Дрожа, я доползла до кровати и смотрела, как из-за мокрых от дождя тополей встает луна. Тонкий серпик. Он до странности криво висел над деревьями, будто его неудачно повесили.На следующий день я по-прежнему не могла разобраться в многозначных отображениях топологических пространств, но все-таки как-то перевела этот текст и была полна надежд на вечер. Удивительно, о скольких разных вещах приходится думать – не считая мытья волос, – если вечером к тебе придет любовник. Нужно стереть пыль, купить цветы и поставить их в вазы, помыть окна, сменить постельное белье, заодно заметив, что белье с изысканными цветами на пастельном фоне не годится, потому что ты уже не юная девушка, а взрослая женщина, что на темно-синем сатиновом белье пятна от сырости, и их невозможно вывести, а значит, нужно покупать новое. Для форелей мне пришлось приобрести сковорду с тефлоновым покрытием – я опасалась, что к моим железным они пристанут, к тому же желе не получилось. Желе никогда не получается, даже если положить вдвое больше желатина, и я злилась сама на себя – это следовало предвидеть.Но, может быть, еще сильнее злилась я потому, что вот ведь взрослый человек, а опять готова впустить в свою жизнь столь унизительную вещь, как любовь, отлично зная давным-давно, что из этого никогда ничего не получается. Знания не помогали, желе было испорчено, и когда наконец раздался звонок в дверь, волосы еще не высохли, а на ногах были домашние тапочки. Не знаю почему, но когда раздался звонок, я подумала: это еще не на самом деле. На самом деле будет потом, когда-нибудь, а это все только прелюдия, только тренировка перед тем, как случится на самом деле. Не знаю, всегда ли так было, всегда ли люди понимали в жизни так же мало, как теперь, или это пришло к нам в последние годы вместе с виртуальной реальностью.Я услышала на лестнице знакомые шаги, как во сне, но в какой-то момент я должна была проснуться, и только тогда все начнется по-настоящему. Не слишком приятный сон, он напомнил мне что-то мрачное из детства – порку, что ли, – он напомнил мне, как в детстве, когда меня лупили, мне всегда казалось, что это не взаправду, ведь они ничего против меня не имеют, и если даже эта палка для выбивания ковров не останавливается, они все равно против меня ничего иметь не могут, они же меня любят. Я ведь их ребенок, и значит, все это мне только снится. Неприятный сон, но нужно его пережить, чтобы когда-нибудь наконец проснуться. Иногда, когда в квартире подо мной кричат дети, я желаю им мысленно, пусть им лучше приснится такой сон.Из-за бороды его лицо стало замкнутым. Рот больше не таил никаких следов мигрени. Разумеется, цветов он не принес, только мокрый зонтик, и я не знала, куда его поставить, потому что у меня самой нет зонтика.Как нечто само собой разумеющееся, он произнес:– Вот и я.Я сказала:– Н-н-да-а-н.Целоваться мы оба тем временем научились, но борода мешала.Лосьон для бритья я узнала сразу.Потом он сказал:– Мне надо бы позвонить.Войдя в комнату, где стоял телефон, произнес:– Вот, значит, как ты живешь.– Да, – сказала я, так вот, мол, я и живу, а он сказал:– Никогда не думал, что Альниньо может перевалить за тридцать, – он сказал это таким мягким голосом, что я сразу поняла, сегодня мне нельзя расслабляться. Надо быть начеку.Пока он звонил, я поставила разогреваться суп из перепелов и обваляла в муке форели.Он разговаривал минут пятнадцать, потом пришел ко мне на кухню.Он сказал:– Завтра нужно отдать машину в ремонт, а жена уже не может водить, она на последних месяцах беременности.Я подумала: «Хорошо, что он с этого начал. Лучше уж говорить о беременной жене за столом, чем потом, в постели». Я вспомнила о своей вчерашней клятве, но суп уже разогрелся, и не было никаких причин выставлять человека за дверь только потому, что он заговорил о беременной жене перед супом, когда это гораздо уместнее, чем в постели. Я сказала:– Прими мои поздравления.Он сказал:– Не стоит сразу же проявлять цинизм.Он выглядел усталым. Он сказал:– В прошлый раз были преждевременные роды.И я сказала:– Мне очень жаль.Наконец я надела туфли, и мы принялись за еду.Он сказал:– Ты ничего в этом не понимаешь.Я сказала:– Нет, откуда.– Ну не надо сразу обижаться, – сказал он. И добавил: – Просто пришло время завести семью.Я сказала:– Прошу тебя.Мне не понравился упавший голос, которым он это сказал. И сама фраза мне не понравилась.Потом, к счастью, мы заговорили о том, что университетам не хватает денег на финансирование астрономических исследований, и это очень печально, потому что все астрономические исследования в нашей стране тем самым замораживаются и очень быстро перемещаются в другие страны – по крайней мере, это не было чисто личное, мы говорили о состоянии земли и неба, весьма плачевном, непрозрачном, можно сказать, отвратительном, что сводило на нет все усилия по изучению звезд, хотя еще существовали вроде бы два места, где астрономией можно было заниматься: во всех остальных университетах астрофизику давно приходится довольствоваться мелочевкой, чтением лекций, разработкой базовых курсов, к звездам там даже не подойдешь – и я вспомнила, как много лет назад мы, сидя за совсем другим столом, обсуждали повышение цен на городской транспорт, мирное и вооруженное сопротивление властям – вопрос, который давно уже утратил для нас актуальность, – я просто видела перед собой клеенчатую скатерть, пять нарциссов, которые мы с Руди сорвали в парке и принесли с собой, и грустный стол с общим будущим, которого все мы настолько сильно боялись, что были даже готовы к вооруженной борьбе с этим самым будущим.Каждый играл чужую роль. Причем все – в разных фильмах.Я услышала, как он говорит: «У меня такое чувство, что большую часть жизни я проведу не с той женщиной и не в той постели».Я услышала голос, который в гостиничном номере рисовал мне другое будущее, будущее, в котором я шла с двухместной коляской в супермаркет купить по сниженной цене половину свиной туши в расчете на глубокую заморозку, множество пачек макарон, стирального порошка и пастеризованного молока; и вот что еще заставило меня содрогнуться – вскоре после этого разговора мне довелось попробовать скисшее пастеризованное молоко, которое стало отвратительно горьким на вкус; а потом я вспомнила и о третьем варианте будущего, прерванном хирургическим путем, а теперь, значит, у него был четвертый вариант: дом и беременная жена, потому что пришло время заводить семью.Мое собственное не казалось мне настолько отвратительным.Я сказала:– Надеюсь, суп вкусный?И он ответил:– Великолепный. Из чего он?Я сказала:– Это должен был быть суп из голубей, которые по ошибке оказались перепелами.И он то ли с ужасом, то ли с восторгом сказал:– Ничего себе, ты питаешься. У нас каждый день макароны. Макароны с томатным соусом, макароны с брокколи, пирог из макарон. Беременные женщины больше ничего не едят. От всего остального их мутит.Я сказала:– К чему такие подробности.Но упомянутое им множество разных видов макарон говорило об определенной установке в домашнем хозяйстве и напомнило мне галстук с маленькими зелеными слониками – мне показалось, они отлично сочетаются.Двойная жизнь стара как мир, подумала я, нарезала салат и положила форелей на сковородку.– Ты по-прежнему куришь, – сказал он.Я по-прежнему курила.– Это требует даже некоторой выдержки, – сказал он, – в наши дни.Тем временем мое возбуждение совершенно улеглось, и его место заняло разочарование.Просто удивительно, по-моему, сколь обыденные, будничные вещи обладают неисчерпаемой способностью нас разочаровывать. Даже если у тебя нет больше никаких иллюзий ни по какому поводу, и, значит, ты вроде бы застрахован от разочарований, все равно они тебя настигают постоянно – лично я думаю, это даже хорошо, что они снова и снова тебя настигают, потому что человек должен идти вперед, а когда человек идет вперед, разумеется, что-то его неизбежно разочаровывает – но ведь нельзя же перестать двигаться вперед, и только сидеть на месте или лежать, чтобы избежать разочарований; так вот и живем.При этой мысли я почувстовала себя совершенно в своей тарелке, но, наверное, это была в большей степени заслуга «Грюнер Вельтлинер», а не самой мысли.По крайней мере, тефлоновая сковорода меня не разочаровала.У меня была еще бутылка виноградной водки. С кофе мы выпили по стопке, и мысли унесли меня далеко-далеко в мой собственный, совершенно другой фильм, в мои собственные представления о счастье: в голове у меня кружились всякие формулировки, и я даже не знала, то ли они появились из моей жизни, то ли из фильма. Мне показалось, что когда-то давно, стоя посреди огромного пустого дома, я слышала, как он сказал:– Знаешь, я хочу сделать тебя счастливой.Эта фраза показалась мне совершенно абсурдной. И я ошеломленно сказала:– Боже, ну какое отношение все это имеет к счастью.Наверное, на какой-то момент я отрешилась от реальности, пытаясь разобраться в своей тогдашней растерянности – неужто один человек и вправду может сказать другому:– Я хочу сделать тебя счастливой.И в этот момент я заметила, что узкая ледяная рука очень нежно, и не скрывая своих намерений, лежит на моей руке. Я подумала: «Все верно. К Альберте пришел любовник».Любовник, казалось, уже некоторое время что-то говорил и как раз в этот миг произнес:– Знаешь, конечно я люблю свою жену.Затыкать уши было поздно.– Но беременная жена – для мужа это непросто, – продолжал он.И я подумала: «Так тому и быть».Мне показалось, что пришло время вспомнить вчерашнее торжественное обещание. Я сказала:– Уже поздно, а машину завтра везти в ремонт.Дверь тихонько закрылась. Эпилог Тем временем я дописала «К Альберте придет любовник» и, когда Жан-Филипп в следующий раз приехал в Т., дала ему прочитать. Была ранняя весна, теплый, ясный, небесно-голубой день, цвели посаженные Элизой крокусы и примулы, а сама она возилась в саду с горошком, Сесиль играла с кошкой во дворе, совершенно излишняя крыша была готова, оставалось только ее покрасить. Отец Жана-Филиппа расхаживал туда-сюда с сердитым лицом – он был недоволен своим сыном, который не понимает ничего ни в виноделии, ни в жизни.Жан-Филипп прочитал повесть, улыбаясь, вышел из дома и сказал мне весело и чуть насмешливо:– Мадам, я склоняю перед вами голову.Смеясь, я ответила:– Месье, сегодня ваша очередь укладывать спать вашу дочь.

1 2 3 4 5 6 7 8 9