HarryFan
«Пер Лагерквист. Избранное.»: Прогресс; Москва; 1981
Пер Лагерквист
СВАДЬБА
Венчание Юнаса и Фриды назначено на четыре часа, и гости уже прибывают в домик на краю станционного поселка, где готовится торжество. Подкатили повозки с хутора, где у Фриды остались дальние родственники, у Юнаса-то нет родни. И из поселка пришел кое-кто — всего, пожалуй, человек пятнадцать наберется.
Погода прекрасная, и мужчины остаются на дворе, прогуливаются по садику, подходят друг к другу, стоят, разговаривают. Оглядывают дом со всех сторон, будто осмотр производят. На восточном фронтоне над небольшой дверью поблекшая вывеска: «Рукодельная торговля Фриды Юханссон». «Н-да. Стало быть, сегодня Фриду выдаем. Ну что ж». Больше они об этом ничего не говорят, но про себя, уж верно, что-нибудь думают.
Правду сказать, чудная история с этой свадьбой, да ведь выпить-закусить дадут, как заведено, отчего ж и не прийти, раз пригласили. Ну, пора, видно, в дом заходить.
Жених стоит на крыльце. Он приземистый, невзрачный, со светлыми висячими усами и не сходящей с лица счастливой улыбкой, улыбается он не переставая. Глаза ясные и добрые, какие-то будто благодарные, и он то и дело моргает, словно желая хоть ненадолго от всех спрятаться. Голову он почти все время держит чуть набок, как бы прислушиваясь. По виду он славный малый, тут ничего не скажешь. Юнас Шлагбаум зовут его здесь, хотя настоящее имя его Юнас Самуэльссон, — так повелось еще с той поры, когда он в молодые годы часами простаивал у переезда через железную дорогу, поджидая, не высадится ли кто у них на станции, кому надо помочь с багажом, и он довольно долго этим занимался, прежде чем взялся за приличную работу. Но теперь он давно уж служит носильщиком при станционной гостинице, так что ему по чину положено стоять у этого самого шлагбаума. Такое его ремесло. Хотя сегодня он ведь женится на Фриде, так что мудрено теперь сказать, кто он есть или кем собирается быть, в лавке ли станет подсоблять, когда нужда случится, или, может, вообще ничего больше делать не будет. Кто ее знает, Фриду, какие у нее планы, и опять-таки сколько у нее деньжонок прикоплено. Никому о том не ведомо, ни одной душе. Может, и немало. Но отчего бы ей и не оставить его там служить, дело-то для него вполне подходящее. Он ведь не сказать чтобы очень расторопный.
Родственникам не особо по нраву, что Фрида ни с того ни с сего надумала выйти замуж, и чему ж тут удивляться. Их не то беспокоит, как теперь сложится ее жизнь, это уж не их забота. Но в ее годы — что за надобность замуж выходить? Ни к чему это, по их разумению. И сколько-то нибудь она, верно, сумела подкопить. Им об этом, правда, ничего не известно, они в это мешаться не хотят. А коли уж ей приспичило, так ладно бы другого кого взяла, а то этого Юнаса. Хотя выбор-то, понятно, невелик. Ну, может, и так, а все же Фрида им родней приходится, из приличной семьи. Вот и чудно, что она на такого польстилась. Да пусть, конечно, дело ее. Она же сама захотела, стало быть, все хорошо. Так-то он добрый, душевный человек, и смирный. Это всякий подтвердит. Тут уж ничего не скажешь.
Юнас, стоя на крыльце, встречает гостей, с услужливым видом поглядывает по сторонам, будто справляясь, не надо ли чего поднести. И если у кого оказывается взятая в дорогу куртка или другая вещь, все равно какая, он совершенно счастлив, что может принять ее и отнести в дом. Уж это-то он умеет, а в такой день человеку ведь хочется показать, на что он способен. Хуже становится, когда перестают появляться новые гости: никто с ним не разговаривает и он просто стоит и все так же улыбается, свесив руки по сторонам, в своем новом черном костюме, заказанном для него Фридой по случаю этого дня. Заняться ему пока особенно нечем, но лицо у него, несмотря на это, довольное, как всегда. А немного погодя он опять при деле оказывается, теперь им подают кофе, надо каждому подставить стул и улыбкой просить присаживаться, говорить он ничего не говорит, потому что не любит без нужды разговаривать. Подумал было предложить им, чтобы угощались без стеснения, да решил, что не станет, это же все-таки Фридино. А они и так угощаются, выпили по второй чашке, болтают друг с другом, совсем освоились. Юнас совершенно счастлив; притулившись у печного выступа, он тоже, как и они, пьет кофе, с искренним доброжелательством слушает все, что они говорят, выбегает на кухню за новым кофейником, обносит сахаром женщин, расположившихся за столом у окна, старается быть полезным где может. Конечно, не принято, чтобы жених вот так всем услуживал, но он, видно, этого не знает. Они ему усмехаются на свой манер, а он в ответ по-своему улыбается, добро и душевно. Им, может, кажется, что у него дурашливый вид с этой его улыбкой. Да вряд ли можно так сказать: она у него умная и славная. Разве только странно, что он улыбается все время, не переставая. Что ж, видно, есть на то причины. Радуется, что все у них идет хорошо. И ведь правда. Все честь честью, не придерешься.
Наверху, в чердачной комнате, Фрида обряжается невестой. Агнеса Карлссон, которая считается ее лучшей подругой, закручивает ей щипцами жиденькие волосы, так что запах паленого разносится по двору. Впервые в жизни ей делают завивку, сегодня без этого нельзя. Она с трудом узнает себя, глядясь в принесенное с комода зеркало. Старушка Фрида, не очень-то она на себя похожа. Да и не может быть похожа в такой торжественный день.
Да, подумать только, что это уже сегодня! Сегодня она и Юнас предстанут пред алтарем и обвенчаются — навсегда, навеки соединятся пред господом своим. Подумать только, что этот день действительно настал, что это будет скоро, уже вот-вот.
— Не забыли бы они там цветы куда надо поставить, как я велела, возле скамеечек. А, Агнеса? Думаешь, сделают?
— Да не беспокойся ты, поставят.
— И потом торт, точно ли его принесли, ну, который с вензелем?
— Принесли, куда он денется, я же видела, Клас пришел с большой коробкой, ясно, это торт.
— А все-таки, может, на всякий случай спустишься, узнаешь?
— Да что ты, некогда же, господи, надо сперва с этим покончить.
— Да, да, верно, это тоже важно.
Все важно в такой особенный день. Обо всем надо позаботиться.
Только бы теперь все прошло хорошо, только бы получилось такое торжество, какого она ждала, о каком мечтала все это время. Такое, какого требуют значительность и серьезность момента.
Есть ли в нашей земной жизни что-либо более значительное, чем когда два человека соединяются в одно, когда двое встречаются пред господом, чтобы скрепить свой союз у престола всевышнего. Ах, многие, вероятно, не задумываются над тем, что это за торжество, относятся к нему как к веселому празднику, где можно потанцевать и посмеяться. И это, конечно, тоже правильно, она сама так рада, что все у нее внутри прыгает. Нет невесты, которая бы радовалась больше нее, и нет такой, у которой больше причин быть счастливой, чем у нее. Право, нет.
И однако же, все же… Несмотря на всю радость… Все же сильнее всего ощущает она значительность и серьезность, которыми отмечен этот их день. Ведь она и Юнас стоят на пороге самого важного, что только могло с ними произойти. Их жизни сольются вместе, они станут как одно целое. Их души соединятся навек. Они не будут больше одиноки, ни Юнас, ни она. До чего же удивительно! Никогда больше не будут одиноки. Ей ли не понимать, что это значит, она еще ребенком осталась одна после смерти родителей. Она была одинока всю жизнь, чувствовала это каждый день. Да, несладко человеку быть одному.
Так что ж за диво, если ей хочется, чтобы все в этот чудесный миг было исполнено особенной красоты и достоинства.
— Поглядись-ка теперь в зеркало, как тебе понравится, — говорит Агнеса.
И Фрида наклоняется вперед и всматривается в свое отражение, проводит рукою по лбу и дотрагивается до непривычных завитков.
Лицо у нее маленькое и узкое, она похожа на девочку, страдающую малокровием. Однако черты уже увядшие, и щеки ввалились. Годы оставили на ней свой след, много появилось морщинок. Но они какие-то мелкие, тоненькие. Будто прочерчены с особой осторожностью. Даже шрам на шее кажется маленьким, тонким и нежным, как и все у нее. Лишь глаза — большие и бесконечно кроткие и доверчивые. И так странно широко раскрыты. А рот у нее — как узкая черточка, можно подумать, она весьма решительная и предприимчивая женщина. На самом же деле это оттого, что губы у нее тонкие и бледные, как и все остальное. Стоит ей улыбнуться — и рот преображается, просто поразительно. Все лицо разом начинает светиться. И у нее ведь самые красивые вставные зубы во всей округе — так многие считают, хоть и не придают этому значения. Они так хорошо подогнаны.
Она, конечно, не красавица. Никогда не была красивой, а теперь и подавно нельзя этого требовать. Но есть в ее облике что-то необыкновенно чистое, такое, как бывает у белошвеек или гладильщиц. Она и шила белье много лет, прежде чем открыть собственную торговлю. Да и в лавке ей приходится иметь дело лишь с тонкими и чистыми вещами — как раз подходящее для нее занятие, оттого она, верно, за него и взялась. Руки у нее совсем белые, ей ведь никогда не приходилось делать грубую работу. Но поработала она ими немало, это по ним хорошо видно.
— Может, нам и венец заодно примерить, — говорит Агнеса, — посмотреть, как он пойдет к прическе. Ты ведь говоришь, наденешь его.
— Конечно, Агнесочка, давай примерим.
И Агнеса прикалывает его шпильками ей на макушку, небольшой миртовый венец, так изящно сплетенный Фридой из веточек мирта, доставшегося ей в наследство от матери, которой он в свое время тоже сослужил службу, когда она была невестой. Трижды деревце чуть не погибало, но Фрида отсаживала отростки, так что это был все-таки тот же самый мирт. Внутри венца она прикрепила белый тюль, и получилась чудесная фата.
Фрида поднимается, чтобы получше рассмотреть себя в зеркале. Нижнюю сорочку и платье она еще не надела, чтобы ничего не измять, но на ней белоснежные панталоны, украшенные тончайшими кружевами, какие были у нее в рукодельной лавочке, а фата, легкая и воздушная, ниспадает вдоль спины до самых подколенок. Она прелестна в эту минуту, углубленная в созерцание самой себя, задумчивая и счастливая. С мечтательным видом глядит она на свое отражение, наконец-то видит себя невестой.
— Ой, да ты же в одних панталонах! — восклицает Агнеса и разражается смехом.
И в самом деле — Фрида тоже вспоминает об этом, и на лице ее появляется кроткая улыбка. Потом она отводит рукой фату и осторожно садится.
Агнесе кажется, что венец слишком плоско сидит на голове.
— Правда? А я и не подумала об этом. Может, действительно не совсем как нужно.
— Попробовать, что ли, еще тебя подзавить, чтобы он повыше сидел? Это, знаешь ли, не так просто — из твоих волос высокую прическу сделать.
— Да, они такие жидкие.
— То-то и оно. Ну да ладно, давай.
И Агнеса так добра, что начинает все сначала, подтягивает волосы с боков к макушке, хотя они с трудом дотуда достают, и сам пучок хочет поднять наверх, потому что неважно ведь, где он будет, все равно фата закроет его. Агнеса славная, она так старается.
А Фрида сидит, по временам погружаясь в задумчивость. И неудивительно…
Она думает о том, как они с Юнасом встретились, как сплелись их судьбы, как они ступили на путь, приведший их к этому великому и чудесному мигу. Они давно питали друг к другу нежные чувства, много, много лет. Это было тайное влечение сердец, молчаливое, неосознанное. В настоящую любовь оно вылилось позднее. Но все же оно как бы сближало их. Она вспоминает, как он однажды взял у нее сумку, когда она приехала поездом из города. Они шли по улице. «Должно быть, с покупками, не зря съездили», — сказал он ей. «С покупками», — ответила она. Но так получилось, что отвечая, она заглянула ему в глаза. Четыре года прошло, а она так живо это помнит, будто это случилось вчера. С тех пор у них и началось всерьез.
Да, до чего же все удивительно с человеческими судьбами. Что нами управляет? Что связало ее и Юнаса этим святым чувством так прочно, что они теперь никогда не расстанутся?
Но прежде, чем они открылись друг другу, прошло немало времени. Так уж ведется. Ох эти проказы любви, эта сладостная игра двух любящих в прятки! Оба чувствуют одинаково, но никто не хочет первым себя выдать. Души тянутся друг к другу, томятся и тоскуют друг о друге, зовут друг друга, точно поющие птицы, точно животные в хлеву по вечерам.
И, несмотря ни на что, постоянные тревожные сомнения. Любит ли он меня? Вдруг не любит? А я сама люблю ли его по-настоящему? Всем сердцем, глубоко и искренне, так, как надобно? Как должно любить. И действительно ли нашим двум душам в их земном странствии богом назначено было встретиться? Вступить в светлую обитель любви. Правда ли нам это от бога заповедано? Да, да, это так, я верю, это так!
Да, она верит. Она знает. Она сидит и смотрит прямо перед собою в безмолвном восторге, в какой-то счастливой отрешенности.
Невозможно и представить себе, чтобы встреча двух людей на земле была красивее и возвышеннее, чем их встреча с Юнасом. От этой мысли глаза ее увлажняются, ее взгляд уносится куда-то далеко, в иные, неведомые края.
Верно ли она думает? Да. Все так и есть. Их чувство друг к другу — это любовь. Она выбрала его потому, что он ей мил. Она любит лишь ради самой любви. А Юнас? Он ответил ей согласием, увидев в том, что она его пожелала, проявление бесконечной доброты. Он об этом и не помышлял. Но как только это стало дозволено, он полюбил ее несказанно. До той поры он никогда никого не любил, ведь никто его не спрашивал, а самому ему такое как-то в голову не приходило. Но когда оказалось, что это ему дозволено, он сделался самым восторженным из всех влюбленных. Он преклоняется перед нею как перед высшим существом, непостижимо добрым и прекрасным. Он видит в ней непревзойденное совершенство. Она для него само провидение.
Что у нее есть деньги — это его не занимает, он слишком мало смыслит в подобных вещах. Ему ведь не много нужно. Но оно, понятно, хорошо, раз все о том говорят. Сам он, когда думает об этом, испытывает нечто вроде благоговения. От этого все кажется, если возможно, еще более необыкновенным.
Только бы не получилось, что ему никогда больше нельзя будет пойти постоять у переезда, об этом он все-таки будет скучать. Уж очень привык, а к чему привыкаешь, с тем всегда жалко бывает расставаться. Для него ведь это вроде ремесла. Но коли Фрида посчитает, что такая работа теперь не по нем, то он, ясное дело, покорится. Ничего, все будет хорошо. Он не хотел об этом прямо спрашивать. Успеется еще. Он ее любит, и это главное, любит ее несказанно и ради нее готов на все. Он любит Фриду за то, что она такая, как есть. И еще за то, что она к нему так добра и одна из всех его приветила.
Вот как все обстоит. Любовь, и только любовь, владеет ими обоими.
Да, Юнас… Фрида сидит и думает о нем, какой он человек. Нет, как он тогда в лесу, прошлой весной, притянул ее к себе и сказал, что она — самый прекрасный в мире цветок. О, он умеет так замечательно сказать, что другим таких слов и не выдумать. Он умница, у него светлая голова, она-то хорошо это знает.
Агнеса кончила укладывать волосы.
— Ну все, Фрида, краше ты уж не будешь, — говорит она.
— Дорогая ты моя, но так, по-моему, очень красиво. Спасибо тебе!
Они еще раз придирчиво оглядывают ее и находят, что теперь прическа гораздо лучше, наряднее сделать невозможно.
— Я думаю, нам надо поторапливаться, давай-ка платье надевать.
— Да, пора уж, наверно. Ах, Агнесочка, ты не представляешь себе, какое у меня удивительное чувство.
— Да что ты!
— Подумай — обряжаться невестой… Прямо как во сне. Даже не верится, что это наяву.
— Знаешь, если б ты хотела послушать моего совета, надела бы ты лучше свое черное праздничное платье, оно тебе так к лицу.
— Ну что ты говоришь, Агнеса, дорогая. Как же можно!.. — Фрида взирает на нее в величайшем изумлении, чуть ли не расстраиваясь из-за того, что она способна предложить такое. — Невеста же должна быть в белом, ведь это радостный праздник.
— Да знаю я, но только… ну, такое мое мнение. А там делай, как тебе угодно.
Они делают, как Фриде угодно. Да и странно, если бы было иначе, ведь она и справила себе белое платье единственно ради этого дня, сидела, шила много ночей подряд. И о чем она только не перемечтала, пока над ним трудилась! Агнеса помогает ей надеть его. Оно такое красивое и наглаженное, надо постараться ничего не измять. И чтоб кружева нигде не подогнулись. Вот только сорочка сзади исподнизу выглядывает. Что же делать, придется ее прикрепить.
Агнеса прислушивается:
— Никак пастор пришел.
— Что ты, не может быть, — тихо говорит Фрида, чувствуя, как кровь отливает от лица.
— Да ты послушай, как там все примолкли-то.
— Тогда нам надо поскорее кончать, — еле слышно говорит Фрида.
Юнас осторожно стучит в полуоткрытую дверь.
1 2 3