– Но я не эксперт… официальный, вы совершенно правы, – предупредил Никита.
– Мне не нужен официальный. Мне нужен знающий.
– Кто вам дал?.. – спросил Никита.
– Сам нашел. – Мужчина угадал вопрос.
– Но все это было так давно… Да, я работал в музее, потом сотрудничал с ним… – говорил Никита, испытывая странное чувство: этот рыжеватый толстячок явился к нему как знак. Чего-то… чего-то такого, что перевернет его жизнь. Но как? Развернет в обратную сторону?
– Все знаю, все понимаю, – говорил мужчина, ухватив пальцами собачку главной, самой длинной молнии. Нутро рюкзака распахнулось. – Вот. Объясните мне…
Никита молча смотрел на то, что лежало в рюкзаке. Мужчина смотрел на него. Лицо Никиты становилось мягче, щеки порозовели. Он потянулся к рюкзаку. Купоросно-синий цвет и синтетическая ткань никак не сочетались с тем, на что он смотрел.
– Вынимайте, Никита Тимофеевич, вынимайте, – подгонял хозяин вещи.
Никита положил руки на теплое дерево.
– Я хочу знать все, что вы знаете о ней, – заискивающим голосом проговорил мужчина. – Кстати, меня зовут Владилен Павлович.
– Владилен Павлович… – повторил Никита, не отрывая глаз от фигурки.
– Именно так. Фамилия моя Мазаев.
– Мазаев… – снова повторил Никита, не думая и не вникая.
– Да. Когда я стану старым дедом, буду спасать зайцев во время разлива. Стану дедушкой Мазаем. – Он усмехнулся. – Но детей у меня нет, значит, не будет и внуков. Стану рассказывать о спасении зверушек чужим. Вашим, например.
– Да-а… – пробормотал Никита, не отзываясь на шутку.
– А пока я спас вот этого красавца. Во время наводнения, которое называется цунами.
– Цунами? – снова переспросил Никита, ощупывая голову фигурки, плечи, торс.
– Совершенно верно, а произошло это во всем ныне известной стране Юго-Восточной Азии, Таиланде. Скажите же мне, кто это и что это? Убедите меня, что я не зря мазайствовал!
– Но как он… мог там оказаться? – бормотал Никита. – Он же из уральских лесов, при чем тут Таиланд? Сколько таких богов его дед и отец вынесли из тайги? Родной брат… – Никита не отрывался от деревянной скульптуры.
– Чей? – быстро спросил Мазаев.
– Тех, которые у меня дома в шкафу. – Никита усмехнулся, потом, поймав цепкий взгляд посетителя, добавил: – Это пермский божок.
Мазаев открыл рот, потом закрыл. Круглое лицо покраснело.
– Вы хотите сказать, это не Восток? Этот тип ничего не стоит? – Он сдавленно засмеялся. – То есть не дороже зайца, которого спасал настоящий Мазай? Но посмотрите, его лицо похоже на восточное!
– Похоже? Гм… – Никита помолчал. – Как говорят, для китайцев мы европейцы, а для Европы – азиаты. Слышали, может быть? – Никита усмехнулся. – Вы смотрите на эту фигурку как европеец, поэтому видите чужое лицо. Оно кажется вам восточным.
– Допустим. – Мазаев вздохнул и сел в кресло. – Но этот тип хотя бы стоящий?
– Полагаю, более чем, – ответил Никита совершенно серьезно.
Мазаев засмеялся. Напряжение отпустило, это было видно по лицу, которое стало рыхлым, как оттаявшее дрожжевое тесто для домашних пирогов, принесенное из супермаркета.
– Подумать только, я притащил эту фигурку из Таиланда. А вы говорите, из Перми. Откуда ей там взяться?
Никита пожал плечами:
– Можно предположить, что кто-то привез ее с собой. Сейчас в Таиланд больше всего народу едет с Урала и из Сибири. – Об этом ему рассказывала мать, а она хорошо знает. – В общем-то понятно желание погреться, к тому же не надо заниматься визой.
– Ага, а заодно кое-что прихватить из дома, а там нагреть кого-нибудь. Ха-ха. Продать ему, что досталось даром, – ворчал другим, старческим, голосом Мазаев. – Наверняка кто-то стащил с бабкиного чердака и уложил в сумку. Мало ли – поменяет на медное колечко.
– Дорого досталась? – спросил Никита.
– Ну… Ладно, честно признаюсь, – засмеялся Мазаев, – я выловил этого… деятеля после цунами. В луже…
Никита кивнул:
– Понимаю. Люди бежали, спасались и бросили его.
– Тогда, может быть, оцените? – быстро спросил Мазаев.
– Постараюсь. Но тогда… приходите ко мне домой. Я должен посмотреть аукционные каталоги.
Мазаев уложил фигурку в рюкзак, точно так же, как прежде, повесил его спереди, а сверху надел черную куртку и застегнул молнию до самого подбородка.
Никита наблюдал за ним. Видимо, в его взгляде Мазаев уловил что-то, о чем не догадывался сам Никита.
– Как будто на сносях, а? – Мазаев подмигнул. – Так я зайду к вам. – Он взял протянутую карточку, на которой Никита красным фломастером написал адрес.
– Пожалуйста, сегодня вечером. В половине девятого, не раньше. Я здесь до семи, а потом своим ходом.
– Непременно, Никита Тимофеевич. Благодарствую.
Мазаев ушел, Никита смотрел в открытую дверь ангара. Круглая фигурка катилась через пустырь к автобусной остановке, унося на себе другую фигурку, бесценную.
Появление Мазаева расшевелило то, что, казалось, он плотно утрамбовал. Может, на самом деле Владилен Павлович явился сюда как сказочный Мазай? Чтобы вывезти его из стоячей жизни?
Никита встал, прошелся в дальний конец ангара, лавируя между картонными коробками с надписями на боках – станция отправления, станция назначения… Зонтики, зонты, зонтищи…
Мазаев оставил после себя что-то, от чего Никита хотел отмахнуться. Ага, насмешливо уколол он себя, засунуть в какую-нибудь коробку, да? Или нет, он не оставил, он высвободил что-то в нем самом. Оно уже пришло в движение? Оно гонит его, заставляет ходить по ангару?
Никите казалось, ангар наполняется людьми: из спрессованного прошлого явились отец, Наталья Петровна, мать. Кто следующий?
Внезапно Никита остановился – на его пути возник мужчина. Его дед. Он никогда не видел его живым, только портрет на стене – всегда. На нем он в серой шляпе с полями, с улыбкой всегдашнего победителя. Такую улыбку он передал своему сыну, отцу Никиты. Но отец ее унес с собой, в мир иной. Он не успел научить Никиту так улыбаться.
Внезапно изнутри поднялось странное чувство. Он не знал его за собой. Неужели протест? Ему хотелось засмеяться: да ну вас – всех, кто из прошлого. Что мне до вас? Вы прожили свою жизнь, справлюсь и я со своей как-нибудь.
Никита попробовал раздвинуть губы, но они не подчинились – кожа на нижней губе, пересохшая от сухого воздуха ангара, лопнула. Никита лизнул ее, почувствовал вкус крови.
Боль всегда возвращает к реальности. Даже такая незначительная, как эта. Губы плотно сложились, нет у него причин сиять, как начищенный самовар. А тем более смеяться над предками. Они преуспели, ему с ними не сравниться.
Его дед, в двадцатые годы преподаватель Московского университета, историк, обнаружил на севере Урала то, чего не должно там быть. Поскольку ученые в то время и много раньше считали, что нет и быть не может деревянных скульптур в православной церкви.
Но он нашел одну из них в старой часовне в лесах Урала – фигуру Христа с лицом татарина.
Никита знал эту историю: дед писал в своих статьях, как он пришел в местную администрацию, как объяснил комиссарам, что это – настоящее открытие. Для них – тоже. Они распорядились перенести фигуры в музей.
Дед призвал на помощь студентов-историков, они собрали сто двадцать две скульптуры в уральских лесах. Местные власти распорядились отвезти их в Пермь, в музей. На пароходике, хлюпающем колесами по мелководным осенним речкам, а потом по Каме, лихой капитан доставил в Пермь сокровища, удивившие, но пока еще не оцененные, – даже сам дед, похоже, не знал точно, что он нашел.
Следом за дедом в леса Урала отправился отец Никиты. И ему открылись чащи и урочища. И он нашел скульптуры, которые, как шутил отец, «вошли в возраст» уже после деда.
Никите полагалось совершить «третье хождение» по стопам знаменитых предков. Он был готов, но…
Никита почувствовал, как защемило сердце. Он взглянул на себя со стороны, и ему показалось, что лицо его похоже на печальные и недовольные лица пермских скульптур. Но разве может быть у него иное лицо? В его-то обстоятельствах?
Никита быстро пошел к холодильнику, вынул бутылку воды. Он баловал себя, покупая французскую минеральную воду «перье». Мать приучила его к ней. Она вообще считала, что важнее воды для человека нет ничего, поскольку водой человек полон, а значит, жив ею. Может быть, поэтому она осела на берегу океана…
Никита налил в стакан пузырящуюся воду из зеленоватой бутылки. Он любил эту, с лаймом, а не лимоном. Может быть, потому, что этот мелкий темно-зеленый фрукт отсылал его мысленно в такие дальние края, где можно потеряться… Ему всегда хотелось потеряться…
Он выпил воды, вернул бутылку на место, снова уселся за свой стол. Который день подряд никто не приезжал за зонтами. Стояли сухие дни лета, зонты никому не нужны.
Может быть, закрыть ангар, поехать домой? Его хозяин за границей, в своем доме на Кипре. Но разве он…
Да может он все, черт возьми!
Внезапная злость подтолкнула. Никита вскочил со стула, сдернул серую ветровку с рогатой вешалки. Она качнулась, собираясь упасть, но он подставил ей плечо, она удержалась на ногах. Какого черта он сидит тут? У него в шкафу дома столько всего, что стоит предложить… тому же Мазаеву, и ему не надо ни на кого работать!
Ага… Вон как! Мазаев, да?
И пускай Мазаев! А если захочет, он найдет десяток таких Мазаевых!
Никита натянул ветровку, точно так, как его гость, подтащил собачку молнии к самому подбородку. Крупное тело напрягло ткань, она обхватила его плотно, как подобранная по размеру перчатка.
Он закрыл ангар на ключ, связка громыхнула, падая в сумку.
Никита заметил, как японский пикап «Л-200» повернул на подъездную дорогу к ангару, но даже не обернулся, чтобы посмотреть, к нему или нет. Черт с ним. Похоже, Мазаев, сам того не зная, снял его с кочки в половодье, как зайца…

3

Никита закрыл за собой входную дверь, дернул молнию, на ходу выбрался из рукавов, бросил ветровку на кресло, по-старинному обтянутое бледно-голубоватым поплиновым чехлом. Она легла черной тучей на светлом небе.
Прошел в кабинет, вынул ключ из шкатулки с разным мусором – так он называл все, что сбрасывал туда не думая. Открыл замок стенного шкафа.
Вот они, печальные сидельцы-затворники из прикамских лесов. Христос с восточным лицом – узкие раскосые глаза, высокие скулы. Рядом – Никола Можайский, но лицо у него такое же широкое, и в нем, как говорят, проглядывает татарин.
На самом деле это языческие идолы под христианским обличьем. Они появились в ответ на запрещающий указ 1722 года иметь скульптуры в церквях. Как часто находится ответ на приказ, хотя должен бы – на вопрос, но это уже из области рассуждений другого свойства, одернул себя Никита.
Коми-пермяки, которые жили в тех лесах, куда снаряжали экспедиции его дед и отец, вырезали похожих на себя святых. Они одаривали их не только собственными чертами, но даже выражением лица: страдание, терпение, покорность.
Верхом на коне дед Никиты объехал Верхнекамье, Чердынь. Он назвал найденные скульптуры «пермскими богами» – Никита не знал, сам он нашел это определение или повторил следом за кем-то. Но все остальные услышали от него, его считали автором. Дед не отказывался.
Скульптуры ввели сначала деда, а потом отца в тот круг, из которого выпал Никита. Боги жили рядом с ним, в квартире на Тверской улице в Москве, но не открывались ему. Они вели свою тайную жизнь, как прежде – в уральских лесах.
Никита смотрел на пермских богов, они – на него. Европейские музеи почли бы за благо иметь их, а частные коллекционеры бестрепетно открывали бы свои кошельки, уверенные, что вкладывают деньги с будущей прибылью, причем она увеличится с годами в геометрической прогрессии.
Так чего ради он, Никита Дроздов, внук профессора истории, сын академика, сидит в ангаре? Чем-то не пришелся ко двору этой жизни, вот почему. Что-то было не так в ней с самого начала, а что – он не знал. Он много раз пытался найти причину, но до сих пор тщетно. Не объяснять же переменами во внешней жизни? Все главные перемены происходят в тебе самом. Это по крайней мере он понял.
Мазаев позвонил в домофон ровно в девять, как будто стоял перед дверью подъезда и смотрел на часы. Рюкзак все так же круглил его фигуру.
Никита впустил его, он вошел, придерживая свой живот.
Никита, засучив рукава белой рубашки, протянул руки к гостю.
– Вы прямо как акушер, готовый принять роды, – захихикал Мазаев.
Никита тоже засмеялся.
– Держите, – сказал Мазаев. – Поскольку я понял, что являет собой эта фигурка, соизвольте дать мне письменное заключение, Никита Тимофеевич. А если перед этим вы мне дадите чаю, я буду премного благодарен. – Он выдохнул, как после долгой пробежки. – Я обезвожен и чувствую себя сушеным фруктом. Чем-то вроде фиги, то есть сушеного инжира.
Никита едва удержался, чтобы не рассмеяться. Впрочем, всяк о себе сам все знает.
– Я побывал даже в Музее народов Востока. – Мазаев многозначительно поднял кустики бровей. – Вас там помнят, о вас хорошо говорят.
– Спасибо, – бросил Никита и пошел за чаем. Он уже успел заварить чай, нарезать лимон, даже насыпать горстку мелких печеньиц в хрустальную вазочку. Более того, он вспомнил, что у него есть абрикосовое варенье. – Могу даже с вареньем, – крикнул Никита из кухни.
– Буду по-гурмански счастлив, – тотчас отозвался Мазаев.
Никита вернулся с серебряным подносом. Мазаев с трудом отлепился от шкафа.
– Потрясающие экземпляры, – прошептал он.
– О чем вы? – Никита вздрогнул.
Он не закрыл шкаф? Но, в сумеречном свете поймав взгляд гостя, он понял, что Мазаев смотрит на полку с куклами.
Отец привозил их матери отовсюду. Может быть, он видел в ней маленькую девочку. На фоне его лет она и была ею – внучкой по возрасту.
Случай не такой редкий, торопливо напомнил себе Никита, заглушая всегдашнее волнение. Оно возникало каждый раз, стоило ему вспомнить о своей семье. Сколько стариков ученых женится на своих аспирантках? Или иначе – сколько юных аспиранток становятся учеными дамами через замужество со стариком руководителем?
Надо отдать должное матери – Ирина Михайловна выполнила свою программу, а она у нее была, несомненно. Она составила ее с крестьянской скрупулезностью, как настоящий землепашец, который точно знает, когда бросать семена, когда прореживать всходы, когда окучивать, когда убирать урожай.
Не-ет, Ирина Михайловна не перепутала сроки сева и жатвы, как однажды посмеялся самый близкий друг отца. Он не любил мать Никиты, а когда узнал, что она обосновалась в Таиланде и держит гостиницу для сотрудников Академии наук, которые туда приезжают, так и сказал.
Никита не спорил, он давно все себе объяснил. А именно: отцу нужен был наследник, ему родили его. У отца была первая жена, любимая Нина, она умерла молодой. Под конец жизни Тимофей Никитич Дроздов женился с определенной целью. Он получил то, что хотел.
Но такого ли качества, которое он хотел, Никите неизвестно. Отцу тоже, слава Богу: он умер, когда Никита еще не ходил в школу.
– Вам нравятся куклы? – спросил Никита, желая отделаться от навязчивых мыслей. Завистливый вздох Мазаева вернул его к реальности. Он щелкнул выключателем, в приглушенном свете торшера куклы словно ожили. Их лица блестели, глаза сияли, а платья были как будто только что из бутика за углом дома. Не важно, что там кукольные платья не продают, только человеческие. Хотя среди них полно кукол, ядовито отметил Никита. Его бывшая жена хотела одеваться там.
Мазаев причмокнул. Никита посмотрел на него. Чрезвычайно яркие, похожие на кукольные, губы Владилена Павловича собрались в трубочку. Они словно приготовились поцеловать – такие же, неживые. Внезапно пришла в голову дурацкая мысль – этот мужчина если целовал кого-то, то кукол.
– Безумно, – услышал Никита. – Вы знаете, какой это бизнес? То, что у вас, – бесценно. – Он подался к Никите. – Я вам это говорю, человек, который мечтал стать восточным Тэмером.
– Восточным Тимором? – переспросил Никита. – Я знаю остров Тимор в Юго-Восточной Азии. Простите, не понял.
– Я говорю о Франсуа Тэмере. Человеке, который проводит аукционы старинных игрушек. Он главный эксперт по истории французских кукол. Написал несколько энциклопедий.
– Не слышал. – Никита покачал головой.
Мазаев продолжал:
– Он держал лавку старинных игрушек на Монмартре, в Париже. Чинил куклы, устраивал кукольные фестивали, даже издавал журнал по истории игрушки. Но когда я захотел купить у него куклу, оказалось, что она стоит двести тысяч долларов. Я понял, что не готов. – Мазаев шумно вздохнул. – Но пока мы живы, живы наши желания.
1 2 3 4