OCR Busya
«Ясен Антов. ''Дневник дурака''»: Специальное приложение к журналу «Болгария»; София; 1990
Аннотация
Серьезный исследователь истории квартала, несомненно, обратит внимание на особую роль в ней семьи Мамарчовых, дальних родственников капитана Мамарчова, участника Велчова восстания в 1835 году. Эта семья появилась в квартале, чтобы взорвать спокойствие, столь долго лелеявшееся его обитателями. Впрочем, не будем распространять своих суждений на весь квартал, так как листовки с призывом: «Долой царя, смерть толстосумам!» сказались прежде всего на судьбе совладельцев чиновничьего кооператива «Единство».
Ясен Антов
Забытые хроники
Серьезный исследователь истории квартала, несомненно, обратит внимание на особую роль в ней семьи Мамарчовых, дальних родственников капитана Мамарчова, участника Велчова восстания в 1835 году. Эта семья появилась в квартале, чтобы взорвать спокойствие, столь долго лелеявшееся его обитателями. Впрочем, не будем распространять своих суждений на весь квартал, так как листовки с призывом: «Долой царя, смерть толстосумам!» сказались прежде всего на судьбе совладельцев чиновничьего кооператива «Единство».
В тот день, а это была пятница, самая обыкновенная пятница тех далеких военных лет, чиновники, отправлявшиеся на службу, открыв почтовые ящики, вместе с утренним выпуском газеты вытащили и прокламацию, в которой печатными буквами было выведено: «Долой царя, смерть толстосумам!»
Оправившись от первоначального изумления, чиновники испытали совершенно естественное по тем временам чувство страха, поскольку держать в руках листовку с подобным текстом было отнюдь не обычным, а тем более не безопасным делом. В товарняки, переправлявшие заключенных в концлагеря, можно было угодить и куда за меньшую провинность. Так что чиновникам действительно было чего опасаться. Часть листовок была спрятана, и позднее, на допросах в полиции, жители нашего дома объясняли, что в спешке не обратили внимания на бумажки, сунутые в газету. Однако другие сразу же поступили так, как и повелевает долг истинному чиновнику, то есть донесли об этом инциденте властям.
Разыскивать власти не было необходимости, поскольку в самом доме жил человек, представлявший их, хотя и на свой манер.
Сейчас, очевидно, стоит рассказать о том, кто же населял это кооперативное четырехэтажное строение, ибо последовавшие события развивались именно в нем. Следуя по вертикали снизу вверх, нужно начать с автора двух текстов для военных маршей, безобидного чинуши, служившего в Народном банке, отца троих детей и супруга женщины, утверждавшей, что ее муж ни дать ни взять — поэт, да еще и классик. Над ним проживал еще один служащий Народного банка, высокий, смуглый, с набриолиненными волосами. Поговаривали, что его жена с упругим бюстом дикарки, будоражившим воображение юнцов, наставляет ему рога с директором банка. Далее следовал учитель музыки, снискавший бурную ненависть обитателей дома, так как дни напролет из его окна неслись трубные звуки — в свободное от основных занятий время музыкант давал уроки игры на валторне на дому. В ответ на угрозы разъяренных соседей, учитель музыки ссылался на статью 21 Положений о домовладениях, в которой черным по белому значилось, что за исключением интервалов с двух до четырех дня — времени послеобеденного отдыха — и с десяти вечера и до шести утра, времени, отведенного медициной и законом для ночного сна, желающие могут подрабатывать в своей квартире.
Обитатели дома выражали горячее сожаление по поводу того, что в свое время допустили промашку и приняли в кооператив учителя музыки, не подумав, что учителей нельзя причислить к подлинным чиновникам. Но, так или иначе, его присутствие в доме было неоспоримым фактом, он был владельцем жилплощади наравне с другими и поэтому упражнялся вволю в игре на своем инструменте.
На четвертом этаже располагалась квартира стража порядка, в том смысле, что там проживал тайный агент полиции Пожарский. Сей жилец отличался изысканностью манер, всегда снимал шляпу и кланялся знакомым, носил отутюженные брюки и был не прочь приударить за представительницами слабого пола. Его служба в Бюро пенсионного обеспечения была не более чем ширмой, все прекрасно знали, что зарплату он получает из рук начальника полиции Николы Гешева, а под мышкой в кобуре носит маузер.
Мужчины старались не портить с Пожарским отношений, а женщины в открытую заигрывали с ним.
Напротив Пожарского жила семья страховых агентов. У них была рыжеволосая дочь, такая же скромная, как и родители, хотя, по правде говоря, страховым агентам не рекомендуется проявлять особую скромность. Впрочем, их рыжеволосая дочь, обычно ходившая потупив очи долу, никогда не упускала случая поднять их, чтобы встретиться взглядом с проходившим мимо мужчиной, в особенности если этим мужчиной был Пожарский. Возможно, именно это обстоятельство давало основание некоторым языкатым женщинам утверждать, что в тихом омуте черти-то и водятся.
Под страховыми агентами размещалось буйное и веселое семейство пенсионера Радана Вакрилова, бывшего служащего хозяйственного кооператива «Фракия». У него было трое сыновей, учившихся на инженеров. Сыновья Вакрилова были точным слепком с отца — такие же широкоплечие, кривоногие и петушистые. Преуспевшие в науках — о чем свидетельствовали круглые пятерки по всем предметам, — юные Вакриловы тем не менее всегда оказывались в гуще событий, стоило где-нибудь вспыхнуть склоке или драке. Вечером, оглядывая их распухшие, но довольные лица, Вакрилов с отеческой гордостью восклицал: «Кто посмеет поднять руку на Вакриловых, тому не сдобровать!» — и угощал их пивком. Позднее двое его сыновей погибли на войне, на которую они отправились добровольцами, в боях под Страцином. Радан Вакрилов долго оплакивал ючрАкую утрату. Третий сын стал-таки инженером и уехал строить железнодорожные вокзалы в Северную Болгарию.
Под Вакриловыми проживала семья кассира Димчо Велчева, человека кроткого и тихого. Его единственный сын, здоровенный, но болезненный детина, внезапно исчез. Носились слухи, что он нанялся за плату обезвреживать невзорвавшиеся авиабомбы и подорвался на одной из них. На расспросы обитателей дома, куда запропастился парень, Пожарский отвечал уклончиво.
Вот мы и добрались до квартиры, находившейся по левую сторону лестничной клетки первого этажа, в которой сначала обитал какой-то толстый чиновник из Министерства связи, впрочем недолго, и куда потом вселилась семья Мамарчовых.
Главой семьи был Роберт Мамарчов — русоволосый синеокий гигант, с неизменной улыбкой на устах, счастливый, как ребенок, веселый и очень компанейский парень. Роберт Мамарчов, или просто Боб, как его называла Джейн, его супруга, вернулся в Болгарию из Юнайтед Стейтс оф Эмерика. «Да это же просто-напросто Америка! — воскликнула как-то жена учителя музыки. — И что это они нос дерут, юнайтед стейтс, подумаешь, велика важность!»… Но тем не менее Роберт прибыл действительно из Америки, причем в то время, когда Болгария была пристегнута к Тройственному пакту, то бишь к «оси Рим-Берлин-Токио», а американцы были ее естественными неприятелями. Во всей этой истории по сей день много неясного. Зачем, к примеру, родственнику легендарного капитана Мамарчова понадобилось с другого конца света приезжать в военное время в страну, где его будут окружать военные и политические враги… Но, как бы там ни было, факт остается фактом.
Сыновей Роберта Мамарчова звали, бог знает почему, Джон и Иван, хотя Джон по-английски — это Иван, а Иван в переводе с болгарского, соответственно, Джон. Вполне вероятно, то была одна из очередных шуток Боба Мамарчова, а может, у него на то были более веские причины, во всяком случае американцы в глазах европейцев всегда выглядели немного чокнутыми. Двое пострелят ничем не отличались от обыкновенных болгарских пацанов, разве что носили смешные панталоны до колен и разношенные, облепленные пестрыми наклейками, бутсы для бейсбола.
Добралиеь до Джейн Мамарчовой. Джейн — женщина-бабочка, легкая, изящная как паутинка, нежное видение в ночных грезах мужчин, фея с развевающимися на ветру золотистыми волосами, тоненькая, как тростинка, шаловливая, как ребенок, обладательница точеных рук, плавно круживших в воздухе, когда она бежала по улице…
Взволновала ли нас встреча с Джейн Мамарчовой? Не будем отрицать.
Джейн Мамарчова носила брюки. Это само по себе вызвало интерес: в те годы не было принято, чтобы женщина одевалась, как мужчина. Но у Джейн Мамарчовой было три пары брюк, целых три пары, которые сидели на ней в обтяжку, и, боже, что это было за зрелище, когда она шла в этих брюках по улице…
Когда она шла…
Но стоп, стоп! Давайте проследим за дальнейшими событиями хладнокровно, как то и подобает квартальному хроникеру, а не рассказчику скабрезных историй. Вторые брюки Джейн Мамарчовой были из белой легкой материи, с широкими штанинами, в талии они переходили во что-то наподобие блузки, только без спины. И все это снежно-белое великолепие было усеяно бледно-розовыми кружочками и освещено золотым сиянием, исходившим от ее волос. И когда Джейн Мамарчова шла по улице…
Третьи ее брюки тоже были белого цвета. Правда, очень короткими — гораздо выше колен. «Шорт, — как-то объяснил своей жене автор маршевых текстов, — по-английски значит — короткий. Значит, шорты — это короткие панталоны».
В те достопамятные годы школьницы на уроках физического воспитания выполняли гимнастические упражнения в черных сатиновых шароварах. Таков был порядок.
Кроме того, Джейн Мамарчова курила и никогда не пользовалась дверью, чтобы попасть в свою квартиру. Прямо с улицы или со двора она вскакивала на подоконник, одаряла оцепеневших от изумления окружающих ослепительной улыбкой, потом еще одной — и соскакивала вовнутрь. Доброжелатели попытались ей втолковать, что двери созданы именно для того, чтобы… А она отвечала, что слишком много времени будет уходить на то, чтобы каждый раз обходить весь дом, а время, мои дорогие, — это деньги, как любят говорить в Америке.
Кроме того, Джейн Мамарчова целовалась со своим мужем прямо на глазах у окружающих. А один раз даже играла в снежки со своими сыновьями, да так, что вся посинела от холода, одна губа у нее распухла, но она была счастлива и заливалась своим очаровательным звонким смехом!
Помимо всего прочего, Джейн Мамарчова делала подарки по всякому поводу и без оного. Не какие-нибудь там дорогие подарки, а так, по мелочам, пирожные собственного изготовления или разные картинки для детей. Рвала цветы с соседней заросшей сорняками клумбы и плела венки, которые затем дарила соседям… И вообще…
Наш дом, улица, весь квартал — все обсуждали Джейн Мамарчову, обсуждали и осуждали, подтрунивали и издевались над ней, радовались ей и тайно желали ее, восхищались и восторгались ею — тоже тайно. Женщины, вполне естественно, ненавидели ее, хотя усердно скрывали это, лишь время от времени позволяя себе устраивать мужьям короткие и злые скандалы. Некоторые пытались осторожно подражать ей, но их тут же поднимали на смех: то, что позволительно сумасбродным американцам, непозволительно для болгар.
Тем временем один за другим следовали аншлюсы, создавались фронты, распевался «Хорст Вессель», разносились тревожные новости, символами тех дней стали запечатанные красным воском радиоприемники, решетки и камеры, атмосфера была пронизана напряжением, ужасом и скорбью, а обитатели кооператива «Единство» и соседних домов жили одной лишь Джейн Мамарчовой — женщиной в брюках, перепрыгивавшей через окно и целовавшейся со своим мужем на глазах у посторонних, этой очаровательной Джейн Мамарчовой!
Так уж устроена душа чиновника, скажет кто-нибудь, таково сердце служащего. Таков человек, по утрам натягивающий черные нарукавники, чтобы не протирались рукава пиджака, и снимающий их только вечером. А дома он надевает старые, аккуратно залатанные брюки, чтобы не облить рабочие супом, оставшимся от обеда. Таким был чиновник той прежней, уже забытой Болгарии: будильники, ссуды, взятые в Народном банке, годовые проценты, повседневная экономия, мелкие расходы на мелкие радости, гостиная с разостланными повсюду вязаными крахмальными салфетками и скатерками, репетитор немецкого языка для детей дважды в неделю, ничтожные сплетни ничтожных людишек, ничтожные порывы и еще более ничтожные возможности, и вдруг — Джейн Мамарчова.
Но внезапно, совсем неожиданно…
К дому подкатили полицейские машины. Облава. Четверо у парадного подъезда, двое у черного хода. Еще один у выхода со двора, возле мусорных ящиков. Восемь в униформе и еще столько же в гражданском на каждом этаже, перед каждой дверью, долгие звонки в четыре часа утра. Сонные испуганные люди смотрят через «глазки» дверей. «Откройте-полиция!», черные пистолеты, уткнувшиеся в животы людей, одетых в пижамы и ночные сорочки. «Лицом к стене!» — испуганные ребятишки таращатся в своих кроватках — облава.
Взмывают в воздух одеяла, простыни и матрасы, все разбрасывается, переворачивается вверх дном, вышибаются ящики столов, опоражниваются шкафчики, поднимаются половики, снимаются с антресолей чемоданы, высыпается на пол зола, извлеченная из поддувала печки, — где, где спрятаны остальные листовки, на которых черным по белому выведено: «Долой царя, смерть толстосумам!»?
Автор текстов к военным маршам пытается робко вставить: «Господа, в нашем отечестве…» — никто не обращает на него внимания. Жена служащего в Народном банке, та самая, с потрясающим бюстом, сжалась в комочек. Впервые в жизни она тушуется. Ее муж делает торопливые затяжки и молчит. Учитель музыки нервно барабанит пальцами по столу, но и он не смеет рта раскрыть. Пожарский спокойно покуривает: обыск в его квартире — пустая формальность, для отвода глаз, надо показать, что он не имеет к полиции никакого отношения. Супруги — страховые агенты — сидят рядышком на кухне, в дверях торчит полицай. Сыновей Вакрилова охраняют двое молодчиков, вооруженных пистолетами. Сын кассира Велчева, крупный мякинистый парень, стоит в углу кухни — ему приказано не шевелиться. А всю семью Мамарчовых — Боба, Джейн, Джона и Ивана — сразу же выводят на улицу и куда-то везут на автомобиле. Может быть, потому, что они иностранные подданные.
Тоскливо тянутся часы, из кооперативного здания «Единство» не доносится ни звука — не слышно разговоров, не дует в валторну учитель музыки. Тяжелая тишина повисла над зданием, соседи опасаются подходить к окнам, вокруг не видать даже любопытной детворы. Небо — синее, прозрачное и холодное, вокруг холодно и тихо — необычная картина.
Спустя некоторое время небольшой грузовик отъезжает от нашего дома. В кузове — чиновник из Народного банка и его жена, учитель музыки, чета страховых агентов, сын кассира
Велчева. За что их арестовали — никто не знает. Куда их везут? — Этого тоже неизвестно никому. По улице тянется дымный шлейф выхлопных газов, полицейские забираются в свои автомобили, тяжелый запах гари усиливается, потом шум моторов стихает, повисает гробовая тишина.
Что было потом? Вряд ли кто-нибудь может дать на этот вопрос исчерпывающий ответ. Потом город пережил воздушные налеты, рушились дома, гибли люди, многих жителей нашего города разметало по всему свету. Двое сыновей Вакрилова сложили головы под Страцином, туберкулезный парень кассира Велчева бесследно исчез в ту памятную ночь, красивую жену чиновника с напомаженными волосами преждевременно отправили на пенсию — ее изувечили в полиции. Страховых агентов так никто больше никогда и не увидел, их дочь в конце войны продала квартиру, завела шуры-муры с каким-то итальянским военнопленным, говорили, что позднее она подалась с ним в Неаполь.
Учитель музыки был застрелен в тюрьме при попытке к бегству.
А жизнь продолжалась… Члены кооператива «Единство» избрали нового председателя домоуправления, отремонтировали здание, старики потихоньку перебирались в мир иной, рождались внуки. Появилось и много новых жильцов. Все течет своим чередом, и единственное, к чему иногда возвращаются в памяти старые обитатели квартала, это фигура Джейн Мамарчовой. Какая это была женщина! Ах, какая женщина!
Ибо все другое, плохое и страшное, забывается. Ведь такова жизнь.
Перевод с болгарского Наталии Дюркеловой

1