задернет занавески на окнах и пострижет. Но был он великим старцем и прозорливцем, предчувствовал и предсказал Великую Отечественную войну; он был духовником владыки Варфоломея, и в Петровском монастыре на него ложилось принятие важных духовных решений. Например, он определял, можно ли такому-то принять схиму, и подобное. Он прошел «вольную» ссылку и легко вернулся в свою обитель, Петровский монастырь, пришел на всенощную под Благовещение, когда пели «Архангельский глас». Во время войны он жестоко страдал в тюрьме и умер священномучеником, по свидетельству собратьев-монахов, встречавших его там.
Другой из «древних» зосимовских старцев, очень близкий к схиигумену Герману, отец Иннокентий, бывал в Петровском монастыре редко, в числе братии не состоял, жил на покое, имел очень слабое зрение и в богослужении, как правило, не участвовал. Когда же он изредка появлялся в храме, ему всегда отводилось самое удобное место для приема его духовных. Приходили к нему почти исключительно одни монахини (в первые годы некоторые женские монастыри были еще открыты), держали себя строго, духовно, терпеливо ждали своей очереди. Скончался болезненный старец под Москвой, его могилка – на Алексеевском кладбище, и до последнего дня тихий огонь лампады озарял могилку пустынного старца.
Самым известным в Москве из зосимовских подвижников был старец священноархимандрит Агафон (в схиме – схиархимандрит Игнатий); деятельность старческого окормления в Высоко-Петровском монастыре связана в основном с трудами его многоболезненного жития. Мы неоднократно возвращались в наших строчках к его имени и руководству, ниже мы приводим и его письма из заточения. Обремененный тяжелым недугом нервной системы (паркинсонизмом), он скончался в одиночестве как исповедник и мученик Христов, в неволе, на лазаретной койке.
Была примечательна в Петровском монастыре двоица духовных братьев, по существу, последних постриженников Зосимовой пустыни, отцов Никиты и Зосимы, связанных глубокой духовной дружбой. Они были по сути противоположностью друг другу, но судьба соединила их. Отец Никита, небольшого роста, несколько склонный к полноте, был тихим, спокойным, даже будто пугливым человеком. Обладатель прекрасного голоса, он был замечательным канонархом и своим баритоном украшал богослужение Петровского монастыря. Скромный и внимательный, он приобрел себе группу верных духовных детей.
Отец Зосимабыл моложе своего духовного собрата; был худ, подвижен, энергичен, находил себя в трудах по благоустройству зданий монастыря, при этом не жалел себя, уставал без меры, брался за трудные, казалось бы невыполнимые работы. Он любил говорить о себе: «Блаженный Зосима основал Зосимову обитель, а я, окаянный Зосима, ее закрыл». Он намекал этим на то, что был пострижен в последние дни бытия Зосимовой пустыни.
Эти два собрата попали в ссылку на север, и было чрезвычайное событие: жительнице одного из сел на далекой северной Пинеге был сон, что к ней придут двое странников, которых она должна принять, дать им кров и упокоить. Женщина приготовилась встретить дорогих гостей, а вечером в их деревню пришел этап ссыльных; двое из них, изможденные переходом отцы Никита и Зосима были определены на ночлег в ее дом. Отец Никита тогда уже был в сане архимандрита, а отец Зосима получил его от Владыки, находясь в ссылке. Духовные братья вернулись в Москву, но уже не могли часто участвовать в богослужении Высоко-Петровского монастыря, так как получили прописку под городом Волоколамском, там и служили в сельской церкви. Своих духовных чад в Москве они, конечно, видали и со временем, после ареста отца Агафона, поочередно приняли его духовных детей, которыми и руководили недолгое время.
Отец Никита был руководителем бережным, но твердым, во всем сочетался со взглядами батюшки отца Агафона, с которым они тоже были в большой духовной дружбе и взаимном доверии. Владыка Варфоломей именовал отца НикитуПиргом (? ?????? – по-гречески ‘столп’), и батюшка Агафон в лагере остро переживал его скоропостижную смерть от кровоизлияния в мозг. «О, Пирже, Пирже», – восклицал он в своих письмах, точно предчувствуя и свою близкую кончину. Отец Зосима только на два коротких года пережил своего собрата и друга, он скончался от распространенного рака брюшины.
Как светло служили они вместе последование Страстной седмицы в церкви под Волоколамском, как значителен был крестный ход с Плащаницей вокруг замершего храма под покровом молчащей ночи и притихшей природы, и как светла и осязаема была служба Светлой ночи Воскресения! И была эта радость на исходе их общего жития, потому что отец Никита, заболев на Святой, очень скоро скончался.
Отец Зосима по-сыновнему относился к батюшке отцу Агафону, и потому очень серьезно принял его просьбу из лагеря после смерти отца Никиты: «Зосимушка, попаси». Он старался сохранить все, что было в руководстве батюшки, принял откровение помыслов, принял подробное писание их и сам с любовью и ответственностью построчно отвечал на них. Было это не так, как у батюшки Агафона, но делалось с большой готовностью и любовью. На многие вопросы общежития, отношений между сестрами отец Зосима смотрел по-своему, но трогательно, осторожно руководил душами доверившихся ему батюшкиных сирот. «Часть души моея», – писал он на строчках помыслов некоторым из них... Но болезнь подкралась, много сделать он не успел. После кончины батюшки Агафона, – по которому он совершил отпевание и Литургию на квартире близких духовных детей, – он прожил менее полугода и отошел ко Господу. Могилка его – на Пятницком кладбище, рядом с могильными холмами его семейных, отца, сестры.
Ко гробу отца Зосимы пришел последний из оставшихся монахов Зосимовой пустыни, иеромонах Исидор. Ему и пришлось взять на себя руководство сохранившимся стадом батюшки Агафона. Духовный сын старца иеросхимонаха Алексия, старинный монах Зосимовой пустыни, он был в последнее время близок к отцу Митрофану и ему открывал свои помыслы. От него же отец Исидор воспринял и установки в руководстве душ. Но принимал он и учение батюшки Агафона, даже следил за тем, чтоб сохранялись и исполнялись все его заветы; для некоторых он стал основным старцем и духовным отцом. Из уважения к традиции отец Исидор принимал и писание помыслов, но несомненно он был монах-самородок. Все в нем было строго, определенно; все вопросы духовной жизни очевидны и непререкаемы. Его вера в Бога была цельной, крепкой и непоколебимой. Так же он относился и ко всем заветам старчества, так как всю жизнь был под руководством великих старцев.
Он много пережил в войну, спасался от немцев, затем служил под Москвой и в Петушках, болел сердцем тяжело и долго и всегда оставался строгим монахом, трогательно любящим Православие и все духовное, был тщателен в исполнении служения, тщателен и строг к себе и другим. Скончался он на покое в Петушках и похоронен на кладбище в склепе. Духовные дети со слезами провожали его и, подобно тому, как в свое время его духовный сын, профессор Духовной академии, выходил из его келлии после откровения, обливались слезами.
Сказать ли о последнем отпрыске обители Зосимовой, духовном сыне схиигумена Германа, епископе Варфоломее, том самом, который и приютил разрозненное зосимовское братство во вверенном ему Высоко-Петровском монастыре в Москве? Его руководство мы могли наблюдать только со стороны, так как не были духовными детьми Владыки. Личные наставления от него мы получали только тогда, когда, по благословению нашего старца, шли к нему как к епископу просить молитв о себе и о своих близких, когда в том была нужда. Зосимовские старцы высоко ставили епископскую власть и молитву.
Но Владыка, великомученик и исповедник, был и прозорливцем, определял путь людей, нарекал их дорогу, говорил и о своей судьбе. Когда он был с близкими духовными детьми на Пятницком кладбище, где были могилы его родных, он вдруг неожиданно сказал: «А моей могилы здесь не будет».
В своем руководстве он мог подражать древним старцам Египта и вдруг взять с головы своей духовной дочери шапку, бросить ее на землю, затоптать ногами и сказать: «Если так не истопчешь себя, не можешь быть монах». Любил в разговоре о пути духовном употреблять выражение: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Пишущей эти строки однажды сильно досталось от Владыки. Не сознавая своей вины и оправдываясь, я указывала на одного из иподиаконов Владыки. «Ах, ты оправдываешься!», – воскликнул он, охваченный справедливым гневом, и несколько раз сильно ударил меня четками. Наказание было принято с благодарностью. Чувство глубокого уважения по отношению к владыке Варфоломею никогда не оставляло меня.
Нашего духовного отца, батюшку схиархимандрита Игнатия, он глубоко чтил, приводил о нем свидетельства его старца, схиигумена Германа, очень скоро возвысил его в Петровском монастыре, поставив архимандритом, и всегда видимо благоговел перед ним. Примечательно, что то имя, которое при постриге в схиму по жребию получил наш отец в память священномученика Игнатия Богоносца, было предложено владыкой Варфоломеем и ради глубокой любви нашего старца к личности и писаниям святителя Игнатия Брянчанинова. Ныне исполнилась радость наших старцев, и приснопамятный епископ Игнатий – новопрославленный святой нашей Церкви, ее святитель, молитвенник и покровитель.
Дополнение от составителя
К сказанному монахиней Игнатией об архиепископе Варфоломее необходимо добавить несколько слов. Будущий архипастырь родился 3 октября 1888 г. в семье священника храма Рождества Иоанна Предтечи на Пресне Феодора Ремова. Еще в детстве праведный Иоанн Кронштадтский предсказал маленькому Николаю путь «исповедника Церкви». Ранний религиозный опыт, связанный с исцелением четырехлетнего Коли от крупа после молитвы перед Иверской иконой Божией Матери, обусловил интенсивность его духовной жизни и работы над собой, что со временем органично привело его к монашеству.
В 1911 г. студент Московской Духовной академии Николай Федорович Ремов, духовный сын схиигумена Германа, был пострижен в Зосимовой пустыни епископом Феодором (Поздеевским) с именем апостола Варфоломея. В предреволюционные десятилетия обращение учащихся духовных школ, призванных составить интеллектуальные и административные силы Церкви, к носителям благодати старчества было заметным явлением. Рукоположенный в 1912 г. во иеромонаха отец Варфоломей занимает в Академии различные административные посты. Будучи благочинным Покровского храма, он налаживает в нем уставное богослужение, которое производило глубокое впечатление на современников. В эти годы отец Варфоломей был близок к владыке Феодору (Поздеевскому), занимавшему пост ректора Академии, и к будущему архиепископу Илариону (Троицкому), которого в 1920 г. сменил на посту инспектора Академии. В 1919 г. отец Варфоломей произнес по поводу предстоявшего вскрытия мощей преподобного Сергия проповедь, которая стала поводом для его первого ареста в 1920 г. Крайне истощенный физически, он был освобожден в начале 1921 г.
10 августа 1921 г., в день престольного праздника Зосимовой пустыни – Смоленской иконы Божией Матери, архимандрит Варфоломей был рукоположен во епископа Сергиевского, викария Московской епархии. Хиротонию возглавлял святитель Тихон. По воспоминаниям современников, при вручении архиерейского жезла Патриарх-исповедник сказал новопоставленному епископу: «Тебе Господь дал женское сердце, умеющее сострадать, быть милостивым и брать на себя чужое горе... Твой путь – нести скорби народа Божиего». Примерно с 1922 г. епископ Варфоломей становится настоятелем московского Высоко-Петровского монастыря, где осенью 1923 г. он принимает часть братии закрытой в начале года Зосимовой пустыни, вводит богослужение по образцу зосимовского, учреждает старчество. В монастыре нелегально действует церковное учебное заведение, продолжавшее традиции переставшей существовать МДА и дававшее православным священнослужителям богословское образование.
В 1920-х гг. Высоко-Петровский монастырь был центром помощи сосланным и заключенным. Здесь останавливались и иногда подолгу задерживались многие архиереи, священники, монашествующие, следовавшие в ссылку или возвращавшиеся к месту своего служения. Прихожане помнят святителей Луку (Войно-Ясенецкого), Серафима (Чичагова), епископов Мануила (Лемешевского), Феофана (Тулякова) и др. Для общины Высоко-Петровского монастыря его настоятель был ангелом-хранителем, заботливо оберегавшим старческий подвиг зосимовских отцов. В своих поучениях он не раз обращался к теме старчества, указывая на глубину тех отношений, которые возникают между духовным отцом и его чадом.
Вероятно, с момента своего поставления во епископы Владыка начинает выполнять различные поручения Святейшего Патриарха, а позднее и Местоблюстителя священномученика Петра и его Заместителя митрополита Сергия. По поручению святителя Тихона епископ Варфоломей участвует во внешних контактах Русской Церкви. Кроме того, ему даются поручения, суть которых можно обозначить как осуществление контактов с советской властью.
Укрепление положения советской власти и ужесточение гонений в 1920-х гг., закончившееся почти полным уничтожением церковной организации к 1935–1938 гг., естественно вело к тому, что выступления Собора и Патриарха первых послереволюционных лет уступали место гибкой политике, предполагавшей нелегкий диалог с властью путем чередующихся требований и уступок. При святителях Тихоне и Петре ближайшими целями были легализация Патриаршей Церкви и борьба с обновленческим расколом. Решение первой задачи было жизненно важно для Церкви, поскольку она, лишенная государственной регистрации, которую имели раскольники, оставалась юридически незаконным объединением и ради защиты прав своих членов не могла апеллировать даже к «революционной законности». В конечном счете целью этой политики было сохранить физическое существование Русской Церкви. Ее духовным основанием стал «завет» зосимовского старца Алексия, который в 1927 г. благословил своих чад поддержать митрополита Сергия и молиться за безбожную власть. «Только благодать молитвы может разрушить ту стену вражды и ненависти, которая встала между Церковью и советской властью. Молитесь, – может быть, благодать молитвы пробьет эту стену», – сказал старец. Владыка Варфоломей был одним из первых практических деятелей, призванных провести в жизнь принцип зосимовского старца.
Другой стороной деятельности епископа Варфоломея была работа с иностранцами, к которой Владыка, владевший иностранными языками, был привлечен еще святителем Тихоном. Встречи с представителями западных конфессий, которые могли передать за границу подлинную информацию о масштабах гонений в России, в тех условиях были порой единственным способом ослабить нажим на Церковь. Согласно воспоминаниям, в 1922 г., который запечатлелся в памяти церковного народа как «расстрельный» – год начала кампании по изъятию церковных ценностей, год расстрела демонстрации в Шуе и священномученика Вениамина, год беспрецендентных гонений на Церковь, – владыка Варфоломей встречается по поручению Святейшего с католической делегацией (вероятно, с Папской миссией, прибывшей тогда в Россию).
Встречи с западными христианами, несмотря на все возраставшую опасность, имели место и позднее: Восточные Патриархи с 1924 г. поддерживали обновленцев. В октябре 1925 г. по поручению Местоблюстителя священномученика Петра, епископ Варфоломей, который пользовался «особым доверием митрополита», встречается с о. Мишелем д’Эрбиньи, президентом папской комиссии «Pro Russia». Их беседа, содержание которой подробно зафиксировано в записках д’Эрбиньи, касалась положения Церкви в России и отношения патриаршего Местоблюстителя к карловацким иерархам, чьи высказывания часто использовались большевиками как повод для усиления антицерковной агитации и репрессий. Владыкой была высказана настоятельная просьба опубликовать мнение священноначалия Русской Церкви на Западе.
Во второй половине 1920-х гг., когда гонения были «сравнимы с кровавыми событиями 1922-го, а по масштабам далеко превзошли их», попытки передать за границу информацию о гонениях должны были повторяться. При этом целесообразно было установить контакт именно с представителями Католической церкви, поскольку Ватикан обладал огромным политическим весом и его выступления в защиту гонимой Церкви могли иметь наибольший эффект. Однако теперь исполнение возложеных на него обязанностей было сопряжено для епископа Варфоломея с двойной опасностью: со стороны советских карательных органов, для которых любой контакт с иностранцами был поводом для обвинения в шпионаже, и со стороны Ватикана, который как раз в этот период, пользуясь уничтожением православного епископата и многочисленными расколами, пытается подчинить Русскую Церковь путем распространения унии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Другой из «древних» зосимовских старцев, очень близкий к схиигумену Герману, отец Иннокентий, бывал в Петровском монастыре редко, в числе братии не состоял, жил на покое, имел очень слабое зрение и в богослужении, как правило, не участвовал. Когда же он изредка появлялся в храме, ему всегда отводилось самое удобное место для приема его духовных. Приходили к нему почти исключительно одни монахини (в первые годы некоторые женские монастыри были еще открыты), держали себя строго, духовно, терпеливо ждали своей очереди. Скончался болезненный старец под Москвой, его могилка – на Алексеевском кладбище, и до последнего дня тихий огонь лампады озарял могилку пустынного старца.
Самым известным в Москве из зосимовских подвижников был старец священноархимандрит Агафон (в схиме – схиархимандрит Игнатий); деятельность старческого окормления в Высоко-Петровском монастыре связана в основном с трудами его многоболезненного жития. Мы неоднократно возвращались в наших строчках к его имени и руководству, ниже мы приводим и его письма из заточения. Обремененный тяжелым недугом нервной системы (паркинсонизмом), он скончался в одиночестве как исповедник и мученик Христов, в неволе, на лазаретной койке.
Была примечательна в Петровском монастыре двоица духовных братьев, по существу, последних постриженников Зосимовой пустыни, отцов Никиты и Зосимы, связанных глубокой духовной дружбой. Они были по сути противоположностью друг другу, но судьба соединила их. Отец Никита, небольшого роста, несколько склонный к полноте, был тихим, спокойным, даже будто пугливым человеком. Обладатель прекрасного голоса, он был замечательным канонархом и своим баритоном украшал богослужение Петровского монастыря. Скромный и внимательный, он приобрел себе группу верных духовных детей.
Отец Зосимабыл моложе своего духовного собрата; был худ, подвижен, энергичен, находил себя в трудах по благоустройству зданий монастыря, при этом не жалел себя, уставал без меры, брался за трудные, казалось бы невыполнимые работы. Он любил говорить о себе: «Блаженный Зосима основал Зосимову обитель, а я, окаянный Зосима, ее закрыл». Он намекал этим на то, что был пострижен в последние дни бытия Зосимовой пустыни.
Эти два собрата попали в ссылку на север, и было чрезвычайное событие: жительнице одного из сел на далекой северной Пинеге был сон, что к ней придут двое странников, которых она должна принять, дать им кров и упокоить. Женщина приготовилась встретить дорогих гостей, а вечером в их деревню пришел этап ссыльных; двое из них, изможденные переходом отцы Никита и Зосима были определены на ночлег в ее дом. Отец Никита тогда уже был в сане архимандрита, а отец Зосима получил его от Владыки, находясь в ссылке. Духовные братья вернулись в Москву, но уже не могли часто участвовать в богослужении Высоко-Петровского монастыря, так как получили прописку под городом Волоколамском, там и служили в сельской церкви. Своих духовных чад в Москве они, конечно, видали и со временем, после ареста отца Агафона, поочередно приняли его духовных детей, которыми и руководили недолгое время.
Отец Никита был руководителем бережным, но твердым, во всем сочетался со взглядами батюшки отца Агафона, с которым они тоже были в большой духовной дружбе и взаимном доверии. Владыка Варфоломей именовал отца НикитуПиргом (? ?????? – по-гречески ‘столп’), и батюшка Агафон в лагере остро переживал его скоропостижную смерть от кровоизлияния в мозг. «О, Пирже, Пирже», – восклицал он в своих письмах, точно предчувствуя и свою близкую кончину. Отец Зосима только на два коротких года пережил своего собрата и друга, он скончался от распространенного рака брюшины.
Как светло служили они вместе последование Страстной седмицы в церкви под Волоколамском, как значителен был крестный ход с Плащаницей вокруг замершего храма под покровом молчащей ночи и притихшей природы, и как светла и осязаема была служба Светлой ночи Воскресения! И была эта радость на исходе их общего жития, потому что отец Никита, заболев на Святой, очень скоро скончался.
Отец Зосима по-сыновнему относился к батюшке отцу Агафону, и потому очень серьезно принял его просьбу из лагеря после смерти отца Никиты: «Зосимушка, попаси». Он старался сохранить все, что было в руководстве батюшки, принял откровение помыслов, принял подробное писание их и сам с любовью и ответственностью построчно отвечал на них. Было это не так, как у батюшки Агафона, но делалось с большой готовностью и любовью. На многие вопросы общежития, отношений между сестрами отец Зосима смотрел по-своему, но трогательно, осторожно руководил душами доверившихся ему батюшкиных сирот. «Часть души моея», – писал он на строчках помыслов некоторым из них... Но болезнь подкралась, много сделать он не успел. После кончины батюшки Агафона, – по которому он совершил отпевание и Литургию на квартире близких духовных детей, – он прожил менее полугода и отошел ко Господу. Могилка его – на Пятницком кладбище, рядом с могильными холмами его семейных, отца, сестры.
Ко гробу отца Зосимы пришел последний из оставшихся монахов Зосимовой пустыни, иеромонах Исидор. Ему и пришлось взять на себя руководство сохранившимся стадом батюшки Агафона. Духовный сын старца иеросхимонаха Алексия, старинный монах Зосимовой пустыни, он был в последнее время близок к отцу Митрофану и ему открывал свои помыслы. От него же отец Исидор воспринял и установки в руководстве душ. Но принимал он и учение батюшки Агафона, даже следил за тем, чтоб сохранялись и исполнялись все его заветы; для некоторых он стал основным старцем и духовным отцом. Из уважения к традиции отец Исидор принимал и писание помыслов, но несомненно он был монах-самородок. Все в нем было строго, определенно; все вопросы духовной жизни очевидны и непререкаемы. Его вера в Бога была цельной, крепкой и непоколебимой. Так же он относился и ко всем заветам старчества, так как всю жизнь был под руководством великих старцев.
Он много пережил в войну, спасался от немцев, затем служил под Москвой и в Петушках, болел сердцем тяжело и долго и всегда оставался строгим монахом, трогательно любящим Православие и все духовное, был тщателен в исполнении служения, тщателен и строг к себе и другим. Скончался он на покое в Петушках и похоронен на кладбище в склепе. Духовные дети со слезами провожали его и, подобно тому, как в свое время его духовный сын, профессор Духовной академии, выходил из его келлии после откровения, обливались слезами.
Сказать ли о последнем отпрыске обители Зосимовой, духовном сыне схиигумена Германа, епископе Варфоломее, том самом, который и приютил разрозненное зосимовское братство во вверенном ему Высоко-Петровском монастыре в Москве? Его руководство мы могли наблюдать только со стороны, так как не были духовными детьми Владыки. Личные наставления от него мы получали только тогда, когда, по благословению нашего старца, шли к нему как к епископу просить молитв о себе и о своих близких, когда в том была нужда. Зосимовские старцы высоко ставили епископскую власть и молитву.
Но Владыка, великомученик и исповедник, был и прозорливцем, определял путь людей, нарекал их дорогу, говорил и о своей судьбе. Когда он был с близкими духовными детьми на Пятницком кладбище, где были могилы его родных, он вдруг неожиданно сказал: «А моей могилы здесь не будет».
В своем руководстве он мог подражать древним старцам Египта и вдруг взять с головы своей духовной дочери шапку, бросить ее на землю, затоптать ногами и сказать: «Если так не истопчешь себя, не можешь быть монах». Любил в разговоре о пути духовном употреблять выражение: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Пишущей эти строки однажды сильно досталось от Владыки. Не сознавая своей вины и оправдываясь, я указывала на одного из иподиаконов Владыки. «Ах, ты оправдываешься!», – воскликнул он, охваченный справедливым гневом, и несколько раз сильно ударил меня четками. Наказание было принято с благодарностью. Чувство глубокого уважения по отношению к владыке Варфоломею никогда не оставляло меня.
Нашего духовного отца, батюшку схиархимандрита Игнатия, он глубоко чтил, приводил о нем свидетельства его старца, схиигумена Германа, очень скоро возвысил его в Петровском монастыре, поставив архимандритом, и всегда видимо благоговел перед ним. Примечательно, что то имя, которое при постриге в схиму по жребию получил наш отец в память священномученика Игнатия Богоносца, было предложено владыкой Варфоломеем и ради глубокой любви нашего старца к личности и писаниям святителя Игнатия Брянчанинова. Ныне исполнилась радость наших старцев, и приснопамятный епископ Игнатий – новопрославленный святой нашей Церкви, ее святитель, молитвенник и покровитель.
Дополнение от составителя
К сказанному монахиней Игнатией об архиепископе Варфоломее необходимо добавить несколько слов. Будущий архипастырь родился 3 октября 1888 г. в семье священника храма Рождества Иоанна Предтечи на Пресне Феодора Ремова. Еще в детстве праведный Иоанн Кронштадтский предсказал маленькому Николаю путь «исповедника Церкви». Ранний религиозный опыт, связанный с исцелением четырехлетнего Коли от крупа после молитвы перед Иверской иконой Божией Матери, обусловил интенсивность его духовной жизни и работы над собой, что со временем органично привело его к монашеству.
В 1911 г. студент Московской Духовной академии Николай Федорович Ремов, духовный сын схиигумена Германа, был пострижен в Зосимовой пустыни епископом Феодором (Поздеевским) с именем апостола Варфоломея. В предреволюционные десятилетия обращение учащихся духовных школ, призванных составить интеллектуальные и административные силы Церкви, к носителям благодати старчества было заметным явлением. Рукоположенный в 1912 г. во иеромонаха отец Варфоломей занимает в Академии различные административные посты. Будучи благочинным Покровского храма, он налаживает в нем уставное богослужение, которое производило глубокое впечатление на современников. В эти годы отец Варфоломей был близок к владыке Феодору (Поздеевскому), занимавшему пост ректора Академии, и к будущему архиепископу Илариону (Троицкому), которого в 1920 г. сменил на посту инспектора Академии. В 1919 г. отец Варфоломей произнес по поводу предстоявшего вскрытия мощей преподобного Сергия проповедь, которая стала поводом для его первого ареста в 1920 г. Крайне истощенный физически, он был освобожден в начале 1921 г.
10 августа 1921 г., в день престольного праздника Зосимовой пустыни – Смоленской иконы Божией Матери, архимандрит Варфоломей был рукоположен во епископа Сергиевского, викария Московской епархии. Хиротонию возглавлял святитель Тихон. По воспоминаниям современников, при вручении архиерейского жезла Патриарх-исповедник сказал новопоставленному епископу: «Тебе Господь дал женское сердце, умеющее сострадать, быть милостивым и брать на себя чужое горе... Твой путь – нести скорби народа Божиего». Примерно с 1922 г. епископ Варфоломей становится настоятелем московского Высоко-Петровского монастыря, где осенью 1923 г. он принимает часть братии закрытой в начале года Зосимовой пустыни, вводит богослужение по образцу зосимовского, учреждает старчество. В монастыре нелегально действует церковное учебное заведение, продолжавшее традиции переставшей существовать МДА и дававшее православным священнослужителям богословское образование.
В 1920-х гг. Высоко-Петровский монастырь был центром помощи сосланным и заключенным. Здесь останавливались и иногда подолгу задерживались многие архиереи, священники, монашествующие, следовавшие в ссылку или возвращавшиеся к месту своего служения. Прихожане помнят святителей Луку (Войно-Ясенецкого), Серафима (Чичагова), епископов Мануила (Лемешевского), Феофана (Тулякова) и др. Для общины Высоко-Петровского монастыря его настоятель был ангелом-хранителем, заботливо оберегавшим старческий подвиг зосимовских отцов. В своих поучениях он не раз обращался к теме старчества, указывая на глубину тех отношений, которые возникают между духовным отцом и его чадом.
Вероятно, с момента своего поставления во епископы Владыка начинает выполнять различные поручения Святейшего Патриарха, а позднее и Местоблюстителя священномученика Петра и его Заместителя митрополита Сергия. По поручению святителя Тихона епископ Варфоломей участвует во внешних контактах Русской Церкви. Кроме того, ему даются поручения, суть которых можно обозначить как осуществление контактов с советской властью.
Укрепление положения советской власти и ужесточение гонений в 1920-х гг., закончившееся почти полным уничтожением церковной организации к 1935–1938 гг., естественно вело к тому, что выступления Собора и Патриарха первых послереволюционных лет уступали место гибкой политике, предполагавшей нелегкий диалог с властью путем чередующихся требований и уступок. При святителях Тихоне и Петре ближайшими целями были легализация Патриаршей Церкви и борьба с обновленческим расколом. Решение первой задачи было жизненно важно для Церкви, поскольку она, лишенная государственной регистрации, которую имели раскольники, оставалась юридически незаконным объединением и ради защиты прав своих членов не могла апеллировать даже к «революционной законности». В конечном счете целью этой политики было сохранить физическое существование Русской Церкви. Ее духовным основанием стал «завет» зосимовского старца Алексия, который в 1927 г. благословил своих чад поддержать митрополита Сергия и молиться за безбожную власть. «Только благодать молитвы может разрушить ту стену вражды и ненависти, которая встала между Церковью и советской властью. Молитесь, – может быть, благодать молитвы пробьет эту стену», – сказал старец. Владыка Варфоломей был одним из первых практических деятелей, призванных провести в жизнь принцип зосимовского старца.
Другой стороной деятельности епископа Варфоломея была работа с иностранцами, к которой Владыка, владевший иностранными языками, был привлечен еще святителем Тихоном. Встречи с представителями западных конфессий, которые могли передать за границу подлинную информацию о масштабах гонений в России, в тех условиях были порой единственным способом ослабить нажим на Церковь. Согласно воспоминаниям, в 1922 г., который запечатлелся в памяти церковного народа как «расстрельный» – год начала кампании по изъятию церковных ценностей, год расстрела демонстрации в Шуе и священномученика Вениамина, год беспрецендентных гонений на Церковь, – владыка Варфоломей встречается по поручению Святейшего с католической делегацией (вероятно, с Папской миссией, прибывшей тогда в Россию).
Встречи с западными христианами, несмотря на все возраставшую опасность, имели место и позднее: Восточные Патриархи с 1924 г. поддерживали обновленцев. В октябре 1925 г. по поручению Местоблюстителя священномученика Петра, епископ Варфоломей, который пользовался «особым доверием митрополита», встречается с о. Мишелем д’Эрбиньи, президентом папской комиссии «Pro Russia». Их беседа, содержание которой подробно зафиксировано в записках д’Эрбиньи, касалась положения Церкви в России и отношения патриаршего Местоблюстителя к карловацким иерархам, чьи высказывания часто использовались большевиками как повод для усиления антицерковной агитации и репрессий. Владыкой была высказана настоятельная просьба опубликовать мнение священноначалия Русской Церкви на Западе.
Во второй половине 1920-х гг., когда гонения были «сравнимы с кровавыми событиями 1922-го, а по масштабам далеко превзошли их», попытки передать за границу информацию о гонениях должны были повторяться. При этом целесообразно было установить контакт именно с представителями Католической церкви, поскольку Ватикан обладал огромным политическим весом и его выступления в защиту гонимой Церкви могли иметь наибольший эффект. Однако теперь исполнение возложеных на него обязанностей было сопряжено для епископа Варфоломея с двойной опасностью: со стороны советских карательных органов, для которых любой контакт с иностранцами был поводом для обвинения в шпионаже, и со стороны Ватикана, который как раз в этот период, пользуясь уничтожением православного епископата и многочисленными расколами, пытается подчинить Русскую Церковь путем распространения унии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25