Я чувствовал, как сонм кабанов поднимает против меня обвиняющий голос; я понял безнравственность охоты; но чего стоило мое раскаяние, если я должен был с неизбежностью погибнуть, растерзанный вместе с моими товарищами разъяренной ордой выходцев из преисподней! И тогда, подгоняемый страхом, не отдавая себе отчета в своих действиях, я повис, уцепившись за край гамака, и, изогнувшись в нечеловеческом прыжке, ухватился за сук соседнего дерева; оттуда я перебрался на следующую ветвь, потом на следующую, чувствуя, как тело мое обретает ловкость, присущую далеким предкам. Несколько мгновений спустя страшный треск и душераздирающие крики возвестили мне о печальном конце моих товарищей. Обхватив руками ствол дерева, я долго оставался так, дрожа всем телом и выбивая дробь зубами. Потом желание поскорей бежать отсюда возвратило мне силы; привстав на цыпочки, я огляделся в поисках тропинки и увидел вдали кабанов, которые уходили прочь плотными рядами, задрав вверх нахальные рыла. Я понял, что они наконец отступают, и слез с дерева; мне трудно было заставить себя вернуться к месту нашей стоянки, но чувство долга пересилило страх. Быть может, кому-нибудь из моих товарищей удалось спастись. Спотыкаясь о трупы кабанов, я вздрагивал от ужаса. Но то, что я увидел потом, было так ужасно, что с трудом уместилось в моем сознании: клочья одежды и разодранные ботинки, когда-то принадлежавшие моим товарищам. Не было сомнений: кабаны сожрали их! Тогда я побежал к реке, держась отметок, оставленных нами два дня назад; я бежал изо всех сил, не чувствуя под собой ног от страха. В считанные минуты я достиг лодки, с большим трудом догреб до деревни и там свалился в лихорадке, которая не отпускала меня много дней.
Ноги моей больше не будет на охоте. Я готов, если потребуется, участвовать в уничтожении вредных животных, но убивать для удовольствия я никогда не смогу; низменная страсть к охоте отныне чужда мне.

1 2