Каково же было мое удивление, когда канат неожиданно задрожал и начал подниматься, поначалу неуверенно, но вскоре большая его часть уже возвышалась вертикально над мотком, а верхний конец скрывался в облаках. Потом мужчина обратился к мальчику — я решил, что с угрозами, поскольку мальчик бросился мне в ноги и стал молить о помощи. Так, по крайней мере, казалось, но я не понимал, что происходит, и ничего не сделал. Тогда мужчина принялся гоняться за мальчиком вокруг мотка каната и гонялся, пока мальчик не ухватился вдруг за канат и со всей резвостью, на какую был способен, не начал карабкаться вверх. Мужчина извлек из котомки нож. Зажав нож в зубах, он последовал за мальчиком наверх и вскоре тоже скрылся в облаках. Я вновь остался один на берегу и так сидел, пораженный происшедшим, глядя на морские волны. Прошло довольно много времени. Потом я постепенно осознал, что мой камзол намокает. Я поднял голову, полагая, что пошел дождь. С неба и вправду закапало, но капли, которые падали на мой камзол, были каплями крови. Потом появилось и нечто другое: сначала рука, затем нога — одна за одной упали на песок все отрезанные части тела мальчика. Наконец я увидел, как отец спускается по канату с головой мальчика в руке. Когда он оказался на земле, канат мягко улегся вокруг него.
Вновь увидев араба, я испытал непостижимое чувство облегчения, и когда он попросил у меня два динара, я без возражений дал их ему. Он связал свои вещи и куски сыновьего трупа в узел, махнул мне на прощанье рукой и удалился со своим узлом в сторону Александрии. Онемев от удивления, смотрел я, как он уходит. На другой день, однако, я увидел в Александрии и отца, и сына — они сидели возле кондитерской и набивали желудки едой. Все это был сплошной обман. Он попросту околдовал меня так, что я вообразил, будто вижу, как он лезет по канату убивать своего сына. Колдовство…
Тут Бэльян перебил его и сказал, указывая на свою чашку кофе:
— А вы чего хотели? Это пойло стоит полдинара за чашку. Неужели вы думали, что всего за два динара он убьет родного сына?
— Да нет, нет, наверно… но меня одурачили. Если я когда-нибудь снова встречу этого иллюзиониста, то за последствия не ручаюсь.
— Но вы живописец, а разве живопись — не одна из форм иллюзионизма?
Джанкристофоро едва сдержал гнев:
— Да нет же, ей-богу! Быть может, других художников их произведения губят, но я никогда не стремлюсь обманывать. Все мои цвета неестественны, в основном это оттенки золотистого и алого, и я не пользуюсь перспективой, ибо перспектива обманывает глаз, а обманывать глаз — значит обманывать рассудок, что не менее безнравственно, чем рассказывать бессмысленные истории. Высокое искусство должно основываться на высокой морали. По правде говоря, меня гложет множество сомнений по поводу моей нынешней миссии. Султан — иноверец и дикарь. Он ничем не отличается от всех прочих турок, разве что получше одевается. Все турки похожи друг на друга. Все его наложницы на одно лицо, нелегко заставить этих сук позировать, не зная их языка, к тому же они боятся, что я рисую их изображения, дабы упрятать туда их души. Да не хочу я никуда прятать их души. Не уверен, что у турецких шлюх вообще имеется нечто подобное. Душа султана-безбожника, должно быть, проклята, и все же она у него есть, но у женщин душа отсутствует. Вот почему так трудно писать их портреты, ведь невозможно ухватить внутреннюю сущность, ее попросту нет, есть лишь тело, которое можно изобразить в общих чертах. Короче, если тело мужчины есть Храм Божий на Земле, то женское тело — в свою очередь всего лишь обезобрансенная копия мужского. Уж поверьте. Когда я писал Баязетов гарем, я возненавидел его (точнее, возненавидел их) и выпуклости их белой плоти, глаза рептилий и чары, от которых бросает в дрожь. Я знаю, что возненавижу и этих египтянок. Их формы будут слишком округлыми для более или менее сносных линий рисунка. Вы, разумеется, понимаете, что я ничего не имею против женщин как таковых? В довершение всего в здешних домах скверное освещение, на базаре трудно найти нужные краски и масла, да еще и жара. Я пытаюсь выполнить свою работу, а все в это время клюют носом.
Вконец подавленный, он умолк. Бэльян слушал с непроницаемым лицом. Может, этот человек — сумасшедший? Или попросту гомосексуалист, коему поручена смехотворно неподходящая работа? У Бэльяна закружилась голова. Жара усиливалась. Человек, назвавший себя Вейном, вышел из караван-сарая и торопливо зашагал по темному переулку, который через базары вел к Цитадели. Джанкристофоро лениво показал на него пальцем.
— Этому человеку многое известно о красках и маслах, и еще он знает арабский. У него можно многому научиться, но лучше, наверно, этого не делать. Он алхимик, и у него есть близкие друзья при мамлюкском дворе. По обеим причинам он весьма опасен. Полагаю, на днях он сделается вероотступником, что очень жаль, ибо ему многое известно о том, к чему нам следовало бы подготовиться.
Джанкристофоро, прищурившись, взглянул на небо, как бы обдумывая следующие слова. Но произнести их он так и не успел, ибо перед ними в одно мгновение выросли возникшие из тьмы в глубине кофейни двое турок с ятаганами, которые без лишних усилий и слов связали ему руки и вместе с третьим турком, присоединившимся к ним на площади, повели своего пленника туда, куда уже удалился Вейн, — в направлении Цитадели.
Поначалу Бэльян был слишком потрясен, чтобы пошевелиться, а затем верх взяла вполне уместная осторожность. Даже не попытавшись последовать за ними, он взял оставленную Джанкристофоро книгу и с деланным безразличием направился обратно к караван-сараю. Он сообщил о том, что произошло, венецианским торговцам, и их старший, консул из Александрии, сказал, что в понедельник, когда вновь откроются присутственные места, через давадара будет подан протест. Но что, собственно, произошло? Безусловно, турки были либо должностными лицами, либо солдатами. Это можно было понять по тому, как избирательно, гладко и умело они все проделали. Может, за Джанкристофоро от самой Александрии тайно следили шпионы? Может, все дело в его критических замечаниях по адресу турецких шлюх? Или по адресу Вейна, друга мамлюков? Не нарушил ли он какого-нибудь неизвестного правила арабского этикета? А может, в тот момент, когда мимо случайно проходили мамлюкские блюстители порядка, он попросту подсунул лавочнику фальшивую монету?
— Все мы можем исчезнуть подобным образом, каждый из нас, и христианский мир даже пальцем не пошевельнет, чтобы нас спасти, — задумчиво заметил француз.
Позднее, когда европейцы отправились на дневные празднества, они все еще нервничали и вышли все вместе под предводительством консула, Альвизе Тревисано. Ипподром, где происходили игры, располагался у основания Цитадели, и именно там под руководством инструкторов-евнухов проходили обычно строевое обучение молодые мамлюкские невольники. Несмотря на сильное желание увидеть их на маневрах, Бэльян был слишком взволнован, чтобы тотчас же покинуть безопасный караван-сарай. Поэтому в тот день он не пошел вместе со всеми. Оставшись один, он поднялся на крышу, прихватив с собой книгу Джанкристофоро. По какой-то причине о книге он никому не сказал.
Особого впечатления книга не производила: десятка два листов большого формата, слабо скрепленных ниткой. Бэльян с удивлением заметил, что заглавие находится на обороте книги и изображено паучьей арабской вязью. Он раскрыл книгу. Письмена внутри были тоже арабские, в том же духе сумбурного паучьего танца, но между арабских строк кто-то попытался мелким почерком вписать итальянский перевод. Сосредоточенно наморщив лоб, Бэльян начал читать.
Он сказал: «Берегись Обезьяны!»
И еще он сказал: «Некоторые говорят, что каждый череп содержит в себе собственное море снов и что там есть миллионы и миллионы этих крошечных океанов. В качестве доказательства они приводят тот факт, что если прильнуть ухом к уху друга и внимательно прислушаться, то можно услышать, как о стенку черепа бьются морские волны. Но каким образом конечное может содержать в себе бесконечное?»
И еще он сказал: «Во сне мы учимся примиряться со смертью».
И еще он сказал: «Человек чтит духов сна, ибо спит с ними, даже когда они скрываются под чужой личиной».
И еще он сказал: «Почему нам не может присниться, что мы два человека? Для Ихвана аль-Сафы это был очень сложный вопрос».
И еще он сказал: «Сон есть наиболее естественное состояние человека. Долгие годы Адам лежал и видел сны в райских кущах, пока Ева не была извлечена из его тела и не пробудила его ото сна».
И еще он сказал: «Сны, не заслуживающие внимания, непременно следует забывать. Мелкую рыбешку выбрасывают обратно в море Алям аль-Миталь».
И еще он сказал: «Трус в сновидениях будет трусом и в жизни».
Озадаченный и раздраженный, Бэльян отложил книгу. Он не мог понять ее замысла. Кто пытался сделать перевод? Джанкристофоро? Но Джанкристофоро утверждал, что не знает арабского. Он вновь погрузился в раздумья об обстоятельствах ареста Джанкристофоро. У него мелькнула мысль о том, что Джанкристофоро арестовали по ошибке, вместо шпиона Бэльяна, но он быстро ее отбросил. Его начали одолевать более смутные, дремотные мысли, а затем и послеполуденный сон. Проснулся он в луже пота. Группа вернулась с ипподрома, и уже звучал призыв к молитве при заходе солнца. Он немного посидел, ощущая легкую тоску; страх его перешел в беспокойство.
Спустившись во двор, он обнаружил, что готовится еще одна экскурсия — посещение Поселка Женщин. Как он с горькой усмешкой заметил, наибольший энтузиазм проявляли паломники. Пять недель потребовалось судну, чтобы доплыть до Александрии, и еще три дня потребовалось им, чтобы добраться до Каира, — почти шесть недель без женщин. Кроме того, в том, чтобы переспать с мусульманкой, не могло быть никакого греха!
На самом деле Поселок Женщин находился в стенах города, в квартале Эзбекийя, неподалеку от караван-сарая. Квартал, где они поселились, был также кварталом лицедеев и преступников. И на сей раз руководство группой при осмотре района публичных домов взял на себя венецианец. При свете факела они медленно пробирались по узким тропинкам, которые тянулись через весь квартал.
Это была безрадостная экспедиция, которая, как показалось Бэльяну, могла скорее обратить душу к умерщвлению плоти, нежели удовлетворить чувства. Дома были не такие высокие, как в торговых кварталах, в основном одно— и двухэтажные. Стены были расписаны чересчур яркими синими и оранжевыми красками. Фрески с изображением обнаженных танцующих пар, кобр, виноградных листьев, джиннов, гербов. Как ни странно, но на стенах был представлен и пантеон христианских и восточных святых: святой Иозафат, выбрасывающий деньги, святая Катарина, казненная колесованием, святые Таис и Пелагея, покровительницы египетских проституток.
Если в торговых кварталах на нижних этажах можно было увидеть в продаже пеньку, верблюжью упряжь, корицу или хлопок, то здесь демонстрировались совсем другие товары: плоть — плоть с отвратительными татуировками апотропаических эмблем, плоть, изборожденная морщинами и провисшая мягкими складками, плоть, усеянная следами бубонной чумы. Она выставлялась на всеобщее обозрение в факельном свете интерьеров. Женщины сидели там, равнодушные, даже не пытаясь соблазнить клиентов. Вновь Бэльяну вспомнились утренние рассуждения Джанкристофоро. И все же, как ни странно, группа европейцев делалась все малочисленнее: они незаметно ускользали поодиночке, дабы отыскать усладу в объятиях дряхлости, уродства и болезни.
Вскоре Бэльян обнаружил, что идет совершенно один, испытывая тошноту от отвращения, удрученный грязью и нищетой. Конец его страданиям положила чья-то рука, внезапно оказавшаяся у него между ног. Он увидел, что его прижимает к себе женщина, почти такая же высокая, как он, и одетая в турецком стиле: головная повязка, облегающий бархатный корсаж и юбка в полоску. Выражение ее лица было столь же самоуверенным, как и недвусмысленная манера прельщать клиентов, широким скулам и блестящим глазам придавали выразительность нисходящие линии краски для век. Черкесская турчанка? Для тамошних мест она была удивительно молода, лет тридцати с небольшим, и казалась ничем не обезображенной. Она отпустила Бэльяна и принялась с явным намеком жестикулировать, настойчиво показывая на свой дом. Впрочем, это едва ли походило на дом, ибо каменными были только углы и пол. Скорее это была беседка, ветхое сооружение из резного дерева. Она затащила Бэльяна внутрь и наверх, за одеяло, которое свешивалось с потолка, на каменное возвышение, устланное матами и коврами. Все так же высокомерно глядя на него, она упала спиной на возвышение и, задрав длинную юбку, раздвинула ноги. Возбужденный ее властными манерами и экзотической обстановкой, он легко овладел ею.
Поэтому, когда все закончилось, он был слегка удивлен, услышав, как женщина говорит:
— Да, радоваться тут особенно нечему!
— Ты говоришь по-английски?
— Меня обучил языку твой друг.
— Он отличный учитель. Но что за друг?
Она казалась довольной.
— Вейн, конечно. Вы же вместе приехали в Каир.
— Вейн мне не друг. Мы с ним ни разу не поговорили. Я даже не знаю, что он делает в Каире.
— А я-то думала, он привез тебя из Англии, чтобы ты вместе с ним работал. Прости мне мое заблуждение. Но я надеюсь, что со временем ты с ним познакомишься. Вейна почти все знают, по крайней мере знают его репутацию.
— Но ты ведь ждала меня, ты меня подкарауливала?
Она принялась искать что-то в деревянной коробочке, которую держала подле себя.
— Ах да, за вами, чужестранцами, все время следят.
— Что ты имела в виду, когда сказала, что радоваться тут особенно нечему?
— Просто я ожидала большего, вот и все.
— Во имя всего святого, чего же большего ты еще хотела?
Она извлекла из коробочки нитку и через одну ноздрю продела ее в другую. Бэльян, вконец запуганный, смотрел, как она прочищает ноздри. Прошло какое-то время, прежде чем она ответила.
— Люди вроде тебя впитывают чужую энергию — сидят, слушают, задают вопросы, а сами никогда ничего не говорят. Что же до твоих сексуальных способностей, то я полагала — что, кажется, было глупо с моей стороны, — будто все англичане похожи на Вейна или, если это не так, тогда что ты хотя бы мог у него учиться. Здесь, в Каире, он пользуется славой прекрасного любовника. Думаю, я могу тебя кое-чему научить. Например, имсааку. — Она задумчиво посмотрела на Бэльяна. В глазах у нее появился странный блеск.
— Что это за имсаак?
— Имсаак — это искусство задержки оргазма с помощью максимально возможного количества поворотов, изгибов и искривлений. В этом и состоит подлинное искусство… Ты выглядишь измученным. Бог знает, как тебе удалось добраться до Каира. Интересно, сумеешь ли ты собраться с силами и уйти. Пенис твой стоит прямо, но веки дрожат. Твое тело шевелится, но змей в тебе спит.
Прежде чем продолжить, она театрально прижала руки к груди.
— У основания твоего позвоночного столба свернулся и спит змей. Чтобы поднять его, ему нужно петь, нужно искушать его до тех пор, пока голова его не окажется у тебя между глаз и ты не увидишь мир его глазами, глазами тела, состоящего из чистой сексуальной энергии. В христианском мире совокупление очень похоже на сон, но в Египте и Синде это наука. Я могла бы также обучить тебя карецце и обрядам сексуального истощения, но пока что ты растрачиваешь свое семя так, будто это вода. Сначала мы должны поднять змея.
— Как же ты поднимаешь змея?
Она приложила палец к губам. Взгляд ее забегал из стороны в сторону, как бы отыскивая в комнате шпионов.
— Об этом нельзя говорить. Это можно только продемонстрировать. Акт вытягивания змея вдоль позвоночного столба подобен лазанию по канату. Кто поймет, как это делается, и вскарабкается по канату, тот потянет за собой змея. Я посвящу тебя в эту тайну. Тебе придется заплатить, но это стоит сделать, чтобы пробудиться ото сна, каковой есть наполовину смерть.
Бэльян попытался ответить как можно рассудительнее:
— Как учит наша религия, в тайну посвящают не с помощью того, что находится у женщины между ног, да и не с помощью бисера в грязи. Если обладаешь познаниями, о которых нельзя говорить, тогда не говори о них. Я долго путешествовал. Конечно, я устал, и все же сомневаюсь, сударыня, что мне помогут извращенные половые сношения с вами. У вас что, нет семьи? Как женщина вроде вас могла опуститься до уровня шлюхи?
Размышляя, она медленно облизывала губы своим длинным, тонким языком. Бэльяну стало ясно, что она не в своем уме.
— Опять эти скучные вопросы. Да, есть у меня семья. Если тебе повезет, ты никогда с моими родственниками не познакомишься. Но я не шлюха.
1 2 3 4 5