Он жевал, чавкал и прилагал все усилия, чтобы проглотить стул, но тщетно: влажная масса оказалась на большом белом платке, который он зачем-то сунул обратно в карман. Другой подвыпивший господин решил, что может повторить успех Маллигана в несколько другой области, и попробовал втянуть порошок носом, точно нюхательный табак. Закончилось все тем, что он едва не задохнулся.А потом началось самое трудное. Но прежде чем говорить об этом, позвольте сперва рассказать немного о психологии дилетанта. За годы наших выступлений мне довелось увидеть сотни подобных мужских собраний (отчего-то женщин можно редко найти в таких количествах), а когда мужчины собираются, среди них всегда есть хотя бы один «трудный» джентльмен. В отличие от трудного ребенка его взрослая версия редко бывает лидером группы и никогда не становится центром внимания. Он может молчать и ничего не делать весь вечер. Так повелось, что этот трудный не из самых богатых, но и не беден; он не слишком уважаем и не герой, чаще всего не полный зануда, однако к его помощи прибегают лишь когда случается неприятность и нужны крепкие кулаки. На выступлениях Маллигана местный трудный совершенно исчезал из виду и сливался с коллективом, но по ходу действа нет-нет, да и пытался доказать, что он больше, выше и сильнее ирландца. Скажем так: Маллиган, сам того не желая, неизменно побуждал таких людей к действию.На сей раз трудным оказался высокий мрачный громила лет пятидесяти. Размерами он походил на Маллигана. Весь вечер он хмурился, а когда маэстро вернулся на сцену, встал (под общее бормотание и несколько криков «Сядь на место!»). Вопреки увещеваниям соратников трудный стоял, зажав в руке ложку для пудинга, точно заряженный пистолет. Он глядел прямо на блюдо.Маллиган не любил унижать людей, даже если они причиняли ему неприятности, однако этот джентльмен явно решил отобрать у него приличный кусок пирога, пусть и пирога своеобразного. Да, Майклу не хотелось позорить смутьяна, по ничего другого ему не оставалось. Он зачерпнул пол-ложки опилок и предложил угощение трудному. Тот презрительно отмахнулся, схватил блюдо, высыпав изрядное количество пыли себе на костюм, и запихнул в рот сразу три полные ложки пыли. Затем подошел к сцене и сделал большой глоток из египетского кувшина. Жидкость стекла по его подбородку и оставила на белом воротнике розовые следы. Громила встал прямо перед Маллигаиом и проглотил. Трижды. За короткий промежуток времени его лицо несколько раз бледнело и краснело. Потом он залпом выпил стакан портвейна.Раздались бурные аплодисменты. Маллиган принялся энергично трясти джентльмена за руку, умудрившись при этом незаметно высыпать чашку пыли ему на костюм. Затем, исключительно ради шутки, снова предложил ему блюдо. На сей раз трудный был осмотрительнее и сунул в рот куда меньше опилок. Зрители ликовали. Выпив чье-то вино, он мучительно сглотнул и сел на место, тем самым завершив блистательную браваду. Однако его выступление подошло к концу лишь двадцать минут спустя, когда громилу, стонущего и причитающего «Мама!», вынесли из зала.Пришла очередь сиденья. Я почему-то не ожидал, что ирландец действительно его съест: конский волос, ткань, кнопки и все остальное. Но он отрывал куски материи и бросал их в мясорубку. Молоть стало легче, и даже медные гвоздики не доставили мне особых хлопот.Когда в воронке исчезли последние обломки сиденья, Маллиган подскочил к «Машине» и незаметно нажал какой-то рычаг, а мне прошептал: «Не останавливайся!»Он прекратил доступ сырья в дробильные отсеки, хотя стул все еще был там. Уже через несколько секунд порошок из конского волоса и бархата перестал сыпаться на блюдо. Я продолжал вращать ручку, а Маллиган сделал вид, будто проверяет, всё ли смолото и готова ли пыль к употреблению.Доедая порошок, маэстро рассказывал публике любопытные сведения о конском волосе (по своим питательным свойствам он почти не уступает настоящему мясу), а однажды вытащил изо рта гнутую кнопку, изображая, что страдает от сильнейшей боли. Конечно, все кнопки были тщательно смолоты либо находились в чреве «Машины». Зато целый запас погнутых имелся у него в кармане.Когда настал черед последней партии опилок, я забеспокоился о физическом состоянии Маллигана. Теперь он ступал медленно, тяжело и замирал при каждой попытке сглотнуть. Ощущение было такое, что он под завязку набит влажным деревом и каждая новая порция порошка оседает у него в горле, щекоча язык и мешая дышать. К этому времени его живот так раздулся, что казалось, Майкл вот-вот опрокинется брюхом вниз. Не сомневаюсь, в те минуты публика ждала, что он испустит дух прямо на сцене. Опилки словно бы затвердели внутри него.Итак, он неподвижно стоял на сцене, веки слипались, как у пьяницы, близкого к обмороку. Наконец он медленно повернул голову в направлении притихших зрителей и как бы невзначай заметил:– Кажется, мне надо выпить.После многочисленных криков «Браво!» и «Молодец!» Маллиган сел рядом с коротышкой, который улыбался, точно восхищенный ребенок. Маэстро налил себе бренди и съел несколько оставшихся птифуров, после чего в прекрасном расположении духа и не без юмора принялся отвечать на вопросы гостей: «Вы когда-нибудь ели лошадь?» («Да, я нежно люблю молодых кобылок»), «А зонт?» («Спицы вечно застревают в зубах!»), «Змей?» («Мешками, дружище! Нет ничего вкуснее!»), «Окно?» («Давайте опустим занавес на этот вопрос»), «Полное собрание сочинений Диккенса?» («Он мне не по вкусу, хотя однажды я попробовал переплет «Пиратов Пензаса» и нашел его весьма аппетитным!») и так далее, и тому подобное.
Так, по счастливой случайности, я и познакомился с ремеслом профессионального едока. Маллиган сидел за столом с масонами до тех пор, пока они с изумлением не осознали, что этот человек на их глазах поужинал стулом. Кроме того, зрители не должны были подумать, будто он тут же бросится в туалет и избавит желудок от непосильной ноши. Маэстро снова ел и любезно принял три стакана портвейна у восхищенной публики.Наконец со счастливыми сияющими лицами гости начали расходиться – последовали многочисленные рукопожатия, вежливые благодарности и похвалы. Мы с Маллиганом принялись разбирать «Машину». Однако не успел я начать, как все уже было сделано: оказывается, секрет мясорубки заключался не в компактных размерах, а в скорости, с которой детали помещались обратно в ящики. Мы были готовы к отъезду даже раньше, чем запоздалые подвыпившие гуляки в мятых пиджаках и покосившихся бабочках. «Роллс-ройс», мерно рокоча, понес нас прочь от масонских владений по темным улицам и проулкам северной Англии.Я никогда не спрашивал, где мы были – на востоке, западе ли, в городе или деревне. Могу дать лишь одни координаты: в нескольких милях от того места, за забором в темной подворотне, кто-то оставил кучку влажных оранжевых опилок.– А ты как думал? Я что, должен спать с этой гадостью в брюхе? – надменно произнес Маллиган, залезая обратно в машину. И мы двинулись дальше, навстречу ночи. * * * В течение семи лет я ездил с Маллиганом по миру, хотя мир к тому времени порядком изменился – от прежних возможностей и великолепия не осталось и следа. Майкл никогда не менял машины или костюма, но всегда двигался вперед. С одобрения маэстро я стал потихоньку подрабатывать во время его все более затяжных перерывов между выступлениями. Однако, не имея таких же связей и репутации, я начинал не во дворцах наследных принцев и кинозвезд, не на виллах восхитительной Ривьеры, а в маленьких городишках, неизвестных деревеньках, темных закоулках Европы, где для людей, пресыщенных конкурсами по поеданию сосисок и питию алкоголя, устраивались весьма странные и порой незаконные представления.Капитан Смак (после импровизированного крещения тем вечером я решил не менять сценического псевдонима) ел все, что ему заказывали, и у каждого предмета была своя цена – она ощутимо взлетала, если мне предлагали что-то неудобоваримое, и, наоборот, держалась в разумных пределах, когда просили есть обычные продукты. С этих денег я платил аренду ярмарке или цирку, где выступал. Можно сказать, по сравнению с аристократом Маллиганом я был странствующий попрошайка.И все же большую часть времени мы путешествовали вдвоем. В запасе у ирландца было бесконечное множество историй, и милю за милей в своем старом грандиозном «роллс-ройсе» он делился ими со мной: удивительными, грустными и забавными. Я помню рассказ о бедном Бочке Генри Тернсе, который умер в ярмарочном шатре в Питсбурге, пытаясь проглотить двух живых крыс из одной только профессиональной гордости и даже против желания шести перепуганных питсбуржцев. Мы говорили и о наших временах – о падении спроса на ремесло едока и о том, что общество теперь все чаще настроено против нас. По непонятным причинам нас арестовывают и больше не приглашают на телевидение, а тех, кто подался на экран, преследуют местные санитарные комиссии, готовые в два счета прикрыть все дело. Маллиган говорил, что дальше будет только хуже.И он оказался прав. С тех пор я провел куда больше времени в тюрьмах и судах, чем в больницах. И уж поверьте мне, больница куда приятнее. Да! Как скалолаз понимает, что может сломать ногу, а теннисист – повредить локоть, так и едок всегда готов к глотанию зонда или клизме. Он не боится урчания в животе при гастроэнтерите – конечно, если болезнь не приводит к уменьшению его гонорара. Клянусь, уж лучше я наемся опилок, чем целый день проведу в компании местного судьи!Но, увы, судебная власть преследовала меня на протяжении всей моей карьеры, и каждая поездка, каждое выступление, каждое появление на сцене Капитана Смака требовали скрупулезнейших расчетов, как будто я собирался грабить банк. Работать стало почти невозможно. Дошло до того, что я больше не пытался превратить свои выходы на сцену в шоу, как это делали старые мастера: они завлекали ротозеев тем, что изображали страшные колики, хватаясь за живот и пошатываясь, как будто вот-вот лопнут и оросят изумленную публику содержимым желудка. Я торопливо запихивал еду в рот, одним глазом наблюдая за зрителями – не появится ли среди них бледное пустое лицо чиновника из отдела здравоохранения, – а вторым выискивая управляющего ярмаркой, которого вынудили запретить мои выступления. Причем денег за аренду мне никогда не возвращали. Сказать по правде, Капитан Смак и его Чудесный Рот сматывались со стольких ярмарок, что и не сосчитать, и порой мне приходилось дожевывать на бегу.Но вернемся к «роллс-ройсу» и его великому хозяину. Кто устоит перед таким соблазном? Вот вы, сидя рядом с Маллиганом и чувствуя, как сладко покалывает в груди от волнения перед вечерним концертом, не бросили бы все ради такой работы?Ярмарки имели и свои преимущества. Обычно гуляки предлагали то же, что ели сами. Кто-то бросал мне надкушенное яблоко, а я делал вид, будто внимательно его осматриваю, после чего соглашался на фартинг. Мне передавали монету, и я начинал жевать. Если раздавались приглушенные смешки, значит, фрукт был червивый или гнилой. Но для меня это не имело значения, потому что одно жалкое яблоко привлекало внимание зрителей, и за ним следовали более высокооплачиваемые закуски. С земли поднимали сосиску, вывалянную в грязи, и я проглатывал ее за пенс, рисуя в воображении копченого лосося или рахат-лукум. Однажды на востоке Франции толпа взволнованных мальчишек скормила мне свои сандвичи, и я за сущие гроши съел сразу десяток. За такое глупое расточительство меня и детей крепко выругали их родители. В другой раз, в каком-то безвестном городке Восточной Германии (железный занавес тогда запрещал мне появляться в тех местах, где подобных выступлений больше всего ждали), кучка подвыпивших парней швырнула мне полпалки салями и другие, менее аппетитные холодные закуски. Не удовольствовавшись этим, они нашли два сухих несъедобных (так им казалось) кабачка и несколько грязных картофелин. Денег у них больше не было, а потому парни стали подначивать местных ротозеев, чтобы те вытряхивали из карманов последнюю мелочь. Взвесив все деньги на ладони, я чинно кивнул и начал молоть.В тот день, как и не раз впоследствии, мне все не давал покоя один вопрос: «Я что, должен спать с этой гадостью в брюхе?» Трудность заключалась в том, чтобы избавиться оттого или иного предмета в нужный момент, ведь нормальный человек предпочел бы сделать это как можно быстрее. Мне же приходилось гармонично сочетать два процесса, балансировать на грани невозможного и сдерживать естественные реакции организма, дабы развлекать и изумлять публику. Притом что продукт, по-настоящему достойный моих нечеловеческих усилий, никто бы не стал даже пробовать. Ну а дальше дело оставалось за малым: просто освободить желудок.Тем временем Маллиган все реже появлялся на сцене. В его поведении я замечал едва уловимые следы усталости. Плохим аппетитом он по-прежнему не страдал, но ему становилось все труднее изображать удовольствие от поедания неудобоваримых предметов – в былые времена этот дар больше всего изумлял зрителей. Несомненно, ему хотелось отдохнуть, однако в разговоре с ним я упомянул слово «пенсия» лишь раз.– Пенсия! – взревел он, рассвирепев при одной мысли об этом. – Пенсия?! И что же будет делать великий Майкл Маллиган на пенсии?! Что, я спрашиваю? И где? В доме для престарелых?! Да? В этой тюрьме для немощных старичков с недержанием? А? Я буду иногда грызть печенье на спор или участвовать в дурацких состязаниях среди дилетантов? Да? Ты это хотел сказать?!Больше я никогда не заговаривал с Майклом о пенсии. Но со временем его выступления становились все более вымученными, и уже не только я, а даже некоторые постоянные клиенты стали замечать: на их глазах не грандиозный великан ломает все представления о человеческих возможностях, а старик в потрепанном бархатном костюме ест мебель.И однажды случилось неотвратимое. Впервые за всю карьеру на Майкла Маллигана легла беспощадная, постыдная тень «нормальности». Это произошло на одном мальчишнике, среди щенков со скверными манерами и непристойными шуточками. Майкл никогда бы не согласился есть для них стул, если бы не отец жениха, которого он глубоко уважал.В самый разгар представления, когда две ножки и большая часть сиденья были съедены, он повернулся ко мне. Его лицо побледнело, струйки пота извивались на лбу. Сквозь сиплые крики (этим юношам было плевать на остроумие ирландца и то обстоятельство, что ради них он ест стул), Маллиган прошептал: «Я объелся».Он спокойно взял обломок дерева, который минуту назад хотел сунуть в мясорубку, и бросил на пол. Раздался глухой стук, привлекший внимание парочки молодых кутил. Маллиган стоял без движения и молча глядел на публику, губы плотно сжаты. Он степенно переводил взгляд с одного молодого человека в превосходном смокинге и рубашке, забрызганной вином, на другого. Мало-помалу, столик за столиком, все разговоры сошли на нет.Еще пару секунд он молчал, требуя внимания зала, – никакого пафоса, всего лишь способ по-отечески властно привлечь внимание зрителей. Потом заговорил:– Сдается мне, джентльмены, поедание стула не представляет для вас никакого интереса… этот поступок, по-видимому, недостоин вашего внимания.Кто-то хихикнул в подтверждение его слов.– Что?! – как никогда громко заорал Маллиган, глядя прямо на нарушителя. Парень умолк и будто бы в шутку спрятался за спиной соседа. Шутки никто не оценил, потому что тот и вправду струсил: его плечи поникли, тело съежилось.Майкл повернулся к «Машине» и принялся, вытаскивая из нее все обломки, бросать их через плечо в зрителей.– Прочисти ее.Я снова начал вертеть ручку. Тем временем Маллиган рылся в карманах.– Не уходите, мальчики! – презрительно обратился он к публике и вынул отвертку. – Итак, горстка пьяных идиотов… – Тут из зала донеслись недовольные возгласы, да и я тоже стал беспокоиться за поведение Маллигана. – Раз уж толпе вялых избалованных детишек не по вкусу дерево… – к этому времени «Машина» была пуста, и я готовился к худшему, –… может, вы оцепите более пикантное угощение?И он начал снимать медную табличку. Она уже болталась на последнем шурупе, когда раздался грубый хохот, но не успел Маллиган повернуться к зрителям, как множество «Ш-ш» и «Тихо!» усмирили виновного.Ирландец поднял табличку, и все увидели надпись: «Маллиган и сыновья».– Шесть дюймов чистейшей меди, друзья, – сказал он. – Я бы пригласил кого-нибудь из зала подтвердить этот факт, но сомневаюсь, что хоть один жалкий сосунок вроде вас бывал в литейной или вообще видел мастерскую!По-видимому, он оказался прав, потому что в бормотании зрителей я уловил долю смущения. Но вот под громкие рукоплескания из-за дальнего стола поднялся черноволосый молодой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Так, по счастливой случайности, я и познакомился с ремеслом профессионального едока. Маллиган сидел за столом с масонами до тех пор, пока они с изумлением не осознали, что этот человек на их глазах поужинал стулом. Кроме того, зрители не должны были подумать, будто он тут же бросится в туалет и избавит желудок от непосильной ноши. Маэстро снова ел и любезно принял три стакана портвейна у восхищенной публики.Наконец со счастливыми сияющими лицами гости начали расходиться – последовали многочисленные рукопожатия, вежливые благодарности и похвалы. Мы с Маллиганом принялись разбирать «Машину». Однако не успел я начать, как все уже было сделано: оказывается, секрет мясорубки заключался не в компактных размерах, а в скорости, с которой детали помещались обратно в ящики. Мы были готовы к отъезду даже раньше, чем запоздалые подвыпившие гуляки в мятых пиджаках и покосившихся бабочках. «Роллс-ройс», мерно рокоча, понес нас прочь от масонских владений по темным улицам и проулкам северной Англии.Я никогда не спрашивал, где мы были – на востоке, западе ли, в городе или деревне. Могу дать лишь одни координаты: в нескольких милях от того места, за забором в темной подворотне, кто-то оставил кучку влажных оранжевых опилок.– А ты как думал? Я что, должен спать с этой гадостью в брюхе? – надменно произнес Маллиган, залезая обратно в машину. И мы двинулись дальше, навстречу ночи. * * * В течение семи лет я ездил с Маллиганом по миру, хотя мир к тому времени порядком изменился – от прежних возможностей и великолепия не осталось и следа. Майкл никогда не менял машины или костюма, но всегда двигался вперед. С одобрения маэстро я стал потихоньку подрабатывать во время его все более затяжных перерывов между выступлениями. Однако, не имея таких же связей и репутации, я начинал не во дворцах наследных принцев и кинозвезд, не на виллах восхитительной Ривьеры, а в маленьких городишках, неизвестных деревеньках, темных закоулках Европы, где для людей, пресыщенных конкурсами по поеданию сосисок и питию алкоголя, устраивались весьма странные и порой незаконные представления.Капитан Смак (после импровизированного крещения тем вечером я решил не менять сценического псевдонима) ел все, что ему заказывали, и у каждого предмета была своя цена – она ощутимо взлетала, если мне предлагали что-то неудобоваримое, и, наоборот, держалась в разумных пределах, когда просили есть обычные продукты. С этих денег я платил аренду ярмарке или цирку, где выступал. Можно сказать, по сравнению с аристократом Маллиганом я был странствующий попрошайка.И все же большую часть времени мы путешествовали вдвоем. В запасе у ирландца было бесконечное множество историй, и милю за милей в своем старом грандиозном «роллс-ройсе» он делился ими со мной: удивительными, грустными и забавными. Я помню рассказ о бедном Бочке Генри Тернсе, который умер в ярмарочном шатре в Питсбурге, пытаясь проглотить двух живых крыс из одной только профессиональной гордости и даже против желания шести перепуганных питсбуржцев. Мы говорили и о наших временах – о падении спроса на ремесло едока и о том, что общество теперь все чаще настроено против нас. По непонятным причинам нас арестовывают и больше не приглашают на телевидение, а тех, кто подался на экран, преследуют местные санитарные комиссии, готовые в два счета прикрыть все дело. Маллиган говорил, что дальше будет только хуже.И он оказался прав. С тех пор я провел куда больше времени в тюрьмах и судах, чем в больницах. И уж поверьте мне, больница куда приятнее. Да! Как скалолаз понимает, что может сломать ногу, а теннисист – повредить локоть, так и едок всегда готов к глотанию зонда или клизме. Он не боится урчания в животе при гастроэнтерите – конечно, если болезнь не приводит к уменьшению его гонорара. Клянусь, уж лучше я наемся опилок, чем целый день проведу в компании местного судьи!Но, увы, судебная власть преследовала меня на протяжении всей моей карьеры, и каждая поездка, каждое выступление, каждое появление на сцене Капитана Смака требовали скрупулезнейших расчетов, как будто я собирался грабить банк. Работать стало почти невозможно. Дошло до того, что я больше не пытался превратить свои выходы на сцену в шоу, как это делали старые мастера: они завлекали ротозеев тем, что изображали страшные колики, хватаясь за живот и пошатываясь, как будто вот-вот лопнут и оросят изумленную публику содержимым желудка. Я торопливо запихивал еду в рот, одним глазом наблюдая за зрителями – не появится ли среди них бледное пустое лицо чиновника из отдела здравоохранения, – а вторым выискивая управляющего ярмаркой, которого вынудили запретить мои выступления. Причем денег за аренду мне никогда не возвращали. Сказать по правде, Капитан Смак и его Чудесный Рот сматывались со стольких ярмарок, что и не сосчитать, и порой мне приходилось дожевывать на бегу.Но вернемся к «роллс-ройсу» и его великому хозяину. Кто устоит перед таким соблазном? Вот вы, сидя рядом с Маллиганом и чувствуя, как сладко покалывает в груди от волнения перед вечерним концертом, не бросили бы все ради такой работы?Ярмарки имели и свои преимущества. Обычно гуляки предлагали то же, что ели сами. Кто-то бросал мне надкушенное яблоко, а я делал вид, будто внимательно его осматриваю, после чего соглашался на фартинг. Мне передавали монету, и я начинал жевать. Если раздавались приглушенные смешки, значит, фрукт был червивый или гнилой. Но для меня это не имело значения, потому что одно жалкое яблоко привлекало внимание зрителей, и за ним следовали более высокооплачиваемые закуски. С земли поднимали сосиску, вывалянную в грязи, и я проглатывал ее за пенс, рисуя в воображении копченого лосося или рахат-лукум. Однажды на востоке Франции толпа взволнованных мальчишек скормила мне свои сандвичи, и я за сущие гроши съел сразу десяток. За такое глупое расточительство меня и детей крепко выругали их родители. В другой раз, в каком-то безвестном городке Восточной Германии (железный занавес тогда запрещал мне появляться в тех местах, где подобных выступлений больше всего ждали), кучка подвыпивших парней швырнула мне полпалки салями и другие, менее аппетитные холодные закуски. Не удовольствовавшись этим, они нашли два сухих несъедобных (так им казалось) кабачка и несколько грязных картофелин. Денег у них больше не было, а потому парни стали подначивать местных ротозеев, чтобы те вытряхивали из карманов последнюю мелочь. Взвесив все деньги на ладони, я чинно кивнул и начал молоть.В тот день, как и не раз впоследствии, мне все не давал покоя один вопрос: «Я что, должен спать с этой гадостью в брюхе?» Трудность заключалась в том, чтобы избавиться оттого или иного предмета в нужный момент, ведь нормальный человек предпочел бы сделать это как можно быстрее. Мне же приходилось гармонично сочетать два процесса, балансировать на грани невозможного и сдерживать естественные реакции организма, дабы развлекать и изумлять публику. Притом что продукт, по-настоящему достойный моих нечеловеческих усилий, никто бы не стал даже пробовать. Ну а дальше дело оставалось за малым: просто освободить желудок.Тем временем Маллиган все реже появлялся на сцене. В его поведении я замечал едва уловимые следы усталости. Плохим аппетитом он по-прежнему не страдал, но ему становилось все труднее изображать удовольствие от поедания неудобоваримых предметов – в былые времена этот дар больше всего изумлял зрителей. Несомненно, ему хотелось отдохнуть, однако в разговоре с ним я упомянул слово «пенсия» лишь раз.– Пенсия! – взревел он, рассвирепев при одной мысли об этом. – Пенсия?! И что же будет делать великий Майкл Маллиган на пенсии?! Что, я спрашиваю? И где? В доме для престарелых?! Да? В этой тюрьме для немощных старичков с недержанием? А? Я буду иногда грызть печенье на спор или участвовать в дурацких состязаниях среди дилетантов? Да? Ты это хотел сказать?!Больше я никогда не заговаривал с Майклом о пенсии. Но со временем его выступления становились все более вымученными, и уже не только я, а даже некоторые постоянные клиенты стали замечать: на их глазах не грандиозный великан ломает все представления о человеческих возможностях, а старик в потрепанном бархатном костюме ест мебель.И однажды случилось неотвратимое. Впервые за всю карьеру на Майкла Маллигана легла беспощадная, постыдная тень «нормальности». Это произошло на одном мальчишнике, среди щенков со скверными манерами и непристойными шуточками. Майкл никогда бы не согласился есть для них стул, если бы не отец жениха, которого он глубоко уважал.В самый разгар представления, когда две ножки и большая часть сиденья были съедены, он повернулся ко мне. Его лицо побледнело, струйки пота извивались на лбу. Сквозь сиплые крики (этим юношам было плевать на остроумие ирландца и то обстоятельство, что ради них он ест стул), Маллиган прошептал: «Я объелся».Он спокойно взял обломок дерева, который минуту назад хотел сунуть в мясорубку, и бросил на пол. Раздался глухой стук, привлекший внимание парочки молодых кутил. Маллиган стоял без движения и молча глядел на публику, губы плотно сжаты. Он степенно переводил взгляд с одного молодого человека в превосходном смокинге и рубашке, забрызганной вином, на другого. Мало-помалу, столик за столиком, все разговоры сошли на нет.Еще пару секунд он молчал, требуя внимания зала, – никакого пафоса, всего лишь способ по-отечески властно привлечь внимание зрителей. Потом заговорил:– Сдается мне, джентльмены, поедание стула не представляет для вас никакого интереса… этот поступок, по-видимому, недостоин вашего внимания.Кто-то хихикнул в подтверждение его слов.– Что?! – как никогда громко заорал Маллиган, глядя прямо на нарушителя. Парень умолк и будто бы в шутку спрятался за спиной соседа. Шутки никто не оценил, потому что тот и вправду струсил: его плечи поникли, тело съежилось.Майкл повернулся к «Машине» и принялся, вытаскивая из нее все обломки, бросать их через плечо в зрителей.– Прочисти ее.Я снова начал вертеть ручку. Тем временем Маллиган рылся в карманах.– Не уходите, мальчики! – презрительно обратился он к публике и вынул отвертку. – Итак, горстка пьяных идиотов… – Тут из зала донеслись недовольные возгласы, да и я тоже стал беспокоиться за поведение Маллигана. – Раз уж толпе вялых избалованных детишек не по вкусу дерево… – к этому времени «Машина» была пуста, и я готовился к худшему, –… может, вы оцепите более пикантное угощение?И он начал снимать медную табличку. Она уже болталась на последнем шурупе, когда раздался грубый хохот, но не успел Маллиган повернуться к зрителям, как множество «Ш-ш» и «Тихо!» усмирили виновного.Ирландец поднял табличку, и все увидели надпись: «Маллиган и сыновья».– Шесть дюймов чистейшей меди, друзья, – сказал он. – Я бы пригласил кого-нибудь из зала подтвердить этот факт, но сомневаюсь, что хоть один жалкий сосунок вроде вас бывал в литейной или вообще видел мастерскую!По-видимому, он оказался прав, потому что в бормотании зрителей я уловил долю смущения. Но вот под громкие рукоплескания из-за дальнего стола поднялся черноволосый молодой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20