..
— К-копия?
— Конечно! Вы сами-то подумайте, миледи, сколько бы стоил подлинный сервиз десятого века?! Я хоть и работаю на телевидении, но тысячелетние раритеты мне все равно не по карману!
Вы любите с молоком или со сливками? — Он полез в холодильник. — И еще у меня есть много пирожных! Мы с Элен — сладкоежки, накупили вчера целую кучу! Так вам молоко или сливки?
— Я пью черный... — с трудом произнесла я, вдруг почувствовав невероятную слабость и, пожалуй, даже ужас.
— Что-то не так, миледи?
— Нет, все хорошо. Просто... — Нужно срочно что-то сказать, но, как назло, ничего не идет в голову! — Просто мне как-то неловко... Вы купили пирожные для вашей жены...
Конечно, глупо, но хоть более или менее правдоподобно, пусть думает, что я стесняюсь.
— Вот вы о чем! — Он рассмеялся с облегчением. — Так я вас порадую, миледи: у меня нет и никогда не было жены! А Элен — моя любимая маленькая сестричка. Она заботится обо мне и, когда приезжает, перемывает всю мою посуду! — Он взял с полки трехъярусную хрустальную штуковину и стал выкладывать на нее пирожные из коробки. — А у меня руки — крюки, начну мыть, обязательно разобью что-нибудь.
Я была в каком-то запоздалом оцепенении и не могла ни говорить, ни двинуться с места, но на его руки я тем не менее посмотрела. Руки как руки, не большие, не маленькие, а как раз такие, как мне нравятся: с крепкими выразительными пальцами, с выпуклыми добродушными венами и с редкими, наверное мягкими, волосками, ближе к запястью прозрачной дорожкой уходящими под манжету.
— Вот и завел себе серебро, чтобы не билось.
Ну, улыбнитесь же, миледи! — Он поставил менажницу с пирожными на поднос, спокойно потеснив сервиз. — И пошли в гостиную.
— Можно и здесь. — Я наконец обрела способность говорить, но ноги все еще не слушались. — Здесь у вас мило...
— Еще чего! Сидеть на кухне, как прислуга!
Для гостей у меня есть гостиная. Пойдемте, не то кофе остынет.
Едва передвигая ватные конечности, я побрела за ним куда-то в глубину узкого коридора, мечтая о сигарете, как утопленница о глотке воздуха, если, конечно, утопленница еще может мечтать о чем-либо... Щенок, бросив остаток сосисочной гирлянды, поскакал за нами, а потом, коротко тявкнув, вразвалку потопал обратно, вероятно, не в силах расстаться с «добычей».
Я понимала, что должна взять себя в руки и срочно сказать Виктору что-то приятное, пока у него не возникло никаких подозрений.
— У вас большая квартира.
— Да, немаленькая, — гордо согласился он, видимо, я попала в точку. — Половина этажа.
— А вы никогда не думали о перепланировке? — Как хорошо, что я догадалась заговорить именно об этом! Вот что значит взять себя в руки!
Обратившись к профессиональной теме, я почувствовала себя гораздо увереннее. — Будет намного просторнее, если убрать ненужные перегородки.
— Ни в коем случае! — Он испуганно оглянулся, стукнув подносом о стену. Потревоженная посуда недовольно забренчала. — Я работаю в кабинете, сплю — в спальне, моюсь в ванной, в гостиной принимаю гостей! Есть еще комнаты на тот случай, если другу захочется переночевать с подружкой, а ко мне неожиданно нагрянут родственники поглазеть на красоты Парижа!
Я не ожидала столь бурной реакции. Обычно при подобном намеке все радостно начинали делиться со мной своими тайными и нередко фантастическими планами улучшения любимых частных владений. Но, вместо того чтобы деликатно промолчать, я зачем-то подлила масла в огонь:
— Вообще-то для этого существуют гостиницы...
— В нашей семье не принято отправлять родственников в гостиницу!
А распивать кофе из краденых сервизов — ваша семейная традиция? — едва не слетело с моего языка, однако Виктор уже виновато добавил:
— Было не принято. Теперь у меня останавливается только Элен, остальные предпочитают отели. Не могли бы вы открыть эту дверь, а то у меня заняты руки?
Естественно, раскрытая дверь перегородила коридор, но в отличие от микроскопических размеров коридора, кухни и ванной гостиная оказалась вполне нормальной и даже просторной комнатой. Большую часть ее занимал стоящий ближе к окну огромный овальный стол в окружении бесчисленного количества разномастных, но очень бравых и заботливо отреставрированных стульев и кресел: барочные на оленьих ножках, строгие «готические» с высокими прямыми спинками, гнутые венские, плетеные, складные, обитые кожей, шелком, ситцем...
Всю правую стену от пола до потолка закрывал стеклянный стеллаж, весело играя солнечными полосками, лившимися через полуопущенные жалюзи окна. Похоже, сестричке Элен действительно пришлось потрудиться тут на славу! Полки стеллажа в буквальном смысле слова ломились от посуды, статуэток, безделушек. Фарфор, хрусталь, дерево, все оттенки металлов, керамика... И тут же расписные японские веера, русский медный самовар и целая коллекция барочных табакерок! Вдоль всей левой стены — низкий диван, покрытый чуть потертым восточным ковром, а над ним в массивной золоченой раме пышнотелая блондинистая особа, элегически-томно пьющая чай в компании нескольких котов, самовара и канарейки. В полуметре от блондинкиной рамы в самом углу на узенькой полочке примостились музыкальный центр и кучка дисков, совершенно отчетливо осознававших собственную ничтожность по сравнению с принадлежащими любительнице чая котами, самоваром и канарейкой.
— Подлинный Кустодиев.
Виктор поставил поднос прямо на диван, поднял жалюзи и внимательно наблюдал, какое впечатление произведут на меня его слова да и вся гостиная в целом.
— А разве это не копия портрета королевы Гениевры? — невольно прищурившись от хлынувшего в комнату потока света, предположила я.
Ого, да я уже способна шутить!
— Ошибаетесь, миледи. — Виктор стоял спиной к окну; солнечный свет делал его волосы золотыми, как у ребенка. — Это совсем не копия. Это настоящий портрет моей прабабушки.
— И этого самовара? — Я показала на самовар в витрине стеллажа напротив.
— Нет, это совсем другой самовар. А тот остался в России, как, впрочем, и сама картина.
Пейте кофе, пока он не остыл окончательно. — Виктор налил кофе в обе чашки, а в свою добавил сливок и две ложки сахара. :
— Выходит, Виктор, вы...
Я взяла чашечку в руки и вдруг подумала, что этот сервиз всегда принадлежал нашей семье, но нам и в голову не приходило пить из него кофе!
Виктор внимательно смотрел на меня, и я сообразила, что не закончила фразу.
— Вы русский?
— Не совсем. — Он улыбнулся и пожал плечами. — Русской была моя бабушка.
— Та, которая реформировала историю про золотую рыбку?
Я отпила кофе, он уже слегка остыл, но был потрясающе вкусным! А ведь я сварила его в обычной кофеварке, неужели все дело в чашках?
— Да. Между прочим, отличное слово «реформировала»! А разве ваша бабушка не рассказывала вам сказок? — Он смотрел очень пристально.
— Конечно, она читала мне «Красную Шапочку», «Золушку», «Кота в сапогах»...
И вовсе не пристально он смотрит, просто так кажется из-за соседства его темных глаз и разбойничьего носа с наивными соломенными волосами!
— Читала или рассказывала?
Я непонимающе улыбнулась. Какая разница, читала или рассказывала моя бабушка, главное в чем-то другом...
— Вам еще кофе?
Я кивнула, он подлил в мою чашку.
— Так все-таки, миледи, читала или рассказывала ваша бабушка?
— Подождите, Виктор. — Мне показалось, что я поняла, в чем дело! — Вы сказали, что этот портрет остался в России вместе с самоваром.
Но тогда каким же образом он оказался у вас?
Или это тоже одна из реформированных сказок вашей бабушки?
Он вздохнул, причем невесело вздохнул.
— Через много-много лет мы случайно купили эту картину здесь на блошином рынке. Какими-то неведомыми путями она тоже попала в Париж... Правда, миледи, это вовсе не сказка. — Я вдруг подумала, что Виктору совсем не идет грусть. — Портрет был в жутком состоянии, рулончик грязного холста среди, других таких же, но прабабушка, ей было тогда уже за девяносто, узнала... Да, она узнала, и я тоже узнал бы эту гостиную, и ее котов, и клетку с канарейкой, и вид из окна на Москву-реку, и самовар с медалями, потому что она столько рассказывала... Хотите, я сварю еще кофе? — Виктор беспомощно смотрел на меня, как будто не решался сказать что-то еще, что-то очень важное.
— Вы счастливый, у вас была и бабушка, и прабабушка...
— Да, конечно. — Он старательно улыбнулся. — Но я, наверное, не смогу объяснить вам, Софи...
Ничего, что я назвал вас по имени?
— Ничего, Виктор. — Не знаю почему, но я сочувственно погладила его по руке, волоски на запястье были мягкими и нежными.
— Это трудно объяснить. То, что ты чувствуешь, когда видишь, как нечто, принадлежавшее твоей семье, даже не принадлежавшее, а как бы часть твоей семьи — если, конечно, вещи можно назвать частью семьи, но мне кажется, что вы поймете, вы же поняли про золотую рыбку... В общем, когда то, что принадлежало только вам, и никому больше, вдруг оказывается у чужих безразличных людей... Понимаете, картина или какая-нибудь чашка, — он повертел серебряную чашечку в руке, — они не могут постоять за себя. Ведь даже котенок способен хоть как-то оказать сопротивление, скажем, пошипеть, поцарапаться. Конечно, против такого монстра, как человек, он бессилен, а картины, чашки, да любые вещи, они абсолютно беспомощны! Но они же тоже имеют право на взаимную любовь хозяина, как живые! Ведь правда?
Ведь эта чашка тоже живая, и она хочет, чтобы из нее пили кофе, чтобы ею любовались?
— То есть вы считаете...
Я не знала, как продолжить, потому что от его сумбурного откровения в сочетании с наличием нашего сервиза мои мысли запутались окончательно. Я нисколько не сомневалась, что это наш сервиз, «сервиз Марии-Антуанетты», но почему же только сейчас я вдруг действительно ощутила, как мне не доставало этих чашечек, кофейника, сахарницы, молочника?
— Вы считаете, Виктор, что вещам тоже нужна любовь?
— Конечно, даже штампованным, я уж не говорю о шедеврах, как эти чашки, вышедшие из-под руки настоящего мастера. Понимаете, когда одна знакомая.., знакомая замужняя дама попросила меня помочь ей найти покупателя для ее фамильных вещей... Видите ли, ее кузен попал в затруднительное положение, и ей ничего не оставалось, как продать кое-что, доставшееся в наследство от любимой тетки...
Я чувствовала, что Виктор искренне верит в то, что говорит, и не решалась перебить его.
— Она любила свою тетку, и ей хотелось, чтобы эти вещи попали в хорошие руки. Ну, как редкое домашнее растение или щенка мы всегда стараемся пристроить в хорошие руки...
— Кстати, где ваш Шено?
— А ведь я совсем забыл про него! — Виктор всплеснул руками. Хорошими руками... — Я тут разглагольствую про любовь неодушевленных предметов, а про живое существо забыл совершенно!
— Ладно, Виктор, не драматизируйте. Или вы всегда так патетичны?
— Четверть стакана русской крови! Что вы хотите? Конечно, я патетичен и деспотичен!
Сидите здесь, миледи, ешьте пирожные, а я пойду сварю еще кофе и посмотрю, чем там занят Шено? Что-то уж очень подозрительно он притих.
Он вышел, я осталась одна. Я даже обрадовалась, что осталась одна в этой чудной гостиной. У меня есть несколько минут, чтобы разобраться в своих мыслях, отогнав прочь всякие лирические впечатления про тонкую натуру, руки и губы...
Итак, позиция номер один: Виктор купил наш сервиз и все остальное у некой «знакомой замужней дамы». Забавно, он подчеркнул «замужней»! Кузен которой попал в неприятное положение. Ну, насчет кузена и любимой тетки — это полный бред! Это точно наш сервиз, я знаю каждый изгиб, каждую деталь, я ведь столько раз начищала все до блеска. Но мы никогда не пили из него кофе...
Нет-нет, Софи, никакой лирики! — приказала я себе. Допустим, что Виктор действительно купил все у «замужней дамы», которая приторговывает краденым. Как все просто! Нужно только узнать, кто эта дама. А если никакой дамы нет, если он все наврал? Нет, Виктор, похоже, совсем не умеет врать! Он русский! А вдруг умеет? Почему это я решила, что русские не умеют врать? Еще как умеют! Вдруг он член русской мафии, он же говорил о семье, а семья — это во всех странах мафия...
Я невольно подняла глаза на портрет его родственницы. Прабабушка безмятежно смотрела на меня и по-джокондовски улыбалась точно такими же, как у Виктора, изогнутыми губами с чуть приподнятыми уголками... Наверное, ее мужу очень нравилось целовать эти губы, а потом родилась бабушка Виктора, и у нее, наверное, тоже были такие губы, и у матери Виктора... Или у отца?.. Кто у них родился: девочка или мальчик? У кого был горбатый нос и карие глаза? Надо спросить Виктора...
Нет, глупости. Зачем мне это? Мне нужно узнать только про «замужнюю даму»! Пункт номер два: узнать про...
«А я бы поела пирожных, — вдруг сказала прабабушка, — и попила бы кофе, я так давно не пила кофе, все чай да чай...» И, облизнувшись, тонким пальчиком провела по губам под курносым носиком.
Странно, подумала я, я никогда не обращала внимания, что у толстух бывают такие тонкие изящные пальцы и узкое запястье на пухлой ручке...
«От пирожных губы сделаются сладкими, — прабабушка мечтательно вздохнула, — мой муж так любит, когда у меня сладкие губы...»
Я потянулась к пирожным, чтобы угостить ее...
Прикосновение хрупкого хлебобулочного изделия вернуло меня к реальности. Что же это такое? Что это за человек? Что за дом? Почему я разговариваю с портретом, как с живой женщиной? Нет, правда, пирожные потрясающие, жаль, что я не могу поделиться ими с этой симпатичной особой...
Я отправила в рот третье пирожное и только тогда вспомнила, что пирожное две минуты живет во рту, пару часов в желудке и всю жизнь на талии... Ну и ладно, русским нравятся полные женщины! А Виктор русский!
Ты в своем уме, Софи Норбер? Ты что, хочешь понравиться этому парню? У него же определенно не в порядке с головой: он рассказывает сказки, исповедуется первому встречному, подбирает на улице собак, коллекционирует посуду... Двери в его квартире открываются не в ту сторону, а в гостиной нет телевизора! Вот, вот, что беспокоило меня с первой минуты, когда я попала в эту комнату! Отсутствие телевизора! А ведь он упомянул, что работает на телевидении...
— Кофе, миледи! — Виктор боком протиснулся в дверь с кувшином кофеварки и заговорщицки добавил:
— А Шено спит. Хотите посмотреть, в какой позиции?
— Пусть спит.
— Софи... — Он присел со мной рядом на диван, наполнил чашки, а оставшийся кофе перелил из кувшина в серебряный кофейничек. — Софи, мне очень неудобно... — Он вертел кофеварочный кувшин в руках, а солнце опять золотило его волосы. — У вас не найдется сигареты?
— Нет. Я бросила.
— Давно? — с искренним интересом спросил он.
— Позавчера, нет, вернее вчера, вчера я выкурила одну сигарету...
Зачем я это ему рассказываю?
— Не поверите, я тоже вчера. Смешно, правда? — Его губы старательно изобразили улыбку.
— Вы похожи на прабабушку. Цвет волос, форма рта...
— Вы думаете?
Он с сомнением провел пальцами по своим губам, а у меня от этого его жеста вдруг почему-то пересохло во рту. Странно, ведь я только что опустошила очередную чашку кофе...
— Виктор, раз мы оба не курим, может быть, у вас найдется что-нибудь покрепче кофе? Например, ваш национальный Напиток. — Мне действительно очень захотелось выпить чего-нибудь покрепче.
— Думаете, чай крепче? — Он с улыбкой кивнул в сторону прабабушки.
— Нет, не чай... — Я старалась не смотреть, как двигаются его губы.
— Мне очень стыдно, миледи, но я не держу дома водку. Во-первых, я больше люблю коньяк, а во-вторых, — он окончательно смутился, — я в последнее время вообще не держу дома алкоголь, потому что я не успокоюсь, пока все не выпью.
— А по каким соображениям у вас нет телевизора?
Не смотри на него, Софи, не смотри!
— Телевизоров у меня несколько: в кабинете, в спальне, в комнатах для гостей. Вы лучше скажите, что вы предпочитаете? Действительно водку? Я сбегаю в магазин. — Он с готовностью поднялся с дивана.
— Не нужно. Мне все равно давно пора уходить.
— Уходить? Зачем? — Он присел обратно.
— Как зачем, Виктор? У меня дела.
Уходи, приказывала я себе, прояви твердость и уходи. Ты разобралась с двумя пунктами, а выяснением остального займется полиция: замужней дамой, ее мифическим кузеном. Глупо пытаться самой проводить расследование, когда ты вот-вот потеряешь голову...
— Подождите, я еще не показал вам своих золотых рыбок!
Виктор умоляюще смотрел на меня и покусывал губы, а с моей головой точно было совсем не в порядке, потому что мне совершенно отчетливо захотелось взъерошить его волнистые светлые волосы, зарыться в них пальцами... — интересно, они жесткие или мягкие? — и своими губами узнать вкус его губ, сначала верхней, а потом нижней...
— Хорошо, Виктор, показывайте. Где ваши рыбки?
— Они... Они в спальне!
— Они смотрят там телевизор?
Ну чего я сижу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— К-копия?
— Конечно! Вы сами-то подумайте, миледи, сколько бы стоил подлинный сервиз десятого века?! Я хоть и работаю на телевидении, но тысячелетние раритеты мне все равно не по карману!
Вы любите с молоком или со сливками? — Он полез в холодильник. — И еще у меня есть много пирожных! Мы с Элен — сладкоежки, накупили вчера целую кучу! Так вам молоко или сливки?
— Я пью черный... — с трудом произнесла я, вдруг почувствовав невероятную слабость и, пожалуй, даже ужас.
— Что-то не так, миледи?
— Нет, все хорошо. Просто... — Нужно срочно что-то сказать, но, как назло, ничего не идет в голову! — Просто мне как-то неловко... Вы купили пирожные для вашей жены...
Конечно, глупо, но хоть более или менее правдоподобно, пусть думает, что я стесняюсь.
— Вот вы о чем! — Он рассмеялся с облегчением. — Так я вас порадую, миледи: у меня нет и никогда не было жены! А Элен — моя любимая маленькая сестричка. Она заботится обо мне и, когда приезжает, перемывает всю мою посуду! — Он взял с полки трехъярусную хрустальную штуковину и стал выкладывать на нее пирожные из коробки. — А у меня руки — крюки, начну мыть, обязательно разобью что-нибудь.
Я была в каком-то запоздалом оцепенении и не могла ни говорить, ни двинуться с места, но на его руки я тем не менее посмотрела. Руки как руки, не большие, не маленькие, а как раз такие, как мне нравятся: с крепкими выразительными пальцами, с выпуклыми добродушными венами и с редкими, наверное мягкими, волосками, ближе к запястью прозрачной дорожкой уходящими под манжету.
— Вот и завел себе серебро, чтобы не билось.
Ну, улыбнитесь же, миледи! — Он поставил менажницу с пирожными на поднос, спокойно потеснив сервиз. — И пошли в гостиную.
— Можно и здесь. — Я наконец обрела способность говорить, но ноги все еще не слушались. — Здесь у вас мило...
— Еще чего! Сидеть на кухне, как прислуга!
Для гостей у меня есть гостиная. Пойдемте, не то кофе остынет.
Едва передвигая ватные конечности, я побрела за ним куда-то в глубину узкого коридора, мечтая о сигарете, как утопленница о глотке воздуха, если, конечно, утопленница еще может мечтать о чем-либо... Щенок, бросив остаток сосисочной гирлянды, поскакал за нами, а потом, коротко тявкнув, вразвалку потопал обратно, вероятно, не в силах расстаться с «добычей».
Я понимала, что должна взять себя в руки и срочно сказать Виктору что-то приятное, пока у него не возникло никаких подозрений.
— У вас большая квартира.
— Да, немаленькая, — гордо согласился он, видимо, я попала в точку. — Половина этажа.
— А вы никогда не думали о перепланировке? — Как хорошо, что я догадалась заговорить именно об этом! Вот что значит взять себя в руки!
Обратившись к профессиональной теме, я почувствовала себя гораздо увереннее. — Будет намного просторнее, если убрать ненужные перегородки.
— Ни в коем случае! — Он испуганно оглянулся, стукнув подносом о стену. Потревоженная посуда недовольно забренчала. — Я работаю в кабинете, сплю — в спальне, моюсь в ванной, в гостиной принимаю гостей! Есть еще комнаты на тот случай, если другу захочется переночевать с подружкой, а ко мне неожиданно нагрянут родственники поглазеть на красоты Парижа!
Я не ожидала столь бурной реакции. Обычно при подобном намеке все радостно начинали делиться со мной своими тайными и нередко фантастическими планами улучшения любимых частных владений. Но, вместо того чтобы деликатно промолчать, я зачем-то подлила масла в огонь:
— Вообще-то для этого существуют гостиницы...
— В нашей семье не принято отправлять родственников в гостиницу!
А распивать кофе из краденых сервизов — ваша семейная традиция? — едва не слетело с моего языка, однако Виктор уже виновато добавил:
— Было не принято. Теперь у меня останавливается только Элен, остальные предпочитают отели. Не могли бы вы открыть эту дверь, а то у меня заняты руки?
Естественно, раскрытая дверь перегородила коридор, но в отличие от микроскопических размеров коридора, кухни и ванной гостиная оказалась вполне нормальной и даже просторной комнатой. Большую часть ее занимал стоящий ближе к окну огромный овальный стол в окружении бесчисленного количества разномастных, но очень бравых и заботливо отреставрированных стульев и кресел: барочные на оленьих ножках, строгие «готические» с высокими прямыми спинками, гнутые венские, плетеные, складные, обитые кожей, шелком, ситцем...
Всю правую стену от пола до потолка закрывал стеклянный стеллаж, весело играя солнечными полосками, лившимися через полуопущенные жалюзи окна. Похоже, сестричке Элен действительно пришлось потрудиться тут на славу! Полки стеллажа в буквальном смысле слова ломились от посуды, статуэток, безделушек. Фарфор, хрусталь, дерево, все оттенки металлов, керамика... И тут же расписные японские веера, русский медный самовар и целая коллекция барочных табакерок! Вдоль всей левой стены — низкий диван, покрытый чуть потертым восточным ковром, а над ним в массивной золоченой раме пышнотелая блондинистая особа, элегически-томно пьющая чай в компании нескольких котов, самовара и канарейки. В полуметре от блондинкиной рамы в самом углу на узенькой полочке примостились музыкальный центр и кучка дисков, совершенно отчетливо осознававших собственную ничтожность по сравнению с принадлежащими любительнице чая котами, самоваром и канарейкой.
— Подлинный Кустодиев.
Виктор поставил поднос прямо на диван, поднял жалюзи и внимательно наблюдал, какое впечатление произведут на меня его слова да и вся гостиная в целом.
— А разве это не копия портрета королевы Гениевры? — невольно прищурившись от хлынувшего в комнату потока света, предположила я.
Ого, да я уже способна шутить!
— Ошибаетесь, миледи. — Виктор стоял спиной к окну; солнечный свет делал его волосы золотыми, как у ребенка. — Это совсем не копия. Это настоящий портрет моей прабабушки.
— И этого самовара? — Я показала на самовар в витрине стеллажа напротив.
— Нет, это совсем другой самовар. А тот остался в России, как, впрочем, и сама картина.
Пейте кофе, пока он не остыл окончательно. — Виктор налил кофе в обе чашки, а в свою добавил сливок и две ложки сахара. :
— Выходит, Виктор, вы...
Я взяла чашечку в руки и вдруг подумала, что этот сервиз всегда принадлежал нашей семье, но нам и в голову не приходило пить из него кофе!
Виктор внимательно смотрел на меня, и я сообразила, что не закончила фразу.
— Вы русский?
— Не совсем. — Он улыбнулся и пожал плечами. — Русской была моя бабушка.
— Та, которая реформировала историю про золотую рыбку?
Я отпила кофе, он уже слегка остыл, но был потрясающе вкусным! А ведь я сварила его в обычной кофеварке, неужели все дело в чашках?
— Да. Между прочим, отличное слово «реформировала»! А разве ваша бабушка не рассказывала вам сказок? — Он смотрел очень пристально.
— Конечно, она читала мне «Красную Шапочку», «Золушку», «Кота в сапогах»...
И вовсе не пристально он смотрит, просто так кажется из-за соседства его темных глаз и разбойничьего носа с наивными соломенными волосами!
— Читала или рассказывала?
Я непонимающе улыбнулась. Какая разница, читала или рассказывала моя бабушка, главное в чем-то другом...
— Вам еще кофе?
Я кивнула, он подлил в мою чашку.
— Так все-таки, миледи, читала или рассказывала ваша бабушка?
— Подождите, Виктор. — Мне показалось, что я поняла, в чем дело! — Вы сказали, что этот портрет остался в России вместе с самоваром.
Но тогда каким же образом он оказался у вас?
Или это тоже одна из реформированных сказок вашей бабушки?
Он вздохнул, причем невесело вздохнул.
— Через много-много лет мы случайно купили эту картину здесь на блошином рынке. Какими-то неведомыми путями она тоже попала в Париж... Правда, миледи, это вовсе не сказка. — Я вдруг подумала, что Виктору совсем не идет грусть. — Портрет был в жутком состоянии, рулончик грязного холста среди, других таких же, но прабабушка, ей было тогда уже за девяносто, узнала... Да, она узнала, и я тоже узнал бы эту гостиную, и ее котов, и клетку с канарейкой, и вид из окна на Москву-реку, и самовар с медалями, потому что она столько рассказывала... Хотите, я сварю еще кофе? — Виктор беспомощно смотрел на меня, как будто не решался сказать что-то еще, что-то очень важное.
— Вы счастливый, у вас была и бабушка, и прабабушка...
— Да, конечно. — Он старательно улыбнулся. — Но я, наверное, не смогу объяснить вам, Софи...
Ничего, что я назвал вас по имени?
— Ничего, Виктор. — Не знаю почему, но я сочувственно погладила его по руке, волоски на запястье были мягкими и нежными.
— Это трудно объяснить. То, что ты чувствуешь, когда видишь, как нечто, принадлежавшее твоей семье, даже не принадлежавшее, а как бы часть твоей семьи — если, конечно, вещи можно назвать частью семьи, но мне кажется, что вы поймете, вы же поняли про золотую рыбку... В общем, когда то, что принадлежало только вам, и никому больше, вдруг оказывается у чужих безразличных людей... Понимаете, картина или какая-нибудь чашка, — он повертел серебряную чашечку в руке, — они не могут постоять за себя. Ведь даже котенок способен хоть как-то оказать сопротивление, скажем, пошипеть, поцарапаться. Конечно, против такого монстра, как человек, он бессилен, а картины, чашки, да любые вещи, они абсолютно беспомощны! Но они же тоже имеют право на взаимную любовь хозяина, как живые! Ведь правда?
Ведь эта чашка тоже живая, и она хочет, чтобы из нее пили кофе, чтобы ею любовались?
— То есть вы считаете...
Я не знала, как продолжить, потому что от его сумбурного откровения в сочетании с наличием нашего сервиза мои мысли запутались окончательно. Я нисколько не сомневалась, что это наш сервиз, «сервиз Марии-Антуанетты», но почему же только сейчас я вдруг действительно ощутила, как мне не доставало этих чашечек, кофейника, сахарницы, молочника?
— Вы считаете, Виктор, что вещам тоже нужна любовь?
— Конечно, даже штампованным, я уж не говорю о шедеврах, как эти чашки, вышедшие из-под руки настоящего мастера. Понимаете, когда одна знакомая.., знакомая замужняя дама попросила меня помочь ей найти покупателя для ее фамильных вещей... Видите ли, ее кузен попал в затруднительное положение, и ей ничего не оставалось, как продать кое-что, доставшееся в наследство от любимой тетки...
Я чувствовала, что Виктор искренне верит в то, что говорит, и не решалась перебить его.
— Она любила свою тетку, и ей хотелось, чтобы эти вещи попали в хорошие руки. Ну, как редкое домашнее растение или щенка мы всегда стараемся пристроить в хорошие руки...
— Кстати, где ваш Шено?
— А ведь я совсем забыл про него! — Виктор всплеснул руками. Хорошими руками... — Я тут разглагольствую про любовь неодушевленных предметов, а про живое существо забыл совершенно!
— Ладно, Виктор, не драматизируйте. Или вы всегда так патетичны?
— Четверть стакана русской крови! Что вы хотите? Конечно, я патетичен и деспотичен!
Сидите здесь, миледи, ешьте пирожные, а я пойду сварю еще кофе и посмотрю, чем там занят Шено? Что-то уж очень подозрительно он притих.
Он вышел, я осталась одна. Я даже обрадовалась, что осталась одна в этой чудной гостиной. У меня есть несколько минут, чтобы разобраться в своих мыслях, отогнав прочь всякие лирические впечатления про тонкую натуру, руки и губы...
Итак, позиция номер один: Виктор купил наш сервиз и все остальное у некой «знакомой замужней дамы». Забавно, он подчеркнул «замужней»! Кузен которой попал в неприятное положение. Ну, насчет кузена и любимой тетки — это полный бред! Это точно наш сервиз, я знаю каждый изгиб, каждую деталь, я ведь столько раз начищала все до блеска. Но мы никогда не пили из него кофе...
Нет-нет, Софи, никакой лирики! — приказала я себе. Допустим, что Виктор действительно купил все у «замужней дамы», которая приторговывает краденым. Как все просто! Нужно только узнать, кто эта дама. А если никакой дамы нет, если он все наврал? Нет, Виктор, похоже, совсем не умеет врать! Он русский! А вдруг умеет? Почему это я решила, что русские не умеют врать? Еще как умеют! Вдруг он член русской мафии, он же говорил о семье, а семья — это во всех странах мафия...
Я невольно подняла глаза на портрет его родственницы. Прабабушка безмятежно смотрела на меня и по-джокондовски улыбалась точно такими же, как у Виктора, изогнутыми губами с чуть приподнятыми уголками... Наверное, ее мужу очень нравилось целовать эти губы, а потом родилась бабушка Виктора, и у нее, наверное, тоже были такие губы, и у матери Виктора... Или у отца?.. Кто у них родился: девочка или мальчик? У кого был горбатый нос и карие глаза? Надо спросить Виктора...
Нет, глупости. Зачем мне это? Мне нужно узнать только про «замужнюю даму»! Пункт номер два: узнать про...
«А я бы поела пирожных, — вдруг сказала прабабушка, — и попила бы кофе, я так давно не пила кофе, все чай да чай...» И, облизнувшись, тонким пальчиком провела по губам под курносым носиком.
Странно, подумала я, я никогда не обращала внимания, что у толстух бывают такие тонкие изящные пальцы и узкое запястье на пухлой ручке...
«От пирожных губы сделаются сладкими, — прабабушка мечтательно вздохнула, — мой муж так любит, когда у меня сладкие губы...»
Я потянулась к пирожным, чтобы угостить ее...
Прикосновение хрупкого хлебобулочного изделия вернуло меня к реальности. Что же это такое? Что это за человек? Что за дом? Почему я разговариваю с портретом, как с живой женщиной? Нет, правда, пирожные потрясающие, жаль, что я не могу поделиться ими с этой симпатичной особой...
Я отправила в рот третье пирожное и только тогда вспомнила, что пирожное две минуты живет во рту, пару часов в желудке и всю жизнь на талии... Ну и ладно, русским нравятся полные женщины! А Виктор русский!
Ты в своем уме, Софи Норбер? Ты что, хочешь понравиться этому парню? У него же определенно не в порядке с головой: он рассказывает сказки, исповедуется первому встречному, подбирает на улице собак, коллекционирует посуду... Двери в его квартире открываются не в ту сторону, а в гостиной нет телевизора! Вот, вот, что беспокоило меня с первой минуты, когда я попала в эту комнату! Отсутствие телевизора! А ведь он упомянул, что работает на телевидении...
— Кофе, миледи! — Виктор боком протиснулся в дверь с кувшином кофеварки и заговорщицки добавил:
— А Шено спит. Хотите посмотреть, в какой позиции?
— Пусть спит.
— Софи... — Он присел со мной рядом на диван, наполнил чашки, а оставшийся кофе перелил из кувшина в серебряный кофейничек. — Софи, мне очень неудобно... — Он вертел кофеварочный кувшин в руках, а солнце опять золотило его волосы. — У вас не найдется сигареты?
— Нет. Я бросила.
— Давно? — с искренним интересом спросил он.
— Позавчера, нет, вернее вчера, вчера я выкурила одну сигарету...
Зачем я это ему рассказываю?
— Не поверите, я тоже вчера. Смешно, правда? — Его губы старательно изобразили улыбку.
— Вы похожи на прабабушку. Цвет волос, форма рта...
— Вы думаете?
Он с сомнением провел пальцами по своим губам, а у меня от этого его жеста вдруг почему-то пересохло во рту. Странно, ведь я только что опустошила очередную чашку кофе...
— Виктор, раз мы оба не курим, может быть, у вас найдется что-нибудь покрепче кофе? Например, ваш национальный Напиток. — Мне действительно очень захотелось выпить чего-нибудь покрепче.
— Думаете, чай крепче? — Он с улыбкой кивнул в сторону прабабушки.
— Нет, не чай... — Я старалась не смотреть, как двигаются его губы.
— Мне очень стыдно, миледи, но я не держу дома водку. Во-первых, я больше люблю коньяк, а во-вторых, — он окончательно смутился, — я в последнее время вообще не держу дома алкоголь, потому что я не успокоюсь, пока все не выпью.
— А по каким соображениям у вас нет телевизора?
Не смотри на него, Софи, не смотри!
— Телевизоров у меня несколько: в кабинете, в спальне, в комнатах для гостей. Вы лучше скажите, что вы предпочитаете? Действительно водку? Я сбегаю в магазин. — Он с готовностью поднялся с дивана.
— Не нужно. Мне все равно давно пора уходить.
— Уходить? Зачем? — Он присел обратно.
— Как зачем, Виктор? У меня дела.
Уходи, приказывала я себе, прояви твердость и уходи. Ты разобралась с двумя пунктами, а выяснением остального займется полиция: замужней дамой, ее мифическим кузеном. Глупо пытаться самой проводить расследование, когда ты вот-вот потеряешь голову...
— Подождите, я еще не показал вам своих золотых рыбок!
Виктор умоляюще смотрел на меня и покусывал губы, а с моей головой точно было совсем не в порядке, потому что мне совершенно отчетливо захотелось взъерошить его волнистые светлые волосы, зарыться в них пальцами... — интересно, они жесткие или мягкие? — и своими губами узнать вкус его губ, сначала верхней, а потом нижней...
— Хорошо, Виктор, показывайте. Где ваши рыбки?
— Они... Они в спальне!
— Они смотрят там телевизор?
Ну чего я сижу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17