросил Алексей. – А я Алексей. Так вы заходите, устраивайтесь, а я еще поброжу.
Он подал руку матери, помог ей подняться в вагон, а сам пошел дальше по перрону…
Медленно и бесцельно вышагивая метр за метром, минуя вагон за вагоном, чтобы убить время до отправления поезда, Алексей мысленно возвращался к странному ощущению, возникшему у него при первом же взгляде на мать и дочь. Какое-то несоответствие, может даже неправдоподобие, читалось во всем их облике. Мать, моложавая яркая брюнетка, с огромными печальными глазами, с явной тревогой беспрерывно поглядывала на дочь, словно оберегая ее от всякой случайности, а дочь, совсем еще девочка, лет семнадцати-восемнадцати, смотрела грустными, потухшими глазами куда-то в сторону, и взгляд ее скользил по разгуливавшим пассажирам, по окнам вагонов, ни на чем не останавливаясь. То ли вокзальная суета, то ли внутренняя тревога словно сковывали ее и, в то же время, волновали, отчего она вдруг останавливалась на мгновение, свободной рукой откидывала со лба черные вьющиеся волосы и вновь продолжала двигаться, подтаскивая за собой чемодан.
Какая худенькая, подумал Алексей и сразу же уточнил – тоненькая. Именно тоненькая – это слово больше подходило ей – тоненькая и невесомая, будто плывущая по асфальтированной платформе, не замечая ее шероховатостей, ранней утренней туманности, покрикивания и постукивания железнодорожных рабочих…
Алексей не заметил, как вышла из вагона мать Юли, как, утирая слезы, покинула вокзал. Когда он вернулся в свое купе, обе его соседки оживленно беседовали с Юлей на румынском или, правильнее сказать, на молдавском языке. По интонации речи можно было предположить, что они расспрашивали о чем-то девушку, а та сдержанно, но вежливо отвечала.
Странное дело, подумал он, всю дорогу молчали, даже между собой словом не перекинулись, а теперь вдруг затараторили. Видимо, девушка обладает некой притягательной силой.
Алексей молча взобрался на свою верхнюю полку и, полуприкрыв глаза, стал наблюдать за Юлей. Лицо ее с каждой минутой успокаивалось, она уже не просто отвечала на вопросы, а о чем-то рассказывала, чуть жестикулируя. Ее длинные пальцы мягко перебирали складки легкой ситцевой юбки, то замирая, то ускоряя движение, словно жили своей собственной жизнью, никак не связанной с мыслями и настроением своей хозяйки, и если Юля демонстрировала само спокойствие, то руки выдавали ее истинное состояние. На безымянном пальце правой руки мелькнуло золотое обручальное кольцо, что показалось Алексею странным – совсем еще девчонка, а уже замужем. Приглядевшись, он вдруг заметил, что колец на пальце целых два. Обычно так делали вдовы и вдовцы, оставляя себе кольцо умершего супруга. Но эта девочка?! Почему-то стало неловко: он тут с холодной наблюдательностью изучает незнакомого человека, словно подопытного кролика, а она, возможно, пережила страшное горе. Он подумал, что стоит поближе познакомиться с новой соседкой по купе, спрыгнул вниз и, извинившись, спросил, обращаясь ко всем трем женщинам:
– Можно присоединиться к вам, а то лежать до Кишинева еще целых два часа?
– О, да! Пожалуйста, – неожиданно по-русски ответила одна из женщин.
– Вы говорите по-русски? – не удержался от заведомо глупого вопроса Алексей.
– Как видите, – заметила собеседница.
– Вернее, как слышите, – уточнила вторая со смехом.
– Просто мы не спали три ночи подряд, очень устали и, как говорит мой десятилетний внук, вырубились, – объяснила первая.
Обе женщины доброжелательно улыбались, демонстрируя явное намерение продолжить разговор.
Юля молчала.
Алексей с готовностью принял предложенную форму вагонного общения случайных попутчиков, как правило, ни к чему не обязывающую.
– Можно полюбопытствовать, чем же занимались три ночи почтенные дамы, нарушая режим? Учтите, я спрашиваю не из праздного любопытства, а по праву врача, – добавил он, делая нарочито серьезное лицо.
– О-о! – воскликнула первая дама. – Мы очень давно не видели наших близких и без конца ходили в гости, высиживая длинные застолья и после них – еще более длинные разговоры, расспросы, объяснения. А в нашем возрасте, доктор, сами понимаете, после такого количества новых впечатлений заснуть почти никогда не удается.
– Ну что ж, вы прощены, – улыбнулся Алексей и добавил: – У вас такой замечательный русский язык, который и в Москве-то не всегда услышишь.
– Так мы ведь обе преподаем в средней школе русский язык и литературу, я – в одной, моя подруга – в другой.
– Значит, вы молдаванки, а я, было, подумал, что вы румынки, – заметил он и поглядел на Юлю, втайне надеясь разговорить и ее.
– Почему россияне думают, что румыны и молдаване – две разные национальности? Вы же не считаете москвичей и, скажем, рязанцев или нижегородцев разными национальностями, хотя они отличаются и выговором, и характером друг от друга? – вступила в разговор Юля.
– Вы совершенно правы, – согласился Алексей. – Просто я имел в виду скорее местожительство, нежели национальность. А скажите, пожалуйста, почему название города Унгены звучит как множественное число? А если попробовать произнести его в единственном числе, то получится Унген?
Он явно пытался если не разозлить, то хотя бы раззадорить девушку. В свои тридцать пять лет Алексей был не только великолепным кардиологом, но и очень хорошим психотерапевтом, хотя на первый взгляд, это разные специальности. Мать, известный кардиолог, профессор, всегда говорила, что, занимаясь сердечными болезнями, нужно обязательно быть и психотерапевтом. Алексей всегда считался с профессиональным мнением и авторитетом матери, справедливо полагая, что понятие школы в медицине – одно из важнейших составляющих успешного освоения специальности. Будучи третьим звеном в поколении врачей, он как губка впитывал и опыт, и навыки, которыми владели покойная бабушка, невропатолог, мать и, разумеется, отец, знаменитый хирург Пастухов. И сейчас, как опытный психотерапевт, понимал, что лучшее средство отвлечь человека от грустных мыслей, растормошить, вывести из состояния аморфного безразличия к окружающему – это попробовать чуть-чуть поддразнить его, задеть, противореча ему и увлекая в спор.
Выпад с названием города возымел успех: Юля залилась краской и в первый раз подняла на Алексея глаза. Он ждал ее реакции, но она сделала паузу, видимо, сдерживаясь, и, взяв себя в руки, уже спокойно возразила ему:
– Слово Унгены вовсе не множественное число, а искаженное русифицированное название нашего города. По-молдавски оно звучит чуть смягченно – Унгень. И никакого множественного числа!
Обе учительницы согласно закивали.
Алексей не унимался:
– Простите, я понял мою ошибку. Видимо, название происходит от слова «унгула», что по-латыни означает «коготь» или «»копыто». Я прав? – Он незаметно для Юли подмигнул дамам.
Они мгновенно приняли игру и промолчали, хитро улыбнувшись.
Молодцы, старушки – сразу усекли, вот что значит настоящие педагоги, подумал Алексей.
Юля, как и следовало ожидать, распалившись, ответила с ноткой презрения в голосе:
– Вы, как врач, конечно, знаете латынь, но медицинская терминология здесь ни при чем…
– Если бы я хотел воспользоваться медицинской терминологией, я сказал бы «унгвентум», то есть мазь. Но это слово по смыслу никак не подходит, поэтому скорее коготь, так сказать городок с коготок, – перебил ее Алексей.
– А вот и нет! – совсем уж рассердилась Юля. – Если хотите знать, название Унгень произошло от слова «унгюл», то есть угол, потому что здесь река Прут делает поворот под углом. Кстати, и по-латыни «ангулюс» означает угол, и на итальянском «анголо» – тоже угол.
– Не сердитесь, Юлечка, я пошутил, хотел вас развеселить, а то глазки у вас грустные-грустные, – произнес Алексей, протягивая руку. – Мир? Я прощен?
Она улыбнулась:
– А я и не сердилась, – и тоже протянула руку.
Рукопожатие неожиданно оказалось уверенным и крепким, что никак не вязалось со всем обликом девушки и уж тем более с таким нежным, изысканным рисунком ее узкой, изящной кисти.
– Хотите, я покажу вам герб нашего города? – спросила она и, не дожидаясь ответа, раскрыла сумочку, извлекла оттуда ключ с брелоком, на котором был изображен эмалевый герб с латинской надписью. – «Virtus et aeternitas» – прочитала она вслух.
– Добродетель и вечность, – перевел Алексей. – Почему на гербе эти слова? – удивился он, – они как-то связаны с историей города или какими-то событиями?
– Не знаю, я никогда не задумывалась над этим. Может быть, здесь какая-то параллель с девизом Рима – «Вечный город»? – предположила Юля.
1 2 3 4 5
Я тебе верю
Поезд поскрипывал и покачивался на стыках, было душно, тесно, неуютно и никак не удавалось задремать хотя бы на полчасика. Алексей в который раз чертыхнул себя за дурацкую ностальгическую затею ехать из Бухареста, где проходил симпозиум кардиологов, до Кишинева поездом через Унгены, те самые, что когда-то для всех советских людей, выезжающих в юго-восточную Европу, были чем-то вроде порожка, переступив который путешественник оказывался в настоящей и такой вожделенной Европе. Впрочем, молодой человек об этом вовсе не задумывался, ибо в силу своего возраста не застал те далекие времена. Нынче же съездить в любую страну старушки-Европы стало так же просто, как крестьянину на мельницу, чтобы смолоть зерно и засветло вернуться домой. Здесь, в Унгенах, меняли то ли колеса, то ли колесные оси вагонов, – Алексей точно не знал этого – словом, отсюда поезд должен был следовать уже по другой колее, которая на восемь с половиной сантиметров шире принятой во всей Европе. Об этом он читал, но никак не мог понять, зачем было прокладывать рельсы без учета общепринятой нормы? Может, это и есть то самое, о чем принято говорить: у России свой, собственный путь, подумал он, усмехнувшись про себя. Вот и сиди, кукуй тут целых полтора часа, пока Россия двинется дальше по единственному, непохожему ни на кого, собственному пути!
Две соседки по купе, румынки, дамы почтенного возраста, не проронившие за все время пути ни единого слова ни по-русски, ни по-румынски, мирно посапывали во сне, никак не реагируя на грохот и громкие голоса, доносившиеся в открытое окно купе.
Половина шестого утра, самое время для вкусного утреннего сна, но, делать нечего, Алексей, отчаявшись продолжить прерванный сон, оделся и вышел на перрон. Вдохнул полные легкие свежего утреннего воздуха, чуть попахивающего речным ветерком. «Откуда бы?» – удивился он и тут же вспомнил, что город стоит на притоке Дуная, реке Прут. Сразу же в голову пришел незамысловатый стишок, которому еще в школьные годы обучила его бабушка, уверяя, что в свою очередь знает его со слов своей бабушки: «Тиса, Сава, Драва, Прут – все они в Дунай текут». Похоже, что в этом пустячке отразилась та пресловутая преемственность поколений, о которой так настойчиво и непрестанно твердила мать с самого его детства. Вообще, увлечение биографиями предков, перечнем их заслуг и регалий, поисками фактов, подтверждающих знатность рода Киселевых, и бесконечные начертания генеалогического древа из простого хобби, как нынче принято говорить, постепенно переросли у нее и, как считал Алексей, деформировались в настоящий фанатизм. Частые разговоры на эту тему порой до такой степени раздражали его, что он не мог сдержаться, срывался, и тогда следовал неизбежный конфликт, выяснение отношений, долгое примирение, словом, чистое занудство. И это при том, что Алексей всегда был внимателен к матери, даже гордился ею, хотя и не испытывал большой сыновней любви. Он часто корил себя за это, но тут уж ничего не поделаешь – старая история…
«И чего это в голову лезет всякая ерунда с утра пораньше? – подумал он. – Наверняка от недосыпа». Алексей тряхнул головой, словно от этого дурные мысли должны были рассыпаться по платформе пограничного городка с забавным названием Унгены, и пошел вдоль поезда. Сновали пограничники, постукивали своими молоточками, как и сто лет назад, железнодорожники, работала какая-то незнакомая техника, извлекая из-под вагонов одни металлические детали, заменяя их другими.
У хвостового вагона неподвижно стояли, обнявшись, две молодые женщины, словно слившись в единую фигуру скорби. Очень хотелось подойти поближе, рассмотреть их – до такой степени это неподвижное объятие показалось необычным, пожалуй, даже тревожным. Но Алексей тактично не стал этого делать и пошел в противоположном направлении. Дойдя до электровоза, он постоял, с любопытством разглядывая мощную машину, что было совсем неудивительно – кроме пригородных московских электричек и мчавшихся без остановки вдоль дачных платформ поездов дальнего следования, он толком-то никогда так близко не видел современных электровозов, поскольку обычно передвигался по миру на самолетах. А в этот раз решил по пути домой заехать к своему институтскому другу Сереже, с которым шесть лет проучился в медицинском в одной группе. Отец Сергея, офицер, после выхода в отставку вернулся в Кишинев, откуда был родом, и где у семьи была квартира, и Сергей, получив диплом врача, тоже уехал и обосновался в Молдавии. С тех пор прошло восемь лет, и все это время молодые люди не виделись, а только переписывались – сначала посылали друг другу письма, позже стали общаться по электронной почте. Алексею никак не удавалось собраться и поехать к другу, а Сергей несколько раз приезжал в Москву в командировку, но так уж получалось, что Алексей в это время либо сам был в командировке, либо в отпуске. Правда, в декабре 1999 года, собираясь в Москву на международную конференцию, Сергей решил предварительно созвониться с бывшим однокурсником, чтобы заранее обговорить время встречи. Тогда к телефону подошла домработница и сообщила, что академик Пастухов с тяжелым инфарктом лежит в клинике, и Алексей Иванович днюет и ночует в палате отца. Прошло совсем немного времени, наступил долгожданный двухтысячный год, и когда весь мир все еще праздновал миллениум, Сергей узнал из газет о смерти академика. И вновь встреча не состоялась…
Наконец весной этого года, когда Алексей сообщил другу, что летит в Бухарест, тот пригласил его на обратном пути остановиться на недельку в Кишиневе и пожить у него. Вот так и оказался он в этом небольшом молдавском городе, на этой станции, у этого электровоза, который сейчас с интересом созерцал. Стараясь как можно дольше затянуть осмотр – не только и не столько из любопытства, сколько из желания хоть как-то убить время, – Алексей поймал себя на мысли, что все время думает о двух странных женщинах, стоявших в скорбном объятии у последнего вагона. Ему нестерпимо захотелось вернуться, чтобы снова увидеть их. Он повернулся и медленно зашагал вдоль состава обратно, к концу поезда. Шел и думал: что, собственно, особенного в том, что на вокзале обнимаются два человека? Так всегда бывает: кого-то встречают, кого-то провожают, обнимаются, целуются. Но эта пара показалась ему загадочной – тут не было ни обычной радости встречи, ни грусти расставания, а какая-то безутешность и, похоже, истовое желание остаться здесь, не разжимая объятий, навсегда…
Дойдя примерно до середины состава, где стоял его вагон, Алексей увидел тех самых женщин, понуро бредущих навстречу. Обе волокли за собой по чемодану на колесиках. Теперь он мог лучше их разглядеть. Сначала показалось, что они сестры – так велико было сходство, но, присмотревшись, он пришел к заключению, что та, которая повыше, – дочь, а вторая – мать.
– Позвольте, я помогу вам, – произнес он, подойдя к ним.
– Спасибо… зачем… не стоит беспокоиться, – смущенно возразила старшая.
– Это совсем не тяжело, – добавила дочь.
– Нет уж, разрешите мне, – настоял Алексей и перехватил ручку чемодана. – Какой у вас вагон?
– Вот этот, – указала старшая женщина.
– Прекрасно, – улыбнулся Алексей. – Я как раз тоже еду в этом вагоне. – Он подтащил чемодан к ступенькам, легко поднял его и поставил в тамбур.
Проводница, наблюдавшая за его действиями, продвинула чемодан вглубь, освобождая место для второго.
– Вот и все, – продолжая улыбаться, заключил он, забрасывая следующий чемодан. – Если нужна помощь – обращайтесь. Меня зовут Алексей, я еду в третьем купе.
– Ой, я тоже… – сообщила девушка и почему-то смутилась. Ее бледное лицо сразу же залила краска.
– Вот и хорошо! – неожиданно для себя обрадовался Алексей и тотчас подумал: «А чего это я радуюсь?» – Потом добавил: – Но в нашем купе только одно свободное место.
– Едет только Юля, – пояснила ее мать. – Я просто провожаю ее.
– Юля? – переспросил Алексей. – А я Алексей. Так вы заходите, устраивайтесь, а я еще поброжу.
Он подал руку матери, помог ей подняться в вагон, а сам пошел дальше по перрону…
Медленно и бесцельно вышагивая метр за метром, минуя вагон за вагоном, чтобы убить время до отправления поезда, Алексей мысленно возвращался к странному ощущению, возникшему у него при первом же взгляде на мать и дочь. Какое-то несоответствие, может даже неправдоподобие, читалось во всем их облике. Мать, моложавая яркая брюнетка, с огромными печальными глазами, с явной тревогой беспрерывно поглядывала на дочь, словно оберегая ее от всякой случайности, а дочь, совсем еще девочка, лет семнадцати-восемнадцати, смотрела грустными, потухшими глазами куда-то в сторону, и взгляд ее скользил по разгуливавшим пассажирам, по окнам вагонов, ни на чем не останавливаясь. То ли вокзальная суета, то ли внутренняя тревога словно сковывали ее и, в то же время, волновали, отчего она вдруг останавливалась на мгновение, свободной рукой откидывала со лба черные вьющиеся волосы и вновь продолжала двигаться, подтаскивая за собой чемодан.
Какая худенькая, подумал Алексей и сразу же уточнил – тоненькая. Именно тоненькая – это слово больше подходило ей – тоненькая и невесомая, будто плывущая по асфальтированной платформе, не замечая ее шероховатостей, ранней утренней туманности, покрикивания и постукивания железнодорожных рабочих…
Алексей не заметил, как вышла из вагона мать Юли, как, утирая слезы, покинула вокзал. Когда он вернулся в свое купе, обе его соседки оживленно беседовали с Юлей на румынском или, правильнее сказать, на молдавском языке. По интонации речи можно было предположить, что они расспрашивали о чем-то девушку, а та сдержанно, но вежливо отвечала.
Странное дело, подумал он, всю дорогу молчали, даже между собой словом не перекинулись, а теперь вдруг затараторили. Видимо, девушка обладает некой притягательной силой.
Алексей молча взобрался на свою верхнюю полку и, полуприкрыв глаза, стал наблюдать за Юлей. Лицо ее с каждой минутой успокаивалось, она уже не просто отвечала на вопросы, а о чем-то рассказывала, чуть жестикулируя. Ее длинные пальцы мягко перебирали складки легкой ситцевой юбки, то замирая, то ускоряя движение, словно жили своей собственной жизнью, никак не связанной с мыслями и настроением своей хозяйки, и если Юля демонстрировала само спокойствие, то руки выдавали ее истинное состояние. На безымянном пальце правой руки мелькнуло золотое обручальное кольцо, что показалось Алексею странным – совсем еще девчонка, а уже замужем. Приглядевшись, он вдруг заметил, что колец на пальце целых два. Обычно так делали вдовы и вдовцы, оставляя себе кольцо умершего супруга. Но эта девочка?! Почему-то стало неловко: он тут с холодной наблюдательностью изучает незнакомого человека, словно подопытного кролика, а она, возможно, пережила страшное горе. Он подумал, что стоит поближе познакомиться с новой соседкой по купе, спрыгнул вниз и, извинившись, спросил, обращаясь ко всем трем женщинам:
– Можно присоединиться к вам, а то лежать до Кишинева еще целых два часа?
– О, да! Пожалуйста, – неожиданно по-русски ответила одна из женщин.
– Вы говорите по-русски? – не удержался от заведомо глупого вопроса Алексей.
– Как видите, – заметила собеседница.
– Вернее, как слышите, – уточнила вторая со смехом.
– Просто мы не спали три ночи подряд, очень устали и, как говорит мой десятилетний внук, вырубились, – объяснила первая.
Обе женщины доброжелательно улыбались, демонстрируя явное намерение продолжить разговор.
Юля молчала.
Алексей с готовностью принял предложенную форму вагонного общения случайных попутчиков, как правило, ни к чему не обязывающую.
– Можно полюбопытствовать, чем же занимались три ночи почтенные дамы, нарушая режим? Учтите, я спрашиваю не из праздного любопытства, а по праву врача, – добавил он, делая нарочито серьезное лицо.
– О-о! – воскликнула первая дама. – Мы очень давно не видели наших близких и без конца ходили в гости, высиживая длинные застолья и после них – еще более длинные разговоры, расспросы, объяснения. А в нашем возрасте, доктор, сами понимаете, после такого количества новых впечатлений заснуть почти никогда не удается.
– Ну что ж, вы прощены, – улыбнулся Алексей и добавил: – У вас такой замечательный русский язык, который и в Москве-то не всегда услышишь.
– Так мы ведь обе преподаем в средней школе русский язык и литературу, я – в одной, моя подруга – в другой.
– Значит, вы молдаванки, а я, было, подумал, что вы румынки, – заметил он и поглядел на Юлю, втайне надеясь разговорить и ее.
– Почему россияне думают, что румыны и молдаване – две разные национальности? Вы же не считаете москвичей и, скажем, рязанцев или нижегородцев разными национальностями, хотя они отличаются и выговором, и характером друг от друга? – вступила в разговор Юля.
– Вы совершенно правы, – согласился Алексей. – Просто я имел в виду скорее местожительство, нежели национальность. А скажите, пожалуйста, почему название города Унгены звучит как множественное число? А если попробовать произнести его в единственном числе, то получится Унген?
Он явно пытался если не разозлить, то хотя бы раззадорить девушку. В свои тридцать пять лет Алексей был не только великолепным кардиологом, но и очень хорошим психотерапевтом, хотя на первый взгляд, это разные специальности. Мать, известный кардиолог, профессор, всегда говорила, что, занимаясь сердечными болезнями, нужно обязательно быть и психотерапевтом. Алексей всегда считался с профессиональным мнением и авторитетом матери, справедливо полагая, что понятие школы в медицине – одно из важнейших составляющих успешного освоения специальности. Будучи третьим звеном в поколении врачей, он как губка впитывал и опыт, и навыки, которыми владели покойная бабушка, невропатолог, мать и, разумеется, отец, знаменитый хирург Пастухов. И сейчас, как опытный психотерапевт, понимал, что лучшее средство отвлечь человека от грустных мыслей, растормошить, вывести из состояния аморфного безразличия к окружающему – это попробовать чуть-чуть поддразнить его, задеть, противореча ему и увлекая в спор.
Выпад с названием города возымел успех: Юля залилась краской и в первый раз подняла на Алексея глаза. Он ждал ее реакции, но она сделала паузу, видимо, сдерживаясь, и, взяв себя в руки, уже спокойно возразила ему:
– Слово Унгены вовсе не множественное число, а искаженное русифицированное название нашего города. По-молдавски оно звучит чуть смягченно – Унгень. И никакого множественного числа!
Обе учительницы согласно закивали.
Алексей не унимался:
– Простите, я понял мою ошибку. Видимо, название происходит от слова «унгула», что по-латыни означает «коготь» или «»копыто». Я прав? – Он незаметно для Юли подмигнул дамам.
Они мгновенно приняли игру и промолчали, хитро улыбнувшись.
Молодцы, старушки – сразу усекли, вот что значит настоящие педагоги, подумал Алексей.
Юля, как и следовало ожидать, распалившись, ответила с ноткой презрения в голосе:
– Вы, как врач, конечно, знаете латынь, но медицинская терминология здесь ни при чем…
– Если бы я хотел воспользоваться медицинской терминологией, я сказал бы «унгвентум», то есть мазь. Но это слово по смыслу никак не подходит, поэтому скорее коготь, так сказать городок с коготок, – перебил ее Алексей.
– А вот и нет! – совсем уж рассердилась Юля. – Если хотите знать, название Унгень произошло от слова «унгюл», то есть угол, потому что здесь река Прут делает поворот под углом. Кстати, и по-латыни «ангулюс» означает угол, и на итальянском «анголо» – тоже угол.
– Не сердитесь, Юлечка, я пошутил, хотел вас развеселить, а то глазки у вас грустные-грустные, – произнес Алексей, протягивая руку. – Мир? Я прощен?
Она улыбнулась:
– А я и не сердилась, – и тоже протянула руку.
Рукопожатие неожиданно оказалось уверенным и крепким, что никак не вязалось со всем обликом девушки и уж тем более с таким нежным, изысканным рисунком ее узкой, изящной кисти.
– Хотите, я покажу вам герб нашего города? – спросила она и, не дожидаясь ответа, раскрыла сумочку, извлекла оттуда ключ с брелоком, на котором был изображен эмалевый герб с латинской надписью. – «Virtus et aeternitas» – прочитала она вслух.
– Добродетель и вечность, – перевел Алексей. – Почему на гербе эти слова? – удивился он, – они как-то связаны с историей города или какими-то событиями?
– Не знаю, я никогда не задумывалась над этим. Может быть, здесь какая-то параллель с девизом Рима – «Вечный город»? – предположила Юля.
1 2 3 4 5