- Я
пьян, - продолжал он с судорожным облегчением. - Вот в чем дело. Ведь я
чуть было не поверил...
- Ну, сначала никто не верит, что я робот, - объявил робот. -
Заметьте, я ведь появился на территории киностудии, где никому не кажусь
подозрительным. Ивану Васильевичу я явлюсь в лаборатории алхимика, и он
сделает вывод, что я механический человек. Что, впрочем, и верно. Далее в
моем списке значится уйгур, ему я явлюсь в юрте шамана, и он решит, что я
дьявол. Вопрос экологической логики - и только.
- Так, значит, вы - дьявол? - спросил Мартин, цепляясь за
единственное правдоподобное объяснение.
- Да нет же, нет! Я робот! Как вы не понимаете?
- А теперь я даже не знаю, кто я такой, - сказал Мартин. - Может, я
вовсе фавн, а вы - дитя человеческое! По-моему, от этого виски мне стало
только хуже, и...
- Вас зовут Никлас Мартин, - терпеливо объяснил робот. - А меня
ЭНИАК.
- Эньяк?
- ЭНИАК, - поправил робот, подчеркивая голосом, что все буквы
заглавные. - ЭНИАК Гамма Девяносто Третий.
С этими словами он снял с металлического плеча сумку и принялся
вытаскивать из нее бесконечную красную ленту, по виду шелковую, но
отливавшую странным металлическим блеском. Когда примерно четверть мили
ленты легло на пол, из сумки появился прозрачный хоккейный шлем. По бокам
шлема блестели два красно-зеленых камня.
- Как вы видите, они ложатся прямо на темпоральные доли, - сообщил
робот, указывая на камни. - Вы наденете его на голову вот так...
- Нет, не надену, - сказал Мартин, проворно отдергивая голову, - и вы
мне его не наденете, друг мой. Мне не нравится эта штука. И особенно эти
две красные стекляшки. Они похожи на глаза.
- Это искусственный эклогит, - успокоил его робот. - Просто у них
высокая диэлектрическая постоянная. Нужно только изменить нормальные
пороги нейронных контуров памяти - и все. Мышление базируется на памяти,
как вам известно. Сила ваших ассоциаций - то есть эмоциональные индексы
ваших воспоминаний - определяет ваши поступки и решения. А экологизер
просто воздействует на электрическое напряжение вашего мозга так, что
пороги изменяются.
- Только и всего? - подозрительно спросил Мартин.
- Ну-у... - уклончиво сказал робот. - Я не хотел об этом упоминать,
но раз вы спрашиваете... Экологизер, кроме того, накладывает на ваш мозг
типологическую матрицу. Но, поскольку эта матрица взята с прототипа вашего
характера, она просто позволяет вам наиболее полно использовать свои
потенциальные способности, как наследственные, так и приобретенные. Она
заставит вас реагировать на вашу среду именно таким образом, какой
обеспечит вам максимум шансов выжить.
- Мне он не обеспечит, - сказал Мартин твердо, - потому что на мою
голову вы эту штуку не наденете.
Робот начертил растерянно поднятые брови.
- А, - начал он после паузы, - я же вам ничего не объяснил! Все очень
просто. Разве вы не хотите принять участие в весьма ценном
социально-культурном эксперименте, поставленном ради блага всего
человечества?
- Нет! - объявил Мартин.
- Но ведь вы даже не знаете, о чем речь, - жалобно сказал робот. -
После моих подробных объяснений мне еще никто не отказывал. Кстати, вы
хорошо меня понимаете?
Мартин засмеялся замогильным смехом.
- Как бы не так! - буркнул он.
- Прекрасно, - с облегчением сказал робот. - Меня всегда может
подвести память. Перед тем как я начинаю темпорирование, мне приходится
программировать столько языков! Санскрит очень прост, но русский язык
эпохи средневековья весьма сложен, а уйгурский... Этот эксперимент должен
способствовать установлению наиболее выгодной взаимосвязи между человеком
и его средой. Наша цель - мгновенная адаптация, и мы надеемся достичь ее,
сведя до минимума поправочный коэффициент между индивидом и средой.
Другими словами, - нужная реакция в нужный момент. Понятно?
- Нет, конечно! - сказал Мартин. - Это какой-то бред.
- Существует, - продолжал робот устало, - очень ограниченное число
матриц-характеров, зависящих, во-первых, от расположения генов внутри
хромосом, а во-вторых, от воздействия среды; поскольку элементы среды
имеют тенденцию повторяться, то мы можем легко проследить основную
организующую линию по временной шкале Кальдекуза. Вам не трудно следовать
за ходом моей мысли?
- По временной шкале Кальдекуза - нет, не трудно, - сказал Мартин.
- Я всегда объясняю чрезвычайно понятно, - с некоторым
самодовольством заметил робот и взмахнул кольцом красной ленты.
- Уберите от меня эту штуку! - раздраженно вскрикнул Мартин. - Я,
конечно, пьян, ионе настолько, чтобы совать голову неизвестно куда!
- Сунете, - сказал робот твердо. - Мне еще никто не отказывал. И не
спорьте со мной, а то вы меня собьете и мне придется принять еще одну
рюмочку напряжения. И тогда я совсем собьюсь. Когда я темперирую, мне и
так хватает хлопот с памятью. Путешествие во времени всегда создает
синаптический порог задержки, но беда в том, что он очень варьируется. Вот
почему я сперва спутал вас с Иваном. Но к нему я должен отправиться только
после свидания с вами - я веду опыт хронологически, а тысяча девятьсот
пятьдесят второй год идет, разумеется, перед тысяча пятьсот семидесятым.
- А вот и не идет, - сказал Мартин, поднося бокал к губам. - Даже в
Голливуде тысяча девятьсот пятьдесят второй год не наступает перед тысяча
пятьсот семидесятым.
- Я пользуюсь временной шкалой Кальдекуза, - объяснил робот. - Но
только для удобства. Ну как, нужен вам идеальный экологический коэффициент
или нет? Потому что... - Тут он снова взмахнул красной лентой, заглянул в
шлем, пристально посмотрел на Мартина и покачал головой. - Простите,
боюсь, что из этого ничего не выйдет. У вас слишком маленькая голова.
Вероятно, мозг невелик. Этот шлем рассчитан на размер восемь с половиной,
но ваша голова слишком...
- Восемь с половиной - мой размер, - с достоинством возразил Мартин.
- Не может быть, - лукаво заспорил робот. - В этом случае шлем был бы
вам впору, а он вам велик.
- Он мне впору, - сказал Мартин.
- До чего же трудно разговаривай, с дороботами, - заметил ЭНИАК,
словно про себя. - Неразвитость, грубость, нелогичность. Стоит ли
удивляться, что у них такие маленькие головы? Послушайте, мистер Мартин, -
он словно обращался к глупому и упрямому ребенку, - попробуйте понять:
размер этого шлема восемь с половиной; ваша голова, к несчастью, настолько
мала, что шлем вам не впору...
- Черт побери! - в бешенстве крикнул Мартин, от досады и виски
забывая про осторожность. - Он мне впору! Вот, смотрите! - Он схватил шлем
и нахлобучил его на голову. - Сидит как влитой.
- Я ошибся, - признал робот, и его глаза так блеснули, что Мартин
вдруг спохватился, поспешно сдернул шлем с головы и бросил его на стол.
ЭНИАК неторопливо взял шлем, положил в сумку и принялся быстро свертывать
ленту. Под недоумевающим взглядом Мартина он кончил укладывать ленту,
застегнул сумку, вскинув ее на плечо и повернулся к двери.
- Всего хорошего, - сказал робот, - и позвольте вас поблагодарить.
- За что? - свирепо спросил Мартин.
- За ваше любезное сотрудничество, - сказал робот.
- Я не собираюсь с вами сотрудничать! - отрезал Мартин. - И не
пытайтесь меня убедить. Можете оставить свой патентованный курс лечения
при себе, а меня...
- Но ведь вы уже прошли курс экологической обработки, - невозмутимо
ответил ЭНИАК. - Я вернусь вечером, чтобы возобновить заряд. Его хватает
только на двенадцать часов.
- Что?!
ЭНИАК провел указательными пальцами от уголков рта, вычерчивая
вежливую улыбку. Затем он вышел и закрыл за собой дверь. Мартин хрипло
пискнул, словно зарезанная свинья с кляпом во рту.
У НЕГО В ГОЛОВЕ ЧТО-ТО ПРОИСХОДИЛО.
Никлас Мартин чувствовал себя как человек, которого внезапно сунули
под ледяной душ. Нет, не под ледяной - под горячий. И к тому же
ароматичный. Ветер, бивший в открытое окно, нес с собой душную вонь -
бензина, полыни, масляной краски и (из буфета в соседнем корпусе)
бутербродов с ветчиной.
"Пьян, - думал Мартин с отчаянием, - я пьян или сошел с ума!"
Он вскочил и заметался по комнате, но тут же увидел щель в паркете и
пошел по ней. "Если я смогу пройти по прямой, - рассуждал он, - значит, я
не пьян... Я просто сошел с ума". Мысль эта была не слишком утешительна.
Он прекрасно прошел по щели. Он мог даже идти гораздо прямее щели,
которая, как он теперь убедился, была чуть-чуть извилистой. Никогда еще он
не двигался с такой уверенностью и легкостью. В результате своего опыта он
оказался в другом углу комнаты перед зеркалом, и, когда он выпрямился,
чтобы посмотреть на себя, хаос и смятение куда-то улетучились. Бешеная
острота ощущений сгладилась и притупилась.
Все было спокойно. Все было нормально.
Мартин посмотрел в глаза своему отражению.
Нет, все не было нормально.
Он был трезв как стеклышко. Точно он пил не виски, а родниковую воду.
Мартин наклонился к самому стеклу, пытаясь сквозь глаза заглянуть в
глубины собственного мозга. Ибо там происходило нечто поразительное. По
всей поверхности его мозга начали двигаться крошечные заслонки - одни
закрывались почти совсем, оставляя лишь крохотную щель, в которую
выглядывали глаза-бусинки нейронов, другие с легким треском открывались, и
быстрые паучки - другие нейроны - бросались наутек, ища, где бы
спрятаться.
Изменение порогов, положительной и отрицательной реакции конусов
памяти, их ключевых эмоциональных индексов и ассоциаций... Ага!
Робот!
Голова Мартина повернулась к закрытой двери. Но он остался стоять на
месте. Выражение слепого ужаса на его лице начало медленно и незаметно для
него меняться. Робот... может и подождать.
Машинально Мартин поднял руку, словно поправляя невидимый монокль.
Позади зазвонил телефон. Мартин оглянулся. Его губы искривились в
презрительную улыбку. Изящным движением смахнув пылинку с лацкана пиджака,
Мартин взял трубку, но ничего не сказал. Наступило долгое молчание. Затем
хриплый голос взревел:
- Алло, алло, алло! Вы слушаете? Я с вами говорю, Мартин!
Мартин невозмутимо молчал.
- Вы заставляете меня ждать! - рычал голос. - Меня, Сен-Сира!
Немедленно быть в зале! Просмотр начинается... Мартин, вы меня слышите?
Мартин осторожно положил трубку на стол. Он повернулся к зеркалу,
окинул себя критическим взглядом и нахмурился.
- Бледно, - пробормотал он. - Без сомнения, бледно. Не понимаю, зачем
я купил этот галстук?
Его внимание отвлекла бормочущая трубка. Он поглядел на нее, а потом
громко хлопнул в ладоши у самого микрофона. Из трубки донесся
агонизирующий вопль.
- Прекрасно, - пробормотал Мартин, отворачиваясь. - Этот робот оказал
мне большую услугу. Мне следовало бы понять это раньше. В конце концов,
такая супермашина, как ЭНИАК, должна быть гораздо умнее человека, который
всего лишь простая машина. Да, - прибавил он, выходя в холл и сталкиваясь
с Тони Ла-Мотта, которая снималась в одном из фильмов "Вершины". - МУЖЧИНА
- ЭТО МАШИНА, А ЖЕНЩИНА... - Тут он бросил на мисс Ла-Мотта такой
многозначительный и высокомерный взгляд, что она даже вздрогнула, - А
ЖЕНЩИНА - ИГРУШКА, - докончил Мартин и направился к первому просмотровому
залу, где его ждали Сен-Сир и судьба.

Киностудия "Вершина" на каждый эпизод тратила в десять раз больше
пленки, чем он занимал в фильме, побив таким образом рекорд "Метро -
Голдвин - Мейер". Перед началом каждого съемочного дня эти груды
целлулоидных лент просматривались в личном просмотровом зале Сен-Сира -
небольшой роскошной комнате с откидными креслами и всевозможными другими
удобствами. На первый взгляд там вовсе не было экрана. Если второй взгляд
вы бросали на потолок, то обнаруживали экран именно там.
Когда Мартин вошел, ему стало ясно, что с экологией что-то не так.
Исходя из теории, будто в дверях появился прежний Никлас Мартин,
просмотровый зал, купавшийся в дорогостоящей атмосфере изысканной
самоуверенности, оказал ему ледяной прием. Ворс персидского ковра
брезгливо съеживался под его святотатственными подошвами. Кресло, на
которое он наткнулся в густом мраке, казалось, презрительно пожало
спинкой. А три человека, сидевшие в зале, бросили на него взгляд, каким
был бы испепелен орангутанг, если бы он по нелепой случайности удостоился
приглашения в Бэкингемский дворец.
Диди Флеминг (ее настоящую фамилию запомнить было невозможно, не
говоря уж о том, что в ней не было ни единой гласной) безмятежно возлежала
в своем кресле, уютно задрав ножки, сложив прелестные руки и устремив
взгляд больших томных глаз на потолок, где Диди Флеминг в серебряных
чешуйках цветной кинорусалки флегматично плавала в волнах жемчужного
тумана. Мартин в полутьме искал на ощупь свободное кресло. В его мозгу
происходили странные вещи: крохотные заслонки продолжали открываться и
закрываться, и он уже не чувствовал себя Никласом Мартином. Кем же он
чувствовал себя в таком случае?
Он на мгновение вспомнил нейроны, чьи глаза-бусинки, чудилось ему,
выглядывали из его собственных глаз и заглядывали в них. Но было ли это на
самом деле? Каким бы ярким ни казалось воспоминание, возможно, это была
только иллюзия. Напрашивающийся ответ был изумительно прост и ужасно
логичен. ЭНИАК Гамма Девяносто Третий объяснил ему - правда, несколько
смутно, - в чем заключался его экологический эксперимент. Мартин просто
получил оптимальную рефлекторную схему своего удачливого прототипа,
человека, который наиболее полно подчинил себе свою среду. И ЭНИАК назвал
ему имя этого человека, правда среди путаных ссылок на другие прототипы,
вроде Ивана (какого?) и безыменного уйгура.
Прототипом Мартина был Дизраэли, граф Биконсфилд. Мартин живо
вспомнил Джорджа Арлисса в этой роли. Умный, наглый, эксцентричный и в
манере одеваться, и в манере держаться, пылкий, вкрадчивый, волевой, с
плодовитым воображением...
- Нет, нет, нет, - сказала Диди с невозмутимым раздражением. -
Осторожнее, Ник. Сядьте, пожалуйста, в другое кресло. На это я положила
ноги.
- Т-т-т-т, - сказал Рауль Сен-Сир, выпячивая толстые губы и огромным
пальцем указывая на скромный стул у стены. - Садитесь позади меня, Мартин.
Да садитесь же, чтобы не мешать нам. И смотрите внимательно. Смотрите, как
я творю великое из вашей дурацкой пьески. Особенно заметьте, как
замечательно я завершаю соло пятью нарастающими падениями в воду. Ритм -
это все, - закончил он. - А теперь - ни звука.
Для человека, родившегося в крохотной балканской стране Миксо-Лидии,
Рауль Сен-Сир сделал в Голливуде поистине блистательную карьеру. В тысяча
девятьсот тридцать девятом году Сен-Сир, напуганный приближением войны,
эмигрировал в Америку, забрав с собой катушки снятого им миксо-лидийского
фильма, название которого можно перевести примерно так: "Поры на
крестьянском носу".
Благодаря этому фильму, он заслужил репутацию великого кинорежиссера,
хотя на самом деле неподражаемые световые эффекты в "Порах" объяснялись
бедностью, а актеры показали игру, неведомую в анналах киноистории, лишь
потому, что были вдребезги пьяны. Однако критики сравнивали "Поры" с
балетом и рьяно восхваляли красоту героини, ныне известной миру как Диди
Флеминг.
Диди была столь невообразимо хороша, что по закону компенсации не
могла не оказаться невообразимо глупой. И человек, рассуждавший так, не
обманывался. Нейроны Диди не знали ничего. Ей доводилось слышать об
эмоциях, и свирепый Сен-Сир умел заставить ее изобразить кое-какие из них,
однако все другие режиссеры теряли рассудок, пытаясь преодолеть
семантическую стену, за которой покоился разум Диди - тихое зеркальное
озеро дюйма в три глубиной. Сен-Сир просто рычал на нее. Этот
бесхитростный первобытный подход был, по-видимому, единственным, который
понимала прославленная звезда "Вершины".
Сен-Сир, властелин прекрасной безмозглой Диди, быстро очутился в
высших сферах Голливуда. Он, без сомнения, был талантлив и одну картину
мог бы сделать превосходно. Но этот шедевр он отснял двадцать с лишним раз
- постоянно с Диди в главной роли и постоянно совершенствуя свой
феодальный метод режиссуры. А когда кто-нибудь пытался возражать, Сен-Сиру
достаточно было пригрозить, что он перейдет в "Метро - Голдвин - Мейер" и
заберет с собой покорную Диди (он не разрешал ей подписывать длительных
контрактов, и для каждой картины с ней заключался новый).
1 2 3 4 5 6 7