Она подошла ко мне так близко, словно хотела что-то шепнуть на ухо, но, улыбнувшись, она ударила меня.— Разве я не велела тебе выйти из моей комнаты?От неожиданности я растерялась, выбежала из комнаты и упала в коридоре на пол, закрыв лицо руками. Вдруг открылась дверь Маминой комнаты.— Хацумомо! — закричала Мама, помогая мне подняться. — Что ты сделала Чио?— Она говорила о побеге из окейи. Я решила, будет лучше, если я ударю ее вместо вас. Мне кажется, вы очень заняты, чтобы заниматься этим самостоятельно.Мама позвала прислугу, попросила принести ей свежего имбиря, отвела меня к себе в комнату и усадила за стол, а сама направилась к телефону, чтобы закончить прерванный разговор. Единственный телефон в окейе, по которому можно было звонить за пределы Джиона, висел на стене в ее комнате, и никому, кроме нее, не позволялось им пользоваться. Отходя от телефона, она оставила трубку на полке, а когда взяла ее снова, то сжала своими крепкими пальцами так сильно, словно хотела ее расплющить.— Извините, — сказала она в трубку своим резким голосом, — Хацумомо опять бьет девушек.В первые недели моего проживания в окейе я чувствовала противоестественное уважение к Маме — нечто сродни тому, что испытывает рыба по отношению к рыбаку, вынимающему крючок из ее рта. Возможно, это было связано с тем, что я видела ее всего несколько минут в день, пока убирала в ее комнате. Она всегда оказывалась на месте, сидела за столом, обычно с бухгалтерской книгой. Мама не любила, когда кто-нибудь прикасался к ее постели, даже менял белье, и в ее комнате постоянно стоял запах грязного белья. А бумажные жалюзи на окнах были перепачканы пеплом ее трубки. Все это придавало ее комнате несколько заброшенный, мрачноватый вид.Пока Мама разговаривала по телефону, одна из служанок принесла имбирь и приложила его к моему лицу. Постоянное хлопанье дверью разбудило маленькую собачку Мамы Таку — болезненное существо с приплюснутой мордой. Казалось, в ее жизни существовало всего три занятия: лаять, чихать и кусать тех, кто пытался ее погладить. Когда служанка ушла, Таку улеглась за моей спиной. Это был один из ее маленьких трюков, она любила разлечься там, где я могу нечаянно наступить на нее, и как только я делала это, кусала меня. Я начала чувствовать себя между Мамой и Таку, как мышь, попавшая в скользящую дверь, но Мама, наконец, перестала разговаривать по телефону и села за стол. Она посмотрела на меня своими желтыми глазами и произнесла:— Теперь послушай меня, моя девочка. Возможно, ты слышала, как Хацумомо лжет. Но ей позволяется гораздо больше, чем другим, тем более тебе. Я хочу знать, почему она ударила тебя?— Она хотела, чтобы я ушла из ее комнаты, Мама, — сказала я. — Мне очень стыдно за случившееся.Мама потребовала от меня повторить сказанное с правильным акцентом, принятым в Киото и так трудно дававшимся мне. Удовлетворенная ответом, она продолжила:— Мне кажется, ты не совсем понимаешь свои обязанности в окейе. Мы все здесь думаем только об одном: как помочь Хацумомо оставаться преуспевающей гейшей. Даже Грэнни, хотя ты ее, возможно, воспринимаешь как старуху с противным характером, на самом деле целыми днями думает о том, как помочь Хацумомо. — Понять Мамины слова я совершенно не могла. Честно говоря, даже половую тряпку вряд ли удалось бы убедить, что Грэнни могла кому-нибудь быть полезна. — Если такие уважаемые люди, как Грэнни, целыми днями работают, стараясь облегчить жизнь Хацумомо, представь, насколько упорнее должна работать ты.— Да, Мама, я буду очень стараться.— Мне не хотелось бы еще раз услышать, что ты опять расстраиваешь Хацумомо. Другие маленькие девочки умудряются не попадаться ей на глаза, и тебе стоит последовать их примеру.— Конечно, Мама... Но, прежде чем я пойду, можно вас кое о чем спросить? Может ли кто-нибудь знать, где сейчас моя сестра? Мне бы хотелось послать ей записку.У Мамы был особенный рот, слишком большой для ее лица, и поэтому большую часть времени он оставался открытым. Но сейчас она с усилием сжала свои зубы вместе, как будто давала мне возможность получше рассмотреть их.Оказывается, так выглядела ее улыбка. Я поняла это, услышав кашляющие звуки, означающие, что она смеется.— Почему я должна говорить тебе это? — спросила она.Она еще несколько раз ухмыльнулась и махнула мне рукой, предлагая покинуть ее комнату.Когда я вышла из комнаты, Анти ждала меня на лестничной клетке с поручением. Она дала мне ведро и отправила на крышу.Я поднялась вверх по лестнице до люка, а затем через него — на крышу. Там, на деревянных подпорках, стоял бак для сбора дождевой воды. Дождевая вода стекала вниз и омывала туалет рядом с комнатой Мамы, так как водопровода в то время у нас еще не было. Погода стояла сухая, и в туалете стало вонять. Мне велели налить в бак столько воды, чтобы Анти смогла несколько раз сполоснуть туалет. Черепица в знойный полдень показалась мне горячей, как кастрюля, и я вспомнила о холодной воде нашего деревенского пруда, в котором мы любили купаться. Всего несколько недель назад я еще жила дома, но все это было уже так далеко от меня, сидевшей на крыше окейи. Анти попросила меня сорвать выросшую на крыше траву, прежде чем я спущусь вниз. Я посмотрела на окутанный туманом город, и на горы, окружавшие меня, как тюремные стены. Где-то под одной из этих крыш моя сестра так же, как и я, выполняет какие-нибудь поручения. Задумавшись, я случайно задела бак, и часть воды выплеснулась на улицу.Примерно месяц спустя после моего приезда в окейю Мама объявила, что пришло время отправляться в школу. Проводить меня до школы и представить учителям поручили Тыкве. А Хацумомо после уроков предстояло отвести меня в регистрационный офис, о котором я никогда прежде не слышала. Этим же вечером мне разрешалось понаблюдать за тем, как она накладывает грим и одевается в кимоно. По традиции окейи в тот день, когда девочка первый раз отправляется в школу, ей показывают обряд одевания и украшения главной гейши.Тыква, узнавшая, что поведет меня в школу следующим утром, очень занервничала.— Ты ни в коем случае не должна проспать, — говорила она мне. — Лучше утопиться в туалете, чем опоздать...Я видела, как рано утром готовая расплакаться Тыква выходит из окейи с глазами, не успевшими к тому времени как следует раскрыться. И в самом деле, я несколько раз слышала, как она плакала, проходя в своих деревянных туфлях мимо кухни. Она появилась в окейе всего за полгода до меня, но ходить в школу стала только неделю спустя после моего приезда. Возвращаясь расстроенная днем на обед, она сразу пряталась в комнатах прислуги от посторонних глаз.На следующее утро я встала раньше, чем обычно, и впервые надела простое хлопчатобумажное бело-голубое, украшенное детским рисунком из квадратов школьное платье. Наверное, оно выглядело не более элегантно, чем гостевое платье в отелях, предназначенное для посещения ванной комнаты, но никогда раньше мне не доводилось надевать ничего лучшего и хоть сколько-нибудь похожего на этот наряд.Обеспокоенная Тыква ждала меня у входа. Я как раз собиралась засунуть ноги в ботинки, когда Грэнни позвала меня в свою комнату.— Нет! — закричала Тыква, и ее лицо начало растекаться, как плавящийся воск. — Я опять опоздаю. Давай уйдем и сделаем вид, что мы ее не слышали!Я хотела последовать ее совету, но Грэнни уже стояла в дверном проеме и ждала меня, испепеляя взглядом. И хотя она задержала меня не более чем на десять—пятнадцать минут, к тому времени у Тыквы в глазах стояли слезы. Когда мы наконец вышли, Тыква пошла так быстро, что я с трудом поспевала за ней.— Эта старуха ужасна! — сказала она. — После того как ты помоешь ей шею, обязательно положи свои руки в тарелку с солью.— Для чего?— Моя мама часто говорила мне: «Зло распространяется в мире через прикосновение». И я знаю, это правда. Мама столкнулась на дороге с дьяволом и после этой встречи умерла. Если ты не будешь очищать свои руки, то превратишься в сморщенную старую селедку, как Грэнни.Мы с Тыквой одного возраста и жили в абсолютно одинаковых условиях, я думаю, нам было бы о чем поговорить, имей мы такую возможность. Но все наше время уходило на выполнение многочисленных поручений. Нам с трудом удавалось выкроить минутку даже для еды. Но ели мы тоже в разное время. Тыква, как старшая в окейе, ела раньше меня.Таким образом, я не знала о ней практически ничего, кроме того, что она появилась в окейе за шесть месяцев до меня. Поэтому я принялась расспрашивать ее:— Тыква, ты родом из Киото? У тебя акцент почти такой же, как у всех здесь.— Я родилась в Саппоро. Но когда мне исполнилось пять лет, мама умерла, и отец отправил меня в Киото к дяде. А в прошлом году дядя разорился, и я оказалась здесь.— Но почему ты не убежала в Саппоро?— Мой отец бедствовал и в прошлом году умер. Мне некуда бежать.— Когда я найду свою сестру, ты сможешь убежать с нами вместе.Зная, с каким трудом давалась Тыкве учеба, я ожидала, что ее очень обрадует мое предложение, но она ничего не ответила. К тому времени мы подошли к проспекту Шийо и молча пересекли его. Именно по этому, перегруженному транспортом проспекту мистер Бэкку вез нас с Сацу со станции. Сейчас же, рано утром, встречались лишь редкие трамваи вдалеке и немногочисленные велосипедисты. Мы перешли на другую сторону проспекта, оказавшись на узкой уютной улочке, и Тыква впервые с тех пор, как мы вышли из окейи, остановилась.— Мой дядя очень хороший человек, — проговорила она. — И перед тем, как отправить меня в окейю, он сказал: «Некоторые девочки умны, некоторые глупы. Ты хорошая девочка, но ты из глупых. Ты никогда не сможешь поступать в этой жизни по-своему. Я посылаю тебя туда, где люди расскажут, что тебе нужно делать. Поступай так, как они говорят, и они всегда позаботятся о тебе». Поэтому, если ты хочешь жить по-своему, Чио-сан, живи. Но я нашла место, где хотела бы прожить свою жизнь. Я буду упорно работать, я должна это делать, чтобы они не выгнали меня. И я скорее брошусь со скалы, чем упущу шанс стать гейшей, как Хацумомо.Тыква замолчала и устремила взгляд на что-то, лежащее на земле за моей спиной.— О боже, Чио-сан, — воскликнула она, — неужели тебе при виде этого не хочется есть?Я обернулась и увидела вход в окейю. На дверной полочке располагалось небольшое святилище Синто с подношением сладкого рисового пирога. Я подумала, Тыква заинтересовалась именно пирогом, но ее взгляд устремился на землю. На тропинке, ведущей к двери, виднелись только мох и несколько кустов папоротника. И наконец я увидела то, чего так жаждала Тыква. На углу улицы лежала палочка с одним кусочком рыбы, обжаренной на углях. Торговцы продавали её с повозки прошлой ночью. Обычно запах соуса возбуждал меня, ведь служанкам вроде нас не давали практически ничего кроме риса и соленых огурцов. Один раз в день мы ели суп, а два раза в месяц сушеную рыбу. Но даже несмотря на это, в кусочке рыбы, лежащем на земле, не было, с моей точки зрения, ничего аппетитного. Тем более что по нему прогуливались две мухи.Тыква принадлежала к типу женщин, склонных к полноте. Иногда я слышала, как ее желудок урчит от голода. И все же я не верила, что она действительно собирается съесть этот кусок, пока не увидела, как она оглядывается, нет ли кого на улице.— Тыква, если ты действительно голодна, ради бога, возьми рисовый пирог с полки. Ты же видишь, мухи уже полакомились этой рыбой.— Я больше, чем они, — сказала она, — к тому же есть подношение — святотатство.Она нагнулась и подняла рыбу.Я выросла в таком месте, где дети едят все, что движется. Однажды, в четыре года, с чьей-то подачки я съела живого сверчка. Но видеть Тыкву, стоящую посреди улицы с кусочком рыбы, облепленным мухами, казалось более чем странно... Она дула на мух, пытаясь отогнать их, но они только перелетали на другое место.— Тыква, ты не сможешь его съесть, — сказала я. — Ведь это все равно что облизать мостовую.— А что ты имеешь против мостовой? — спросила она.И с этими словами — я бы не поверила, если бы не увидела собственными глазами, — Тыква упала на колени и, сильно высунув язык, лизнула мостовую. Я открыла рот от удивления. Поднявшись на ноги, она выглядела так, будто и сама не верила в содеянное. Тыква вытерла язык ладонью, несколько раз сплюнула, зажала кусочек рыбы между зубами и стянула его с палочки.Всю дорогу от холма до деревянных ворот школьного комплекса Тыква жевала этот кусочек, — должно быть, ей попался хрящ. Когда мы вошли во двор, я почувствовала резь в желудке, таким пугающе огромным показался мне сад. Вечнозеленые кустарники и изогнутые сосны окружали пруд, кишащий карпами. У самой узкой части пруда лежала каменная плита. На ней стояли две пожилые женщины, прикрываясь зонтиками от утреннего солнца. На самом деле лишь несколько зданий комплекса принадлежали школе. Массивное здание на заднем плане оказалось Театром Кабуреньо, где гейши Джиона каждую весну представляли «Танцы древней столицы».Тыква поспешила ко входу в длинное деревянное строение, принятое мной за жилье прислуги, но именно это и была школа. В ее помещении распространялся характерный запах жареных чайных листов, даже сейчас возвращающий мои тогдашние ощущения, как будто я снова иду на занятия. Я сняла туфли и хотела поставить их в ближайшую ячейку, но Тыква остановила меня и рассказала о существовании негласного правила, регламентирующего кому какую ячейку использовать. Тыкве, как одной из новых учениц, полагалась верхняя. А я, так как вообще пришла сегодня впервые, должна была поставить свою обувь еще выше.— Будь очень аккуратна, не наступи на чужие туфли, когда будешь ставить наверх свои. Если ты случайно сделаешь это, то услышишь такую брань, что твои уши покроются волдырями.Внутри школьное здание выглядело старым и пыльным, как давно покинутый дом. В конце длинного зала стояла группа девочек. Я надеялась среди них увидеть Сацу, но когда они повернулись и посмотрели на нас, я расстроилась, не обнаружив ее. Волосы у всех были уложены в одинаковую для всех молодых гейш-учениц прическу — варэшинобу, — и они держались так, словно знали о Джионе гораздо больше, чем я или Тыква вообще когда-либо сможем узнать.В просторной классной комнате в традиционном японском стиле вдоль одной стены располагалась большая доска, на которой на вешалках висели деревянные дощечки с написанными на них жирным черным шрифтом именами. Я все еще плохо читала, хотя ходила в школу в Йоридо, а с момента приезда в Киото каждый день около часа занималась с Анти. Но несколько имен я смогла прочесть. Тыква подошла к маленькому ящичку, стоящему на циновке, достала дощечку со своим именем и повесила ее на первую попавшуюся пустую вешалку. Дощечка на стене служила листком для подписей.Потом мы заходили в другие классные комнаты и «расписывались» таким же образом. У Тыквы в тот день было четыре урока — музыка, танцы, чайная церемония и особый вид пения, называемый нагаута. От переживаний, что она пришла последней, Тыква беспрестанно теребила пояс своего платья. Лишь когда мы собирались уходить из школы, чтобы позавтракать в окейе, и уже надели ботинки, Тыква отчасти успокоилась, заметив бегущую через сад маленькую девочку нашего возраста с растрепанными волосами.В окейе мы съели суп и тотчас же вернулись в школу. Тыква сразу разложила свой сямисэн. Это необычный музыкальный инструмент. Некоторые называют его японской гитарой, но на самом деле он гораздо меньше, чем гитара, с деревянной декой, с тремя вращающимися деревянными колышками на конце. Тело инструмента представляет собой деревянный ящик, обтянутый сверху, как барабан, кошачьей кожей. Итак, Тыква разложила свой сямисэн и с высунутым языком принялась настраивать его. Но у нее совершенно не было музыкального слуха, поэтому ноты скакали, как лодки на волнах, так и не находя своих мест. Вскоре всю комнату аккуратно, как шоколадки, уложенные в коробке, заполнили девочки с сямисэнами. Я, не отрываясь, следила за дверью в надежде в один прекрасный момент увидеть Сацу.Спустя какое-то время вошла учительница — маленькая пожилая женщина с пронзительным голосом. Ее звали Мизуми, а это по звучанию очень близко к незуми, по-японски «мышь», и за глаза ее так и звали Мышью.Мышь встала коленями на подушечку перед классом и даже не попыталась принять доброжелательный вид. Когда ученицы дружно поклонились ей и сказали: «Доброе утро», она лишь сердито посмотрела на них, не проронив ни слова. Наконец она взглянула на висевшую на стене доску и вызвала первую ученицу.Та девушка, видимо, обладала большим самомнением. Она буквально выплыла на середину комнаты, поклонилась учительнице и начала играть. Через две минуты Мышь остановила ее и высказала по поводу ее игры массу неприятных замечаний. После этого она раскрыла веер, обмахнула им ученицу и отпустила ее.
1 2 3 4 5 6 7 8