Тогда-то это и случилось. Тогда-то он безотчетно и толкнул дверь в комнатку Джемм.
Странно и непривычно видеть пустую прежде комнату жилой. Здесь даже пахло теперь по-другому. Нераспакованные коробки с вещами одна на другой громоздились по углам; остальные, уже разобранные и сложенные аккуратной стопкой, лежали у двери. Поперек неубранной постели брошен голубой халат с вышитым китайским драконом на спине.
Ральф сделал шаг — присмотреться к дискам, пристроенным на уголке комода. Гм. Впечатляюще. Музыка в его вкусе, конца семидесятых: «Jam», «Madness», «Generation X». Нужно будет попросить послушать. Рядом с грудой дисков — фото Джемм в тяжелом зимнем пальто, с покрасневшим от мороза носом, на корточках и в обнимку с золотистым ретривером. Разглядывая снимок, Ральф вдруг сообразил, что, во-первых, не очень-то и представляет, как выглядит Джемм, — не обращал на нее особого внимания, — а во-вторых, что рядом с ним поселилось очень даже хорошенькое создание. Хотя и не в его вкусе. Он всегда предпочитал блондинок; взбалмошных блондинок в нарядах от-кутюр; длинноногих блондинок, отзывающихся на имена вроде Джорджины, Наташи ну и, понятно, Клаудии; роскошных блондинок, подвизающихся в пиаровском бизнесе, художественных галереях или домах моды; блондинок, вечно желающих, чтобы он, Ральф, был богаче, стильнее, опрятнее, жестче, мягче, старше, моложе… словом, кем-нибудь совершенно иным.
В отличие от его длинных блондинистых красоток Джемм мелка и затейлива. У нее, как выяснилось, прекрасный музыкальный вкус, и она держит под рукой снимок любимого пса. А еще она мила, любезна; а еще с ней, кажется, легко и приятно общаться. Нет, совсем не в его вкусе.
Ральф куснул крекер, уронив кусок на пол, а когда наклонился, чтобы поднять, заметил под столом стопку общих тетрадей в потрепанных обложках. Дневники, не иначе. Настоящие девчачьи дневники с настоящими девчачьими тайнами. Цифры на корешках — либо тисненные золотом, либо просто написанные чернилами от руки — отмечали года от 1986 до 1995. А куда делся дневник за 1996, текущий? Ответ нашелся тут же — уголок общей тетради выглядывал из-под голубого халата.
Ральфу была видна дата (прошлый четверг) и первые слова нескольких строчек, набросанных мелким, кудрявым, похожим на саму Джемм почерком: «…прелестная квартира… кажется, робок. .. уверена, что это не так… неужели судьба — я просто в восторге… возможно, Смит, только он немного… Ральф…»
Ральф отпрянул. Какого черта, спрашивается, он сует нос не только в чужую — девичью — спальню, но и в личный дневник, чтоб ему провалиться?! Стыдно, приятель. И грустно. Ральф сделал шаг к двери, но к этому моменту любопытство дошло до точки кипения.
С бешено бьющимся сердцем он рывком отбросил халат, пробежал глазами страницу и застыл, от изумления разинув рот. По мысли Джемм, в эту квартиру ее привел какой-то там вещий сон; она рассчитывала найти здесь свою судьбу; восторг ее был связан с уверенностью, что кто-то из двоих, либо Смит, либо Ральф, окажется мужчиной ее мечты. В буквальном смысле. Ральф счел бы девицу психопаткой, если бы… не несколько строчек. Вот, пожалуйста, Джемм собственноручно написала: «Смит немного зажат, да он, если по-честному, и не совсем в моем вкусе. Скорее Ральф — поджарый, сексуальный, пугающий (от столь лестной оценки у Ральфа аж желудок стянуло). С ним, кажется, было бы веселее. Проблема в том, что у него есть девушка».
Надо же. Его не просто сочли достойным претендентом, но и записали в фавориты. Хотя… все так, кроме последней фразы. Клаудия — не проблема, это однозначно. А в остальном — чистая правда. С ним и впрямь веселее, чем со Смитом. Бывало и по-другому, но за годы помешательства на Шери Смит как-то подрастерял уверенность и шарм.
На этом страница заканчивалась. С глубоким вздохом подавив желание прочитать следующую, Ральф опустил тетрадь на кровать — в точности, как она лежала, — и накрыл халатом. Оставалось только надеяться, что Джемм не пристроила где-нибудь волосок, чтобы застукать бесстыжих любителей чужих дневников.
Удовлетворившись результатом, он еще долго сидел на смятой постели, так не похожей на ложе Клаудии со свежим бельем каждый божий день и навороченной композицией из декоративных подушек поверх покрывала: каждая подушка должна лежать именно так и не иначе, дабы не испортить хозяйке расположение духа. Заметив среди простыней лифчик — черный, без изысков и далеко не новый, — Ральф покрутил его в руках. Ого. Малышка Джемм не так уж и мала: на этикетке значилось 62D. Где она, черт побери, их прячет? Бюст Клаудии, слепленный в полном соответствии с ее статью сушеного кузнечика, с трудом обнаруживался и на взгляд, и на ощупь. Ох и соскучился же он по нормальным сиськам, с тоской подумал Ральф, по этому воплощению женственности, по полной женской груди, чуть подрагивающей от прикосновения и всегда такой теплой, зовущей. Прочие части женского тела не так миролюбивы: порой кажется, что они способны укусить, задушить или покалечить. Грудь же всегда дружелюбна и безмятежна.
Вздрогнув, Ральф обнаружил, что трется губами о бретельку лифчика, вдыхает едва уловимый аромат. Да что за хрень! Он отдернул атласную тряпку от лица, положил на колени и сунул правый кулак в чашечку лифчика. Силы небесные, подумал он, хватит места и для левого! Говоря словами Клаудии, девушка «умеет одеваться». Если Клаудия обзывала толстой какую-нибудь девушку, а Ральф возражал, она неизменно бросалась в бой со своим неопровержимым аргументом: «Ха! Девица просто умеет одеваться. Нацепит шарфик, напялит свитер с чужого плеча, под которым хоть полтонны жира запросто спрячешь, — и все дела. Обвела вокруг пальца таких дурней, как ты». Глядя на объемистый лифчик Джемм, Ральф впервые готов был согласиться с Клаудией. Ведь не заметил же у Джемм… этой роскоши. Где были его глаза? Ральф приткнул бюстгальтер между складок простыни и отвел взгляд. Хорошо хоть приятель в штанах не ожил. И без него тошно от ощущения собственной убогости.
Уходить не хотелось. Хотелось насладиться чисто женским духом комнаты Джемм, взглянуть, что она держит в ящиках комода, отвернуть колпачок дезодоранта и понюхать гладкий шарик, перечитать все дневники и узнать, как ей давались первые «трудные дни». Хотелось забраться в ее постель, накрыться ее простыней и, опустив голову на ее подушку в зеленовато-голубой наволочке, вдохнуть запах Джемм, вобрать в себя ее тепло.
Мечты, мечты. Ральф медленно встал, похлопал по матрацу, убедился, что следы его пребывания уничтожены, и вышел, оставив дверь чуть приоткрытой, как это сделала утром Джемм. Что ж, подождем. Вечер обещает быть интересным.
Вновь усевшись за свой стол и пытаясь придумать занятие, не связанное ни с выходом на улицу, ни с телефоном, ни вообще с мало-мальской тратой сил, Ральф возвращался мыслями к дразнящим отрывкам из дневника Джемм и умирал от любопытства. Что это за хренотень с вещими снами? Что она там еще написала о своей судьбе? И что она еще написала о нем? Ральф толком не осознал, когда и почему родилось ощущение, что в ближайшее время жизнь здорово осложнится.
Глава четвертая
Шиобан ненавидела собственное тело, постепенно превратившееся в гигантскую волосяную плантацию. С возрастом, как известно, появляются морщины и седина и кожа теряет упругость; но чтобы с ног до головы зарастать шерстью, будь она неладна?!
Смотреть противно. На больших пальцах ног — какие-то мерзкие кустики, икры в темной поросли. Впрочем, волосы на ногах общество приемлет, поскольку они есть у всех, даже у супермоделей, и в любом косметическом отделе найдется полка с депиляторами, которые можно купить, не смущаясь и не сгорая со стыда.
Но на днях Шиобан обнаружила несколько длинных, черных, жестких лазутчиков в желобке на груди. Откуда взялись? Почему? И волоски вокруг сосков… Что может быть безобразнее шерсти на нежной, матово-розовой поверхности? Разве что четко просматривающиеся усики.
Сражение с ненавистным волосяным покровом стало частью ежедневного режима Шиобан. Мужчины наверняка понятия не имеют, каких усилий стоит женщинам по-детски гладкая кожа, каким трудом они истребляют с тела все сколько-нибудь мужские признаки. Интересно, а сам-то сильный пол пошел бы на подобные муки, если бы мода и общество внезапно потребовали и от мужского тела сходства с алебастровой скульптурой?
И еще — почему, спрашивается, в других странах волосатость женщин никого не волнует? Французы даже изобрели для женских усиков особое ласковое словечко. Отчего же англичанка не смеет появиться на людях с небритыми ногами без опасения заполучить клеймо лесбиянки?
В свое время Шиобан сделала попытку приобщиться к садоводству и огородничеству, но быстро разобралась, что это занятие сродни борьбе с растительностью и работе по дому: результатов не приносит, и нет ему конца. Волосы, сорняки и пыль стали главными врагами Шиобан.
Чем она занимается? Да тем самым, что отнимает все больше и больше времени, — рьяно ненавидит собственное тело. Мало того, что тело с каждым днем все сильнее зарастает волосами. Оно еще и жиром зарастает с той же скоростью. И речь не о двух-трех лишних фунтах, не о чуть узковатой одежде. О нет — комплекция Шиобан достигла того уровня, когда люди, прежде ее не знавшие, не задумываясь назовут «толстухой». Большая часть гардероба пылится в шкафу, а Шиобан изо дня в день надевает одну и ту же пару легинсов, меняя лишь мешковатые футболки и джемперы. Покупка новой одежды означает поход по тем магазинам, где ее ноги прежде не было, и надо будет приближаться к стойкам с цифрами, которые разве что не в голос вопят: «Жирная, жирная, жирная!» Карл ни разу даже словом не обмолвился об этой проблеме, а сама Шиобан тем более. Он по-прежнему смотрел на нее, обнимал и ласкал, по-прежнему держался с ней на людях за руки, по-прежнему говорил, что любит. Не слишком часто, но он ведь никогда не был щедр на нежности. Шиобан не раз случалось гадать — что Карл о ней, собственно, думает? В его присутствии она давно не раздевалась, не разгуливала больше по дому голышом, а совместные купания прекратились как-то сами собой, и опять же молчком. Шиобан ничего не стоило спросить напрямик: «Послушай, Карл, по-твоему, здорово меня разнесло?» Но, зная Карла, честнейшего из людей, она заранее знала и ответ: «Да, Шабби, здорово». И что дальше? Куда завел бы их этот разговор? Слово за слово выяснилось бы, что она давно стала Карлу противна, что он презирает ее за лень и считает, что если бы любила, то не распустилась бы.
Карл же, в полном неведении о муках Шиобан, не только не презирал ее, но, напротив, восхищался ее формами. Прежде она была самую капельку несоразмерна — ноги чуть худоваты, бедра слегка широковаты, задница несколько плосковата, — а теперь все ее формы пришли в равновесие: грудь уже не кажется нелепо пышной, зад обрел женскую округлость. Ну не счастье ли — обнимать по ночам роскошное, тугое тело со сдобными руками и мягкими, нежными бедрами. Набранный вес словно влил новую жизнь в тридцатисемилетнюю оболочку Шиобан, придав сходство с розовощекой, пухленькой девочкой-подростком. А Карлу, между прочим, с пухленькой девочкой-подростком спать не довелось даже во времена его собственного розовощекого отрочества.
И волосы Шиобан по-прежнему приводили Карла в восторг. Густые, ниспадающие до талии блестящими волнами цвета спелой кукурузы, они всегда пахли чистотой и еще чем-то загадочным и пьянящим. Карл поначалу и влюбился-то именно в эти дивные, сказочные волосы. Куда бы ни занесло его в студенческом городке — всюду они бросались в глаза, то рассыпанные по спине и вспыхивающие золотистыми бликами даже в хмурый день, то уложенные вокруг головы драгоценным венцом. Шесть месяцев золотой каскад волос терзал его душу. Стоило Шиобан появиться в поле зрения — и сердце Карла пускалось вскачь от надежды приблизиться к обладательнице этой роскоши и явить ей свой восторг, свою страсть. В мечтах он одну за другой вынимал черепаховые заколки и гребенки и любовался водопадом, струящимся на его подушки или сиденья его «эмбасси». Ему хотелось собственноручно мыть эти дивные волосы, расчесывать их, пестовать, как домашнего любимца, как одушевленную часть Шиобан, в которой воплотилась вся красота женщины.
Шиобан об этом даже не догадывалась. Для нее Карл был одним из активистов студенческого союза — славный малый с русской фамилией, ирландским акцентом и стильной челкой, тот самый, кто чаще других пришпиливает объявления на доску, тот самый, кто в курсе всех событий в кампусе и кто раскатывает на «эмбасси». Официальный бойфренд красавицы Анжелы — мужской мечты с крашено-блондинистым мальчишеским ежиком и младенчески невинной мордашкой. Шиобан нравился обаятельный Карл, нравился его ирландский акцент, легкий нрав, сексуальный зад, но она была убеждена в вечной любви Карла и Анжелы. Случалось, она представляла себе эффектную парочку слившимися воедино на белоснежной, 'согретой солнцем постели или от души хохочущими в компании друзей за стойкой молодежного паба. Время от времени Шиобан улыбалась Карлу и получала ответную улыбку — вот и все, на что она могла рассчитывать.
Но в один прекрасный день, в разговоре с коллегой Карла по студенческому союзу, тайным мечтам Шиобан неожиданно влили новую кровь.
— Та еще стерва, — небрежно отозвался собеседник об Анжеле.
Оп-ля! Надежда взлетела до небес.
— Надо же. А я считала ее симпатичной девчонкой. С Карлом все-таки… ну ты понимаешь. Они смотрятся идеальной парой.
— С Карлом, ха! Да он просто святой, ей-богу. У них же что ни день, то скандал. Понятия не имею, как этот парень выдерживает ее взбрыки. Карл заслуживает лучшего, и лично мне кажется — только между нами, —что они скоро разбегутся. Ходят слухи, девка подцепила другого. Но уговор — я тебе ничего не говорил. — И собеседник с ухмылкой подмигнул.
Шиобан услышала все, что нужно. Мимолетный обмен улыбками незаметно перерос в мимолетный обмен парой фраз, а затем и в задушевные пикники на двоих в ближайшем парке, которые длились часами, пока Анжела была на лекциях. А потом случился тот счастливый вечер (через полтора месяца их официальной дружбы), когда Карл сказал, что их общему приятелю вконец осточертела и Анжела, и восторги Карла по поводу Шиобан, а потому он, Карл, решил проявить инициативу и направить развитие событий в нужное русло. Пылая от счастья, Шиобан, уходя от него, даже о пальто забыла.
Ее волосы оправдали и превзошли все его ожидания; и до тех самых пор, когда — месяца два тому назад — Шиобан перестала принимать душ с ним вместе, Карл зачастую мыл их сам, осторожно, тщательно взбивая шампунь, ополаскивая, упиваясь их густотой, длиной, цветом и тем, что ему позволено к ним прикасаться.
Для одних мужчин фетиш — женская грудь, для других — ноги, для третьих — бедра. Карл заводился от шикарных волос. Стоило ему увидеть действительно красивые волосы, как он шалел.
У Шери тоже очень даже неплохие волосы — не роскошь, конечно, как у Шиобан, но довольно длинные, шелковистые, прелестного цвета ванили. На волосы Шери он обратил внимание раньше, чем на их владелицу, еще прошлым летом, когда они вдруг засияли в лучах солнца бледно-соломенными струями. Впрочем, он не замедлил обратить внимание и на ее стройные загорелые ноги, едва прикрытые летним платьем или мини-юбкой, и на длинную шею, и на очаровательное лицо с изящно вылепленными скулами и безукоризненными зубами.
Вот и сейчас он любовался волосами Шери, любовался сдержанно, как эстет, поверх раскрытой «Ивнинг стандард» поглядывая в громадное окно шейпинг-класса, где затянутая в лайкру Шери доплясывала последние пять минут часового «кислотного» джаза.
В трех милях от Ковент-Гарден голая Шиобан, сидя на краю ванны, с ненавистью пересчитывала новые складки на животе, а Карл тем временем поднялся из плетеного кресла, поцеловал Шери, шлепнул по упругой попке и повез на ланч в ресторан «Европейский модерн», один из ее любимых.
Глава пятая
Уже начинало темнеть, когда Джемм двинулась от своего офиса на Лестер-сквер в сторону Джеррад-стрит, за продуктами для обещанного Смиту и Ральфу ужина в честь новоселья. Прошла целая неделя на новом месте, а она по-прежнему почти ничего не знала об этих ребятах. Нарочно приходила домой попозже и старалась не высовывать носа из своей комнаты, чтобы дать им время привыкнуть к своему присутствию. Однако пора бы навести дружеские мосты.
В день переезда новые соседи по-рыцарски, хотя и без особого энтузиазма, помогли перенести ее пожитки из давно не мытого, обшарпанного грязно-горчичного «остина-аллегро» в ее комнату. Забавно, должно быть, смотрелась со стороны их троица, безмолвно и чинно топавшая вверх-вниз по бетонной лестнице, как сцепка каторжников.
1 2 3 4 5
Странно и непривычно видеть пустую прежде комнату жилой. Здесь даже пахло теперь по-другому. Нераспакованные коробки с вещами одна на другой громоздились по углам; остальные, уже разобранные и сложенные аккуратной стопкой, лежали у двери. Поперек неубранной постели брошен голубой халат с вышитым китайским драконом на спине.
Ральф сделал шаг — присмотреться к дискам, пристроенным на уголке комода. Гм. Впечатляюще. Музыка в его вкусе, конца семидесятых: «Jam», «Madness», «Generation X». Нужно будет попросить послушать. Рядом с грудой дисков — фото Джемм в тяжелом зимнем пальто, с покрасневшим от мороза носом, на корточках и в обнимку с золотистым ретривером. Разглядывая снимок, Ральф вдруг сообразил, что, во-первых, не очень-то и представляет, как выглядит Джемм, — не обращал на нее особого внимания, — а во-вторых, что рядом с ним поселилось очень даже хорошенькое создание. Хотя и не в его вкусе. Он всегда предпочитал блондинок; взбалмошных блондинок в нарядах от-кутюр; длинноногих блондинок, отзывающихся на имена вроде Джорджины, Наташи ну и, понятно, Клаудии; роскошных блондинок, подвизающихся в пиаровском бизнесе, художественных галереях или домах моды; блондинок, вечно желающих, чтобы он, Ральф, был богаче, стильнее, опрятнее, жестче, мягче, старше, моложе… словом, кем-нибудь совершенно иным.
В отличие от его длинных блондинистых красоток Джемм мелка и затейлива. У нее, как выяснилось, прекрасный музыкальный вкус, и она держит под рукой снимок любимого пса. А еще она мила, любезна; а еще с ней, кажется, легко и приятно общаться. Нет, совсем не в его вкусе.
Ральф куснул крекер, уронив кусок на пол, а когда наклонился, чтобы поднять, заметил под столом стопку общих тетрадей в потрепанных обложках. Дневники, не иначе. Настоящие девчачьи дневники с настоящими девчачьими тайнами. Цифры на корешках — либо тисненные золотом, либо просто написанные чернилами от руки — отмечали года от 1986 до 1995. А куда делся дневник за 1996, текущий? Ответ нашелся тут же — уголок общей тетради выглядывал из-под голубого халата.
Ральфу была видна дата (прошлый четверг) и первые слова нескольких строчек, набросанных мелким, кудрявым, похожим на саму Джемм почерком: «…прелестная квартира… кажется, робок. .. уверена, что это не так… неужели судьба — я просто в восторге… возможно, Смит, только он немного… Ральф…»
Ральф отпрянул. Какого черта, спрашивается, он сует нос не только в чужую — девичью — спальню, но и в личный дневник, чтоб ему провалиться?! Стыдно, приятель. И грустно. Ральф сделал шаг к двери, но к этому моменту любопытство дошло до точки кипения.
С бешено бьющимся сердцем он рывком отбросил халат, пробежал глазами страницу и застыл, от изумления разинув рот. По мысли Джемм, в эту квартиру ее привел какой-то там вещий сон; она рассчитывала найти здесь свою судьбу; восторг ее был связан с уверенностью, что кто-то из двоих, либо Смит, либо Ральф, окажется мужчиной ее мечты. В буквальном смысле. Ральф счел бы девицу психопаткой, если бы… не несколько строчек. Вот, пожалуйста, Джемм собственноручно написала: «Смит немного зажат, да он, если по-честному, и не совсем в моем вкусе. Скорее Ральф — поджарый, сексуальный, пугающий (от столь лестной оценки у Ральфа аж желудок стянуло). С ним, кажется, было бы веселее. Проблема в том, что у него есть девушка».
Надо же. Его не просто сочли достойным претендентом, но и записали в фавориты. Хотя… все так, кроме последней фразы. Клаудия — не проблема, это однозначно. А в остальном — чистая правда. С ним и впрямь веселее, чем со Смитом. Бывало и по-другому, но за годы помешательства на Шери Смит как-то подрастерял уверенность и шарм.
На этом страница заканчивалась. С глубоким вздохом подавив желание прочитать следующую, Ральф опустил тетрадь на кровать — в точности, как она лежала, — и накрыл халатом. Оставалось только надеяться, что Джемм не пристроила где-нибудь волосок, чтобы застукать бесстыжих любителей чужих дневников.
Удовлетворившись результатом, он еще долго сидел на смятой постели, так не похожей на ложе Клаудии со свежим бельем каждый божий день и навороченной композицией из декоративных подушек поверх покрывала: каждая подушка должна лежать именно так и не иначе, дабы не испортить хозяйке расположение духа. Заметив среди простыней лифчик — черный, без изысков и далеко не новый, — Ральф покрутил его в руках. Ого. Малышка Джемм не так уж и мала: на этикетке значилось 62D. Где она, черт побери, их прячет? Бюст Клаудии, слепленный в полном соответствии с ее статью сушеного кузнечика, с трудом обнаруживался и на взгляд, и на ощупь. Ох и соскучился же он по нормальным сиськам, с тоской подумал Ральф, по этому воплощению женственности, по полной женской груди, чуть подрагивающей от прикосновения и всегда такой теплой, зовущей. Прочие части женского тела не так миролюбивы: порой кажется, что они способны укусить, задушить или покалечить. Грудь же всегда дружелюбна и безмятежна.
Вздрогнув, Ральф обнаружил, что трется губами о бретельку лифчика, вдыхает едва уловимый аромат. Да что за хрень! Он отдернул атласную тряпку от лица, положил на колени и сунул правый кулак в чашечку лифчика. Силы небесные, подумал он, хватит места и для левого! Говоря словами Клаудии, девушка «умеет одеваться». Если Клаудия обзывала толстой какую-нибудь девушку, а Ральф возражал, она неизменно бросалась в бой со своим неопровержимым аргументом: «Ха! Девица просто умеет одеваться. Нацепит шарфик, напялит свитер с чужого плеча, под которым хоть полтонны жира запросто спрячешь, — и все дела. Обвела вокруг пальца таких дурней, как ты». Глядя на объемистый лифчик Джемм, Ральф впервые готов был согласиться с Клаудией. Ведь не заметил же у Джемм… этой роскоши. Где были его глаза? Ральф приткнул бюстгальтер между складок простыни и отвел взгляд. Хорошо хоть приятель в штанах не ожил. И без него тошно от ощущения собственной убогости.
Уходить не хотелось. Хотелось насладиться чисто женским духом комнаты Джемм, взглянуть, что она держит в ящиках комода, отвернуть колпачок дезодоранта и понюхать гладкий шарик, перечитать все дневники и узнать, как ей давались первые «трудные дни». Хотелось забраться в ее постель, накрыться ее простыней и, опустив голову на ее подушку в зеленовато-голубой наволочке, вдохнуть запах Джемм, вобрать в себя ее тепло.
Мечты, мечты. Ральф медленно встал, похлопал по матрацу, убедился, что следы его пребывания уничтожены, и вышел, оставив дверь чуть приоткрытой, как это сделала утром Джемм. Что ж, подождем. Вечер обещает быть интересным.
Вновь усевшись за свой стол и пытаясь придумать занятие, не связанное ни с выходом на улицу, ни с телефоном, ни вообще с мало-мальской тратой сил, Ральф возвращался мыслями к дразнящим отрывкам из дневника Джемм и умирал от любопытства. Что это за хренотень с вещими снами? Что она там еще написала о своей судьбе? И что она еще написала о нем? Ральф толком не осознал, когда и почему родилось ощущение, что в ближайшее время жизнь здорово осложнится.
Глава четвертая
Шиобан ненавидела собственное тело, постепенно превратившееся в гигантскую волосяную плантацию. С возрастом, как известно, появляются морщины и седина и кожа теряет упругость; но чтобы с ног до головы зарастать шерстью, будь она неладна?!
Смотреть противно. На больших пальцах ног — какие-то мерзкие кустики, икры в темной поросли. Впрочем, волосы на ногах общество приемлет, поскольку они есть у всех, даже у супермоделей, и в любом косметическом отделе найдется полка с депиляторами, которые можно купить, не смущаясь и не сгорая со стыда.
Но на днях Шиобан обнаружила несколько длинных, черных, жестких лазутчиков в желобке на груди. Откуда взялись? Почему? И волоски вокруг сосков… Что может быть безобразнее шерсти на нежной, матово-розовой поверхности? Разве что четко просматривающиеся усики.
Сражение с ненавистным волосяным покровом стало частью ежедневного режима Шиобан. Мужчины наверняка понятия не имеют, каких усилий стоит женщинам по-детски гладкая кожа, каким трудом они истребляют с тела все сколько-нибудь мужские признаки. Интересно, а сам-то сильный пол пошел бы на подобные муки, если бы мода и общество внезапно потребовали и от мужского тела сходства с алебастровой скульптурой?
И еще — почему, спрашивается, в других странах волосатость женщин никого не волнует? Французы даже изобрели для женских усиков особое ласковое словечко. Отчего же англичанка не смеет появиться на людях с небритыми ногами без опасения заполучить клеймо лесбиянки?
В свое время Шиобан сделала попытку приобщиться к садоводству и огородничеству, но быстро разобралась, что это занятие сродни борьбе с растительностью и работе по дому: результатов не приносит, и нет ему конца. Волосы, сорняки и пыль стали главными врагами Шиобан.
Чем она занимается? Да тем самым, что отнимает все больше и больше времени, — рьяно ненавидит собственное тело. Мало того, что тело с каждым днем все сильнее зарастает волосами. Оно еще и жиром зарастает с той же скоростью. И речь не о двух-трех лишних фунтах, не о чуть узковатой одежде. О нет — комплекция Шиобан достигла того уровня, когда люди, прежде ее не знавшие, не задумываясь назовут «толстухой». Большая часть гардероба пылится в шкафу, а Шиобан изо дня в день надевает одну и ту же пару легинсов, меняя лишь мешковатые футболки и джемперы. Покупка новой одежды означает поход по тем магазинам, где ее ноги прежде не было, и надо будет приближаться к стойкам с цифрами, которые разве что не в голос вопят: «Жирная, жирная, жирная!» Карл ни разу даже словом не обмолвился об этой проблеме, а сама Шиобан тем более. Он по-прежнему смотрел на нее, обнимал и ласкал, по-прежнему держался с ней на людях за руки, по-прежнему говорил, что любит. Не слишком часто, но он ведь никогда не был щедр на нежности. Шиобан не раз случалось гадать — что Карл о ней, собственно, думает? В его присутствии она давно не раздевалась, не разгуливала больше по дому голышом, а совместные купания прекратились как-то сами собой, и опять же молчком. Шиобан ничего не стоило спросить напрямик: «Послушай, Карл, по-твоему, здорово меня разнесло?» Но, зная Карла, честнейшего из людей, она заранее знала и ответ: «Да, Шабби, здорово». И что дальше? Куда завел бы их этот разговор? Слово за слово выяснилось бы, что она давно стала Карлу противна, что он презирает ее за лень и считает, что если бы любила, то не распустилась бы.
Карл же, в полном неведении о муках Шиобан, не только не презирал ее, но, напротив, восхищался ее формами. Прежде она была самую капельку несоразмерна — ноги чуть худоваты, бедра слегка широковаты, задница несколько плосковата, — а теперь все ее формы пришли в равновесие: грудь уже не кажется нелепо пышной, зад обрел женскую округлость. Ну не счастье ли — обнимать по ночам роскошное, тугое тело со сдобными руками и мягкими, нежными бедрами. Набранный вес словно влил новую жизнь в тридцатисемилетнюю оболочку Шиобан, придав сходство с розовощекой, пухленькой девочкой-подростком. А Карлу, между прочим, с пухленькой девочкой-подростком спать не довелось даже во времена его собственного розовощекого отрочества.
И волосы Шиобан по-прежнему приводили Карла в восторг. Густые, ниспадающие до талии блестящими волнами цвета спелой кукурузы, они всегда пахли чистотой и еще чем-то загадочным и пьянящим. Карл поначалу и влюбился-то именно в эти дивные, сказочные волосы. Куда бы ни занесло его в студенческом городке — всюду они бросались в глаза, то рассыпанные по спине и вспыхивающие золотистыми бликами даже в хмурый день, то уложенные вокруг головы драгоценным венцом. Шесть месяцев золотой каскад волос терзал его душу. Стоило Шиобан появиться в поле зрения — и сердце Карла пускалось вскачь от надежды приблизиться к обладательнице этой роскоши и явить ей свой восторг, свою страсть. В мечтах он одну за другой вынимал черепаховые заколки и гребенки и любовался водопадом, струящимся на его подушки или сиденья его «эмбасси». Ему хотелось собственноручно мыть эти дивные волосы, расчесывать их, пестовать, как домашнего любимца, как одушевленную часть Шиобан, в которой воплотилась вся красота женщины.
Шиобан об этом даже не догадывалась. Для нее Карл был одним из активистов студенческого союза — славный малый с русской фамилией, ирландским акцентом и стильной челкой, тот самый, кто чаще других пришпиливает объявления на доску, тот самый, кто в курсе всех событий в кампусе и кто раскатывает на «эмбасси». Официальный бойфренд красавицы Анжелы — мужской мечты с крашено-блондинистым мальчишеским ежиком и младенчески невинной мордашкой. Шиобан нравился обаятельный Карл, нравился его ирландский акцент, легкий нрав, сексуальный зад, но она была убеждена в вечной любви Карла и Анжелы. Случалось, она представляла себе эффектную парочку слившимися воедино на белоснежной, 'согретой солнцем постели или от души хохочущими в компании друзей за стойкой молодежного паба. Время от времени Шиобан улыбалась Карлу и получала ответную улыбку — вот и все, на что она могла рассчитывать.
Но в один прекрасный день, в разговоре с коллегой Карла по студенческому союзу, тайным мечтам Шиобан неожиданно влили новую кровь.
— Та еще стерва, — небрежно отозвался собеседник об Анжеле.
Оп-ля! Надежда взлетела до небес.
— Надо же. А я считала ее симпатичной девчонкой. С Карлом все-таки… ну ты понимаешь. Они смотрятся идеальной парой.
— С Карлом, ха! Да он просто святой, ей-богу. У них же что ни день, то скандал. Понятия не имею, как этот парень выдерживает ее взбрыки. Карл заслуживает лучшего, и лично мне кажется — только между нами, —что они скоро разбегутся. Ходят слухи, девка подцепила другого. Но уговор — я тебе ничего не говорил. — И собеседник с ухмылкой подмигнул.
Шиобан услышала все, что нужно. Мимолетный обмен улыбками незаметно перерос в мимолетный обмен парой фраз, а затем и в задушевные пикники на двоих в ближайшем парке, которые длились часами, пока Анжела была на лекциях. А потом случился тот счастливый вечер (через полтора месяца их официальной дружбы), когда Карл сказал, что их общему приятелю вконец осточертела и Анжела, и восторги Карла по поводу Шиобан, а потому он, Карл, решил проявить инициативу и направить развитие событий в нужное русло. Пылая от счастья, Шиобан, уходя от него, даже о пальто забыла.
Ее волосы оправдали и превзошли все его ожидания; и до тех самых пор, когда — месяца два тому назад — Шиобан перестала принимать душ с ним вместе, Карл зачастую мыл их сам, осторожно, тщательно взбивая шампунь, ополаскивая, упиваясь их густотой, длиной, цветом и тем, что ему позволено к ним прикасаться.
Для одних мужчин фетиш — женская грудь, для других — ноги, для третьих — бедра. Карл заводился от шикарных волос. Стоило ему увидеть действительно красивые волосы, как он шалел.
У Шери тоже очень даже неплохие волосы — не роскошь, конечно, как у Шиобан, но довольно длинные, шелковистые, прелестного цвета ванили. На волосы Шери он обратил внимание раньше, чем на их владелицу, еще прошлым летом, когда они вдруг засияли в лучах солнца бледно-соломенными струями. Впрочем, он не замедлил обратить внимание и на ее стройные загорелые ноги, едва прикрытые летним платьем или мини-юбкой, и на длинную шею, и на очаровательное лицо с изящно вылепленными скулами и безукоризненными зубами.
Вот и сейчас он любовался волосами Шери, любовался сдержанно, как эстет, поверх раскрытой «Ивнинг стандард» поглядывая в громадное окно шейпинг-класса, где затянутая в лайкру Шери доплясывала последние пять минут часового «кислотного» джаза.
В трех милях от Ковент-Гарден голая Шиобан, сидя на краю ванны, с ненавистью пересчитывала новые складки на животе, а Карл тем временем поднялся из плетеного кресла, поцеловал Шери, шлепнул по упругой попке и повез на ланч в ресторан «Европейский модерн», один из ее любимых.
Глава пятая
Уже начинало темнеть, когда Джемм двинулась от своего офиса на Лестер-сквер в сторону Джеррад-стрит, за продуктами для обещанного Смиту и Ральфу ужина в честь новоселья. Прошла целая неделя на новом месте, а она по-прежнему почти ничего не знала об этих ребятах. Нарочно приходила домой попозже и старалась не высовывать носа из своей комнаты, чтобы дать им время привыкнуть к своему присутствию. Однако пора бы навести дружеские мосты.
В день переезда новые соседи по-рыцарски, хотя и без особого энтузиазма, помогли перенести ее пожитки из давно не мытого, обшарпанного грязно-горчичного «остина-аллегро» в ее комнату. Забавно, должно быть, смотрелась со стороны их троица, безмолвно и чинно топавшая вверх-вниз по бетонной лестнице, как сцепка каторжников.
1 2 3 4 5