— Некоторые как нажрутся масла постного, так на глазах в скотов превращаются. И несет от них этим маслом за версту, — утверждал отец Савва, отказываясь отпускать грехи любителям елея. — Только тот силен в вере православной, кто не употребляет этого развратного, этого богомерзкого, этого сатанинского подсолнечного масла. Волосы им мажьте, сапоги им смазывайте, а внутрь ни-ни!..
Проповеди отца Саввы имели такой невероятный успех, что Матушка присвоила ему ученую степень доктора богословия. Теперь отец Савва, полностью освобожденный от воинской повинности, сидел в келье на лавке и писал фундаментальный труд под названием «Чего нельзя есть человеку, который крестился в православную веру, чтобы не превратиться в животное».
«В середок, как и в пяток, — писал отец Савва, — лучше не есть и не пить, но если уж приспичит, хотя лучше не пить и не есть, то можно между десятью и одиннадцатью часами похлебать киселя, а между четырьмя и пятью часами пожевать кусочек хлеба, который ни в коем случае нельзя макать в подсолнечное масло. Правильнее будет употребить стакан молока, пепси-колы, вина, спирта, но подсолнечного масла вовнутрь ни-ни…»
— Прости меня, друг Синокрот, — поделился я с лучшим другом, — нет больше сил все это видеть и слышать. Пойду-ка я лучше поищу место, где собака зарыта.
— Вперед, Вася! — подбодрил меня он.
Вздохнув, я взял кладбищенский заступ и в очередной раз отправился на поиски смысла жизни.
ГЛАВА XXII

Как я создавал шум и удивлялся положению вещей.
Ходил я со своим заступом и всюду рыл, но так и не нашел ничего хорошего. В конце концов устал я подрывать устои общества, отбросил заступ и взмолился:
— Устал я жить на этом свете, Господи! Возьми меня на тот…
Но Бог не внял моей мольбе, и я, сильно сокрушаясь, стал ударять себе то по правой, то по левой стороне груди. Делал я так потому, что забыл, с какой стороны находится сердце. Я вообще все забыл, а помнил только, что Бог не хочет взять меня к Себе. И нашло на меня такое отчаяние, что я принялся убивать себя заступом. И захлестала из меня кровь, и все Понтии Пилаты умыли руки. Все Понтии Пилаты, ставшие Матушками, умыли руки и легли спать, а я пополз, теряя сознание и оставляя за собой кровавый след бойца.
Я полз, волоча заступ и создавая шум, к Богу. И так много шума я создавал, что монастырь переполошился и, переполошившись, открыл огонь. Кто мог, тот стрелял, а кто не мог, швырял гранаты. Потом зарокотали танки, и я окончательно потерял сознание.
А когда очнулся, то увидел Синокрота.
— Самое интересное пропустил, — сказал Синокрот, перевязывая мои раны своей последней рубашкой.
— Тихо как, — пробормотал я, с трудом двигая нижней челюстью.
— А никого, кроме нас, нет, — охотно объяснил Синокрот. — Сестра Мавра, видно, перестаралась, вот монастырь и взлетел на воздух.
— Вместе с Матушкой? — спросил я.
— Нет, эта собака успела вылететь на Огненную Землю, — ответил Синокрот.
Я приподнялся и не увидел ни монастыря, ни стен вокруг монастыря, ни верхней дороги, ни нижней дороги, ни пейзажа после битвы..
— Останемся здесь жить, — ворковал Синокрот, — а там и другие присоединятся.
— Нет, мы здесь не останемся! — прохрипел я содрогаясь.
ГЛАВА XXIII

Как я прощался с Матушкой.
Я тоже ближних искал! Я тоже хотел быть разбужен чем-нибудь феноменальным! А теперь вот занят тем, что пишу письмо Матушке. Пишу я больше для очистки совести, потому как догадываюсь, что никакого ответа Матушка не напишет, а пришлет мне пластиковую бомбу заказной бандеролью. Не может Матушка не подложить мне пластиковой бомбы, раз это ее излюбленное занятие. Так что я даже распечатывать бандероль не стану, а найду безлюдное место, какой-нибудь rest-room, и обезврежу ее. И там же, на месте, напишу Матушке письмо.
«Дорогая Матушка! — напишу я. — Ваша диверсия не удалась. Я понимаю, как сильно вы будете сокрушаться (по себе знаю), но ничего поделать не могу. Не могу ничем помочь в данной ситуации и в сложившихся не в вашу пользу обстоятельствах. Не гневайтесь, Матушка, а постарайтесь меня понять. Вот вы, к примеру, вооружаетесь, а я разоружаюсь. И если я вас не убедил, то все равно не шлите больше по почте пластиковых бомб, а то, не дай Бог, взорвутся, так и не дойдя до адресата. И пироги с сухофруктами, пропитанные ядом кураре, передавать мне не стоит. Я хоть и язвенник, но к регулярному потреблению яда настолько привык, что никакого вреда он причинить мне не может. Так что, Матушка, как говорил один иезуито-католический поэт: „Пора заканчивать. Пора!“
Но если читатель пожалеет меня, поскольку я терпеть не могу писать писем, то он найдет способ сообщить Матушке, что я подорвался на мине и, как мне кажется, уже с того света печатаю летопись отдельно взятого монастыря…
Прощай, Матушка, и…
Май 1996 года,
Восточный Иерусалим

УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
По прибытии в эту страну Скобкину дали заполнить другую форму. В необходимой графе он вписал «католик».
«Нью-Йорктаймс» (The New York Times), 25 ноября 1996
Единственная причина неприятностей Скобкина в том, что он не врал.
«Интернэшнлгеральдтрибьюн» (International Herald Tribune), 26 ноября 1996
…Скобкин написал в иммиграционной форме «католик». С этого момента начались его проблемы.
«Ауэрсандэйвизитор» (Our Sunday Visitor), 16 марта 1997
Идеи приходят, идеи уходят, а ты остаешься. Если начнешь доверять идеям, станешь идеотом. Вот выросла одна идея-фикус, Синокрот посадил, называется «напиши роман». Листья лакированные, жесткие, усмешка у них недобрая. Синокрот ходит вокруг, тряпочкой протирает, любуется. «Хороша, — говорит, — идея, лучше не придумаешь, посему сажаю я тебя, Вася, на цепь короткую, будешь роман писать — о жизни…»
Если и буду, сказал я ему, то со сквозным сюжетом: где хочу, там войду, а куда входить не хочу, оттуда выйду. Понятно?!!
Теперь начинаю сквозить прозой и стихами в этом повествовании путем выветривания собственной породы.
ГРАФА 1
И увидел я, что и здание суда, и улицы перед зданием запружены народом. Что пространство, место и время до предела заполнены народом. Что все буквально кишит народом, без которого ничего никогда не обходится.
И подумал я: если все стало сплошным народом, так чего еще ждать?
И вспомнил я, что чаша народного гнева давно уже переполнена; хорошая греческая чаша с голыми атлетами, азартно бегущими друг за другом по ее краю. Я бы еще что-нибудь вспомнил, но пришел в себя от громких криков.
— Скобкин, Скобкин! — кричали все.
СТИХИ IN CAMERA
Однажды летом, на черноморском
курорте, я познакомился с
ближневосточным террористом.
Он, как и я, отдыхал. Или,
как и я, делал вид, что отдыхает.
Итак, мы были похожи
своим неумением отдыхать и
нравиться окружающим.
Многие годы спустя, в
Иерусалиме, в церкви св. Петра
он опустился рядом со мной
на колени. Не знаю,
был ли он католиком, но знаю,
что он, как и я, не имел никакого
гражданства. И еще я знаю,
что он, не имея гражданства,
не придавал этому значения.
Мы опять были похожи,
оставаясь людьми. Людьми
без определенного места жительства.
Поэтому я не удивился, когда предложил
он мне прочитать
подобие лекций
для таких, как и он,
людей. Стояла зима,
стояло неподходящее
время, и я ответил ему, что
попробую что-нибудь
написать неподходящее.
Неподходящее для того,
чтобы убивать.

ГРАФА 2
Что за идиотские тесты подсовывали мне в тюрьме, на какие только гнусные вопросы я не отвечал. Ну что я мог ответить, например, на вопрос: «Испытываешь ли ты половое влечение к жене и детям нашего премьер-министра?»
Почему бы вам ни спросить: сыт ли я, обут ли, одет?.. Наоборот, при одном моем появлении все сразу начинают говорить: «Это полностью исключено!» Я еще ничего попросить не успел, а вы уже исключаете меня из рядов челобитчиков.
Да я и не стал бы ничего просить у вас, несчастных, больных всевозможными психическими расстройствами. Знаете, сколько у вас фобий? Больше двухсот. А у меня одна пара обуви на все случаи жизни и одни трусы на те же случаи. Раз в день я стираю трусы и хожу, завернувшись в полотенце, пока они сохнут. Зато мне не нужна корзина для грязного белья. Вам она необходима, а мне нет. Я вообще давно отказался от всего того, что нужно вам. В том числе и от удостоверения личности.
СТИХИ IN CAMERA
СТРАТЕГИЯ
Чтобы увидеть
будущее,
оторви взгляд
от почвы.
Под ногами
руины,
осколки стекла,
какие-то
кости —
все бывшее,
неудачно прожившее.
Под ногами
почва,
на которой
следует
стоять твердо.
Твердо стоять,
чтобы
не умереть
от страха.

ГРАФА 3
Даже кусты имеют постоянную прописку, даже птицы временную, а Богу негде было голову приклонить. Христос и посейчас стучит в ваши сердца, а вы не открываете Ему Ваши сердца — хорошо укрепленные крепости, откуда вы ведете прицельный огонь.
Почему они не мягкие и не кроткие, ваши сердца?..

СТИХИ IN CAMERA
УСТРОЙСТВО ТАЙНИКОВ
Орфей снова
спускается в ад,
все глубже
и глубже
спускается в ад,
но не находит
даже тени
Эвридики.
Он не знает,
что его опередили
другие террористы,
и даже тени
Эвридики
не осталось после
взрыва самодельной
бомбы,
изготовленной в пригороде
Москвы.

ГРАФА 4
Итак, двенадцать человек, страдающие от различных фобий, должны были решить, быть мне или не быть, хотя раньше обо мне никакого представления не имели. Зато, имея смутное представление о кострах инквизиции, страстно желали объявить меня главным иезуито-католиком и показательно сжечь.
Иезуитофобия была присуща всем без исключения заседателям, не говоря уже о судье, прокуроре и адвокате.
Адвокат, впрочем, сначала упомянул о том, что я не могу нести ответственность за темное средневековье, но улюлюканье и свист заставили его разгладить свою жеваную речь.
— Я отказываюсь, — на одном дыхании сказал он, — защищать этого поджигателя и душегуба, этого инквизитора и, как очень верно отметил господин прокурор, эту сомнительную личность без удостоверения личности, этого зверя в облике человека, этого предателя и подонка, эту сволочь и эту гадину, эту мразь и грязь, этого мракобеса и религиозного фанатика, этого извращенного ублюдка!.. Я отказываюсь его защищать во имя безопасности на дорогах страны и во всех ее проявлениях… Во имя всего святого, что нам предположительно известно, я плюю в его бесстыжие глаза!
Адвокат закончил речь и плюнул.

СТИХИ IN CAMERA
ТЕОРИЯ ВЕРБОВКИ
Сукины дети
рождаются
с камнем за пазухой
и швыряют его
всю свою жизнь.
Дети
сукиных детей
рождаются
с гранатой за пазухой,
чтобы все разорвать
на куски
и оставить потомкам
потроха,
еще дымящиеся потроха
сукиных детей.

ГРАФА 5
Я всегда боялся тех, кто декларировал: «Наше дело правое!» Следовательно, у меня декстрофобия — страх перед всем, что находится по правую сторону сознания. Страх перед тем, кто считает себя всегда и во всем правым.
Я же чувствую себя правым только тогда, когда на вопрос, заданный в свое время Христом, отвечаю, как ответил апостол Петр.
— Кто, по-твоему, Я? — спросил Христос.
— Ты Сын Бога Живого.
И я подумал, глядя на присяжных заседателей: «С Богом ничего зря не бывает, а без Бога все зря».
Все они были тяжело и неизлечимо больны пантофобией, испытывая страх перед абсолютно всем.

СТИХИ IN CAMERA
ВООРУЖЕНИЕ ПРОТИВНИКА
Прежде в окне
была форточка,
чтобы просовывать голову
и узнавать у проходящих
ангелов,
какой нынче
час, день, год, век от
Рождества Христова.
Прежде на балкон
вела дверь,
и через комнату
проплывали
кучевые и перистые
облака.
Прежде еще
на лестничных площадках
встречались пророки.
Изредка встречались
пророки.
А теперь победил
здравый смысл.
Окончательно победил
здравый смысл,
обратная сторона
которого
слишком хорошо
известна.

ГРАФА 6
Одно дело любоваться Бородинской панорамой, а другое — участвовать в битве при Фермопилах. Одно дело сопереживать кому-то, а другое, согласитесь, самому оказаться в камере смертников.
Где марши протеста, где манифестации, где на худой конец письма в мою защиту, подписанные от имени миллионов?
А ведь когда-то знал я автора одного такого письма. Одного-единственного письма протеста. Только я забыл, против чего и кого он протестовал. Автора письма по фамилии Соковыжимайло помню, а куда он исчез, опубликовав свой плод вдохновения во всех прогрессивных газетах и журналах, не знаю. Главное, что исчез он вовремя, а вот я припозднился и, плюс ко всему, стал совершать непростительные поступки. Не примкнул я к правоверным, не объявил себя родным или двоюродным сыном Ирода, не стал членом Общества Защиты Дракона, а остался Скобкиным.
«Да как посмел этот, так называемый, „святой“ Георгий убить нашего обожаемого дракона? — переживает драконье общество. — Чем ему наш героический дракон мешал? У дракона имелись свои традиции, своя самобытная культура, свои понятия, наконец. Он, если хотите знать, был санитаром леса. А наглый палестинский выскочка посмел его убить без всякого суда. Это вот Скобкина надо пригвоздить к позорному столбу за все его мерзкие деяния!»
Вот меня и судят за то, что я, Скобкин, избежавший правоверия, не пожалел дракона. А мой издатель, от которого я не скрыл ни одного своего псевдонима и ни одного родимого пятна, делает вид, что дела у меня идут превосходно.
— Как это чудесно для твоей биографии, — говорит он, — что тебя несправедливо осудят и живьем сожгут. Просто блеск! Фантастика!
Действительно, фантастика. Особенно для тех, кто предпочитает этот жанр всем остальным.

СТИХИ IN CAMERA
АГЕНТУРНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ
Вечно что-то
колет уродством,
ранит занозой уродства
несчастный глаз
или слух.
Чтобы стать Г.,
надо не видеть.
Чтобы стать Б.,
надо не слышать.
Всего того,
что видно и слышно
снаружи.

ГРАФА 7
Погода была, как траурный поезд Ильича или, если вам так больше нравится, Линкольна. Итак, погода была, как траурный поезд Линокльна, а настроение и того гаже. Собачья погода соответствовала собачьему настроению, под влиянием которого хочется выть до тех пор, пока до окружающего сладкозвучного мира хоть что-нибудь дойдет. Даже при полном понимании, что ни до кого ничего не дойдет, все равно хотелось выть. И я выл:

СТИХИ IN CAMERA
Не бери огонь голыми руками,
не заглядывай в колодцы без дна,
не стучи медным кольцом в наглухо
закрытые души. Не делай ничего этого,
и ты не станешь…
Не садись в последнюю минуту на поезд,
отбывающий в неизвестном направлении,
не падай с облаков, не читай между строк,
и ты не станешь…
Не ищи ветра в поле, вчерашнего дня
на белых дорогах своего воображения,
красоты в сточных канавах,
и ты не станешь…
Не плыви против течения, не узнавай
в тайне веры, в нищете любви,
и ты никогда не станешь…
подсудимым.

ГРАФА 8
Я, римский католик, стою перед могучей силой синедриона, стою перед множеством множеств, стою перед судом, требующим лишить меня очень полезного удостоверения личности и сжечь на костре по причине отсутствия этого документа.
О, воображение обывателя, столько раз бросавшего меня в костер!..
Пламя гудит, оркестр наяривает национальный гимн, народ выпивает и закусывает, прокурор дожевывает обвинительную речь, а я, вместо того чтобы получить литературную премию, корчусь в огне.
— Поделом ему, римскому католику, иезуиту проклятому, хитрому латинянину! — вопят все, налегая на питье и закуски.
А ведь Великий пост на дворе, дорогие мои братья и сестры, а ведь нельзя! И вообще есть надо деликатно, не чавкая. Тем более что пища эта хоть и дармовая, но недоброкачественная… И вообще мне вас жаль, несмотря на то что вы о жалости понятия не имеете.
Выдавили вы из себя всю жалость и выбросили на помойку, хотя Антон Чехович рекомендовал выдавливать из себя раба. По капле в день. Но вот, выдавив жалость, вы остались рабами. А рабам не дано увидеть небо в алмазах.

СТИХИ IN CAMERA
МАСКИРОВКА
Медуза Горгона
в черных зеркальных очках
польского производства,
ослепшая, бредет
после известного теракта,
опираясь на плечо
профессора Гарвардского
университета.
Змеи слабо шипят
на ее
голове,
ставшей мифом и шаром
земным.
Миф — это то,
что в соленой воде
обжигает крапивой.
В холодной морской воде
беспомощные прикосновения
бывшего ужаса,
совершенно жалкого
перед всем,
что не миф.

ГРАФА 9
Когда прокурор кончил обвинительную речь, я спросил его:
— А что скажете в свое оправдание?

СТИХИ IN CAMERA
ВЫЯВЛЕНИЕ СЛЕЖКИ (Начало)
I
Человек рушится,
рушится…
Человек рушится
до тех пор,
пока не падает
на колени.
Что же остается
башне,
наблюдающей
за ним?

ГРАФА 10
Сознание мое разорвано. А чего вы хотели? Его рвали на части и фурии, и валькирии; его преследовала конница Буденного; его с детства пугал Бабай Кунанбаев; на него плевали матушки и батюшки… И стало мне казаться, что живу я, не приходя в сознание;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16