А затем выкопал из-под соломы каменную кружку, извлек из нее свои сбережения и тщательно их пересчитал. Оказалось, что у него - почти три сотни лир. Одну сотню он отложил и пообещал ее своему приятелю Джиани, если тот в отсутствие Пепино присмотрит за Виолеттой, как если бы она принадлежала ему самому. А затем еще раз потрепал ослицу по холке, смахнул слезы, снова выступившие на глаза при виде того, как его любимица исхудала, надел куртку и вышел на горную дорогу. Там, подняв кверху большой палец, как научил его капрал Фрэнсис Ксавье О'Халлоран, он "поймал" попутный грузовик, едущий в Фолиньо и к шоссе. Так Пепино отправился в Рим, поговорить с Его Святейшеством.
Никогда еще маленький мальчик не выглядел таким бесконечно маленьким и заброшенным, как стоящий на площади святого Петра Пепино, - площади беспредельной и почти пустынной, поскольку было раннее утро. Все вокруг подавляло его своими размерами: массивный купол собора святого Петра, обелиск Калигулы, колоннада Бернини. Все вокруг словно нарочно стремилось подчеркнуть, какой он худенький и жалкий - босоногий, в рваных штанах и изодранной куртке. В целом мире не нашлось бы мальчишки столь подавленного, одинокого и испуганного, и никому еще на сердце не ложился столь тяжкий груз горя.
Ибо теперь, когда он, наконец, добрался до Рима, гигантские пропорции зданий и монументов, величественные и грозные, словно выпили его отвагу, и Пепино с запозданием осознал, сколь тщетна и безнадежна его миссия. Но тут в памяти его возник грустный маленький ослик, разучившийся улыбаться; Пепино словно наяву видел, как тяжко вздымаются бока Виолетты и как померк ее взгляд; и ведь Виолетта непременно умрет, если он не найдет для нее помощи! Вот такие мысли и придали ему в конце концов отваги пересечь пьяццу и робко приблизиться к одному из боковых входов в Ватикан.
Солдат-швейцарец в своей красно-желто-синей форме с разрезами и с длинной алебардой казался огромным и неприступным. И, однако ж, Пепино бочком-бочком подобрался к нему и сказал:
- Простите, пожалуйста, не отведете ли вы меня к Папе? Мне нужно рассказать ему про моего ослика Виолетту; она совсем расхворалась и, может быть, даже умрет, если Папа мне не поможет.
Гвардеец улыбнулся, - по-доброму, поскольку он привык к подобным невежественным и простодушным просьбам, а уж в устах грязного, оборванного малыша с глазами, точно чернильные озерца, круглой головой и ушами, оттопыренными, точно ручки у кувшинчика для сливок, она прозвучала и вовсе безобидно. Тем не менее, солдат покачал головой и ответствовал, что Его Святейшество очень занят и никого не принимает. А затем глухо стукнул алебардой о землю и установил ее наискось к двери, давая понять, что не шутит.
Пепино отпрянул. Ну, и что толку в его золотом правиле перед лицом подобного могущества и величия? И все-таки воспоминание о совете капрала О'Халлорана подсказало ему, что по крайней мере еще один раз к Ватикану он вернется.
У края пьяццы он увидел старушку под зонтиком, продающую крохотные букетики и бутоньерки весенних цветов: тут были желтые и белые нарциссы, жонкилии, подснежники и пармские фиалки, ландыши и разноцветные гвоздики, маргаритки и крохотные розанчики. Посетители собора святого Петра иногда покупали букетик-другой,чтобы принести эту дань на алтарь своих любимых святых. Цветы были свежими и душистыми, только что с рынка, и на лепестках кое-где еще поблескивала роса.
Глядя на них, Пепино вспомнил о доме, и об отце Дамико, и о том, как священник рассказывал, будто святой Франциск души не чаял в цветах. У отца Дамико был особый дар: все, что он думал, все, о чем он говорил, звучало поэзией. И Пепино решил, что, раз уж такой благочестивый человек как святой Франциск, к цветам неравнодушен, то, возможно, Папа, который в силу занимаемого положения должен быть еще святее, наверняка их тоже любит.
За пятьдесят лир мальчик купил крохотный букетик: пучок ландышей поднимался над куртинкой темных фиалок и крохотных алых розанчиков в окружении желтых маргариток, и все это, дополненное веточкой папоротника и таволги, было перехвачено бумажной тесемкой.
На лотке, где продавались открытки и сувениры, Пепино выпросил карандаш и бумагу и старательно вывел:
"Дорогой и уважаемый Ваше Святейшество: эти цветы для вас. Пожалуйста, разрешите мне с вами увидеться и рассказать вам о моем ослике Виолетте: она умирает, а мне не позволяют сводить ее к святому Франциску, чтобы он ее вылечил. Я живу в городе Ассизи, но приехал сюда, чтобы с вами увидеться.
Любящий вас Пепино".
А затем возвратился к дверям, вложил букетик и записку в руку гвардейца и взмолился:
- Пожалуйста, отдайте это Папе. Я уверен: как только он получит цветы и прочтет то, что я написал, он меня непременно примет.
Солдат такого не ожидал. Ребенок с цветами внезапно поставил его перед дилеммой, разрешить которую на виду у этих огромных, доверчивых глаз он просто не мог. Однако какой-никакой опыт у гвардейца в подобных делах все-таки был. Требовалось лишь попросить напарника подменить его, пойти в караульную, выбросить цветы и записку в корзинку для бумаг, задержаться там на некоторое время, а затем вернуться и сообщить мальчику, что Его Святейшество благодарит за подарок и очень сожалеет, что бремя неотложных дел не позволяет ему уделить гостю время.
К этой маленькой уловке гвардеец тут же и прибег; и все же, когда дело дошло до предпоследнего пункта, он с удивлением обнаружил, что почему-то не может заставить себя довершить начатое. Вот она, корзинка для бумаг, готовая поглотить подношение; однако маленькая бутоньерка словно приклеилась к его пальцам. Что за яркие, душистые, свежие цветы! Как живо напомнили они ему весну в зеленых долинах далекого кантона Люцерн! Он снова видел перед собою заснеженные горы своей юности, крохотные "пряничные" домики, серых коров с такими добрыми глазами, что мирно паслись на цветущих лугах; он словно слышал согревающий сердце перезвон их колокольчиков.
Потрясенный до глубины души, гвардеец вышел из караульного помещения и зашагал по коридорам, куда глаза глядят; ибо сам не знал, куда направиться и что делать со своей ношей. Со временем на пути ему попался деловитый маленький монсеньер, один из бесчисленной армии клерков и секретарей, состоящих на службе у Ватикана. Тот замедлил шаг, не на шутку изумленный подобным зрелищем: дюжий солдат-швейцарец беспомощно созерцал крохотный букетик.
Вот так и произошло меньшее из чудес, благодаря которому прошение Пепино и его подарок пересекли границу, отделяющую во дворце мирское от духовного и светские чины от священнослужителей.
К величайшему облегчению гвардейца, монсеньер забрал у него обжигающие руки предметы, которые сам солдат не находил в себе сил просто взять да и выбросить; и прелата они тоже растрогали. Уж такова волшебная сила цветов: рассеялись они по всему миру, встречаются повсюду, куда ни глянь, и в каждом, кто на них ни посмотрит, пробуждают самые дорогие, самые светлые воспоминания.
А букетик тем временем продвигался все дальше и дальше, переходя из рук в руки: ненадолго задержался он у секретаря апостольских покоев, у главного раздатчика милостыни, у папского ризничего, у распорядителя апостольских палат и у папского мажордома. Роса к тому времени высохла, цветы утратили свежесть и начали понемногу увядать. И, тем не менее, магия их не иссякла, - магия любви и воспоминаний, так что ни у одного из посредников не поднялась рука их выбросить.
И вот наконец, вместе с сопроводительным посланием, букетик лег на стол к человеку, для которого и предназначался. Тот прочел записку и некоторое время сидел молча, глядя на цветы. На мгновение он закрыл глаза, чтобы лучше рассмотреть возникшую в памяти картинку: совсем маленьким мальчиком его свозили как-то раз воскресным днем в Албанские холмы, и там он впервые увидел дикие фиалки.
Открыв, наконец, глаза, он приказал секретарю:
- Пусть приведут ребенка. Я поговорю с ним.
Вот так Пепино в конце концов оказался в присутствии самого Папы, восседающего за столом в своем кабинете. Устроившись напротив на самом краешке стула, Пепино рассказал Папе про Виолетту, и зачем ее нужно отвести к гробнице святого Франциска, и про управляющего, который ему этого не позволяет, и все-все про отца Дамико, и про второй вход в крипту, и про улыбку Виолетты, и про то, как он ее любит, - словом, все, что было у мальчика на сердце, поведал он исполненному сочувствия собеседнику, что молча сидел за столом.
А когда спустя полчаса его проводили к выходу, мальчугана счастливее не нашлось бы на всем белом свете. Ведь его благословил сам Папа; а впридачу под курткой у него покоились два письма, одно - адресованное управляющему монастыря Ассизи по делам мирян, а второе - для отца Дамико. Вновь выходя на площадь и минуя изумленного, но очень довольного швейцарского гвардейца, Пепино больше не чувствовал себя маленьким и подавленным. Ему казалось, что он того и гляди подпрыгнет, перекувырнется в воздухе - и полетит прямиком к Виолетте.
Однако ж надо было позаботиться о более практичном способе перемещения. Расспросив встречных, мальчик отыскал автобусную остановку и доехал до того самого места, где Фламиниева дорога переходит в дорогу проселочную, уводящую к северу, а там снова пустил в ход большой палец, подкрепляя немую просьбу красноречивым взглядом темных лучистых глаз. И удача его не оставила: еще до заката Пепино возвратился домой, в Ассизи.
Навестив Виолетту и убедившись, что за ней ухаживали как должно и что за время его отсутствия ей по крайней мере не сделалось хуже, Пепино гордо отправился к отцу Дамико и вручил ему письма, как ему и было велено.
Отец Дамико повертел в пальцах конверт, предназначенный для управляющего, а затем, преисполнившись небывалого счастья и ликования, прочел послание, адресованное ему лично. А затем сказал Пепино:
- Завтра мы отнесем письмо управляющему. Он вызовет каменщиков, старый вход расчистят, и ты сможешь отвести Виолетту в гробницу и помолиться там о ее исцелении. Так постановил сам Папа.
Разумеется, Папа написал письма отнюдь не собственноручно. От имени Папы их составил, к вящему своему удовольствию и радости, кардинал-секретарь. В письме к отцу Дамико, помимо прочего, говорилось:
"Управляющий, конечно же, не может не знать, что благословенного святого Франциска при жизни сопровождал в часовню маленький ягненок, повсюду следовавший за ним по Ассизи. Неужто asinus1 - не такое же создание Господа лишь потому, что шкура у него жестче, а уши - длиннее?"
Написал он и еще кое-что, о чем отец Дамико поведал Пепино своими словами.
- Пепино, - сказал священник, - прежде, чем мы отправимся к аббату, тебе нужно кое-что понять. Ты надеешься, что, поскольку ты веришь в святого Франциска, он поможет тебе и вылечит твоего ослика. Но не задумывался ли ты о том, что святой Франциск, который души не чаял в тварях Господних, возможно, полюбит Виолетту так сильно, что пожелает, чтобы она пребывала подле него в Вечности?
Пепино похолодел от ужаса.
- Нет, отец, я... - с трудом выговорил он.
- Пойдешь ли ты в крипту только для того, чтобы попросить, Пепино, или, если это потребуется, ты будешь готов отдать? - продолжал священник.
Все существо Пепино протестовало против возможности потерять Виолетту, даже в пользу кого-то столь любимого, как святой Франциск. Однако же, когда он поднял потрясенный взгляд и заглянул в ясные глаза отца Дамико, было что-то в их глубине, что придало мальчику храбрости прошептать:
- Я отдам - если надо. Но, ох, я так надеюсь, что святой Франциск позволит ей побыть со мною еще чуть-чуть.
Звон кирки каменщика снова и снова эхом разносился в сводчатом зале Нижней церкви: это ломали стену, замуровывавшую проход к крипте. Рядом дожидались управляющий и его друг епископ, отец Дамико и Пепино - бледный, молчаливый, большеглазый. Мальчик крепко обнимал Виолетту за шею и прижимался к ней щекой. Ослик дрожал всем телом и с трудом стоял на ногах.
Управляющий покорно и бесстрастно наблюдал, как осыпаются обломки кирпичей и глыбы извести, как расширяется пролом и как поток воздуха из коридора, вырвавшись на свободу, поднимает в воздух тучи штукатурки. Несмотря на все свои слабости, он был человеком справедливым и нарочно пригласил епископа как свидетеля своего уничижения.
Часть стены упорно не поддавалась. Каменщик ударил по арке сбоку, чтобы ослабить опору. И вновь посыпалась каменная кладка. Вот уже образовался узкий проход; сквозь брешь было видно, как вдалеке мерцают свечи, поставленные на алтаре, там, где покоились останки святого Франциска.
Пепино порывисто подался к проходу. Или, возможно, это нервно затопталась Виолетта, испугавшись непривычной обстановки и шума? "Подождите", - предостерег отец Дамико, и Пепино удержал свою любимицу; но ослица, и без того нетвердо стоявшая на ногах, подскользнулась на обломках, в панике взбрыкнула и ударила копытами в часть арки, уже расшатанную. Выпал кирпич. И образовалась трещина.
Отец Дамико, метнувшись вперед, оттащил мальчика и ослика с дороги; а в следующую секунду часть арки с грохотом обвалилась. На миг обнажилась древняя стена и углубление за нею, а потом все исчезло в облаке пыли.
Но когда пыль улеглась, епископ, чьи глаза едва не вылезали из орбит, указал на нечто, что покоилось в нише открывшегося углубления. Это оказался маленький свинцовый ларчик. Даже с того места, где все стояли, можно было различить выгравированную на крышке цифру 1226, - год смерти святого Франциска, - и большую заглавную букву Ф.
Епископ глубоко вздохнул.
- Ах, может ли такое быть? Наследие святого Франциска! Фра Лео о нем упоминает. Его сокрыли много веков назад, и с тех пор так и не нашли.
- Содержимое! - хрипло возгласил управляющий. - Давайте посмотрим, что внутри - возможно, что-нибудь ценное!
- Пожалуй, нам не следует торопиться, - засомневался епископ. - Ведь эта находка - сама по себе чудо.
Но отец Дамико, поэт в душе, для которого святой Франциск был жив и по сей день, воскликнул:
- Откройте его, умоляю! Ведь все, кто здесь есть - смиренны и кротки. Воистину, нас привел к ларцу не иначе как промысел Божий.
Аббат посветил фонариком. Честный работяга-каменщик аккуратно и проворно распутал обвязку и поддел крышку воздухонепроницаемого ларца. Заскрипели петли, ларец открылся - и явил взгляду то, что поместили туда более семи веков назад.
Внутри обнаружился обрывок пеньковой веревки, завязанной узлами, - как если бы ее некогда носили вокруг пояса. Из узелка торчал один-единственный колосок пшеницы, - свежий, словно лишь вчера сорванный. А еще там лежал похожий на звезду засушенный цветок горной примулы, и рядом с ним пушистое перышко маленькой луговой пташки.
Все молча глядели на находки из прошлого во все глаза, пытаясь понять их смысл. Отец Дамико не сдержал слез. Благодаря им образ святого ожил перед ним наяву: почти ослепший, изможденный и хрупкий, подпоясанный веревкой, святой Франциск, распевая, шел через пшеничное поле. А этот цветок, надо думать, первым пробился из-под снега по весне: святой Франциск, конечно же, заговорил с "сестричкой Примулой" и похвалил ее за нежность и красоту. И, словно перенесшись в былое, отец Дамико увидел, как маленькая луговая пташка доверчиво уселась Франциску на плечо, зачирикала и оставила в его руке перышко. Сердце отца Дамико переполнилось: казалось, еще немного, и оно просто не выдержит.
И у епископа тоже в глазах стояли слезы: ведь он-то объяснил находку по-своему:
- О, послание от святого ясно как день! Нищета, любовь и вера. Вот что он завещал всем нам.
- Простите, лорды и сэра, а можно, мы с Виолеттой теперь войдем в крипту? - спросил Пепино.
Вспомнив о мальчике, взрослые разом оторвались от созерцания трогательных реликвий.
Отец Дамико смахнул с глаз слезы. Дверной проем расчистили; теперь туда с легкостью прошли бы и ребенок, и ослик.
- Да, конечно, - отвечал он. - Да, Пепино. Вы можете войти. И да пребудет с вами Господь.
Копыта ослика звонко зацокали по древним плитам коридора. Пепино уже не поддерживал Виолетту: он просто шел рядом, легонько и ласково касаясь рукой ее шеи. Он шагал, храбро расправив плечи и высоко подняв круглую голову с коротко подстриженным "ежиком" и забавно торчащими ушами.
А отцу Дамико показалось, - может быть, причиной тому стал неверный свет и пляшущие тени, или может быть, ему просто очень этого хотелось, что Виолетта вновь улыбается; пусть даже это лишь мимолетный, едва заметный, слабый намек на прежнюю улыбку.
Силуэты мальчика и ослика на мгновение обрисовались на фоне мерцающих масляных светильников и алтарных свеч крипты, - и паломники веры вошли внутрь, навстречу своей цели.
1 Осел (лат.).
1 2
Никогда еще маленький мальчик не выглядел таким бесконечно маленьким и заброшенным, как стоящий на площади святого Петра Пепино, - площади беспредельной и почти пустынной, поскольку было раннее утро. Все вокруг подавляло его своими размерами: массивный купол собора святого Петра, обелиск Калигулы, колоннада Бернини. Все вокруг словно нарочно стремилось подчеркнуть, какой он худенький и жалкий - босоногий, в рваных штанах и изодранной куртке. В целом мире не нашлось бы мальчишки столь подавленного, одинокого и испуганного, и никому еще на сердце не ложился столь тяжкий груз горя.
Ибо теперь, когда он, наконец, добрался до Рима, гигантские пропорции зданий и монументов, величественные и грозные, словно выпили его отвагу, и Пепино с запозданием осознал, сколь тщетна и безнадежна его миссия. Но тут в памяти его возник грустный маленький ослик, разучившийся улыбаться; Пепино словно наяву видел, как тяжко вздымаются бока Виолетты и как померк ее взгляд; и ведь Виолетта непременно умрет, если он не найдет для нее помощи! Вот такие мысли и придали ему в конце концов отваги пересечь пьяццу и робко приблизиться к одному из боковых входов в Ватикан.
Солдат-швейцарец в своей красно-желто-синей форме с разрезами и с длинной алебардой казался огромным и неприступным. И, однако ж, Пепино бочком-бочком подобрался к нему и сказал:
- Простите, пожалуйста, не отведете ли вы меня к Папе? Мне нужно рассказать ему про моего ослика Виолетту; она совсем расхворалась и, может быть, даже умрет, если Папа мне не поможет.
Гвардеец улыбнулся, - по-доброму, поскольку он привык к подобным невежественным и простодушным просьбам, а уж в устах грязного, оборванного малыша с глазами, точно чернильные озерца, круглой головой и ушами, оттопыренными, точно ручки у кувшинчика для сливок, она прозвучала и вовсе безобидно. Тем не менее, солдат покачал головой и ответствовал, что Его Святейшество очень занят и никого не принимает. А затем глухо стукнул алебардой о землю и установил ее наискось к двери, давая понять, что не шутит.
Пепино отпрянул. Ну, и что толку в его золотом правиле перед лицом подобного могущества и величия? И все-таки воспоминание о совете капрала О'Халлорана подсказало ему, что по крайней мере еще один раз к Ватикану он вернется.
У края пьяццы он увидел старушку под зонтиком, продающую крохотные букетики и бутоньерки весенних цветов: тут были желтые и белые нарциссы, жонкилии, подснежники и пармские фиалки, ландыши и разноцветные гвоздики, маргаритки и крохотные розанчики. Посетители собора святого Петра иногда покупали букетик-другой,чтобы принести эту дань на алтарь своих любимых святых. Цветы были свежими и душистыми, только что с рынка, и на лепестках кое-где еще поблескивала роса.
Глядя на них, Пепино вспомнил о доме, и об отце Дамико, и о том, как священник рассказывал, будто святой Франциск души не чаял в цветах. У отца Дамико был особый дар: все, что он думал, все, о чем он говорил, звучало поэзией. И Пепино решил, что, раз уж такой благочестивый человек как святой Франциск, к цветам неравнодушен, то, возможно, Папа, который в силу занимаемого положения должен быть еще святее, наверняка их тоже любит.
За пятьдесят лир мальчик купил крохотный букетик: пучок ландышей поднимался над куртинкой темных фиалок и крохотных алых розанчиков в окружении желтых маргариток, и все это, дополненное веточкой папоротника и таволги, было перехвачено бумажной тесемкой.
На лотке, где продавались открытки и сувениры, Пепино выпросил карандаш и бумагу и старательно вывел:
"Дорогой и уважаемый Ваше Святейшество: эти цветы для вас. Пожалуйста, разрешите мне с вами увидеться и рассказать вам о моем ослике Виолетте: она умирает, а мне не позволяют сводить ее к святому Франциску, чтобы он ее вылечил. Я живу в городе Ассизи, но приехал сюда, чтобы с вами увидеться.
Любящий вас Пепино".
А затем возвратился к дверям, вложил букетик и записку в руку гвардейца и взмолился:
- Пожалуйста, отдайте это Папе. Я уверен: как только он получит цветы и прочтет то, что я написал, он меня непременно примет.
Солдат такого не ожидал. Ребенок с цветами внезапно поставил его перед дилеммой, разрешить которую на виду у этих огромных, доверчивых глаз он просто не мог. Однако какой-никакой опыт у гвардейца в подобных делах все-таки был. Требовалось лишь попросить напарника подменить его, пойти в караульную, выбросить цветы и записку в корзинку для бумаг, задержаться там на некоторое время, а затем вернуться и сообщить мальчику, что Его Святейшество благодарит за подарок и очень сожалеет, что бремя неотложных дел не позволяет ему уделить гостю время.
К этой маленькой уловке гвардеец тут же и прибег; и все же, когда дело дошло до предпоследнего пункта, он с удивлением обнаружил, что почему-то не может заставить себя довершить начатое. Вот она, корзинка для бумаг, готовая поглотить подношение; однако маленькая бутоньерка словно приклеилась к его пальцам. Что за яркие, душистые, свежие цветы! Как живо напомнили они ему весну в зеленых долинах далекого кантона Люцерн! Он снова видел перед собою заснеженные горы своей юности, крохотные "пряничные" домики, серых коров с такими добрыми глазами, что мирно паслись на цветущих лугах; он словно слышал согревающий сердце перезвон их колокольчиков.
Потрясенный до глубины души, гвардеец вышел из караульного помещения и зашагал по коридорам, куда глаза глядят; ибо сам не знал, куда направиться и что делать со своей ношей. Со временем на пути ему попался деловитый маленький монсеньер, один из бесчисленной армии клерков и секретарей, состоящих на службе у Ватикана. Тот замедлил шаг, не на шутку изумленный подобным зрелищем: дюжий солдат-швейцарец беспомощно созерцал крохотный букетик.
Вот так и произошло меньшее из чудес, благодаря которому прошение Пепино и его подарок пересекли границу, отделяющую во дворце мирское от духовного и светские чины от священнослужителей.
К величайшему облегчению гвардейца, монсеньер забрал у него обжигающие руки предметы, которые сам солдат не находил в себе сил просто взять да и выбросить; и прелата они тоже растрогали. Уж такова волшебная сила цветов: рассеялись они по всему миру, встречаются повсюду, куда ни глянь, и в каждом, кто на них ни посмотрит, пробуждают самые дорогие, самые светлые воспоминания.
А букетик тем временем продвигался все дальше и дальше, переходя из рук в руки: ненадолго задержался он у секретаря апостольских покоев, у главного раздатчика милостыни, у папского ризничего, у распорядителя апостольских палат и у папского мажордома. Роса к тому времени высохла, цветы утратили свежесть и начали понемногу увядать. И, тем не менее, магия их не иссякла, - магия любви и воспоминаний, так что ни у одного из посредников не поднялась рука их выбросить.
И вот наконец, вместе с сопроводительным посланием, букетик лег на стол к человеку, для которого и предназначался. Тот прочел записку и некоторое время сидел молча, глядя на цветы. На мгновение он закрыл глаза, чтобы лучше рассмотреть возникшую в памяти картинку: совсем маленьким мальчиком его свозили как-то раз воскресным днем в Албанские холмы, и там он впервые увидел дикие фиалки.
Открыв, наконец, глаза, он приказал секретарю:
- Пусть приведут ребенка. Я поговорю с ним.
Вот так Пепино в конце концов оказался в присутствии самого Папы, восседающего за столом в своем кабинете. Устроившись напротив на самом краешке стула, Пепино рассказал Папе про Виолетту, и зачем ее нужно отвести к гробнице святого Франциска, и про управляющего, который ему этого не позволяет, и все-все про отца Дамико, и про второй вход в крипту, и про улыбку Виолетты, и про то, как он ее любит, - словом, все, что было у мальчика на сердце, поведал он исполненному сочувствия собеседнику, что молча сидел за столом.
А когда спустя полчаса его проводили к выходу, мальчугана счастливее не нашлось бы на всем белом свете. Ведь его благословил сам Папа; а впридачу под курткой у него покоились два письма, одно - адресованное управляющему монастыря Ассизи по делам мирян, а второе - для отца Дамико. Вновь выходя на площадь и минуя изумленного, но очень довольного швейцарского гвардейца, Пепино больше не чувствовал себя маленьким и подавленным. Ему казалось, что он того и гляди подпрыгнет, перекувырнется в воздухе - и полетит прямиком к Виолетте.
Однако ж надо было позаботиться о более практичном способе перемещения. Расспросив встречных, мальчик отыскал автобусную остановку и доехал до того самого места, где Фламиниева дорога переходит в дорогу проселочную, уводящую к северу, а там снова пустил в ход большой палец, подкрепляя немую просьбу красноречивым взглядом темных лучистых глаз. И удача его не оставила: еще до заката Пепино возвратился домой, в Ассизи.
Навестив Виолетту и убедившись, что за ней ухаживали как должно и что за время его отсутствия ей по крайней мере не сделалось хуже, Пепино гордо отправился к отцу Дамико и вручил ему письма, как ему и было велено.
Отец Дамико повертел в пальцах конверт, предназначенный для управляющего, а затем, преисполнившись небывалого счастья и ликования, прочел послание, адресованное ему лично. А затем сказал Пепино:
- Завтра мы отнесем письмо управляющему. Он вызовет каменщиков, старый вход расчистят, и ты сможешь отвести Виолетту в гробницу и помолиться там о ее исцелении. Так постановил сам Папа.
Разумеется, Папа написал письма отнюдь не собственноручно. От имени Папы их составил, к вящему своему удовольствию и радости, кардинал-секретарь. В письме к отцу Дамико, помимо прочего, говорилось:
"Управляющий, конечно же, не может не знать, что благословенного святого Франциска при жизни сопровождал в часовню маленький ягненок, повсюду следовавший за ним по Ассизи. Неужто asinus1 - не такое же создание Господа лишь потому, что шкура у него жестче, а уши - длиннее?"
Написал он и еще кое-что, о чем отец Дамико поведал Пепино своими словами.
- Пепино, - сказал священник, - прежде, чем мы отправимся к аббату, тебе нужно кое-что понять. Ты надеешься, что, поскольку ты веришь в святого Франциска, он поможет тебе и вылечит твоего ослика. Но не задумывался ли ты о том, что святой Франциск, который души не чаял в тварях Господних, возможно, полюбит Виолетту так сильно, что пожелает, чтобы она пребывала подле него в Вечности?
Пепино похолодел от ужаса.
- Нет, отец, я... - с трудом выговорил он.
- Пойдешь ли ты в крипту только для того, чтобы попросить, Пепино, или, если это потребуется, ты будешь готов отдать? - продолжал священник.
Все существо Пепино протестовало против возможности потерять Виолетту, даже в пользу кого-то столь любимого, как святой Франциск. Однако же, когда он поднял потрясенный взгляд и заглянул в ясные глаза отца Дамико, было что-то в их глубине, что придало мальчику храбрости прошептать:
- Я отдам - если надо. Но, ох, я так надеюсь, что святой Франциск позволит ей побыть со мною еще чуть-чуть.
Звон кирки каменщика снова и снова эхом разносился в сводчатом зале Нижней церкви: это ломали стену, замуровывавшую проход к крипте. Рядом дожидались управляющий и его друг епископ, отец Дамико и Пепино - бледный, молчаливый, большеглазый. Мальчик крепко обнимал Виолетту за шею и прижимался к ней щекой. Ослик дрожал всем телом и с трудом стоял на ногах.
Управляющий покорно и бесстрастно наблюдал, как осыпаются обломки кирпичей и глыбы извести, как расширяется пролом и как поток воздуха из коридора, вырвавшись на свободу, поднимает в воздух тучи штукатурки. Несмотря на все свои слабости, он был человеком справедливым и нарочно пригласил епископа как свидетеля своего уничижения.
Часть стены упорно не поддавалась. Каменщик ударил по арке сбоку, чтобы ослабить опору. И вновь посыпалась каменная кладка. Вот уже образовался узкий проход; сквозь брешь было видно, как вдалеке мерцают свечи, поставленные на алтаре, там, где покоились останки святого Франциска.
Пепино порывисто подался к проходу. Или, возможно, это нервно затопталась Виолетта, испугавшись непривычной обстановки и шума? "Подождите", - предостерег отец Дамико, и Пепино удержал свою любимицу; но ослица, и без того нетвердо стоявшая на ногах, подскользнулась на обломках, в панике взбрыкнула и ударила копытами в часть арки, уже расшатанную. Выпал кирпич. И образовалась трещина.
Отец Дамико, метнувшись вперед, оттащил мальчика и ослика с дороги; а в следующую секунду часть арки с грохотом обвалилась. На миг обнажилась древняя стена и углубление за нею, а потом все исчезло в облаке пыли.
Но когда пыль улеглась, епископ, чьи глаза едва не вылезали из орбит, указал на нечто, что покоилось в нише открывшегося углубления. Это оказался маленький свинцовый ларчик. Даже с того места, где все стояли, можно было различить выгравированную на крышке цифру 1226, - год смерти святого Франциска, - и большую заглавную букву Ф.
Епископ глубоко вздохнул.
- Ах, может ли такое быть? Наследие святого Франциска! Фра Лео о нем упоминает. Его сокрыли много веков назад, и с тех пор так и не нашли.
- Содержимое! - хрипло возгласил управляющий. - Давайте посмотрим, что внутри - возможно, что-нибудь ценное!
- Пожалуй, нам не следует торопиться, - засомневался епископ. - Ведь эта находка - сама по себе чудо.
Но отец Дамико, поэт в душе, для которого святой Франциск был жив и по сей день, воскликнул:
- Откройте его, умоляю! Ведь все, кто здесь есть - смиренны и кротки. Воистину, нас привел к ларцу не иначе как промысел Божий.
Аббат посветил фонариком. Честный работяга-каменщик аккуратно и проворно распутал обвязку и поддел крышку воздухонепроницаемого ларца. Заскрипели петли, ларец открылся - и явил взгляду то, что поместили туда более семи веков назад.
Внутри обнаружился обрывок пеньковой веревки, завязанной узлами, - как если бы ее некогда носили вокруг пояса. Из узелка торчал один-единственный колосок пшеницы, - свежий, словно лишь вчера сорванный. А еще там лежал похожий на звезду засушенный цветок горной примулы, и рядом с ним пушистое перышко маленькой луговой пташки.
Все молча глядели на находки из прошлого во все глаза, пытаясь понять их смысл. Отец Дамико не сдержал слез. Благодаря им образ святого ожил перед ним наяву: почти ослепший, изможденный и хрупкий, подпоясанный веревкой, святой Франциск, распевая, шел через пшеничное поле. А этот цветок, надо думать, первым пробился из-под снега по весне: святой Франциск, конечно же, заговорил с "сестричкой Примулой" и похвалил ее за нежность и красоту. И, словно перенесшись в былое, отец Дамико увидел, как маленькая луговая пташка доверчиво уселась Франциску на плечо, зачирикала и оставила в его руке перышко. Сердце отца Дамико переполнилось: казалось, еще немного, и оно просто не выдержит.
И у епископа тоже в глазах стояли слезы: ведь он-то объяснил находку по-своему:
- О, послание от святого ясно как день! Нищета, любовь и вера. Вот что он завещал всем нам.
- Простите, лорды и сэра, а можно, мы с Виолеттой теперь войдем в крипту? - спросил Пепино.
Вспомнив о мальчике, взрослые разом оторвались от созерцания трогательных реликвий.
Отец Дамико смахнул с глаз слезы. Дверной проем расчистили; теперь туда с легкостью прошли бы и ребенок, и ослик.
- Да, конечно, - отвечал он. - Да, Пепино. Вы можете войти. И да пребудет с вами Господь.
Копыта ослика звонко зацокали по древним плитам коридора. Пепино уже не поддерживал Виолетту: он просто шел рядом, легонько и ласково касаясь рукой ее шеи. Он шагал, храбро расправив плечи и высоко подняв круглую голову с коротко подстриженным "ежиком" и забавно торчащими ушами.
А отцу Дамико показалось, - может быть, причиной тому стал неверный свет и пляшущие тени, или может быть, ему просто очень этого хотелось, что Виолетта вновь улыбается; пусть даже это лишь мимолетный, едва заметный, слабый намек на прежнюю улыбку.
Силуэты мальчика и ослика на мгновение обрисовались на фоне мерцающих масляных светильников и алтарных свеч крипты, - и паломники веры вошли внутрь, навстречу своей цели.
1 Осел (лат.).
1 2