Рождественские традиции. Марианна-полковница много говорит о рождественских обычаях. О том, что здесь обычаи совсем другие. Конечно другие, соглашаюсь я, и моя Марианна на этот раз воздерживается от вопроса, почему, собственно, они должны быть везде одинаковыми. Полковник говорит, что Швеция — дрянная страна и что он никогда туда не вернется. Он даже намекает, что ему немного жаль нас, поскольку мы не можем остаться здесь навсегда. Моя Марианна говорит, что она не могла бы жить нигде, кроме Норвегии, но полковник делает вид, что не слышал ее. Вместо этого он подливает ей вина и говорит, что мы должны напомнить ему показать нам до отъезда свой винный погреб. Я ловлю на себе пылкий взгляд Марианны-полковницы и невольно пытаюсь понять, что могло заставить такую красивую женщину, как она, выйти замуж за такого мужчину, как полковник. Разве что у нее тоже астма.
175)
Мы пьем вино, которое старше нас. Странное чувство. Полковник говорит, чтобы мы пили не стесняясь, — вина в погребе много. Меня радует, что мы будем ночевать в этом красивом старинном доме. Нам, конечно, отведут красивую комнату, где мы проснемся утром и, может быть, займемся любовью. И еще я радуюсь, что до завтрака сумею несколько раз прыгнуть с вышки.
Неожиданно полковник предлагает мне сыграть партию в шахматы. Я отказываюсь, но так тихо, что он не слышит и уже ставит передо мной доску. Предлагает мне сигару и говорит, чтобы я выбрал фигуры, белые или черные. Я выбираю белые, и через несколько минут полковник дает мне понять, что он ждет моего хода. Он говорит, что не имеет ничего против долгих партий, но первые ходы должны быть относительно простыми. Он подозревает, что я хитрец и отлично играю в шахматы. Настоящий зубр, говорит полковник. Он много видел таких, как я, но одновременно он дает мне понять, что и сам не промах и что у него в запасе есть свои приемы. Мы сосредоточиваемся на игре.
Я слышу, как две Марианны болтают у нас за спиной. Они слушают какую-то классическую музыку и говорят, что она прекрасна. Я хожу наугад, без всякой цели и смысла, и не обращаю внимания на ходы полковника. Сперва он молчит. Видно, не может сразу понять, опытный ли я игрок или просто блефую (это всегда трудно понять). Но постепенно до него доходит, что он играет с идиотом. Несколько раз он меня проверяет (но я этого не замечаю). Потом он быстро объявляет мне шах и тут же ставит мат. Игрок я никудышный. Но он и не думает сердиться. Ведь для него было бы катастрофой, если б он проиграл. Мы желаем друг другу доброй ночи.
176)
Марианна не ложится вместе со мной. Ей хочется еще поболтать с полковницей. Я немного ревную, но не настолько, чтобы это помешало мне заснуть. Зато утром я встану намного раньше ее. Меня не будет в спальне, когда она проснется и захочет рассказать, что ей снилось. Так ей и надо. Я понимаю всю мелочность своего плана, но, уже засыпая, отмечаю, что меня это не огорчает.
177)
Я встаю рано. Спускаюсь по лестнице и выхожу в сад. Неожиданно вижу полковника. Он стоит на лужайке в одной пижаме. Полковник делает гимнастику. Похоже на какие-то восточные упражнения. Может, он не такой уж недалекий, каким кажется. Я надеваю плавки и затягиваю потуже пояс. Ныряю несколько раз с верхней площадки. Это такое чудо. Я плаваю в теплой воде. Плаваю долго. Мне боязно вылезать из воды. Воздух сырой, холодный, и все кругом отмечено ранним часом.
Полковник подходит ко мне. Он выполнил свою программу. Говорит, что я отлично ныряю. Я благодарю его. Он опять сетует, что мы не приехали лет пятнадцать назад. Тогда бы мы увидели, как надо нырять. Я рассказываю ему, что я делал пятнадцать лет назад, он широко раскрывает глаза и спрашивает, неужели я еще настолько молод. Ведь тогда мне все нипочем. У меня вся жизнь впереди. Но и у него тоже когда-то была впереди вся жизнь, говорю я. Да, когда-то была. А теперь нет. Нет. И мы оба сокрушенно качаем головами.
Я спрашиваю, не найдется ли у него очков для плавания. Нет. К сожалению. Ну что ж, это не так важно, говорю я. И объясняю, что мои очки лежат в чемодане в гостинице. Я ведь не мог знать, что у полковника есть бассейн. Да, конечно, этого я не мог знать.
Это-то и чудовищно, говорит полковник. Он стоит у края бассейна, а я сижу в воде. Опираюсь локтями о мраморный бортик у самых его ног и спрашиваю, что именно, по его мнению, чудовищно. Он отвечает не сразу. Подбирает слова. Это дается ему с трудом. Потом начинает объяснять. Говорит, что человек в лучшем случае живет лет семьдесят—восемьдесят. Я киваю. Человек рождается, обучается всему необходимому и какое-то время этим пользуется. Мы набираемся ума, растем, взрослеем, а потом наступает старость. И как раз когда мы начали что-то понимать, когда мы вот-вот ухватили что-то очень важное (он выбрасывает вперед руку), как раз тогда нам уже не дано сил этим воспользоваться. Мы оба молчим. Я с ним согласен — это чертовски несправедливо.
Возьмем, к примеру, любовь, говорит он (я энергично киваю, и на мгновение мне кажется, что тут, у края бассейна, ранним туманным утром, он поделится со мной своим семидесятилетним опытом), только в самые последние годы он начал что-то понимать в любви. Понимать что? — подвожу я его к самому главному. Он не объясняет, говорит только, что наконец-то смог сложить два и два, но, если я через год опять захочу спросить его об этом, еще не обязательно, что он будет здесь и я смогу получить ответ.
Вот это-то и чудовищно, говорит он. Это-то и есть самая чудовищная на свете несправедливость.
178)
Полковник говорит, что начал задумываться над этим совсем недавно. И его это поразило, говорит он. Поразило своей беспощадностью. Он никогда не был особенно религиозным человеком (он искоса смотрит на меня, как будто извиняясь). Я ничего особенного не прошу, говорит он. В каком смысле? — спрашиваю я. Ну потом, когда я исчезну, отвечает он. Но мысль о том, что он погрузится в сплошной мрак и небытие, его совсем не радует. Я кивком выражаю свое согласие. Он многого не требует, говорит он. Только было бы хоть что-нибудь еще, кроме мрака и пустоты. Что же это? — спрашиваю я. Он не знает. Ну хоть что-то. Проблеск света или звук, иногда. Откуда ему знать? Что угодно, в конце концов. Ему много не надо. Любая мелочь.
Мне хочется сказать, что он не должен так из-за этого убиваться, но я молчу. Всему есть предел.
179)
Полковник идет к дому. Я размышляю об утре. О том, что утро совсем не то, что вечер и ночь. Утром люди совсем другие. Утром они более одиноки. В этом холодном и влажном воздухе. Вечером люди собираются вместе, пьют коньяк, играют в шахматы, слушают музыку и говорят, что она прекрасна. Ночью они занимаются любовью или спят. Но утром... До завтрака... Ты совершенно одинок.
Полковник поднимается по ступеням к дому. Я растроганно смотрю на него. Белая пижама. Мелкие шажки. На лестнице полковник оборачивается. Наверное, ждет, что я нырну. И ради него я ныряю.
180)
Я принимаю душ, одеваюсь и отправляюсь на прогулку по владениям полковника. Красиво. Ручьи и деревья, еще без листьев. Я ухожу далеко от дома. У запруды стоит полуразвалившаяся беседка. Здесь тоже есть вышка для прыжков в воду, но вода в запруде гораздо холоднее. Может, даже холоднее, чем воздух. Я стою и бросаю в воду камешки. Бросаю плоско, чтобы они подпрыгивали. Один раз мне удается сосчитать до одиннадцати. Неплохо. Потом я собираю круглые или овальные камни и бросаю их так, чтобы они уходили в воду без шума и всплеска. Это трудно. Но в конце концов у меня получается. Меня этому научил отец. Он называл это «нырок». Сделать «нырок». Весь секрет в том, что камень надо подбросить повыше. Я обрадовался, когда мне это удалось. И вдруг рядом что-то шлепнуло. Словно кто-то ударил по тесту. Или копье ушло в трясину. Малоприятный звук.
Наконец я иду обратно. Больше тут нет подходящих камней.
181)
Когда я вернулся, Марианна уже проснулась. Она сидит в кровати с закрытыми глазами, припоминая свои сны. Я говорю, что она насмотрелась фильмов Ингмара Бергмана. Почему я так решил, спрашивает она. Нипочему. Просто решил, и все. Но мне кажется, что она права. Да, может быть, и так, соглашается Марианна.
182)
Итак, винный погреб. Полковница хорошо в нем ориентируется. Она показывает и рассказывает. Погреб большой. Часть вина хранится в бочках, его мы пробуем. Мы с Марианной одобрительно киваем. Марианна даже что-то говорит о вине. Что оно такое-то и такое-то (легкомысленное, совестливое и все в таком роде). Я говорю только, что оно вкусное, но остерегаюсь повторять это слишком часто. Обе Марианны подолгу обсуждают каждое вино. А я больше пью. В запертом шкафу, защищенном от пожара и перегрева, с соблюдением прочих мер предосторожности хранятся несколько старинных бутылок, которые полковник приобрел на аукционе за десятки тысяч крон. Нам показывают только фотографии этих бутылок. Моя Марианна замирает с открытым ртом, увидев возраст и названия вин. Я деликатно замечаю, что, может, полковнику не следует откладывать и лучше поскорей выпить это вино.
183)
Марианна говорит, что хочет остаться у полковника еще на несколько дней. В ее голосе сквозит что-то необычное. Что ты хочешь этим сказать? — спрашиваю я. Только то, что сказала, говорит она. Я спрашиваю, хочет ли она, чтобы я остался с ней. Она говорит, что это я сам должен решить. Я не могу скрыть, что меня огорчает ее ответ. Я спрашиваю, может, она обижена, что я не такого высокого мнения о ее интуиции, как она сама. Из ее ответа следует, что я не полюбил этого места так же, как она, и ей это трудно принять. Для нее это сигнал, что мы очень разные. Я спрашиваю, хотела бы она, чтобы мы всегда думали и чувствовали одинаково, но на это она не отвечает.
Я хочу знать, на каком я свете, и потому спрашиваю, как долго она собирается здесь пробыть. Ну, трудно сказать. Это от многого зависит. Она так подружилась с другой Марианной. О том, чтобы уехать сейчас, не может быть и речи. Я обещаю принять это к сведению. Но говорю также, что она лишает меня того чувства уверенности, которое испытывают люди, когда они желанны. Она пожимает плечами. Я говорю, что ей следует быть осторожнее. Бывает, что из-за новых друзей перестают нуждаться в старых, говорю я. Как бы с ней этого не случилось. Я преувеличиваю, говорит она. Ну что ж, ей лучше знать, какой смысл она вкладывает в свои слова. Конечно, говорит она. Никто не знает этого лучше, чем она сама.
184)
Снова наступает вечер. Полковник больше не предлагает мне сыграть в шахматы. Мы едим, болтаем о всяких пустяках, и я опять курю сигару. После нескольких бокалов вина полковник признается, что собирает наклейки сыра камамбер. Набралось уже около двухсот. Я не выказываю большого интереса, но Марианна загорелась. Полковник приносит альбом, и оказывается, что каждая наклейка имеет свою долгую историю. Нам приходится выслушать их все. Я говорю, что завтра уезжаю. Уже завтра? — удивляется полковник. Куда? Еще не знаю. Сяду на первый попавшийся поезд, идущий на север. Моя Марианна обменивается взглядом с женой полковника, так и чувствуется, что она решила остаться. Полковник из деликатности не спрашивает, почему мы решили расстаться. Я ничего не объясняю, но выпиваю много бокалов его прекрасного вина.
185)
Ночь, мы с Марианной лежим в кровати. Я горжусь собой, какой я молодец, что решил уехать. Марианне будет недоставать меня. Она еще раскается в своем поступке. Ей будет над чем подумать. За свои слова надо отвечать, слова что-то значат. Я преподам ей урок.
Ну вот, завтра я уезжаю, говорю я в темноту. Марианна не отвечает. Или спит, или притворяется. В сущности, то и другое одинаково плохо.
186)
Марианна отвозит меня на станцию. Мы обнимаемся. Итак, увидимся через несколько недель, говорим мы. Да, непременно. Ну, прощай.
Я нахожу свое место, и поезд трогается. Я смотрю в окно. Почитываю и ем бутерброды из огромного пакета, который полковница приготовила мне в дорогу. На душе у меня неважно.
187)
Поезд уносит меня вдаль. Я сижу и мечтаю. Марианна так и стоит у меня перед глазами, теперь, когда ее нет рядом, она кажется еще прекраснее. Мне трудно представить себе, что другие девушки могут быть так же хороши, и меня нисколько не удивляет нелепость такой мысли. Я смотрю в окно, и жизнь мне уже не мила. Сейчас я почти готов испустить дух.
188)
На протяжении двадцати миль я подвожу основу под свою меланхолию.
189)
Я выхожу в довольно большом городе. Устраиваюсь в гостинице и завожу разговор с финским бизнесменом. Этаким весельчаком. Мы вместе пообедали и сыграли два раза в боулинг в подвале гостиницы. Он зовет меня пойти вместе в город, но я отказываюсь. Отказываюсь вежливо. Однако твердо. В моем отказе сомневаться не приходится.
Я сижу у себя в номере. На стуле перед балконной дверью. По другую сторону улицы многоэтажная парковка. Я смотрю прямо на нее. Темно. В комнате — по моей воле. Снаружи — ну это от меня уже не зависит.
Я думаю о том, что Марианна не лежит сейчас в нашей кровати, читая или поджидая меня. Ее вообще нет поблизости. Мне хочется взять себя в руки и не думать о ней. Я должен справиться с собой. Но не получается. Я задумываюсь, не означает ли это, что мне в конце концов удалось по-настоящему полюбить ее. Что-то во всяком случае произошло, и это тревожит меня больше, чем мне бы хотелось.
Я долго сижу на стуле перед балконной дверью. Жизнь представляется мне утомительной и слишком долгой.
190)
Я просыпаюсь, завтракаю и снова сажусь на стул перед балконной дверью. Балкон узкий. Я собираюсь пересесть туда, когда станет теплее, может через несколько часов.
В который раз я сам удивляюсь, как я мог уехать от Марианны. Не знаю, был ли это волевой поступок с моей стороны или глупый. Но, безусловно, неожиданный.
Я звоню портье и говорю, что хочу позвонить в другой город. Набираю номер полковника, но после двух звонков кладу трубку. Я переоценил свою храбрость. К этому надо подготовиться. Позвоню позже. Пусть пройдет несколько дней.
Тепло, и я сижу на балконе. Выкуриваю несколько сигарет и бросаю окурки на улицу. Неожиданно я замечаю девушку на парковке напротив. Мы находимся на одном уровне, и девушка делает мне какие-то знаки. Жестикулирует. Я не понимаю, что это означает. Она повторяет все сначала. Медленнее и отчетливее. Она хочет, чтобы я пришел на парковку. Ей нужна помощь. Похоже, она в растерянности.
Я надеваю куртку. Спускаюсь на лифте и перехожу улицу. Рад, что могу оказать помощь.
191)
Проколота левая шина. Кто-то проткнул ее гвоздем. Я качаю головой и говорю: проклятое хулиганье. Мы оба киваем. У нас появился общий враг, и мы сблизились всего за несколько минут. Let me help you (Позвольте вам помочь (англ.)), говорю я.
Ее зовут Мирлинда. Бесспорно, что это красивое имя. А вас как зовут? — спрашивает она. Меня? Какое значение имеет, как зовут меня, если ее зовут Мирлинда.
Мы вместе меняем колесо. Она никогда раньше этого не делала и не умеет обращаться с домкратом. Я тоже не больно умею, но делаю вид, что умею, и работа у нас спорится. Против всякого ожидания. Мы делаем круг и проверяем, все ли в порядке. Мирлинда благодарит меня и выражает желание пригласить на обед.
192)
Наступает вечер, мы сидим дома у Мирлинды. Обед вкусный, и мы часто обмениваемся взглядами. Мирлинда спрашивает, есть ли у меня девушка, а я не знаю, что ответить. Боюсь, как бы она не расстроилась, если я скажу — да. Наконец Мирлинда говорит, что у нее есть друг, но как раз сейчас он в отъезде. Не исключено, что она сказала про друга, чтобы я не стал к ней приставать. В таком случае это все равно, думаю я, и рассказываю ей о Марианне. Все как есть. Мирлинде Марианна показалась очень симпатичной, некоторое время мы молча отламываем кусочки хлеба и подчищаем тарелки.
Выпив несколько бокалов вина и выяснив наше семейное положение, мы повеселели. Мирлинда включает музыку, и я пытаюсь угадать, что исполняют, но попадаю пальцем в небо. Мирлинда смеется и говорит: no, it's not Shubert at all... (Нет, совсем не Шуберт (англ.).)
Она расспрашивает меня о Норвегии. Что там у нас едят? Я говорю, что мы едим рыбу. И хочу объяснить, какую рыбу я люблю, но я почти не знаю, как разные рыбы называются по-английски. Зато Мирлинда, оказывается, знает очень много английских названий, и я прошу ее их перечислить. Нет, не эта, говорю я, и не эта, опять не эта. И вдруг понимаю, что мне приятно смотреть на Мирлинду и слушать, как она вспоминает названия рыб по-английски. В конце концов нам приходится прибегнуть к справочнику по рыбам. Мирлинда медленно листает справочник, я заглядываю ей через плечо. Наконец я узнаю рыбу, которую имел в виду, и показываю на нее. Вот, говорю я. Эту рыбу я люблю. Варю ее (в соленой воде) и ем с морковью и чесночным маслом. Это треска. Мирлинда довольна и говорит мне, как треска называется по-французски, но я тут же забываю это слово.
Еще она говорит, что я могу пожить у нее, пока я в городе.
193)
Мирлинда ушла на работу, а я брожу по ее квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
175)
Мы пьем вино, которое старше нас. Странное чувство. Полковник говорит, чтобы мы пили не стесняясь, — вина в погребе много. Меня радует, что мы будем ночевать в этом красивом старинном доме. Нам, конечно, отведут красивую комнату, где мы проснемся утром и, может быть, займемся любовью. И еще я радуюсь, что до завтрака сумею несколько раз прыгнуть с вышки.
Неожиданно полковник предлагает мне сыграть партию в шахматы. Я отказываюсь, но так тихо, что он не слышит и уже ставит передо мной доску. Предлагает мне сигару и говорит, чтобы я выбрал фигуры, белые или черные. Я выбираю белые, и через несколько минут полковник дает мне понять, что он ждет моего хода. Он говорит, что не имеет ничего против долгих партий, но первые ходы должны быть относительно простыми. Он подозревает, что я хитрец и отлично играю в шахматы. Настоящий зубр, говорит полковник. Он много видел таких, как я, но одновременно он дает мне понять, что и сам не промах и что у него в запасе есть свои приемы. Мы сосредоточиваемся на игре.
Я слышу, как две Марианны болтают у нас за спиной. Они слушают какую-то классическую музыку и говорят, что она прекрасна. Я хожу наугад, без всякой цели и смысла, и не обращаю внимания на ходы полковника. Сперва он молчит. Видно, не может сразу понять, опытный ли я игрок или просто блефую (это всегда трудно понять). Но постепенно до него доходит, что он играет с идиотом. Несколько раз он меня проверяет (но я этого не замечаю). Потом он быстро объявляет мне шах и тут же ставит мат. Игрок я никудышный. Но он и не думает сердиться. Ведь для него было бы катастрофой, если б он проиграл. Мы желаем друг другу доброй ночи.
176)
Марианна не ложится вместе со мной. Ей хочется еще поболтать с полковницей. Я немного ревную, но не настолько, чтобы это помешало мне заснуть. Зато утром я встану намного раньше ее. Меня не будет в спальне, когда она проснется и захочет рассказать, что ей снилось. Так ей и надо. Я понимаю всю мелочность своего плана, но, уже засыпая, отмечаю, что меня это не огорчает.
177)
Я встаю рано. Спускаюсь по лестнице и выхожу в сад. Неожиданно вижу полковника. Он стоит на лужайке в одной пижаме. Полковник делает гимнастику. Похоже на какие-то восточные упражнения. Может, он не такой уж недалекий, каким кажется. Я надеваю плавки и затягиваю потуже пояс. Ныряю несколько раз с верхней площадки. Это такое чудо. Я плаваю в теплой воде. Плаваю долго. Мне боязно вылезать из воды. Воздух сырой, холодный, и все кругом отмечено ранним часом.
Полковник подходит ко мне. Он выполнил свою программу. Говорит, что я отлично ныряю. Я благодарю его. Он опять сетует, что мы не приехали лет пятнадцать назад. Тогда бы мы увидели, как надо нырять. Я рассказываю ему, что я делал пятнадцать лет назад, он широко раскрывает глаза и спрашивает, неужели я еще настолько молод. Ведь тогда мне все нипочем. У меня вся жизнь впереди. Но и у него тоже когда-то была впереди вся жизнь, говорю я. Да, когда-то была. А теперь нет. Нет. И мы оба сокрушенно качаем головами.
Я спрашиваю, не найдется ли у него очков для плавания. Нет. К сожалению. Ну что ж, это не так важно, говорю я. И объясняю, что мои очки лежат в чемодане в гостинице. Я ведь не мог знать, что у полковника есть бассейн. Да, конечно, этого я не мог знать.
Это-то и чудовищно, говорит полковник. Он стоит у края бассейна, а я сижу в воде. Опираюсь локтями о мраморный бортик у самых его ног и спрашиваю, что именно, по его мнению, чудовищно. Он отвечает не сразу. Подбирает слова. Это дается ему с трудом. Потом начинает объяснять. Говорит, что человек в лучшем случае живет лет семьдесят—восемьдесят. Я киваю. Человек рождается, обучается всему необходимому и какое-то время этим пользуется. Мы набираемся ума, растем, взрослеем, а потом наступает старость. И как раз когда мы начали что-то понимать, когда мы вот-вот ухватили что-то очень важное (он выбрасывает вперед руку), как раз тогда нам уже не дано сил этим воспользоваться. Мы оба молчим. Я с ним согласен — это чертовски несправедливо.
Возьмем, к примеру, любовь, говорит он (я энергично киваю, и на мгновение мне кажется, что тут, у края бассейна, ранним туманным утром, он поделится со мной своим семидесятилетним опытом), только в самые последние годы он начал что-то понимать в любви. Понимать что? — подвожу я его к самому главному. Он не объясняет, говорит только, что наконец-то смог сложить два и два, но, если я через год опять захочу спросить его об этом, еще не обязательно, что он будет здесь и я смогу получить ответ.
Вот это-то и чудовищно, говорит он. Это-то и есть самая чудовищная на свете несправедливость.
178)
Полковник говорит, что начал задумываться над этим совсем недавно. И его это поразило, говорит он. Поразило своей беспощадностью. Он никогда не был особенно религиозным человеком (он искоса смотрит на меня, как будто извиняясь). Я ничего особенного не прошу, говорит он. В каком смысле? — спрашиваю я. Ну потом, когда я исчезну, отвечает он. Но мысль о том, что он погрузится в сплошной мрак и небытие, его совсем не радует. Я кивком выражаю свое согласие. Он многого не требует, говорит он. Только было бы хоть что-нибудь еще, кроме мрака и пустоты. Что же это? — спрашиваю я. Он не знает. Ну хоть что-то. Проблеск света или звук, иногда. Откуда ему знать? Что угодно, в конце концов. Ему много не надо. Любая мелочь.
Мне хочется сказать, что он не должен так из-за этого убиваться, но я молчу. Всему есть предел.
179)
Полковник идет к дому. Я размышляю об утре. О том, что утро совсем не то, что вечер и ночь. Утром люди совсем другие. Утром они более одиноки. В этом холодном и влажном воздухе. Вечером люди собираются вместе, пьют коньяк, играют в шахматы, слушают музыку и говорят, что она прекрасна. Ночью они занимаются любовью или спят. Но утром... До завтрака... Ты совершенно одинок.
Полковник поднимается по ступеням к дому. Я растроганно смотрю на него. Белая пижама. Мелкие шажки. На лестнице полковник оборачивается. Наверное, ждет, что я нырну. И ради него я ныряю.
180)
Я принимаю душ, одеваюсь и отправляюсь на прогулку по владениям полковника. Красиво. Ручьи и деревья, еще без листьев. Я ухожу далеко от дома. У запруды стоит полуразвалившаяся беседка. Здесь тоже есть вышка для прыжков в воду, но вода в запруде гораздо холоднее. Может, даже холоднее, чем воздух. Я стою и бросаю в воду камешки. Бросаю плоско, чтобы они подпрыгивали. Один раз мне удается сосчитать до одиннадцати. Неплохо. Потом я собираю круглые или овальные камни и бросаю их так, чтобы они уходили в воду без шума и всплеска. Это трудно. Но в конце концов у меня получается. Меня этому научил отец. Он называл это «нырок». Сделать «нырок». Весь секрет в том, что камень надо подбросить повыше. Я обрадовался, когда мне это удалось. И вдруг рядом что-то шлепнуло. Словно кто-то ударил по тесту. Или копье ушло в трясину. Малоприятный звук.
Наконец я иду обратно. Больше тут нет подходящих камней.
181)
Когда я вернулся, Марианна уже проснулась. Она сидит в кровати с закрытыми глазами, припоминая свои сны. Я говорю, что она насмотрелась фильмов Ингмара Бергмана. Почему я так решил, спрашивает она. Нипочему. Просто решил, и все. Но мне кажется, что она права. Да, может быть, и так, соглашается Марианна.
182)
Итак, винный погреб. Полковница хорошо в нем ориентируется. Она показывает и рассказывает. Погреб большой. Часть вина хранится в бочках, его мы пробуем. Мы с Марианной одобрительно киваем. Марианна даже что-то говорит о вине. Что оно такое-то и такое-то (легкомысленное, совестливое и все в таком роде). Я говорю только, что оно вкусное, но остерегаюсь повторять это слишком часто. Обе Марианны подолгу обсуждают каждое вино. А я больше пью. В запертом шкафу, защищенном от пожара и перегрева, с соблюдением прочих мер предосторожности хранятся несколько старинных бутылок, которые полковник приобрел на аукционе за десятки тысяч крон. Нам показывают только фотографии этих бутылок. Моя Марианна замирает с открытым ртом, увидев возраст и названия вин. Я деликатно замечаю, что, может, полковнику не следует откладывать и лучше поскорей выпить это вино.
183)
Марианна говорит, что хочет остаться у полковника еще на несколько дней. В ее голосе сквозит что-то необычное. Что ты хочешь этим сказать? — спрашиваю я. Только то, что сказала, говорит она. Я спрашиваю, хочет ли она, чтобы я остался с ней. Она говорит, что это я сам должен решить. Я не могу скрыть, что меня огорчает ее ответ. Я спрашиваю, может, она обижена, что я не такого высокого мнения о ее интуиции, как она сама. Из ее ответа следует, что я не полюбил этого места так же, как она, и ей это трудно принять. Для нее это сигнал, что мы очень разные. Я спрашиваю, хотела бы она, чтобы мы всегда думали и чувствовали одинаково, но на это она не отвечает.
Я хочу знать, на каком я свете, и потому спрашиваю, как долго она собирается здесь пробыть. Ну, трудно сказать. Это от многого зависит. Она так подружилась с другой Марианной. О том, чтобы уехать сейчас, не может быть и речи. Я обещаю принять это к сведению. Но говорю также, что она лишает меня того чувства уверенности, которое испытывают люди, когда они желанны. Она пожимает плечами. Я говорю, что ей следует быть осторожнее. Бывает, что из-за новых друзей перестают нуждаться в старых, говорю я. Как бы с ней этого не случилось. Я преувеличиваю, говорит она. Ну что ж, ей лучше знать, какой смысл она вкладывает в свои слова. Конечно, говорит она. Никто не знает этого лучше, чем она сама.
184)
Снова наступает вечер. Полковник больше не предлагает мне сыграть в шахматы. Мы едим, болтаем о всяких пустяках, и я опять курю сигару. После нескольких бокалов вина полковник признается, что собирает наклейки сыра камамбер. Набралось уже около двухсот. Я не выказываю большого интереса, но Марианна загорелась. Полковник приносит альбом, и оказывается, что каждая наклейка имеет свою долгую историю. Нам приходится выслушать их все. Я говорю, что завтра уезжаю. Уже завтра? — удивляется полковник. Куда? Еще не знаю. Сяду на первый попавшийся поезд, идущий на север. Моя Марианна обменивается взглядом с женой полковника, так и чувствуется, что она решила остаться. Полковник из деликатности не спрашивает, почему мы решили расстаться. Я ничего не объясняю, но выпиваю много бокалов его прекрасного вина.
185)
Ночь, мы с Марианной лежим в кровати. Я горжусь собой, какой я молодец, что решил уехать. Марианне будет недоставать меня. Она еще раскается в своем поступке. Ей будет над чем подумать. За свои слова надо отвечать, слова что-то значат. Я преподам ей урок.
Ну вот, завтра я уезжаю, говорю я в темноту. Марианна не отвечает. Или спит, или притворяется. В сущности, то и другое одинаково плохо.
186)
Марианна отвозит меня на станцию. Мы обнимаемся. Итак, увидимся через несколько недель, говорим мы. Да, непременно. Ну, прощай.
Я нахожу свое место, и поезд трогается. Я смотрю в окно. Почитываю и ем бутерброды из огромного пакета, который полковница приготовила мне в дорогу. На душе у меня неважно.
187)
Поезд уносит меня вдаль. Я сижу и мечтаю. Марианна так и стоит у меня перед глазами, теперь, когда ее нет рядом, она кажется еще прекраснее. Мне трудно представить себе, что другие девушки могут быть так же хороши, и меня нисколько не удивляет нелепость такой мысли. Я смотрю в окно, и жизнь мне уже не мила. Сейчас я почти готов испустить дух.
188)
На протяжении двадцати миль я подвожу основу под свою меланхолию.
189)
Я выхожу в довольно большом городе. Устраиваюсь в гостинице и завожу разговор с финским бизнесменом. Этаким весельчаком. Мы вместе пообедали и сыграли два раза в боулинг в подвале гостиницы. Он зовет меня пойти вместе в город, но я отказываюсь. Отказываюсь вежливо. Однако твердо. В моем отказе сомневаться не приходится.
Я сижу у себя в номере. На стуле перед балконной дверью. По другую сторону улицы многоэтажная парковка. Я смотрю прямо на нее. Темно. В комнате — по моей воле. Снаружи — ну это от меня уже не зависит.
Я думаю о том, что Марианна не лежит сейчас в нашей кровати, читая или поджидая меня. Ее вообще нет поблизости. Мне хочется взять себя в руки и не думать о ней. Я должен справиться с собой. Но не получается. Я задумываюсь, не означает ли это, что мне в конце концов удалось по-настоящему полюбить ее. Что-то во всяком случае произошло, и это тревожит меня больше, чем мне бы хотелось.
Я долго сижу на стуле перед балконной дверью. Жизнь представляется мне утомительной и слишком долгой.
190)
Я просыпаюсь, завтракаю и снова сажусь на стул перед балконной дверью. Балкон узкий. Я собираюсь пересесть туда, когда станет теплее, может через несколько часов.
В который раз я сам удивляюсь, как я мог уехать от Марианны. Не знаю, был ли это волевой поступок с моей стороны или глупый. Но, безусловно, неожиданный.
Я звоню портье и говорю, что хочу позвонить в другой город. Набираю номер полковника, но после двух звонков кладу трубку. Я переоценил свою храбрость. К этому надо подготовиться. Позвоню позже. Пусть пройдет несколько дней.
Тепло, и я сижу на балконе. Выкуриваю несколько сигарет и бросаю окурки на улицу. Неожиданно я замечаю девушку на парковке напротив. Мы находимся на одном уровне, и девушка делает мне какие-то знаки. Жестикулирует. Я не понимаю, что это означает. Она повторяет все сначала. Медленнее и отчетливее. Она хочет, чтобы я пришел на парковку. Ей нужна помощь. Похоже, она в растерянности.
Я надеваю куртку. Спускаюсь на лифте и перехожу улицу. Рад, что могу оказать помощь.
191)
Проколота левая шина. Кто-то проткнул ее гвоздем. Я качаю головой и говорю: проклятое хулиганье. Мы оба киваем. У нас появился общий враг, и мы сблизились всего за несколько минут. Let me help you (Позвольте вам помочь (англ.)), говорю я.
Ее зовут Мирлинда. Бесспорно, что это красивое имя. А вас как зовут? — спрашивает она. Меня? Какое значение имеет, как зовут меня, если ее зовут Мирлинда.
Мы вместе меняем колесо. Она никогда раньше этого не делала и не умеет обращаться с домкратом. Я тоже не больно умею, но делаю вид, что умею, и работа у нас спорится. Против всякого ожидания. Мы делаем круг и проверяем, все ли в порядке. Мирлинда благодарит меня и выражает желание пригласить на обед.
192)
Наступает вечер, мы сидим дома у Мирлинды. Обед вкусный, и мы часто обмениваемся взглядами. Мирлинда спрашивает, есть ли у меня девушка, а я не знаю, что ответить. Боюсь, как бы она не расстроилась, если я скажу — да. Наконец Мирлинда говорит, что у нее есть друг, но как раз сейчас он в отъезде. Не исключено, что она сказала про друга, чтобы я не стал к ней приставать. В таком случае это все равно, думаю я, и рассказываю ей о Марианне. Все как есть. Мирлинде Марианна показалась очень симпатичной, некоторое время мы молча отламываем кусочки хлеба и подчищаем тарелки.
Выпив несколько бокалов вина и выяснив наше семейное положение, мы повеселели. Мирлинда включает музыку, и я пытаюсь угадать, что исполняют, но попадаю пальцем в небо. Мирлинда смеется и говорит: no, it's not Shubert at all... (Нет, совсем не Шуберт (англ.).)
Она расспрашивает меня о Норвегии. Что там у нас едят? Я говорю, что мы едим рыбу. И хочу объяснить, какую рыбу я люблю, но я почти не знаю, как разные рыбы называются по-английски. Зато Мирлинда, оказывается, знает очень много английских названий, и я прошу ее их перечислить. Нет, не эта, говорю я, и не эта, опять не эта. И вдруг понимаю, что мне приятно смотреть на Мирлинду и слушать, как она вспоминает названия рыб по-английски. В конце концов нам приходится прибегнуть к справочнику по рыбам. Мирлинда медленно листает справочник, я заглядываю ей через плечо. Наконец я узнаю рыбу, которую имел в виду, и показываю на нее. Вот, говорю я. Эту рыбу я люблю. Варю ее (в соленой воде) и ем с морковью и чесночным маслом. Это треска. Мирлинда довольна и говорит мне, как треска называется по-французски, но я тут же забываю это слово.
Еще она говорит, что я могу пожить у нее, пока я в городе.
193)
Мирлинда ушла на работу, а я брожу по ее квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15