По пути нам попадались рестораны, заполненные театралами, которые поднимали свои «кубки веселья» и «жадно льнули к ним устами». Мы делились впечатлениями от артистизма Каллас.
— Понимаешь, дело ведь не только в голосе, — говорила Сильвия. — Она так перевоплощается в своих героинь, что их образы становятся совершенно реальными.
— Да. И особенно если учесть, что первая исполнительница у Верди весила почти сто двадцать килограммов. Серьезно! В сцене гибели Виолетты публика рыдала. От смеха! А Каллас в свои годы выглядит как стройная молодая женщина, а не какая-нибудь рекордсменка по борьбе сумо.
Сильвия отреагировала мелодичным смехом.
Пройдя всю улицу Сент-Оноре, я предложил поймать такси — или, на худой конец, сделать знак Нино, который покорно следовал за нами в «Пежо» со скоростью около двух миль в час (не в машине «ФАМА», отметил я). Но Сильвия, полная энергии, настояла, чтобы мы и остаток пути проделали пешком.
Перед тем как перейти через Сену по мосту Нёф, мы присели на скамейку, чтобы перевести дух. Отсюда город являл собой целую Галактику, разбегающуюся в бесконечность.
Мы были совершенно одни, и я гадал, поделиться ли с ней своими спутанными мыслями и переживаниями. Достаточно ли хорошо мы друг друга знаем? В этом я еще не был уверен. Однако решил рискнуть.
— Сильвия, ты всегда так плачешь, когда слушаешь «Травиату»?
Она кивнула.
— Мы, итальянцы, сентиментальный народ…
— Американцы тоже. Но знаешь, я заметил, что происходящее на сцене находит у меня отклик потому, что имеет параллели в моей собственной жизни. Театр для меня — это своеобразный способ вспомнить свои былые переживания.
По ее глазам я видел, что она меня прекрасно понимает.
— Ты ведь знаешь про мою мать?
— Да.
— Знаешь, сегодня, когда врач на сцене объявил, что Виолетта мертва, я невольно вспомнила, как те же слова произнес мой отец о маме. Хотя… Чтобы вспомнить это, мне не требуется никаких театральных предлогов. Я по-прежнему ужасно по ней тоскую.
— А как с этим справился твой отец?
— Да никак. Прошло уже почти пятнадцать лет, а он все еще прячет голову в песок. Иногда мы с ним говорим по душам, но по большей части он весь в работе. Сидит у себя в кабинете, отгородившись от людей.
— И от тебя в том числе?
— Думаю, от меня — в первую очередь.
Я подумал, не слишком ли тяжела для нее эта беседа. Но она вдруг сама разговорилась:
— Я была совсем маленькая и не могла в полной мере оценить ее: она была первой женщиной-редактором «Ла Маттины», была предана делу социальных реформ и очень храбрая. А этой планке соответствовать нелегко. Но я думаю, мама была бы довольна тем, кем я стала. Точнее, кем пытаюсь стать.
Я не знал, ответить ли какой-нибудь ханжеской банальностью или высказать то, во что я действительно верил — что после смерти родители продолжают жить в душах своих детей.
Сильвия вздохнула и стала молча смотреть на другой берег реки. Я почти физически ощущал ее печаль.
— Эй, — тихонько произнес я после паузы. — Прости. Не надо мне было касаться этого.
Ничего. Честно говоря, я все еще нуждаюсь в том, чтобы говорить о маме. А новый друг — самый подходящий слушатель.
— Надеюсь, — тихо ответил я. — То есть… я надеюсь, что мы станем друзьями.
Сильвия смутилась. Потом сказала:
— Конечно. Мы ведь уже друзья.
Она тряхнула головой, взглянула на часы и торопливо поднялась.
— Бог мой, ты знаешь, который час? А мне к завтрашнему дню еще две статьи прочесть!
— Какие именно?
— По тифу, — ответила она уже на ходу. И мы двинулись в сторону дома торопливым шагом.
— Ага, — менторским тоном изрек я. — Позвольте вам напомнить, доктор, что это название включает, по сути, три заболевания…
— Да, — моментально отозвалась она, — сыпной тиф, болезнь Брилла-Цинссера и крысиный риккетсиоз.
— Отлично, — похвалил я, кажется, невольно покровительственным тоном.
— Перестань, Мэтью! Ты что, не веришь, что я окончила медицинский?
— Угадала, — беззлобно признался я. — В это действительно верится с трудом.
Светало. Сильвия повернулась ко мне с улыбкой:
— Благодарю за чудесный вечер.
— Да ты что? Это я должен тебя благодарить!
Возникла неловкая пауза. В обычной ситуации мы бы сейчас попрощались и разошлись. Но вместо этого Сильвия робко заметила:
— Я видела, что и тебя спектакль тронул до глубины души. Судя по тому, что ты сегодня рассказывал, можно предположить…
Я не дал ей договорить.
— Да. — Воспоминания до сих пор причиняли мне боль. — Это мой отец. Когда-нибудь расскажу.
Я легонько поцеловал ее в обе щеки и поспешил уединиться, чтобы уйти в мир сновидений.
3
Отца я любил, но и стыдился одновременно. Сколько я себя помнил, его жизнь всегда была похожа на какие-то психологические качели. Он либо оказывался «на вершине мира», либо был этим миром угнетен.
Иными словами, отец или был мертвецки пьян, или мучительно трезв.
И как ни печально, и в том, и в другом состоянии он был недосягаем для собственных детей. Я так просто не мог находиться в его обществе. Нет ничего страшнее для ребенка, чем неспособность отца или матери себя контролировать. А Генри Хиллер являл собой крайний пример такого папаши — он бросался от ответственности, не надев парашюта. То есть очертя голову.
Он был адъюнкт-профессором литературы в колледже Катлер Джуниор в городе Диборн, штат Мичиган. Думаю, главной целью своей жизни он выбрал саморазрушение. И весьма в том преуспел. Настолько, что допустил, чтобы коллегам по кафедре стало известно о его проблемах с алкоголем как раз за пару месяцев до того, как он должен был получить постоянную штатную должность.
Этот карьерный вираж они с мамой объяснили моему младшему брату Чазу желанием отца целиком сосредоточиться на писательском труде. Он сказал так: «Многие люди только мечтают создать ту великую книгу, которая есть в каждом из нас. Но требуется настоящее мужество, чтобы отважиться на это без страховочного троса в виде оплачиваемой должности».
Мама, напротив, не стала созывать семейный совет, чтобы объявить, что отныне будет совмещать обязанности хозяйки дома и добытчика.
Поскольку муж; «засиживался» допоздна, она поднималась спозаранку, готовила нам завтрак, делала бутерброды в школу, отвозила нас на занятия, после чего сама ехала в клинику, где раньше служила старшей медсестрой. Теперь из-за того, что ей требовался гибкий график, она низвела себя до роли «кочующей» сестры на подменах и выходила то в одно отделение, то в другое — в зависимости от того, где в этот день ощущалась нехватка рук.
Это свидетельствовало о ее разносторонних способностях, а также о большой жизнестойкости. В обмен на несколько свободных часов в дневное время, которые уходили на то, чтобы развезти нас из школы по многочисленным друзьям, зубным врачам, а самое главное — доставить меня на музыку, она возвращалась в больницу вечером и отрабатывала еще несколько часов. Увы, сверхурочной работой это не считалось.
Мама заботилась о нас всех, но кто заботился о ней ? Она вечно казалась усталой, вокруг глаз залегли глубокие черные тени.
Ни о чем я так не мечтал, как поскорее вырасти и снять с нее часть нагрузки. Чаз поначалу был слишком мал, чтобы понимать, что происходит. И я всеми силами старался оберегать его. Что означало свести до минимума его общение с отцом.
В десять лет я вызвался бросить школу и поискать работу, чтобы частично избавить маму от забот. Она посмеялась. Мама с благодарностью восприняла мой порыв и одновременно была им глубоко тронута. Однако объяснила, что по закону все дети должны учиться по крайней мере до шестнадцати лет. А кроме того, она надеется, что после школы я пойду в колледж:.
— Ну тогда хотя бы научи меня готовить ужин! Все-таки тебе полегче станет!
Мама нагнулась и крепко меня обняла.
Меньше чем через год мне было доверено это ответственное дело.
После моего дебюта отец весело похвалил:
— А шеф-повар у нас молодец!
От этих слов меня бросило в дрожь.
Если за ужином отец был «в приподнятом настроении», он принимался пространно допрашивать меня и Чаза о наших делах в школе и общественной работе. Мы оба всячески старались увильнуть. Так мне пришла идея поменяться с отцом ролями и начать расспрашивать его о том, что он написал за прошедший день. Ведь даже если замысел произведения еще не был воплощен на бумаге, он, безусловно, существовал в голове автора — что-то вроде «концепции образов». И отец стал делиться с нами мыслями, которые, по его мнению, заслуживали внимания.
На самом деле через много лет, в колледже, я получил пятерку за сравнительный анализ образов Ахилла и Короля Лира, что фактически было точным воспроизведением одной такой вечерней лекции моего родителя.
Я рад, что мне довелось получить хотя бы поверхностное представление о том, каким вдохновенным педагогом он некогда был. Очень скоро я начал понимать, какой пыткой стал для него добровольный уход от жизни. В то же время, будучи так называемым специалистом по всемирной литературе, он испытывал такое благоговение перед классиками, что практически оставил надежду создать что-нибудь стоящее. А жаль.
Мой брат уже в раннем детстве видел всю нетрадиционность нашего семейного уклада.
— Почему он не ходит на работу, как другие папы?
— Его работа — у него в голове. Неужели не понимаешь?
— Не совсем, — признался Чаз. — Разве головой он что-нибудь зарабатывает?
Этот малявка начинал выводить меня из себя.
— Заткнись и либо займись уроками, либо иди чистить картошку!
— Чего это ты тут раскомандовался ? — возмутился Чаз.
— Тебе еще повезло. — Я решил, что нет смысла объяснять, что я чувствую себя виноватым в том, что невольно заменяю ему отца.
Пока на плите что-то тушилось — а скорее всего, размораживалось, — я улучал полчасика, чтобы посидеть за пианино. Вот уж что действительно доставляло мне удовольствие.
Жаль, что в те годы у меня не было времени заняться спортом. Иногда мне недоставало друзей в потных футболках, которые занимали такое большое место в моей жизни в раннем отрочестве. Некоторым утешением, однако, служило то, что к старшим классам я музицировал на всех мероприятиях и практически был единственным парнем, кто мог составить конкуренцию нашим спортсменам в борьбе за лучших девчонок.
Фортепиано было моей неприступной крепостью, в которой я безраздельно царствовал как самодержный и единовластный монарх. Это был для меня источник неописуемой, почти физической радости.
Ужин в нашем доме обычно проходил очень быстро. Да и много ли нужно времени, чтобы проглотить макароны с сыром ? С последней ложкой, на ходу похвалив меню, отец обычно исчезал, оставляя сыновей прибираться на кухне.
Перемыв посуду, мы с Чазом усаживались за стол, и я помогал ему с математикой.
У него были проблемы в школе, по всей видимости, из-за невнимания и плохого поведения. Его учитель, мистер Портер, как-то отправил родителям записку. Она была перехвачена отцом, который пришел в невероятное возмущение. И решил разобраться лично.
— Чаз, в чем дело ?
— Ни в чем, — стал отнекиваться тот. — Он ко мне просто придирается.
— Ага, — промычал отец, — так я и думал! Очередной высокомерный обыватель. Так-так, придется пойти и приструнить его.
Я изо всех сил пытался его отговорить:
— Папа, папа, не нужно!
— Что такое, Мэтью? — вскинул брови отец. — Я, кажется, еще здесь глава семьи. Вот, чтоб ты знал, прямо завтра пойду и познакомлюсь с этим мистером Портером.
Я не на шутку встревожился и, дождавшись маминого возвращения с дежурства, поделился с ней своими опасениями.
— О господи! — простонала она. Было видно, что она дошла до точки. — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он это сделал!
— Но как мы его остановим ?
Она не ответила. Позже, когда я сидел у себя за уроками, вдруг появился Чаз. Он уже был в пижаме. Брат сделал мне знак не шуметь и поманил на лестничную площадку.
На темной площадке мы были как двое моряков на плоту после кораблекрушения. До нас доносилась резкая перепалка родителей.
— Ради всего святого, — в негодовании взывала мама, — не порть ребенку жизнь!
— Черт побери, отец я ему или нет? Этот урод к нему цепляется, а я должен молчать?
— Не уверена, что все обстоит так, как говорит Чаз. В любом случае позволь мне самой разобраться.
— Джоан, я уже сказал, что сам займусь этим вопросом.
— Ля считаю, Генри, будет лучше, если им займусь я, — твердо заявила мама.
— Это почему же, хотел бы я знать?
— Пожалуйста, не заставляй меня произносить это вслух.
Повисла тишина. Отец медленно трезвел. Потом в его голосе прозвучала озабоченность:
— Джоан, у тебя усталый вид. Может, присядешь, а я приготовлю тебе выпить?
— Нет!
— Я имел в виду кока-колу… Хоть эту малость я могу для тебя сделать?
— Нет, Генри, это не «малость», — объявила мама, и в ее голосе, в котором мы привыкли слышать заботу и тревогу о нас, теперь прозвучала горечь. — Боюсь, это самое большее, что ты можешь для меня сделать.
Весь дом, каждый его уголок был пропитан одиночеством. Я едва различил в темноте лицо братишки — он смотрел на меня снизу вверх, ища поддержки.
На сей раз я не нашелся, что ему сказать.
4
На другой день нас с Сильвией одолевала зевота. Все утро Франсуа ловил мой взгляд, но я вовремя отводил глаза. Пусть себе делает те выводы, которые ему больше нравятся.
Доктор же Далессандро вновь нацепила свою маску сельской училки, ничем не выдавая происходящих перемен в своей душе.
Мне показалось, она украдкой мне улыбается, но, может, я просто принял желаемое за действительное. Мне не терпелось переговорить с нею с глазу на глаз.
Лектор, приглашенный прочесть специальный цикл лекций по сыпному тифу, профессор Жан-Мишель Готтлиб из знаменитого госпиталя Ля Сальпетриер, был специалистом по так называемым «древним болезням» — таким, которые большинство людей считают давно искорененными. Например, оспа или чума. Или проказа, от которой и в наши дни страдают миллионы африканцев и индийцев.
Кроме того, он неназойливо напомнил нам, что, пока мы ведем свои разговоры в парижском комфорте, на земле регистрируется больше случаев туберкулеза, чем когда-либо в истории.
Если бы у меня еще оставались сомнения относительно работы в «Медсин Интернасьональ», то профессор Готтлиб мог по праву считаться живым аргументом в пользу этого выбора. И очень красноречивым. Я считал себя настоящим врачом, но в жизни не имел дела с черной оспой! В Америке даже самым малообеспеченным больным, получавшим лечение по обязательной государственной страховке, были сделаны прививки. Если не считать малыша нелегальных иммигрантов из Гватемалы, то я и полиомиелита толком не видел.
Декларация Независимости может сколько угодно провозглашать всех людей равными перед богом. Но трагическая правда нашего мира состоит в том, что за пределами развитых индустриальных стран бессчетное число беднейшего населения планеты лишено элементарного права на охрану здоровья.
Думаю, именно это наполняло меня гордостью за то, что я вознамерился употребить свои умения на пользу «третьему миру». Мы будем не только лечить людей от болезней, от которых погибали их соплеменники, лишенные медицинской помощи, но сможем творить чудеса посредством профилактической медицины благодаря вакцинам, изобретенным учеными разных стран — от Эдуарда Дженнера, создавшего прививку от оспы в конце восемнадцатого века, до Джонаса Солка — «отца» вакцины от полиомиелита в двадцатом столетии.
Во время нашего, как никогда краткого, обеденного перерыва мы с Сильвией не стали вместе с остальными протискиваться к Готтлибу в стремлении выжать из него все до последней капли.
— Ну, как лекция? Нравится? — спросил я.
— Очень, — улыбнулась Сильвия. — Мне вообще-то повезло: вчерашний вечер я провела в обществе одного молодого доктора, который знаком со всеми новейшими публикациями о тифе.
Я хотел спросить о ее планах на этот вечер, но тут Франсуа стукнул указкой об пол и объявил о продолжении занятий.
Таким образом, мне пришлось весь день терпеливо выслушивать лекцию о всяких экзотических бациллах и не знать своей дальнейшей судьбы.
Ровно в пять часов профессор Готтлиб завершил лекцию и пожелал нам всем удачи.
Я стал собирать свои записи, и тут ко мне подошла Сильвия. Она как бы между прочим положила мне руку на плечо и спросила:
— Ты мне сегодня поиграешь? Обещаю, что после этого мы позанимаемся.
— При одном условии, — предупредил я, — в промежутке я свожу тебя на ужин.
— Это не условие, это удовольствие. Когда встречаемся?
— В семь часов в вестибюле отеля.
— Отлично. Как мне одеться?
— Во что-нибудь красивое, — нашелся я. — До встречи.
Она помахала мне рукой и нырнула в толпу воздыхателей, чтобы в сопровождении своей свиты проследовать домой.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Сценарий счастья'
1 2 3 4
— Понимаешь, дело ведь не только в голосе, — говорила Сильвия. — Она так перевоплощается в своих героинь, что их образы становятся совершенно реальными.
— Да. И особенно если учесть, что первая исполнительница у Верди весила почти сто двадцать килограммов. Серьезно! В сцене гибели Виолетты публика рыдала. От смеха! А Каллас в свои годы выглядит как стройная молодая женщина, а не какая-нибудь рекордсменка по борьбе сумо.
Сильвия отреагировала мелодичным смехом.
Пройдя всю улицу Сент-Оноре, я предложил поймать такси — или, на худой конец, сделать знак Нино, который покорно следовал за нами в «Пежо» со скоростью около двух миль в час (не в машине «ФАМА», отметил я). Но Сильвия, полная энергии, настояла, чтобы мы и остаток пути проделали пешком.
Перед тем как перейти через Сену по мосту Нёф, мы присели на скамейку, чтобы перевести дух. Отсюда город являл собой целую Галактику, разбегающуюся в бесконечность.
Мы были совершенно одни, и я гадал, поделиться ли с ней своими спутанными мыслями и переживаниями. Достаточно ли хорошо мы друг друга знаем? В этом я еще не был уверен. Однако решил рискнуть.
— Сильвия, ты всегда так плачешь, когда слушаешь «Травиату»?
Она кивнула.
— Мы, итальянцы, сентиментальный народ…
— Американцы тоже. Но знаешь, я заметил, что происходящее на сцене находит у меня отклик потому, что имеет параллели в моей собственной жизни. Театр для меня — это своеобразный способ вспомнить свои былые переживания.
По ее глазам я видел, что она меня прекрасно понимает.
— Ты ведь знаешь про мою мать?
— Да.
— Знаешь, сегодня, когда врач на сцене объявил, что Виолетта мертва, я невольно вспомнила, как те же слова произнес мой отец о маме. Хотя… Чтобы вспомнить это, мне не требуется никаких театральных предлогов. Я по-прежнему ужасно по ней тоскую.
— А как с этим справился твой отец?
— Да никак. Прошло уже почти пятнадцать лет, а он все еще прячет голову в песок. Иногда мы с ним говорим по душам, но по большей части он весь в работе. Сидит у себя в кабинете, отгородившись от людей.
— И от тебя в том числе?
— Думаю, от меня — в первую очередь.
Я подумал, не слишком ли тяжела для нее эта беседа. Но она вдруг сама разговорилась:
— Я была совсем маленькая и не могла в полной мере оценить ее: она была первой женщиной-редактором «Ла Маттины», была предана делу социальных реформ и очень храбрая. А этой планке соответствовать нелегко. Но я думаю, мама была бы довольна тем, кем я стала. Точнее, кем пытаюсь стать.
Я не знал, ответить ли какой-нибудь ханжеской банальностью или высказать то, во что я действительно верил — что после смерти родители продолжают жить в душах своих детей.
Сильвия вздохнула и стала молча смотреть на другой берег реки. Я почти физически ощущал ее печаль.
— Эй, — тихонько произнес я после паузы. — Прости. Не надо мне было касаться этого.
Ничего. Честно говоря, я все еще нуждаюсь в том, чтобы говорить о маме. А новый друг — самый подходящий слушатель.
— Надеюсь, — тихо ответил я. — То есть… я надеюсь, что мы станем друзьями.
Сильвия смутилась. Потом сказала:
— Конечно. Мы ведь уже друзья.
Она тряхнула головой, взглянула на часы и торопливо поднялась.
— Бог мой, ты знаешь, который час? А мне к завтрашнему дню еще две статьи прочесть!
— Какие именно?
— По тифу, — ответила она уже на ходу. И мы двинулись в сторону дома торопливым шагом.
— Ага, — менторским тоном изрек я. — Позвольте вам напомнить, доктор, что это название включает, по сути, три заболевания…
— Да, — моментально отозвалась она, — сыпной тиф, болезнь Брилла-Цинссера и крысиный риккетсиоз.
— Отлично, — похвалил я, кажется, невольно покровительственным тоном.
— Перестань, Мэтью! Ты что, не веришь, что я окончила медицинский?
— Угадала, — беззлобно признался я. — В это действительно верится с трудом.
Светало. Сильвия повернулась ко мне с улыбкой:
— Благодарю за чудесный вечер.
— Да ты что? Это я должен тебя благодарить!
Возникла неловкая пауза. В обычной ситуации мы бы сейчас попрощались и разошлись. Но вместо этого Сильвия робко заметила:
— Я видела, что и тебя спектакль тронул до глубины души. Судя по тому, что ты сегодня рассказывал, можно предположить…
Я не дал ей договорить.
— Да. — Воспоминания до сих пор причиняли мне боль. — Это мой отец. Когда-нибудь расскажу.
Я легонько поцеловал ее в обе щеки и поспешил уединиться, чтобы уйти в мир сновидений.
3
Отца я любил, но и стыдился одновременно. Сколько я себя помнил, его жизнь всегда была похожа на какие-то психологические качели. Он либо оказывался «на вершине мира», либо был этим миром угнетен.
Иными словами, отец или был мертвецки пьян, или мучительно трезв.
И как ни печально, и в том, и в другом состоянии он был недосягаем для собственных детей. Я так просто не мог находиться в его обществе. Нет ничего страшнее для ребенка, чем неспособность отца или матери себя контролировать. А Генри Хиллер являл собой крайний пример такого папаши — он бросался от ответственности, не надев парашюта. То есть очертя голову.
Он был адъюнкт-профессором литературы в колледже Катлер Джуниор в городе Диборн, штат Мичиган. Думаю, главной целью своей жизни он выбрал саморазрушение. И весьма в том преуспел. Настолько, что допустил, чтобы коллегам по кафедре стало известно о его проблемах с алкоголем как раз за пару месяцев до того, как он должен был получить постоянную штатную должность.
Этот карьерный вираж они с мамой объяснили моему младшему брату Чазу желанием отца целиком сосредоточиться на писательском труде. Он сказал так: «Многие люди только мечтают создать ту великую книгу, которая есть в каждом из нас. Но требуется настоящее мужество, чтобы отважиться на это без страховочного троса в виде оплачиваемой должности».
Мама, напротив, не стала созывать семейный совет, чтобы объявить, что отныне будет совмещать обязанности хозяйки дома и добытчика.
Поскольку муж; «засиживался» допоздна, она поднималась спозаранку, готовила нам завтрак, делала бутерброды в школу, отвозила нас на занятия, после чего сама ехала в клинику, где раньше служила старшей медсестрой. Теперь из-за того, что ей требовался гибкий график, она низвела себя до роли «кочующей» сестры на подменах и выходила то в одно отделение, то в другое — в зависимости от того, где в этот день ощущалась нехватка рук.
Это свидетельствовало о ее разносторонних способностях, а также о большой жизнестойкости. В обмен на несколько свободных часов в дневное время, которые уходили на то, чтобы развезти нас из школы по многочисленным друзьям, зубным врачам, а самое главное — доставить меня на музыку, она возвращалась в больницу вечером и отрабатывала еще несколько часов. Увы, сверхурочной работой это не считалось.
Мама заботилась о нас всех, но кто заботился о ней ? Она вечно казалась усталой, вокруг глаз залегли глубокие черные тени.
Ни о чем я так не мечтал, как поскорее вырасти и снять с нее часть нагрузки. Чаз поначалу был слишком мал, чтобы понимать, что происходит. И я всеми силами старался оберегать его. Что означало свести до минимума его общение с отцом.
В десять лет я вызвался бросить школу и поискать работу, чтобы частично избавить маму от забот. Она посмеялась. Мама с благодарностью восприняла мой порыв и одновременно была им глубоко тронута. Однако объяснила, что по закону все дети должны учиться по крайней мере до шестнадцати лет. А кроме того, она надеется, что после школы я пойду в колледж:.
— Ну тогда хотя бы научи меня готовить ужин! Все-таки тебе полегче станет!
Мама нагнулась и крепко меня обняла.
Меньше чем через год мне было доверено это ответственное дело.
После моего дебюта отец весело похвалил:
— А шеф-повар у нас молодец!
От этих слов меня бросило в дрожь.
Если за ужином отец был «в приподнятом настроении», он принимался пространно допрашивать меня и Чаза о наших делах в школе и общественной работе. Мы оба всячески старались увильнуть. Так мне пришла идея поменяться с отцом ролями и начать расспрашивать его о том, что он написал за прошедший день. Ведь даже если замысел произведения еще не был воплощен на бумаге, он, безусловно, существовал в голове автора — что-то вроде «концепции образов». И отец стал делиться с нами мыслями, которые, по его мнению, заслуживали внимания.
На самом деле через много лет, в колледже, я получил пятерку за сравнительный анализ образов Ахилла и Короля Лира, что фактически было точным воспроизведением одной такой вечерней лекции моего родителя.
Я рад, что мне довелось получить хотя бы поверхностное представление о том, каким вдохновенным педагогом он некогда был. Очень скоро я начал понимать, какой пыткой стал для него добровольный уход от жизни. В то же время, будучи так называемым специалистом по всемирной литературе, он испытывал такое благоговение перед классиками, что практически оставил надежду создать что-нибудь стоящее. А жаль.
Мой брат уже в раннем детстве видел всю нетрадиционность нашего семейного уклада.
— Почему он не ходит на работу, как другие папы?
— Его работа — у него в голове. Неужели не понимаешь?
— Не совсем, — признался Чаз. — Разве головой он что-нибудь зарабатывает?
Этот малявка начинал выводить меня из себя.
— Заткнись и либо займись уроками, либо иди чистить картошку!
— Чего это ты тут раскомандовался ? — возмутился Чаз.
— Тебе еще повезло. — Я решил, что нет смысла объяснять, что я чувствую себя виноватым в том, что невольно заменяю ему отца.
Пока на плите что-то тушилось — а скорее всего, размораживалось, — я улучал полчасика, чтобы посидеть за пианино. Вот уж что действительно доставляло мне удовольствие.
Жаль, что в те годы у меня не было времени заняться спортом. Иногда мне недоставало друзей в потных футболках, которые занимали такое большое место в моей жизни в раннем отрочестве. Некоторым утешением, однако, служило то, что к старшим классам я музицировал на всех мероприятиях и практически был единственным парнем, кто мог составить конкуренцию нашим спортсменам в борьбе за лучших девчонок.
Фортепиано было моей неприступной крепостью, в которой я безраздельно царствовал как самодержный и единовластный монарх. Это был для меня источник неописуемой, почти физической радости.
Ужин в нашем доме обычно проходил очень быстро. Да и много ли нужно времени, чтобы проглотить макароны с сыром ? С последней ложкой, на ходу похвалив меню, отец обычно исчезал, оставляя сыновей прибираться на кухне.
Перемыв посуду, мы с Чазом усаживались за стол, и я помогал ему с математикой.
У него были проблемы в школе, по всей видимости, из-за невнимания и плохого поведения. Его учитель, мистер Портер, как-то отправил родителям записку. Она была перехвачена отцом, который пришел в невероятное возмущение. И решил разобраться лично.
— Чаз, в чем дело ?
— Ни в чем, — стал отнекиваться тот. — Он ко мне просто придирается.
— Ага, — промычал отец, — так я и думал! Очередной высокомерный обыватель. Так-так, придется пойти и приструнить его.
Я изо всех сил пытался его отговорить:
— Папа, папа, не нужно!
— Что такое, Мэтью? — вскинул брови отец. — Я, кажется, еще здесь глава семьи. Вот, чтоб ты знал, прямо завтра пойду и познакомлюсь с этим мистером Портером.
Я не на шутку встревожился и, дождавшись маминого возвращения с дежурства, поделился с ней своими опасениями.
— О господи! — простонала она. Было видно, что она дошла до точки. — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он это сделал!
— Но как мы его остановим ?
Она не ответила. Позже, когда я сидел у себя за уроками, вдруг появился Чаз. Он уже был в пижаме. Брат сделал мне знак не шуметь и поманил на лестничную площадку.
На темной площадке мы были как двое моряков на плоту после кораблекрушения. До нас доносилась резкая перепалка родителей.
— Ради всего святого, — в негодовании взывала мама, — не порть ребенку жизнь!
— Черт побери, отец я ему или нет? Этот урод к нему цепляется, а я должен молчать?
— Не уверена, что все обстоит так, как говорит Чаз. В любом случае позволь мне самой разобраться.
— Джоан, я уже сказал, что сам займусь этим вопросом.
— Ля считаю, Генри, будет лучше, если им займусь я, — твердо заявила мама.
— Это почему же, хотел бы я знать?
— Пожалуйста, не заставляй меня произносить это вслух.
Повисла тишина. Отец медленно трезвел. Потом в его голосе прозвучала озабоченность:
— Джоан, у тебя усталый вид. Может, присядешь, а я приготовлю тебе выпить?
— Нет!
— Я имел в виду кока-колу… Хоть эту малость я могу для тебя сделать?
— Нет, Генри, это не «малость», — объявила мама, и в ее голосе, в котором мы привыкли слышать заботу и тревогу о нас, теперь прозвучала горечь. — Боюсь, это самое большее, что ты можешь для меня сделать.
Весь дом, каждый его уголок был пропитан одиночеством. Я едва различил в темноте лицо братишки — он смотрел на меня снизу вверх, ища поддержки.
На сей раз я не нашелся, что ему сказать.
4
На другой день нас с Сильвией одолевала зевота. Все утро Франсуа ловил мой взгляд, но я вовремя отводил глаза. Пусть себе делает те выводы, которые ему больше нравятся.
Доктор же Далессандро вновь нацепила свою маску сельской училки, ничем не выдавая происходящих перемен в своей душе.
Мне показалось, она украдкой мне улыбается, но, может, я просто принял желаемое за действительное. Мне не терпелось переговорить с нею с глазу на глаз.
Лектор, приглашенный прочесть специальный цикл лекций по сыпному тифу, профессор Жан-Мишель Готтлиб из знаменитого госпиталя Ля Сальпетриер, был специалистом по так называемым «древним болезням» — таким, которые большинство людей считают давно искорененными. Например, оспа или чума. Или проказа, от которой и в наши дни страдают миллионы африканцев и индийцев.
Кроме того, он неназойливо напомнил нам, что, пока мы ведем свои разговоры в парижском комфорте, на земле регистрируется больше случаев туберкулеза, чем когда-либо в истории.
Если бы у меня еще оставались сомнения относительно работы в «Медсин Интернасьональ», то профессор Готтлиб мог по праву считаться живым аргументом в пользу этого выбора. И очень красноречивым. Я считал себя настоящим врачом, но в жизни не имел дела с черной оспой! В Америке даже самым малообеспеченным больным, получавшим лечение по обязательной государственной страховке, были сделаны прививки. Если не считать малыша нелегальных иммигрантов из Гватемалы, то я и полиомиелита толком не видел.
Декларация Независимости может сколько угодно провозглашать всех людей равными перед богом. Но трагическая правда нашего мира состоит в том, что за пределами развитых индустриальных стран бессчетное число беднейшего населения планеты лишено элементарного права на охрану здоровья.
Думаю, именно это наполняло меня гордостью за то, что я вознамерился употребить свои умения на пользу «третьему миру». Мы будем не только лечить людей от болезней, от которых погибали их соплеменники, лишенные медицинской помощи, но сможем творить чудеса посредством профилактической медицины благодаря вакцинам, изобретенным учеными разных стран — от Эдуарда Дженнера, создавшего прививку от оспы в конце восемнадцатого века, до Джонаса Солка — «отца» вакцины от полиомиелита в двадцатом столетии.
Во время нашего, как никогда краткого, обеденного перерыва мы с Сильвией не стали вместе с остальными протискиваться к Готтлибу в стремлении выжать из него все до последней капли.
— Ну, как лекция? Нравится? — спросил я.
— Очень, — улыбнулась Сильвия. — Мне вообще-то повезло: вчерашний вечер я провела в обществе одного молодого доктора, который знаком со всеми новейшими публикациями о тифе.
Я хотел спросить о ее планах на этот вечер, но тут Франсуа стукнул указкой об пол и объявил о продолжении занятий.
Таким образом, мне пришлось весь день терпеливо выслушивать лекцию о всяких экзотических бациллах и не знать своей дальнейшей судьбы.
Ровно в пять часов профессор Готтлиб завершил лекцию и пожелал нам всем удачи.
Я стал собирать свои записи, и тут ко мне подошла Сильвия. Она как бы между прочим положила мне руку на плечо и спросила:
— Ты мне сегодня поиграешь? Обещаю, что после этого мы позанимаемся.
— При одном условии, — предупредил я, — в промежутке я свожу тебя на ужин.
— Это не условие, это удовольствие. Когда встречаемся?
— В семь часов в вестибюле отеля.
— Отлично. Как мне одеться?
— Во что-нибудь красивое, — нашелся я. — До встречи.
Она помахала мне рукой и нырнула в толпу воздыхателей, чтобы в сопровождении своей свиты проследовать домой.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Сценарий счастья'
1 2 3 4