«Череда: Повести.»: Маст. лiт.; Мн.; 1981
Аннотация
Повесть посвящена морально-этической теме. В ней писательница стремится показать своих героев не только в труде, но и раскрыть их внутренний мир, их ответственность перед обществом и своей совестью.
Суть сюжета в том, что парень бросает беременную девушку, чтобы уехать в большой город. Но спустя годы прошлое напоминает о себе.
Сообщить об ошибках в книге можно по адресу и через некоторое время исправленный вариант книги появится в библиотеках.
Лидия Арабей
Череда
1
В своем почтовом ящике Павел Иванович вместе с английским журналом увидел белый конверт с узкой синей печатью под адресом. Сразу догадался, что это извещение из суда, его вызывают на заседание.
Нес почту в квартиру и думал, что завтра у него свободный день, нет лекций, так что не надо будет переносить занятия, просить, чтоб его заменили.
Он открыл своим ключом обитую черным дерматином дверь, вошел в квартиру, положил журнал и конверт на полку, прибитую к стене возле вешалки.
Из комнаты дочери доносились сильные удары по клавишам — разучивала что-то новое, играла не то, что он слышал каждый день; жена тоже была дома — из открытой двери, ведущей в гостиную, падала полоска желтого света от торшера с желтым абажуром.
Он разделся, снял ботинки, сунул ноги в мягкие тапочки без задников, взял журнал, конверт и пошел в гостиную.
Жена сидела на диване, придвинув близко к себе торшер, и что-то шила, возле нее стояла синяя коробка, в которой лежали катушки с нитками, ножницы, сантиметр. Желтый свет падал на худое лицо жены, на ее сухие руки с красным маникюром, и в этом желтом свете она вдруг показалась Павлу Ивановичу похожей на мумию. Но в последнее время он не придавал значения тому, как выглядит жена. Жена есть жена, ей совсем не обязательно быть красивой. Среди людей, с которыми он жил, работал, существовали свои мерки, с которыми они подходили к женам, и под эту мерку его Людмила Макаровна, кажется, подходила. Было важно, чтоб жена умела вести хозяйство, хорошо принять гостей, чтоб не болтала лишнее, обсуждая своих приятельниц, чтоб ухоженные были дети и муж.
Правда, сама Людмила Макаровна не последнее значение придавала и своей внешности — шила и перешивала платья, следила за модой. Она преподавала английский язык в старших класса и, чтобы самой больше упражняться, выписывала английский журнал.
— Н?а тебе твой инглиш, — положил Павел Иванович возле жены журнал.
Она взглянула на журнал, на мужа, увидела у него в руках конверт.
— А это что, письмо от кого-нибудь? — спросила она.
— Нет, из суда, — ответил Павел Иванович.
Жена отложила в сторону шитье, начала листать журнал, и в квартире запахло типографской краской. Бумага, на которой печатался журнал, была глянцевая, белая, на ней четко вырисовывались черные буквы шрифта. Дочка в своей комнате вызванивала на клавишах. Павел Иванович открыл конверт. Да, это было приглашение в суд на завтра, на девять тридцать, присутствовать в качестве народного заседателя. Он положил конверт на низкий столик со стеклянным верхом, на который они обычно клали почту, и пошел в ванную мыть руки. Жена отправилась на кухню готовить ужин, он мыл руки и слышал, как она стучала там посудой. Когда он вошел туда, на столе уже стояла хлебница с начатым круглым караваем, на плите шипели, разогревались котлеты, жена стояла возле плиты, держа в руке нож.
Кухня у них была большая, облицованная кафелем, в ней стоял белый польский гарнитур, на окне висели занавески, здесь было чисто и уютно, и они обычно использовали кухню как столовую.
Жена положила нож на плиту, оперев его кончиком острия о сковороду, подошла к буфету, что-то вынула оттуда и живо обернулась к мужу.
— Посмотри, что я достала… — Она высоко подняла в руке стеклянную банку, через стенки которой просвечивались красные шарики икры.
— Ого! — удивился Павел Иванович. — Откуда это?
— И не спрашивай, — махнула жена рукой, ставя банку опять в буфет. — Садись, будем ужинать.
Так зачем же такое добро прячешь? Дай хоть немного на хлеб намазать, я уже и вкус икры забыл, — сказал Павел Иванович.
— И не думай, — категорически ответила жена. — Для моего дня.
На следующей неделе у жены день рождения, она всегда шикарно отмечала этот праздник, вот и теперь у нее уже месяца два главная забота — что бы такое достать, что испечь, что приготовить для гостей. К этому дню шилось новое платье, покупались новые туфли.
— Что ж, придется потерпеть, — вздохнул Павел Иванович.
Жена поставила на кухонный стол тарелки, разложила ножи, вилки.
— Ирочка! Ужинать! — громко позвала она дочь.
Дочка то ли не услышала, то ли притворилась, что не слышит, из ее комнаты еще сильнее загремели звуки.
После ужина Павел Иванович пошел в гостиную, сел в свое кресло возле низенького стола со стеклянным верхом, взял журнал жены, начал листать. Английского языка он не знал, когда-то изучал немецкий, английский казался ему очень трудным. Вот и теперь попробовал прочитать несколько слов, но не понял ни одного, отложил журнал, взял сегодняшнюю газету, начал читать.
Жена опять сидела на диване, шила, дочка чем-то занималась в своей комнате, больше не играла.
* * *
Назавтра в девять тридцать Павел Иванович подходил к зданию народного суда. По крутой полутемной лестнице поднялся на третий этаж, пошел по коридору, где у стен стояли люди с озабоченными лицами, притихшие, будто в больнице. Они внимательно смотрели на Павла Ивановича, и он под этими взглядами чувствовал себя неловко, не глядя по сторонам, прошел в кабинет судьи и плотно закрыл за собой дверь.
Судья, женщина лет сорока, в черном шерстяном костюме и в белой блузке, сидела за своим столом и писала, на его приветствие улыбнулась и кивнула головой, показывая, что рада его приходу. Справа и слева от нее по краям стола лежали высокие груды папок, книги — Гражданский кодекс, Уголовный, и еще какими-то бумагами был завален стол судьи. Павел Иванович всегда удивлялся, как много у судьи работы.
Второй заседатель, пожилой мужчина, с орденскими колодками на синем пиджаке, сидел за другим столом, который был приставлен к столу судьи торцом, листал папку, видимо, изучая дело, которое сегодня будет слушаться.
Кабинет судьи был просторный, светлый, пол покрыт желтым линолеумом, на стене план города, в уголке сейф, на котором стоят графин с водой и стакан, вдоль стен стулья. Некоторые гражданские дела слушались и здесь, в кабинете.
Павел Иванович разделся, повесил пальто на вешалку, стоявшую в углу кабинета, подошел к столу, за которым сидел пожилой заседатель.
— Ну, что у нас сегодня? — спросил он.
— А вот посмотрите, — показала судья на папки, лежавшие перед пожилым заседателем. — Одно дело уголовное и два гражданских.
Павел Иванович сел за стол напротив пожилого заседателя.
— Разрешите? — дотронулся он до синей папки, что лежала на столе.
— Да, пожалуйста, — ответил пожилой заседатель, пододвигая папку к Павлу Ивановичу.
Папка была довольно пухлая, собрано много документов, и напечатанных на машинке, и написанных от руки. Вначале Павел Иванович полистал их все не читая, только выхватывая из текста отдельные фразы: «Свидетель Патупчик показал, что задержал подсудимого, поставив подножку…», «Обвиняется в том, что седьмого февраля в десять часов вечера…», «Деньги в сумме двадцать пять рублей…»
«Ну, ясно, будем вора судить», — подумал Павел Иванович.
Судья все еще писала, пожилой заседатель изучал другое дело, и Павел Иванович начал более внимательно читать протокол допроса подсудимого.
В обвинительном заключении писалось, что подсудимый Зайчик Виктор Павлович, тысяча девятьсот сорок пятого года рождения, белорус, седьмого февраля в десять часов вечера в парке имени Горького задержал гражданку Ивашкевич Маргариту Ефимовну и приказал отдать дамскую сумочку, в которой лежали деньги. На вопрос, был ли еще кто-нибудь с ним, подсудимый ответил, что делал все сам, один, хотя потерпевшая Маргарита Ивашкевич показала, что в парке к ней подошли двое — гражданин Зайчик и мужчина низкого роста, в кепке, но того, другого, не поймали. На вопрос, почему он, Зайчик Виктор Павлович, обокрал женщину, тот цинично заявил, что ему были нужны деньги.
Павел Иванович читал протокол и думал: это сколько у нас еще босяков, так вот и дочку когда-нибудь могут задержать в парке — она ведь из музыкальной школы ходит через парк, — могут снять часы, напугать, да еще хорошо, если только часы отнимут, черт с ними, с часами…
Он думал так и чувствовал еще нечто, пока неясное, нечто в этом протоколе было такое, что тревожило его память. Он стал читать протокол еще раз, с самого начала.
«Подсудимый Зайчик Виктор Павлович…» Ага, Зайчик, знакомая фамилия, — и на память тут же пришла девушка в белом фартучке, с подносом в руках, на котором стояла тарелка красного борща. Таня Зайчик… Такая фамилия была у Тани. Может, родственник какой-нибудь или брат, у нее ведь было полно братьев, сестер, один за другим.
Он пробежал глазами дальше по протоколу, чтоб узнать год рождения. Год рождения был сорок пятый. Вернулся назад, чтоб посмотреть, какое у парня отчество, и увидел — Павлович, Виктор Павлович.
В груди будто что-то покатилось, и лицо начала заливать краска. Чтоб скрыть ее, он вынул из кармана носовой платок, стал прочищать нос.
«Быть не может, — говорил он про себя. — Мало ли на свете Зайчиков, при чем тут Таня…»
Павел Иванович пытался прогнать от себя нелепую мысль, которая пришла ему в голову, но она уже не хотела уходить, вертелась около него, жужжала, как муха.
«Если у Тани тогда родился сын, то ему теперь столько, сколько этому Зайчику… А если Таня записала его на свою фамилию…»
«Глупости, глупости! — успокаивал он сам себя. — Может, у Тани тогда родилась дочь, а может, и никто не родился, мало ли что могло быть, мало ли Зайчиков на свете. Таня как-то говорила, что половина деревни, откуда родом ее родители, — Зайчики…»
Кажется, он прогнал подозрение, но глаза его еще раз глянули на отчество подсудимого, которое было записано в протоколе. Павлович и сорок пятого года рождения…
— Павел Иванович, — позвала его судья, — нам пора.
— Да, да, — быстро ответил Павел Иванович. Он закрыл папку, подал ее судье, встал, пошел следом за судьей и пожилым заседателем. За ним шла секретарша, он слышал, как стучали ее каблучки, и ни о чем не мог думать, только казалось, что за воротник ему попала влажная капля и повисла там.
В коридоре они остановились, чтоб пропустить двух милиционеров и подсудимого, которого доставили из тюрьмы и вели теперь в зал заседаний. Это был молодой мужчина с наголо остриженной головой, в коротком синем пальто, уже сильно поношенном. Пальто было расстегнуто и открывало впереди зеленую лыжную куртку с замком «молнией», синие штаны, которые блестели от носки и пузырились на коленях. Руки подсудимый заложил за спину, он шел и ухмылялся, словно показывая, что ему все трын-трава.
Павел Иванович за время, что ходил сюда, в суд, нагляделся на хулиганов, воров, они чем-то походили друг на друга, — может, тем, что все были стриженые, что все держали руки за спиной, что их приводили на суд милиционеры. Но похожи они были только на первый взгляд. В зале суда, во время заседаний, каждый держал себя по-своему. Одни искренне раскаивались, им было стыдно сидеть на скамье подсудимых, некоторые даже плакали; другие были озлоблены, казалось, выпусти такого — и он совершит еще большее преступление; третьи из кожи вон лезли, стараясь обелить себя и свалить вину на других; четвертые по-рыцарски брали вину на себя, признавались в преступлениях, которых даже не совершали.
Зайчик шел на суд с ухмылочкой. Что значила эта ухмылочка? Наглость? Мне все трын-трава, плевать я на вас хотел? Или, может, вид самозащиты, ухмылочкой прикрывает стыд?
Милиционеры повели подсудимого в зал, суд тоже пошел туда, только через дверь, которая была в другом конце зала, возле самого стола, стоявшего на возвышении.
Судья впереди, заседатели за ней взошли на помост, начали усаживаться на стулья с высокими спинками. Секретарша пристроилась сбоку, за небольшим столиком, положила перед собой чистую бумагу, приготовилась вести протокол.
В зале сидело человек десять, дело слушалось обычное и интереса не вызывало, пришли, видимо, родственники потерпевшей, свидетели, может, кто-нибудь от подсудимого, который сидел теперь за барьером, отделявшим его от зала, и изредка бросал взгляды на судью, на заседателей. Его круглая стриженая голова, на которой отрастали короткие темные волосы, была наклонена вперед, словно он хотел кого-то боднуть, по лицу иногда пробегала ухмылочка, открывая редкие зубы. Павлу Ивановичу показалось, что подсудимый чувствует себя на скамье подсудимых как клоун на арене, понимает, что все на него смотрят, и хочет покривляться, позабавить публику.
Заняли свое место прокурор и защитник, прокурор в синем френче с петлицами, защитник — невысокая женщина с темными завитыми волосами.
Пока судья объявляла состав суда, говорила подсудимому о его правах и обязанностях, тот сидел с таким видом, будто все это его вовсе не касалось, а Павел Иванович рассматривал парня, стараясь отыскать и боясь найти приметы, подтверждавшие его подозрение.
У подсудимого был длинный нос, а стриженая голова делала его еще длинее, глаза темные, хотя цвет их отсюда не был виден, лицо несимпатичное, сочувствия оно не вызывало. Павел Иванович не находил, что парень хоть чем-то похож на Таню, хотя он уже и забыл, не помнит Таниного лица, помнит белый фартучек, помнит поднос с тарелкой красного борща, а лицо… Какие у Тани были глаза? Голубые? Не помнит…
— Подсудимый, вы доверяете составу суда? — спросила судья.
Подсудимый встал, оглянулся в зал, ухмыльнувшись ответил:
— Доверяю…
Судья попросила свидетелей выйти из зала, заявив, что они будут вызваны по одному, когда понадобятся, и молодой парень в желтой куртке направился к выходу, за ним вышел и милиционер, молодой, чернявый, в короткой серой шинели, тоже присутствовавший в качестве свидетеля.
Девушка, у которой подсудимый отобрал сумочку, сидела в зале на скамейке с самого края. На ней были розовая вязаная шапочка, серое пальто с белым меховым воротником, она выглядела слегка испуганной, — наверное, первый раз была в суде и чувствовала себя как бы виноватой. Когда судья попросил ее рассказать, как все произошло, она встала, покраснела, заикаясь и сбиваясь, подсовывая ладонью волосы под шапочку, начала рассказывать:
— Ну, я шла домой… Шла домой через парк… Навстречу мне двое… Я ничего не подумала, идут — пусть идут, а они подошли, и этот вот говорит, — повторила она: — «Дайте, пожалуйста, вашу сумочку…» А у меня в сумочке были деньги, двадцать пять рублей. Так я прижала сумочку к себе и ничего не ответила — испугалась… Тогда один сказал: «Что ты у нее просишь? Она сама не отдаст…» Тогда этот вот, — она снова испуганно и коротко глянула в сторону подсудимого, — выхватил у меня сумочку, и они побежали… Я сначала испугалась, а потом начала кричать. Так… так парень, вон тот, в куртке, — девушка кивнула на дверь, в которую вышли свидетели, — услышал, что я кричала, и увидел, как они бежали, догнал одного и дал ему подножку… Этого поймали, а другой убежал…
Девушка смолкла, но не села, стояла, ждала, не спросят ли у нее еще что-нибудь.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала ей судья. Она перевела взгляд на подсудимого. — Гражданин Зайчик, прошу встать.
Подсудимый как-то боком, словно нехотя, поднялся, встал, заложил за спину руки.
— Подсудимый Зайчик, дайте, пожалуйста, объяснение в связи с предъявленным вам обвинением, — сказала судья.
Подсудимый переступил с ноги на ногу, оглянулся на потерпевшую.
— Она все сказала, — ответил равнодушно.
— Так вы признаете себя виновным?
Зайчик помолчал, обвел глазами стены, глянул на потолок, сказал неохотно:
— Ну, признаю…
— Потерпевшая заявила что вы были не один и подошли к ней в парке вдвоем, — сказала судья. — Кто был с вами?
— Я был один, у нее в глазах двоилось, — ответил подсудимый.
Кто-то в зале коротко хихикнул, и судья постучала карандашом по столу.
— Оставьте ваши ухмылочки, подсудимый, — сказала она строга. — Здесь вам не цирк! Отвечайте на вопрос: кто был с вами в парке седьмого февраля в десять часов вечера?
Зайчик опустил голову, молчал, не отвечая, но ухмыляться перестал.
— Потерпевшая раньше была вам знакома? — вела допрос судья.
Подсудимый помолчал, потом буркнул:
— Нет.
— Вот она утверждает, что с вами парке еще был мужчина, а вы отказываетесь, заявляете, что был один. Кто же говорит правду? Потерпевшей, видимо, нет оснований вводить нас в заблуждение, так что, выходит, вы покрываете соучастника? Суду надо знать правду, а вы, вместо того чтоб помочь и нам, и себе, ухмыляетесь, как будто не перед судом стоите, а где-то в цирке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10