— Ну, положим, ты забыл, как он выглядел, но почему это было для тебя так важно? Ты ведь очень скоро его увидел.— Да пойми ты, идиот: увидеть-то я его увидел, но не узнал, — нетерпеливо прерывает меня Арон. — Думаешь, я не тревожился, что в бумагах у него стоит фамилия Бергер? Почему, спрашивается, Бергер, почему не Бланк? Паула могла сколько угодно твердить, что Марк — это редкое имя, но я-то беспокоился. Как же ты не можешь понять, что мне было важно не только его увидеть, но и узнать.— Ну, это понять я как раз могу.— Было бы много проще, окажись у него три глаза или одиннадцать пальцев. Тогда я мог бы сразу сказать: нет, это не мой, у моего на руках было десять пальцев. Думаешь, я мог в гетто подсчитывать на нем родимые пятна? Вот Лидия, та наверняка бы его узнала.— У меня другой вопрос, — перебиваю я, — а на что ты, собственно, тогда жил?— Нет, подожди.Арон с неудовольствием глядит на меня, словно с моей стороны это непростительная наглость — самочинно менять тему или нарушать ход его повествования. Он так мне и говорит:— Последовательность событий — это мое дело.Возможно, думается мне, он не хочет об этом рассказывать, возможно, есть темы, которых он вообще не желает касаться. * * * Через некоторое время Арон понял всю бесполезность своих усилий. Он открыл глаза, встал с постели и начал худо-бедно доживать день, но ближе к вечеру в дверь постучали. Открывать Арону совсем не хотелось. Правда, сам по себе стук в дверь его больше не пугал, когда раздавался стук, это по большей части стучал вахтер, который с тех самых пор, как Арон тряс его за плечи и заставил дать показания перед судом, не упускал случая изобразить покорность и добропорядочность. Этот настырный тип так долго стучал, что раздосадованный Арон пошел открывать, но за дверью стоял не вахтер, а Паула, с букетом, и еще у нее был в руках какой-то сверток. Она улыбнулась и спросила:— Я не помешала?— Нет, нет, — ответил Арон. * * * — Ты не должен забывать, что в ту пору я был вполне молодой мужик, всего сорок пять. А поскольку я наврал этому самому «Джойнту», как наврал и полиции, когда получал документы, я в глазах Паулы был даже на шесть лет моложе. * * * Ваза для цветов, а потом они сидели в гостиной, друг против друга. Паула казалась смущенной и держалась не так уверенно, как утром в бюро или в казино, где не ее принимали, а она принимала гостя. Арон и сам был смущен. Он смутно догадывался, что она пришла не по служебной надобности и что ее визит можно расценить как активную и в то же время робкую попытку снискать его благосклонность, достаточно было поглядеть хотя бы на цветы и на ее лицо, говорит Арон. Впрочем, причиной смущения была не эта догадка, приход Паулы действительно обрадовал его, она ведь понравилась ему с самого начала. И не в Лидии ее следовало искать, эту причину, ибо Лидия теперь не играла сколько-нибудь серьезной роли в его жизни. Уж скорее ее следовало искать в самом отношении Арона к женщинам, каковое я, выслушав его рассказ, назвал бы судорожным и малоприятным.(Первый опыт — поход в бордель в возрасте семнадцати лет, вместе с друзьями. Результат постыдный. Потом, чтобы доказать себе самому, связь с некоей секретаршей, к чему сам Арон относился более чем серьезно, куда серьезней, чем она. Потом эта секретарша вообще его бросила ради ровесника, которого он уже и без того терпеть не мог. Потом длительный перерыв, сопровождаемый сексуальным томлением, которое он и сам считал чрезмерным, а потому стыдился, далее, следуя совету тайком купленной книги, он попытался помочь горю с помощью активных занятий спортом, преимущественно плаванием и теннисом. Двадцати двух лет от роду он влюбился в некую Агату. Она была из той же породы сдержанных людей, а потому прошло несколько месяцев, прежде чем можно было завести речь о браке. О светлом будущем. Но еще до того, как их совместные планы начали принимать конкретные очертания, Агата утонула во время купания. Неотвязные мысли о самоубийстве. Лишь по достижении двадцати семи лет очередная, достойная упоминания любовная история, причем активную роль здесь сыграли его отец и владелец уже упоминавшейся текстильной фабрики, где в то время работал Арон. Этот владелец, правоверный еврей по фамилии Лондон, не только уделил Арону место в своем сердце, он еще вдобавок имел дочь, для которой подыскивал достойного мужа. По старому обычаю, отцы сели рядком и обговорили детали. Помолвка не вызвала сопротивления, у Линды — так звали девушку — возражений не было. Свадьбу сыграли через полгода, потом семейная жизнь — без досады, но и без сердечного участия. Арон так и не смог отделаться от мысли, что его брак преследует деловые цели. Детей у них не было. На исходе 1931 года Линда выразила желание перебраться в Америку, на что Арон ей ответил: «Да ради Бога». Какое-то время спустя Линда уехала, с ней уехал и старик Лондон, он плача простился с Ароном и выразил надежду, что тот подумает-подумает да и последует за ними. Арон подумал-подумал и остался. Спустя несколько месяцев он развелся с Линдой, но от этого отношение к нему старого Лондона ничуть не стало хуже, Лондон посылал ему доверенность за доверенностью, может, он даже был рад, что в Европе у него остался на хозяйстве такой надежный человек. За всем этим последовало довольно приятное время, когда Арон был сосредоточен исключительно на работе, фирма процветала как никогда прежде, а потом, наконец, Лидия.)И вот, имея за плечами такой опыт, Арон сидел лицом к лицу с Паулой, в гостиной, за столом с букетом цветов, они улыбались друг другу и не знали, о чем, собственно, говорить.(Хочу к этому добавить, что Лидия была последней женщиной, которую Арон держал в своих объятиях. Жалкие возможности в гетто и позднее в лагере он не использовал в отличие от большинства своих товарищей по несчастью. Они часто говорили на эту тему, даже непонятно до чего часто, вспоминает Арон, для него же это обстоятельство неволи не представляло особых затруднений.)Паула наконец сказала:— Вы вообще не знаете, почему я здесь.Ее слова удивили Арона, он готов был побиться об заклад, что знает, но Паула продолжала:— Завтра утром у нас идет машина на Мюнхен. Она проедет почти рядом с детским домом, где живет Марк, для машины это совсем небольшой крюк. Или мое сообщение застало вас врасплох?— Врасплох-то врасплох, но я очень рад.— Тогда завтра в восемь в нашем бюро.Надежда так скоро увидеть Марка взволновала Арона больше, чем все остальное. Он встал, начал расхаживать по комнате, курил, размышлял о своих тщетных попытках представить себе Марка и опять напрягал воображение. Паула ему не мешала, непонятно только, из соображений такта или из-за вновь охватившего ее смущения. Она просто сидела и наблюдала за ним. Через какое-то время она встала и вышла из комнаты. Внезапно Арон остановился, обеспокоенный, Паула уже не сидела на стуле, да и вообще навряд ли ей было так уж интересно наблюдать, как мужчина средних лет бегает взад и вперед по комнате. Он решил немедля проявить галантность, если, конечно, она еще здесь, или при следующей встрече, если уже ушла, но, к счастью, по его словам, обнаружил ее на кухне.— Я ищу рюмки.— Рюмки должны быть в комнате.Вернувшись в комнату, она наконец развернула принесенный предмет, и это оказалась бутылка коньяка. Арон вспомнил про испытанное им в казино желание самолично раздобыть выпивку, причем уже не знал, сказал он это вслух или только подумал. Он поставил на стол рюмки и налил коньяк. И тут Паула произнесла вполне загадочную фразу:— Если бы мы захотели забыть все, что было раньше, мы так никогда и не начали бы жить снова.И опять, как говорит Арон, ему было о чем подумать; он не хотел воспринять ее слова как непривычный звук или как некую музыку, их надлежало сперва расшифровать, интересно, что подразумевала Паула? Одно из значений, так сказать, философский аспект ее фразы был вполне очевиден. * * * — Или тебе это надо объяснять?— Нет, нет, продолжай, — ответил я и спросил себя, в чем причина, что он так часто и не там, где надо, подозревает меня в неспособности следовать за ходом его мыслей? * * * Но вот что до второго значения, то на нем Арон сломал себе зубы. Хотела ли она дать ему понять, что уже пора подвести черту под прошлой жизнью и начать новую, возможно даже с ней? Или она скорей адресовала эти слова не ему, Арону, а себе самой? Со мной вроде бы тоже случалось подобное; иногда произносишь вслух такое, что совсем не предназначено для чужих ушей, и произносишь лишь затем, чтобы самому стало понятно. Может, Паула хотела подбодрить Паулу? Хотела вызвать попутный ветер, как делают солдаты, когда штурмуют некое поле и при этом кричат «ура!». Если бы мы хотели забыть все, что было раньше… Пауле было двадцать шесть, значит, и ей наверняка пришлось кое-что испытать, такое, о чем лучше забыть, если оценивать это с точки зрения жить снова. Мы так никогда и не начали бы жить снова. Ничего более точного Арон знать не мог. А спрашивать не хотел. Он просто пил.Вдруг она сжала его лицо ладонями и поцеловала. Изумление Арона скоро уступило место растерянной радости и хмельному возбуждению, в которое поверг его вкус женщины. Бутылка упала со стола, коньяк пропитал ковер, да так, что несколько дней спустя, когда Арон уже вернулся из Баварии, от ковра разило спиртным. Но Паула не отпускала его. И тогда она произнесла слово, которое должно было прозвучать в его ушах, как гром. «Арно…» — сказала она. * * * — Это в первый раз меня так назвали, да еще в такую минуту. Сперва я даже подумал, что она обращается не ко мне. Нет, нет, особой трагедии в этом не было, я скоро привык. А нынче меня все так называют, все, кроме тебя, но никогда потом это имя не казалось мне столь неподходящим, как в тот день. * * * — Почему ты это делаешь? — спросил Арон.Паула поглядела на него, словно не понимая вопроса, потом закрыла глаза и вновь его поцеловала, и больше он уже ни о чем ее не спрашивал. Отказ от сопротивления дался ему без труда, потому что и ее объятия, как он неоднократно подчеркивает, отнюдь не были ему неприятны. (Тут выясняется неожиданная трудность, против которой мне еще не раз придется вести бой: Арон крайне сдержан в перечислении важных подробностей, он меняет свою методику по ходу рассказа. Вместо того чтобы описать некое действие, он перечисляет сопутствующие обстоятельства.) Он не только покорился происходящему, но и сам поцеловал ее. Ему даже было любопытно: что будет дальше? Он ощущал прикосновение ее груди, от нее пахло мятой. За окном стемнело, рановато для этого времени года. Паула встала и открыла окно. А потом легла на диван и сказала: «Иди ко мне». Именно на этом диване Арон ни разу еще не сидел и не лежал. Но сейчас он лег рядом с ней. Они снова начали обниматься и целоваться; по словам Арона, лежа люди целуются с куда более однозначными намерениями, чем в другой позиции. Он отдал себя на волю случая, хотя любовь, как он говорит, в этом не участвовала, по крайней мере, с его стороны. А была здесь скорее жадность, еще тщеславие и, по его же словам, проверка. * * * — Проверка?Он отводит глаза и без всякой охоты объясняет, что надо же было, в конце концов, проверить, благополучно ли он пережил лагерь, ну хотя бы в этом отношении. Неужели меня в подобной ситуации это не интересовало бы? * * * В самом непродолжительном времени он почувствовал, что на диване ему неудобно. На нем могли бы спокойно лежать два взрослых человека, прими они некое идеальное положение, но в нашем случае этот вариант не проходил. Про себя он думал: раз уж так вышло, почему бы нам не перейти в соседнюю комнату, где стоят удобные, широкие кровати, но как-то стеснялся предложить это, сама же Паула его квартиру не знала, хотя и вела себя в некотором смысле не как гостья, а как хозяйка. Так они и продолжали лежать на диване, лежали и ласкали друг друга, а в спальню перешли лишь тогда, когда пришло время ложиться спать. Увидев кровати, Паула посмотрела на него широко раскрытыми глазами, причем во взгляде ее было веселое удивление и досада, Арон же лишь смущенно пожал плечами. Они сняли с себя еще остававшуюся на них одежду и легли, после чего Арон сразу уснул. * * * Итак, в Баварию.На другое утро прошло несколько секунд, прежде чем Арон понял, что разбудила его Паула. Он был очень доволен, у нее он тоже не заметил ни малейших признаков сожаления. Она охотно разрешила себя поцеловать и только сказала при этом:— Как бы тебе туда не опоздать.— Куда «туда»?— В бюро. Машина уйдет ровно в восемь.Он выскочил из постели, до бюро было не меньше получаса ходьбы, а время уже перевалило за семь. Пауле же спешить было незачем. Покуда он умывался и одевался, она прошла на кухню и приготовила ему поесть. На бритье времени уже не оставалось. Арон спросил:— Ты разве не пойдешь в бюро?— А можно я еще немножко побуду тут?— Да сколько тебе угодно, — ответил Арон, — там висит второй ключ.Он боялся прозевать машину, а потому и решил перекусить по дороге. Он попрощался с Паулой, причем это прощанье, по словам Арона, причинило ему некоторую боль.— А ты знаешь, на сколько я туда еду? — спросил он.— Нет. Совершенное ребячество, Арон поднял Паулу со стула и отнес обратно в спальню через всю длинную прихожую. По дороге он чуть не рухнул, но раз уж так решил, то донес Паулу до кровати. И, забыв на кухне свою еду, ушел.Бюро «Джойнта» еще было закрыто. Нигде ни одной подходящей к случаю машины. Арон прождал полчаса перед домом и уже начал тревожиться, как бы с машиной чего не случилось или, того хуже, нет ли здесь какого недоразумения. Но примерно около половины девятого на противоположной стороне улицы остановилась машина иностранной марки. Арон робко поднял руку, чтобы привлечь к себе внимание, и кто-то через окно крикнул: «Мистер Бланк?!», после чего все стало ясно.Арон сел на заднее сиденье рядом с каким-то лысым господином, который улыбаясь протянул ему руку и представился: «Клиффорд». Впереди сидел только шофер. Не успели они завернуть за угол, как Клиффорд завел с ним разговор. Видно, Паула забыла ему сказать, что Арон не понимает по-английски. Арон поторопился исправить ее упущение. Клиффорд кивнул в знак понимания и замолчал, недовольно, как показалось Арону. Возможно, он не любил проводить в молчании длительные поездки. Арон только надеялся, что там, куда они едут, сыщется какой-нибудь толмач, чтобы им хотя бы договориться с Клиффордом насчет обратной дороги. Почти все время он глядел в окно, пустая дорога с полями или лесами по обе стороны была ему милей, чем деревни и города, ибо меньше напоминала о недавно закончившейся войне. Шофер гудел себе под нос веселые песни.Вдосталь наглядевшись, Арон начал готовиться к встрече с Марком. Иными словами, он в очередной раз доказывал себе, что безумно любит мальчика и не видит большей радости в жизни, чем наконец соединиться с ним. Кроме того, он твердо решил, что никакой, даже самый жалкий вид мальчика не должен нанести урон его любви, ибо прекрасно сознавал, как голод и болезни могут изменить внешность человека; он отнюдь не надеялся увидеть перед собой розового пупсика с обложки иллюстрированного журнала. Ну и в-третьих, он продолжал злиться на себя, поскольку даже и теперь ему не удавалось, закрыв глаза, представить Марка. Больше заняться было нечем, дорога предстояла долгая, и повторение про себя этих трех выводов как-то ее скрашивало. Клиффорд протянул ему пачку сигарет.Арон закурил и начал думать про другого человека, который за это время стал для него важным, начал думать про Паулу. Про ее последний вопрос — нельзя ли ей еще немножко побыть у него, там висит второй ключ — уж не собирается ли она вообще у него жить? Если и собирается, то, верно, не потому, что больше ей жить негде. «Джойнт» заботится о своих сотрудниках, так чего ради она захочет перебраться к нему? Впрочем, все это еще не решено, вполне может случиться, что, вернувшись, он найдет свой ключ в ящике для писем и еще, возможно, несколько робких строк, мол, спасибо за чудесный вечер, сама не понимаю, что это на меня нашло, желаю всего наилучшего, Паула. Скорей всего, так оно и будет, и Арон честно себе признался, что подобный исход дела разочаровал бы его.Еще один возможный вариант возвращения: Арон хочет открыть ключом дверь, но не может, потому что изнутри в нее вставлен другой ключ. Приходится стучать. Паула открывает с улыбкой, она соблазнительно одета, а может, и вовсе не одета. Арона заключают в объятия. Самое роскошное угощенье, которое ждет на столе, лишь ненадолго задержит их, а после этого — постель. Объятия доставляют им куда больше удовольствия, чем в первый раз, который весь прошел под знаком неожиданности и неудобства, впредь же — только такие дни, длинная, надежная череда дней.Арон задал себе вопрос, отвечает ли такая последовательность действий его желаниям, и сам себе ответил: «Да». * * * — Я и впрямь был тогда мужчиной в расцвете сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27