И только когда все развалилось, мы поняли, насколько были не правы.
— Кто тот мужчина, Казуми? Ну, тот, в саду, который рыдал?
Я понимал, что вмешиваюсь, куда не следует, но эта красивая, гордая женщина, которая могла послужить причиной чьего-то нервного срыва, возбуждала мое нездоровое любопытство.
— Ах, заплаканный мужчина? Это мой муж. — Помолчав немного, она добавила: — Бывший муж.
Потом встала. Она уже много сказала. Слишком много.
— Хотите посмотреть еще фотографии Пэта? Я только что проявила пленку.
Мы прошли в бывший кабинет Джины. Дом казался почти пустым. Единственными вещами здесь были вещи Казуми. Она разложила на полу снимки стандартного размера. Ее техника была просто блестящей. Композиция, контрастность, выбор ракурса — все казалось мне, любителю, безупречным. Эти монохромные снимки моего сына, шалящего в саду, удивительно точно отражали мгновения его детства. Несмотря на то что фотографии были черно-белыми, их наполняло настоящее теплое чувство. Я снова убедился в том, что мой сын ей нравился.
— Почему вы уехали из Токио?
Мне захотелось узнать, почему она оказалась так далеко от дома. Я подозревал, что вряд ли это было связано с Картье-Брессоном или Робертом Капа.
— Я была похожа на Джину.
— Как это?
— Шуфу.
Я постарался вспомнить, что это значит по-японски, но у меня ничего не получилось. Тогда я попытался догадаться:.
— Э-э, мать?
— Нет, нет. Мать будет ока-сан. Шуфу буквально означает миссис Интерьер.
— Миссис Интерьер?
— В Англии говорят домохозяйка. В Америке их называют хозяйка дома. А в Японии — шуфу. Джина хотела быть шуфу. Нет?
— Наверное, хотела. Какое-то время.
Пока не решила, что пора вернуть себе свою собственную жизнь.
— Мой муж хочет, чтобы я была шуфу. Но мне не так уж этого хочется.
Казалось, что это ее сильно забавляет. Но я не был уверен, что так зацепило ее за живое — идея стать домохозяйкой или обязанности миссис Интерьер. А может, она таким образом просто маскировала свое смущение.
— И ничего из этого не получилось? Очевидно, нет. Не получилось. Ну и болван же
ты, Гарри! Иначе она не находилась бы здесь, а в саду не рыдал бы ее муж. К тому же всякие посторонние мужчины не стучали бы к ней в дверь и не сочиняли бы разные сказки.
Но на первый раз было достаточно. Она и так сказала мне слишком много.
— В браке, — произнесла она.
Я не сразу понял, что сейчас она имеет в виду меня. Она смотрела на широкое золотое кольцо, украшающее безымянный палец моей левой руки.
— Снова женат. Женатый мужчина. Женат на другой женщине. Не на Джине-сан.
Я взглянул на свое обручальное кольцо, как будто видел его впервые. Как будто оно появилось на руке внезапно. Мне не пришло в голову снять его перед тем, как я отправился навестить Казуми.
Потому что сейчас я не могу его снять. Что-то случилось с кольцом. Оно как будто вросло в палец.
— Ничего не вышло, — сказала Казуми словно сама себе и так, как будто пробовала на вкус эту новую фразу. — Просто ничего не вышло.
***
Джина прислала мне фотографию. И я увидел. что у моего сына появилась новая улыбка.
Он улыбался щербатым ртом с голыми деснами, и этот незатейливый снимок тронул мое сердце. У Пэта выпали два передних верхних зуба, прямо в середине. Это придавало ему до смешного лихое выражение. Он выглядел как пьяненький матрос, который бредет на свое судно из увольнительной.
На снимке он был специально для этого случая нарядно одет. С головы до ног во все американское, что носят нью-йоркские янки: бейсболка, спортивный костюм и то, что моя мать назвала бы «аляской». Вся одежда оказалась синего цвета с белой американской эмблемой. Из-под куртки виднелась американская рубашка в бело-голубую полоску, которая была ему несколько велика.
Он выглядел как самый настоящий маленькийамериканец. Я сразу же бросился ему звонить, даже не прочитав письма Джины. Мне было безразлично, что еще находилось в конверте.
Трубку сняла Джина и сразу же позвала Пэта.
— Что случилось с твоими зубами? — спросил я его.
— Они выпали.
Он говорил на удивление спокойно.
— Больно было?
— Нет.
— Ничего, новые вырастут, Пэт.
— Знаю. Постоянные зубы взамен молочных. Мама мне объяснила.
Его передние зубы качались уже давно. Почему-то я думал, что они выпадут, когда я буду рядом. Теперь, когда это случилось, я понял, что произошло это без меня.
Тут я разглядел спичечный коробок в конверте. На нем было-написано: «Иль Форнао. Улица Мал-берри, 132а, между Хестер и Гранд».
— Тебе хорошо в Америке?
— Нью-Йорк ужасно большой. Даже больше, чем Лондон. А такси здесь желтого цвета, а совсем не черного. А тут, где мы живем, есть поля. Мы живем не в городе.
— Ты что, ходил с мамой и Ричардом в ресторан «Иль Форнао»? Тебе там понравилось, дорогой?
— Там готовят пиццу. Ты открывал коробок?
Внутри спичечного коробка лежали две остренькие жемчужины. Выпавшие передние зубы моего сына.
— Это мне? Можно я оставлю их у себя?
— Ты можешь продать их Зубной Фее.
— Может, я лучше оставлю их себе? Просто буду их хранить. Ладно?
— Ладно.
— У тебя все хорошо, дорогой?
— Я очень занят.
— Охотно верю.
— Мы все еще распаковываемся.
— Много еще осталось?
— Не знаю. Мне только семь лет.
— Да, конечно. Я забыл. Пока не будет больше наших с тобой воскресений.
— Знаю. Коннеки… Коннаки… Коннектикут. Да. Коннектикут слишком далеко от тебя. Тебе трудно приезжать по воскресеньям.
— Но мы все равно можем разговаривать по телефону. Я как-нибудь приеду тебя навестить, а ты можешь приехать ко мне сюда на каникулы. Скоро. Очень скоро.
— А где я буду жить?
— Я тебе найду какое-нибудь хорошее местечко у нас в доме.
— А как же мои вещи? Куда я дену все мои вещи?
— Я сделаю так, что для твоих вещей найдется специальное место. Много места.
— Ну, тогда ладно.
— Америка тебе очень понравится. Тебе там будет хорошо. Там, где вы живете, очень много места.
— У меня, может, будет собака. Мама обещала. Как только распакуемся, пойдем покупать собаку.
— У тебя будет свой собственный песик? Вот здорово! Как ты собираешься его назвать?
— Пока не знаю. Это может быть и «она», а не «он». Тогда и имя будет другое.
— И вот еще что, Пэт…
— Что?
— Не забывай меня. Ладно? Не забывай своего старика отца, который тебя так любит.
— Я никогда не забуду тебя.
Потом трубку взяла Джина. Она хотела поговорить, но я не собирался ни о чем расспрашивать ее. Для меня самое главное, чтобы с Пэтом все было в порядке. Остальное меня не волновало. Мне было вес равно. Но ей хотелось мне обо всем рассказать.
— Мы сейчас живем с семьей Ричарда в Коннектикуте. Ему каждый день приходится ездить на поезде до Манхэттена. Он ищет там работу.
— Подожди минуту. Я считал, что у него есть там работа, поэтому вы и уехали.
— Да, у него была работа, но он уволился.
— Уже? Вы ведь только что приехали. Когда же он успел уволиться?
— Это оказалось не совсем то, что он ожидал. Он думал, что эта работа будет лучше, но экономика в развале повсюду. Для таких людей, как Ричард, не так уж много возможностей. И снять жилье тоже непросто. Ты бы согласился тратить на дорогу до работы три часа каждый день? Или жить близко от работы, но в крошечной коробке? Вот и весь выбор.
— Значит, все не так, как вы ожидали?
— Ему говорят, что он слишком квалифицированный работник. Ну, как можно быть слишком хорошим для работы?
— Мне не понять. Но думаю, что это расплата за гениальность. Но с Пэтом все в порядке?
— Мне кажется, что он в восторге, Гарри. Все в семье Ричарда носятся с ним. Относятся к нему — ну, не знаю! — как к собственному ребенку.
«Очень порядочно с их стороны», — подумал я, но ничего не сказал.
— У сестры Ричарда есть сынишка, на год моложе Пэта. Они очень сдружились. Много времени проводят вместе. Они тоже живут в Коннектикуте, как и вся остальная семья.
— Но это не то, что ты ожидала?
— Где найдешь землю обетованную? Сейчас я начинаю понимать, что это не так просто.
— И когда в таком случае вы возвращаетесь домой?
Она вздохнула:
— Наш дом теперь здесь, Гарри. Ричарду предложили еще одну работу, в компании «Брайдл-Уортингтон»
— Что это? Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Это брокерская фирма, Гарри. «Брайдл-Уоотингтон» — это брокеры с Уолл-стрит.
— Ты же говорила, что он слишком квалифицированный.
— Это не совсем то, что он искал. Зарплата гораздо меньше. Но они предложили Ричарду работу. Конечно, денег не очень много, не совсем то, что он хотел бы, но на первое время…
— Я понял, что это значит. Либо ехать очень долгона поезде, либо жить в каморке. Ты ведь так мне объяснила?
— Идеальных мест нет. Хотя Коннектикут очень красив. До Нью-Йорка час на поезде, может, немного дольше. Мы подыскиваем школу в районе Харфорда или Нью-Хейвена. Обучение здесь в тысячу лучше, чем в Лондоне. С Лондоном покончено.
— Только не для меня, Джина. У меня с Лондоном не покончено. Послушай, для чего ты мне все это говоришь?
— Для того, чтобы ты знал, что все это сделано не с целью забрать у тебя Пэта, а для того, чтобы начать лучшую жизнь. Для нашей семьи.
— А как же я?
— У тебя есть своя семья,
— Не совсем, потому что ты украла моего сына.
Она на минуту замолчала. Даже на таком огромном расстоянии я мог слышать, как она кипела от негодования.
— Какое же облегчение быть далеко от тебя, Гарри. Как же хорошо, что ты не будешь больше вмешиваться в мою жизнь. Больше всего я мечтаю об этом. Чтобы ты стал мне чужим.
Тут она отсоединилась,
А я остался в комнате. С телефонной трубкой в одной руке и бесценными маленькими зубами-жемчужинами — в другой.
12
Иногда по вечерам мы укладывали Пегги спать и один из нас читал ей на ночь, пока она не засыпала. Потом мы смотрели телевизор, занимались на диване любовыо, и наша маленькая семья, казалось, процветала.
В какие-то дни Пегги оставалась на ночь у своего отца, и тогда все было еще лучше. Джим Мейсон завел себе новую подружку, и та явно старалась показать, какая она замечательная, щедро одаривая Пегги подарками и вниманием. Всем этим она показывала, что так будет всегда. Почему-то именно в те вечера, когда Пегги оставалась у своего отца, Сид всегда задерживалась на работе.
Все почему-то затягивалось, когда Пегги не было рядом. Банкеты, посвященные открытию новых проектов в Вест-Энде, конференции в Сити — может, это являлось простым совпадением, но Сид всегда работала допоздна, когда не надо было спешить домой к Пегги. Да, наверное, это всего лишь совпадение.
Так я думал. Пока не узнал его машину.
Я стоял у окна, когда увидел подъезжающий «Порше-911». Была поздняя ночь, или, скорее, раннее утро, когда знакомый «911» въехал на-нащу улицу с хищной грацией акулы, охотящейся на мелководье.
Машина остановилась. Мне были видны их силуэты. Я наблюдал за профилем моей жены и Люка Мура, которые сидели в «Порше» и разговаривали. Просто разговаривали.
Когда послышался звук отпираемого замка, я уже находился в постели. Лежал на боку с закрытыми глазами и ровно дышал.
Моя жена прошла на цыпочках в спальню и начала как можно тише раздеваться, притворяясь, что поздно вернулась с работы, в то время как ее муж притворялся спящим.
***
В кресле моего отца сидел какой-то старик.
От этого мне показалось, что я ошибся адресом, и пришел не туда. Никто никогда не садился в кресло моего отца — ни моя мама, ни Пэт, ни я. Старое кресло у камина являлось не самым лучшим местом в доме. Оно стояло напротив телевизора под неудобным углом, к тому же его мягкое сиденье продавилось от старости. Но это всегда было кресло моего отца, что-то вроде провинциального трона в современном каменном дворце. И хотя отца не было в живых уже два года, оно всегда оставалосьего креслом. Кто же этот старик?
— Здрассь, паря, — произнес он, обращаясь ко мне.
«Здрассь, паря?» Что это он имеет в виду?
Внешне старик выглядел прямой противоположностью моего отца. У него имелась роскошная серебристая шевелюра, зачесанная назад, тогда как мой отец обладал гладкой блестящей лысиной. Мой отец был плотным и мускулистым, а этот тип имел осиную талию престарелого жиголо.Отец всегда носил дома широкие спортивные брюки, матерчатые тапочки «под гобелен» от Маркса и Спенсера и кардиганы какого попало немаркого цвета. Настоящий провинциальный папаша, хотя я знал, что под скромным свитером прячутся военные ранения.
Этот же самозванец вырядился ковбоем. Рубашка с бахромой. Сапоги с острыми носами и высокими каблуками. Тесные, обтягивающие джинсы «Ливайс» с огромной пряжкой на ремне, под которыми ясно виднелись выпуклые очертания его старческого отростка. Дедушка кантри-певца Глена Кемпбелла.
— Здрассь, паря, — повторил он, медленно поднимаясь из кресла моего отца. Совсем не торопясь. — Зовусь я Тексом. Ты, должно быть, Гарри. Рад познакомиться, приятель. Элизабет много про тебя рассказывала.
Нэнси Гриффинпела «Печаль одинокой звезды». Напевая, в комнату вошла моя мать с подносом, на котором были расставлены чашки, чайник и тарелка с печеньем.
— Я вижу, ты уже познакомился с Грэмом, дорогой, — сказала она.
— Грэм? Я думал…
— Текс — это мое сценическое имя, — сказал он, не моргнув глазом. — Грэм… Не знаю, но как-то не звучит, когда выделываешь все эти кренделя, верно ведь?
— О-о, ты бы видел, как Грэм, я хотела сказать Текс, танцует, — хихикнула моя мать, передавая по кругу имбирное печенье. — Иногда начинает казаться, что еще немного — и он просто взлетит в воздух на своих старых ходулях.
Ну, теперь все встало на свои места. Дружок по танцам. Вот оно как. Совершенно безобидное дело. Ничего предосудительного. Два пенсионера-бодрячка иногда развлекаются танцами на закате своих дней. Очень даже естественно. Но мне трудно было это воспринять. Я все еще не мог оправиться от присутствия Текса.
Моя мать, у которой имелось шестеро братьев и не было ни сестер, ни дочерей, которая провела всю свою жизнь в окружении мужчин, всегда была очень избирательна в выборе знакомых и дружила исключительно с женщинами. Если не считать, конечно, моего отца: он всегда был самым лучшим ее другом.
— Познакомились мы с твоей матерью, когда танцевали «Четырехзвездный буги». — Он будто прочитал мои мысли. — Подсказал ей кое-что. Ей и… Элси?
— Этель, — поправила его моя мама. — «Четырехзвездный буги», — напела она себе под нос. — Такой трудный танец. Все эти повороты.
— Вращения, — мягко поправил ее Текс. — «Четырехзвездный буги» — это танец в четыре ряда, — сообщил он, как будто я собирался проявить интерес к такого рода подробностям. — В отличие от «Дикого-дикого Запада» — танца, который, как вам, наверное, хорошо известно, исполняется в два ряда.
— Вы живете где-то поблизости, Текс?
— В Саут-Энде. Прямо по шоссе А127, потом направо у старого паба «Рок войны».
— Грэм работал страховым агентом, — подсказала мама. — Конечно, сейчас он на пенсии.
Текс налил всем чаю:
— Один кусок сахара или два? Я-то и без того сладкий.
Моя мама буквально покатилась со смеху, как будто услышала что-то очень остроумное.
Она отправилась на кухню за очередной порцией печенья, а я извинился перед Тексом и вышел вслед за ней.
— Я думал, что ты ходишь на танцы с тетушкой Этель, — начал я.
— Этель бросила танцы. Из-за своего артрита, Гарри. Все эти притопы вызвали у нее обострение. Бедняжка.
— Что этот Джон Уэйн делает в нашей гостиной, сидя в кресле отца?
— Старина Грэм. С ним все в порядке. Не волнуйся, он безобиден. Просто отвозит меня до дома на своей машине. Поверь мне, он слишком высокого о себе мнения. Очаровал всех наших старушек.
— А тебя?
— Меня? — Мама искренне рассмеялась. — Не беспокойся, Гарри. Для меня это прошедший этап. Если я приглашаю мужчину домой на чашку чая с печеньем, то можешь быть уверен, что он получит именно чай, ну, может быть, к печенью я еще добавлю заварной крем.
— А Текс знает об этом? — Я вспомнил выпуклые очертания в районе ширинки джинсов «Ливайс». Хотя маме перевалило уже за семьдесят, она была очень миловидной женщиной и вполне еще могла привлечь какого-нибудь похотливого старикашку. — Он не будет хвататься за шестизарядный пистолет? — произнес я с ухмылкой, притворяясь, что уже знаю ответ.
Но мама перестала улыбаться.
— У меня был муж, — сказала она. — И этого для меня вполне достаточно на всю жизнь.
***
— Твоей маме необходимо доказать себе, что она все еще женщина, — сказала моя жена. — Она должна проявить свою сексуальность.
— Она — маленькая старушка! И проявлять себя ей надо как-то по-другому. Пусть вяжет, наконец!
Мы собирались ложиться спать. Как делали это уже сотни раз. Но вид моей раздевающейся жены все еще возбуждал меня. Чего стоят ее длинные обнаженные ноги! Не думаю, что она чувствовала то же самое, глядя, как я натягиваю на себя полосатую пижаму.
— Мне кажется, что это просто замечательно, что у нее есть друг-мужчина, Гарри. Ты ведь знаешь, как ей не хватает твоего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Кто тот мужчина, Казуми? Ну, тот, в саду, который рыдал?
Я понимал, что вмешиваюсь, куда не следует, но эта красивая, гордая женщина, которая могла послужить причиной чьего-то нервного срыва, возбуждала мое нездоровое любопытство.
— Ах, заплаканный мужчина? Это мой муж. — Помолчав немного, она добавила: — Бывший муж.
Потом встала. Она уже много сказала. Слишком много.
— Хотите посмотреть еще фотографии Пэта? Я только что проявила пленку.
Мы прошли в бывший кабинет Джины. Дом казался почти пустым. Единственными вещами здесь были вещи Казуми. Она разложила на полу снимки стандартного размера. Ее техника была просто блестящей. Композиция, контрастность, выбор ракурса — все казалось мне, любителю, безупречным. Эти монохромные снимки моего сына, шалящего в саду, удивительно точно отражали мгновения его детства. Несмотря на то что фотографии были черно-белыми, их наполняло настоящее теплое чувство. Я снова убедился в том, что мой сын ей нравился.
— Почему вы уехали из Токио?
Мне захотелось узнать, почему она оказалась так далеко от дома. Я подозревал, что вряд ли это было связано с Картье-Брессоном или Робертом Капа.
— Я была похожа на Джину.
— Как это?
— Шуфу.
Я постарался вспомнить, что это значит по-японски, но у меня ничего не получилось. Тогда я попытался догадаться:.
— Э-э, мать?
— Нет, нет. Мать будет ока-сан. Шуфу буквально означает миссис Интерьер.
— Миссис Интерьер?
— В Англии говорят домохозяйка. В Америке их называют хозяйка дома. А в Японии — шуфу. Джина хотела быть шуфу. Нет?
— Наверное, хотела. Какое-то время.
Пока не решила, что пора вернуть себе свою собственную жизнь.
— Мой муж хочет, чтобы я была шуфу. Но мне не так уж этого хочется.
Казалось, что это ее сильно забавляет. Но я не был уверен, что так зацепило ее за живое — идея стать домохозяйкой или обязанности миссис Интерьер. А может, она таким образом просто маскировала свое смущение.
— И ничего из этого не получилось? Очевидно, нет. Не получилось. Ну и болван же
ты, Гарри! Иначе она не находилась бы здесь, а в саду не рыдал бы ее муж. К тому же всякие посторонние мужчины не стучали бы к ней в дверь и не сочиняли бы разные сказки.
Но на первый раз было достаточно. Она и так сказала мне слишком много.
— В браке, — произнесла она.
Я не сразу понял, что сейчас она имеет в виду меня. Она смотрела на широкое золотое кольцо, украшающее безымянный палец моей левой руки.
— Снова женат. Женатый мужчина. Женат на другой женщине. Не на Джине-сан.
Я взглянул на свое обручальное кольцо, как будто видел его впервые. Как будто оно появилось на руке внезапно. Мне не пришло в голову снять его перед тем, как я отправился навестить Казуми.
Потому что сейчас я не могу его снять. Что-то случилось с кольцом. Оно как будто вросло в палец.
— Ничего не вышло, — сказала Казуми словно сама себе и так, как будто пробовала на вкус эту новую фразу. — Просто ничего не вышло.
***
Джина прислала мне фотографию. И я увидел. что у моего сына появилась новая улыбка.
Он улыбался щербатым ртом с голыми деснами, и этот незатейливый снимок тронул мое сердце. У Пэта выпали два передних верхних зуба, прямо в середине. Это придавало ему до смешного лихое выражение. Он выглядел как пьяненький матрос, который бредет на свое судно из увольнительной.
На снимке он был специально для этого случая нарядно одет. С головы до ног во все американское, что носят нью-йоркские янки: бейсболка, спортивный костюм и то, что моя мать назвала бы «аляской». Вся одежда оказалась синего цвета с белой американской эмблемой. Из-под куртки виднелась американская рубашка в бело-голубую полоску, которая была ему несколько велика.
Он выглядел как самый настоящий маленькийамериканец. Я сразу же бросился ему звонить, даже не прочитав письма Джины. Мне было безразлично, что еще находилось в конверте.
Трубку сняла Джина и сразу же позвала Пэта.
— Что случилось с твоими зубами? — спросил я его.
— Они выпали.
Он говорил на удивление спокойно.
— Больно было?
— Нет.
— Ничего, новые вырастут, Пэт.
— Знаю. Постоянные зубы взамен молочных. Мама мне объяснила.
Его передние зубы качались уже давно. Почему-то я думал, что они выпадут, когда я буду рядом. Теперь, когда это случилось, я понял, что произошло это без меня.
Тут я разглядел спичечный коробок в конверте. На нем было-написано: «Иль Форнао. Улица Мал-берри, 132а, между Хестер и Гранд».
— Тебе хорошо в Америке?
— Нью-Йорк ужасно большой. Даже больше, чем Лондон. А такси здесь желтого цвета, а совсем не черного. А тут, где мы живем, есть поля. Мы живем не в городе.
— Ты что, ходил с мамой и Ричардом в ресторан «Иль Форнао»? Тебе там понравилось, дорогой?
— Там готовят пиццу. Ты открывал коробок?
Внутри спичечного коробка лежали две остренькие жемчужины. Выпавшие передние зубы моего сына.
— Это мне? Можно я оставлю их у себя?
— Ты можешь продать их Зубной Фее.
— Может, я лучше оставлю их себе? Просто буду их хранить. Ладно?
— Ладно.
— У тебя все хорошо, дорогой?
— Я очень занят.
— Охотно верю.
— Мы все еще распаковываемся.
— Много еще осталось?
— Не знаю. Мне только семь лет.
— Да, конечно. Я забыл. Пока не будет больше наших с тобой воскресений.
— Знаю. Коннеки… Коннаки… Коннектикут. Да. Коннектикут слишком далеко от тебя. Тебе трудно приезжать по воскресеньям.
— Но мы все равно можем разговаривать по телефону. Я как-нибудь приеду тебя навестить, а ты можешь приехать ко мне сюда на каникулы. Скоро. Очень скоро.
— А где я буду жить?
— Я тебе найду какое-нибудь хорошее местечко у нас в доме.
— А как же мои вещи? Куда я дену все мои вещи?
— Я сделаю так, что для твоих вещей найдется специальное место. Много места.
— Ну, тогда ладно.
— Америка тебе очень понравится. Тебе там будет хорошо. Там, где вы живете, очень много места.
— У меня, может, будет собака. Мама обещала. Как только распакуемся, пойдем покупать собаку.
— У тебя будет свой собственный песик? Вот здорово! Как ты собираешься его назвать?
— Пока не знаю. Это может быть и «она», а не «он». Тогда и имя будет другое.
— И вот еще что, Пэт…
— Что?
— Не забывай меня. Ладно? Не забывай своего старика отца, который тебя так любит.
— Я никогда не забуду тебя.
Потом трубку взяла Джина. Она хотела поговорить, но я не собирался ни о чем расспрашивать ее. Для меня самое главное, чтобы с Пэтом все было в порядке. Остальное меня не волновало. Мне было вес равно. Но ей хотелось мне обо всем рассказать.
— Мы сейчас живем с семьей Ричарда в Коннектикуте. Ему каждый день приходится ездить на поезде до Манхэттена. Он ищет там работу.
— Подожди минуту. Я считал, что у него есть там работа, поэтому вы и уехали.
— Да, у него была работа, но он уволился.
— Уже? Вы ведь только что приехали. Когда же он успел уволиться?
— Это оказалось не совсем то, что он ожидал. Он думал, что эта работа будет лучше, но экономика в развале повсюду. Для таких людей, как Ричард, не так уж много возможностей. И снять жилье тоже непросто. Ты бы согласился тратить на дорогу до работы три часа каждый день? Или жить близко от работы, но в крошечной коробке? Вот и весь выбор.
— Значит, все не так, как вы ожидали?
— Ему говорят, что он слишком квалифицированный работник. Ну, как можно быть слишком хорошим для работы?
— Мне не понять. Но думаю, что это расплата за гениальность. Но с Пэтом все в порядке?
— Мне кажется, что он в восторге, Гарри. Все в семье Ричарда носятся с ним. Относятся к нему — ну, не знаю! — как к собственному ребенку.
«Очень порядочно с их стороны», — подумал я, но ничего не сказал.
— У сестры Ричарда есть сынишка, на год моложе Пэта. Они очень сдружились. Много времени проводят вместе. Они тоже живут в Коннектикуте, как и вся остальная семья.
— Но это не то, что ты ожидала?
— Где найдешь землю обетованную? Сейчас я начинаю понимать, что это не так просто.
— И когда в таком случае вы возвращаетесь домой?
Она вздохнула:
— Наш дом теперь здесь, Гарри. Ричарду предложили еще одну работу, в компании «Брайдл-Уортингтон»
— Что это? Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Это брокерская фирма, Гарри. «Брайдл-Уоотингтон» — это брокеры с Уолл-стрит.
— Ты же говорила, что он слишком квалифицированный.
— Это не совсем то, что он искал. Зарплата гораздо меньше. Но они предложили Ричарду работу. Конечно, денег не очень много, не совсем то, что он хотел бы, но на первое время…
— Я понял, что это значит. Либо ехать очень долгона поезде, либо жить в каморке. Ты ведь так мне объяснила?
— Идеальных мест нет. Хотя Коннектикут очень красив. До Нью-Йорка час на поезде, может, немного дольше. Мы подыскиваем школу в районе Харфорда или Нью-Хейвена. Обучение здесь в тысячу лучше, чем в Лондоне. С Лондоном покончено.
— Только не для меня, Джина. У меня с Лондоном не покончено. Послушай, для чего ты мне все это говоришь?
— Для того, чтобы ты знал, что все это сделано не с целью забрать у тебя Пэта, а для того, чтобы начать лучшую жизнь. Для нашей семьи.
— А как же я?
— У тебя есть своя семья,
— Не совсем, потому что ты украла моего сына.
Она на минуту замолчала. Даже на таком огромном расстоянии я мог слышать, как она кипела от негодования.
— Какое же облегчение быть далеко от тебя, Гарри. Как же хорошо, что ты не будешь больше вмешиваться в мою жизнь. Больше всего я мечтаю об этом. Чтобы ты стал мне чужим.
Тут она отсоединилась,
А я остался в комнате. С телефонной трубкой в одной руке и бесценными маленькими зубами-жемчужинами — в другой.
12
Иногда по вечерам мы укладывали Пегги спать и один из нас читал ей на ночь, пока она не засыпала. Потом мы смотрели телевизор, занимались на диване любовыо, и наша маленькая семья, казалось, процветала.
В какие-то дни Пегги оставалась на ночь у своего отца, и тогда все было еще лучше. Джим Мейсон завел себе новую подружку, и та явно старалась показать, какая она замечательная, щедро одаривая Пегги подарками и вниманием. Всем этим она показывала, что так будет всегда. Почему-то именно в те вечера, когда Пегги оставалась у своего отца, Сид всегда задерживалась на работе.
Все почему-то затягивалось, когда Пегги не было рядом. Банкеты, посвященные открытию новых проектов в Вест-Энде, конференции в Сити — может, это являлось простым совпадением, но Сид всегда работала допоздна, когда не надо было спешить домой к Пегги. Да, наверное, это всего лишь совпадение.
Так я думал. Пока не узнал его машину.
Я стоял у окна, когда увидел подъезжающий «Порше-911». Была поздняя ночь, или, скорее, раннее утро, когда знакомый «911» въехал на-нащу улицу с хищной грацией акулы, охотящейся на мелководье.
Машина остановилась. Мне были видны их силуэты. Я наблюдал за профилем моей жены и Люка Мура, которые сидели в «Порше» и разговаривали. Просто разговаривали.
Когда послышался звук отпираемого замка, я уже находился в постели. Лежал на боку с закрытыми глазами и ровно дышал.
Моя жена прошла на цыпочках в спальню и начала как можно тише раздеваться, притворяясь, что поздно вернулась с работы, в то время как ее муж притворялся спящим.
***
В кресле моего отца сидел какой-то старик.
От этого мне показалось, что я ошибся адресом, и пришел не туда. Никто никогда не садился в кресло моего отца — ни моя мама, ни Пэт, ни я. Старое кресло у камина являлось не самым лучшим местом в доме. Оно стояло напротив телевизора под неудобным углом, к тому же его мягкое сиденье продавилось от старости. Но это всегда было кресло моего отца, что-то вроде провинциального трона в современном каменном дворце. И хотя отца не было в живых уже два года, оно всегда оставалосьего креслом. Кто же этот старик?
— Здрассь, паря, — произнес он, обращаясь ко мне.
«Здрассь, паря?» Что это он имеет в виду?
Внешне старик выглядел прямой противоположностью моего отца. У него имелась роскошная серебристая шевелюра, зачесанная назад, тогда как мой отец обладал гладкой блестящей лысиной. Мой отец был плотным и мускулистым, а этот тип имел осиную талию престарелого жиголо.Отец всегда носил дома широкие спортивные брюки, матерчатые тапочки «под гобелен» от Маркса и Спенсера и кардиганы какого попало немаркого цвета. Настоящий провинциальный папаша, хотя я знал, что под скромным свитером прячутся военные ранения.
Этот же самозванец вырядился ковбоем. Рубашка с бахромой. Сапоги с острыми носами и высокими каблуками. Тесные, обтягивающие джинсы «Ливайс» с огромной пряжкой на ремне, под которыми ясно виднелись выпуклые очертания его старческого отростка. Дедушка кантри-певца Глена Кемпбелла.
— Здрассь, паря, — повторил он, медленно поднимаясь из кресла моего отца. Совсем не торопясь. — Зовусь я Тексом. Ты, должно быть, Гарри. Рад познакомиться, приятель. Элизабет много про тебя рассказывала.
Нэнси Гриффинпела «Печаль одинокой звезды». Напевая, в комнату вошла моя мать с подносом, на котором были расставлены чашки, чайник и тарелка с печеньем.
— Я вижу, ты уже познакомился с Грэмом, дорогой, — сказала она.
— Грэм? Я думал…
— Текс — это мое сценическое имя, — сказал он, не моргнув глазом. — Грэм… Не знаю, но как-то не звучит, когда выделываешь все эти кренделя, верно ведь?
— О-о, ты бы видел, как Грэм, я хотела сказать Текс, танцует, — хихикнула моя мать, передавая по кругу имбирное печенье. — Иногда начинает казаться, что еще немного — и он просто взлетит в воздух на своих старых ходулях.
Ну, теперь все встало на свои места. Дружок по танцам. Вот оно как. Совершенно безобидное дело. Ничего предосудительного. Два пенсионера-бодрячка иногда развлекаются танцами на закате своих дней. Очень даже естественно. Но мне трудно было это воспринять. Я все еще не мог оправиться от присутствия Текса.
Моя мать, у которой имелось шестеро братьев и не было ни сестер, ни дочерей, которая провела всю свою жизнь в окружении мужчин, всегда была очень избирательна в выборе знакомых и дружила исключительно с женщинами. Если не считать, конечно, моего отца: он всегда был самым лучшим ее другом.
— Познакомились мы с твоей матерью, когда танцевали «Четырехзвездный буги». — Он будто прочитал мои мысли. — Подсказал ей кое-что. Ей и… Элси?
— Этель, — поправила его моя мама. — «Четырехзвездный буги», — напела она себе под нос. — Такой трудный танец. Все эти повороты.
— Вращения, — мягко поправил ее Текс. — «Четырехзвездный буги» — это танец в четыре ряда, — сообщил он, как будто я собирался проявить интерес к такого рода подробностям. — В отличие от «Дикого-дикого Запада» — танца, который, как вам, наверное, хорошо известно, исполняется в два ряда.
— Вы живете где-то поблизости, Текс?
— В Саут-Энде. Прямо по шоссе А127, потом направо у старого паба «Рок войны».
— Грэм работал страховым агентом, — подсказала мама. — Конечно, сейчас он на пенсии.
Текс налил всем чаю:
— Один кусок сахара или два? Я-то и без того сладкий.
Моя мама буквально покатилась со смеху, как будто услышала что-то очень остроумное.
Она отправилась на кухню за очередной порцией печенья, а я извинился перед Тексом и вышел вслед за ней.
— Я думал, что ты ходишь на танцы с тетушкой Этель, — начал я.
— Этель бросила танцы. Из-за своего артрита, Гарри. Все эти притопы вызвали у нее обострение. Бедняжка.
— Что этот Джон Уэйн делает в нашей гостиной, сидя в кресле отца?
— Старина Грэм. С ним все в порядке. Не волнуйся, он безобиден. Просто отвозит меня до дома на своей машине. Поверь мне, он слишком высокого о себе мнения. Очаровал всех наших старушек.
— А тебя?
— Меня? — Мама искренне рассмеялась. — Не беспокойся, Гарри. Для меня это прошедший этап. Если я приглашаю мужчину домой на чашку чая с печеньем, то можешь быть уверен, что он получит именно чай, ну, может быть, к печенью я еще добавлю заварной крем.
— А Текс знает об этом? — Я вспомнил выпуклые очертания в районе ширинки джинсов «Ливайс». Хотя маме перевалило уже за семьдесят, она была очень миловидной женщиной и вполне еще могла привлечь какого-нибудь похотливого старикашку. — Он не будет хвататься за шестизарядный пистолет? — произнес я с ухмылкой, притворяясь, что уже знаю ответ.
Но мама перестала улыбаться.
— У меня был муж, — сказала она. — И этого для меня вполне достаточно на всю жизнь.
***
— Твоей маме необходимо доказать себе, что она все еще женщина, — сказала моя жена. — Она должна проявить свою сексуальность.
— Она — маленькая старушка! И проявлять себя ей надо как-то по-другому. Пусть вяжет, наконец!
Мы собирались ложиться спать. Как делали это уже сотни раз. Но вид моей раздевающейся жены все еще возбуждал меня. Чего стоят ее длинные обнаженные ноги! Не думаю, что она чувствовала то же самое, глядя, как я натягиваю на себя полосатую пижаму.
— Мне кажется, что это просто замечательно, что у нее есть друг-мужчина, Гарри. Ты ведь знаешь, как ей не хватает твоего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33