Приглядевшись, я догадался, что это барханные пески.
Среди щедро поливаемой дождями степи они выглядели несколько неуместно — возможно, их образование связано с отложением песка ветрами, дующими по долине Толы. Очередная поломка притормозила нас возле группки забегаловок, примостившихся у моста через реку Хариух. Вдали виднелись голые скалистые останцы — первые отроги Хангая. Мы успели пообедать и потрепаться, прежде чем мотор наконец завелся. Я снова залез в кабину.
— Тут в сорока километрах Хархорин (Каракорум). Заглянем?
Шофер молча вытащил карты. У меня было 18, но у него оказалось 20. Надо было видеть его лицо, когда я торжественно вручил ему кроссовки! Ну ладно, не больно и хотелось. Во-первых, от древней монгольской столицы почти ничего не осталось, а во-вторых, туда на самом деле было 70 километров в один конец.
Вскоре асфальт кончился. Кстати, это единственная в стране асфальтовая дорога, если не считать нескольких коротких отрезков вокруг столицы. Ночевали мы в горах Хангая. «Хангай» означает «лесистые горы», но южная часть этого обширного нагорья совершенно безлесна — степи, скалы, рощицы ив вдоль рек. В машине спать было невозможно из-за духоты, и мужчины выбрались наружу. Укрывшись большим куском брезента, мы расположились в ряд вдоль дороги, не обращая внимания на ледяной ветер и мокрый снег, сменившийся вскоре ливнем.
Не прошло и получаса, как послышался странный шум. Тем, кто услышал его, повезло больше: как только на нас обрушился поток воды с грязью, мы вскочили на ноги.
Остальные искупались в невесть откуда взявшемся ручье по-настоящему. Пришлось лезть в машину, где из-за обилия мокрых тряпок стало очень сыро и неуютно. Утром выяснилось, что простудились все, включая женщин (кузов протекал). Мне было хуже всех, потому что они ехали домой, а мне предстояло еще пару недель провести в дороге. Промокший спальник удалось высушить, укрепив на крыше кабины.
Поселок Баянхонгор пришлось объехать: над ним развевались коричневые флаги, предупреждавшие о холере. Постепенно дорога, петлявшая по скучным холмам, спустилась в столь же скучную Долину Озер — теперь я оказался на ее западном, а не восточном конце. Только раз за весь день удалось увидеть кое-что интересное.
Мы проезжали невысокий перевал, и с него открылся вид на возвышавшиеся за Долиной вершины Гобийского Алтая — Их-Богд (3957 м) и Баян-Цагаан (3452 м). Эти горы похожи на пару гигантских булыжников, слегка приплюснутых сверху. На их плато живут несколько семей монголов, почти не спускающихся вниз. Вдоль подножия одной из них тянулась странная полоса, словно проведенная по линейке. Это был один из разломов Гоби-Алтайского землетрясения, самого сильного за последние несколько веков. Следы его — трещины, вертикальные уступы и горизонтальные сдвиги — тянутся местами на сотни километров. Поскольку в то время все население жило в юртах, жертв при землетрясении практически не было.
В час ночи «душегубка» доставила нас в пункт назначения — поселок Алтай, центр Гоби-Алтайского аймака. Наградой за перенесенные тяготы нам было приготовленное в местной столовой блюдо под названием баахан — козленок, запеченный в шкуре путем вкладывания внутрь тушки раскаленных в костре камней.
В Монголии принят своеобразный способ забоя овец и коз. Животное кладут на спину, надрезают кожу под ребрами и вынимают сердце прямо в сумке. Хотя кровеносные сосуды остаются неповрежденными, сердце сразу перестает биться — видимо, нарушается иннервация.
Недалеко от поселка, в горах Хасаагт-Хайрхан, находится небольшой заповедничек.
Я слазил туда, но до вершин не добрался, а ниже горы пустынны и бедны жизнью.
Лишь даурские пищухи, краснощекие суслики да земляные воробьи оживляют их серые склоны, изрытые слепушонками. На склонах стояли «каменные бабы» сарматского времени. (Позже в журнале «National Geografic' мне попалась статья о скифах Причерноморья с фотографиями тамошних „каменных баб“. Когда я сравнил их с монгольскими на своих слайдах, впечатление было поразительное: казалось, они сделаны одной рукой).
Эта часть трассы довольно безлюдна, но мне повезло: я быстро поймал попутку, причем очень интересную. Семья монгольских русских, переселявшихся в другой аймак, катила на УАЗе через всю страну. Когда-то в Монголии было много русских, но со временем все они переселились в Россию. Остались лишь отдельные семьи, в основном смешанные, в пограничных районах и городах. В семье, с которой познакомился я, лишь самый старший говорил по-русски, хотя и он внешне почти не отличался от монголов. Естественно, он оказался членом местной Компартии, но в остальном вполне нормальным человеком. Им предстояло проехать с самого востока Монголии, с реки Халхин-Гол, на реку Булган-Гол в глухих горах на самом западе.
Я бы с удовольствием прокатился с ними до самого конца: это интересное место, в частности, там сохранилась изолированная популяция бобра.
Пока мы пересекали Шаргын-Говь (Желтую Гоби) — безжизненную межгорную котловину, куда более сухую, чем собственно Гоби. Я внимательно вглядывался в горизонт: в этой впадине, согласно литературе, сохранились последние 60 монгольских сайгаков. Но ничего живого видно не было. Местные жители на «кумысных заправках» тоже ничего не могли сказать по этому поводу.
Дальше началась система бессточных впадин, называемая Котловиной Больших Озер.
Она тянется очень далеко: последнее и самое большое озеро, Увс-Нуур (Убсу-Нур) чуть-чуть заходит в Туву. В этих местах живут уже не халха-монголы, основное население страны, а группа племен, в совокупности называемых ойрат-монголы. К этой группе относят себя также алтайцы (тюрки по языку) и хальмг (калмыки). Есть еще бурят-монголы и много мелких народностей.
Теперь слева тянулся Монгольский Алтай — величественная горная система, на округлых вершинах которой лежали аккуратные серовато-белые платочки ледников (снег за лето стаял). Я внимательно их разглядывал, как вдруг заметил какое-то движение впереди. Наперерез машине мчались, пригнувшись, странные зверюшки, манерой движения несколько напоминавшие жуков. Это были монгольские сайгаки! Они оказались совсем маленькими, с трехмесячных ягнят
— гораздо меньше, чем обычные сайгаки, отел и миграцию которых я за два месяца до этого с таким удовольствием наблюдал в Калмыкии. У первой же юрты мы затормозили, и я, пользуясь наличием переводчика, выяснил у изумленных аборигенов, что этих мини-антилоп здесь «полно» вот уже два-три года. На их месте я бы тоже перебазировался: пастбища в этих местах явно получше, чем в Шаргын-Гоби. Мысленно составляя докладную записку на имя Петра Дмитриевича, я ехал дальше в отличном настроении.
Поломались мы уже на закате, напротив красивой горы Баатар-Хайрханы.
Поковырялись в моторе, поужинали, расстелили брезент, благо погода вроде бы никаких гадостей не обещала. Я побродил вокруг с фонарем, но тушканчиков почему-то не было, только монгольский хомячок повстречался. Утром выяснилось, что ремонт займет не меньше двух дней. Еще оказалось, что мы сбились с дороги и до трассы теперь двадцать километров. С трудом доехав до ближайшей юрты, все стали обосновываться там на несколько дней, а я пошел к трассе по давно пожелтевшей в этих сухих местах траве.
Поначалу все было прекрасно. Припекало солнышко, на глазах выплавляя из меня остатки простуды, щебетали над головой ласточки, в несметном количестве летевшие на юг, проворные ящурки стрелой уносились из-под ног. Но потом начался мокрый солончак, и появились бледно-желтые пустынные комары. Они собрались целой тучей, а ласточки, к моему возмущению, продолжали пролетать мимо, не обращая на эту тучу никакого внимания.
В этом месте водится интересный зверек — приозерная полевка. Она совершенно не боится человека: иногда приходится смотреть под ноги, чтобы не наступить на разжиревшую за лето полевку.
Впереди, у подножия хребта, виднелась ниточка трассы, серая гряда древнего вала, тянувшегося от горизонта до горизонта (как и все древние сооружения подобного рода в Монголии, его называют валом Чингисхана) и развалины старых кошар, окруженных зеленой лужайкой. Над ними кружилась большая стая птиц, но я никак не мог понять, кто это. Чем ближе я подходил, тем больше терялся в догадках. Между тем птицы взлетали с лужайки, где, видимо, ночевали, и их голоса сливались в странный гул.
В конце концов оказалось, что это была фантастических размеров стая журавлей-красавок. Когда я дошел до лужайки, последние из них как раз взлетали в воздух. Словно смерч, столб из многих сотен журавлей покрутился над моей головой и медленно поплыл на юго-восток. Я шагал по пустынной трассе, а их трубные голоса все еще звучали у меня в ушах. Откуда взялась такая масса птиц? Ведь северная граница ареала этого маленького степного журавлика не так далеко.
Неужели все красавки северо-западной части Котловины Больших Озер собрались в одну стаю? Не знаю. Во всяком случае, после этого они мне долго не встречались — только по другую сторону Алтая видел парочку.
Золотой, красиво блестящий на солнце нимб все так же окружал мою голову — полуденная жара не производила на комаров никакого впечатления. Я шел и шел, но на моей карте-тридцатикилометровке это передвижение выглядело довольно жалко. В конце концов меня подобрал грузовик. Ехать пришлось на куче с углем, и утешало только то, что овцам, которые ехали в прицепе, было еще хуже.
Местные комары оказались настолько приспособленными к условиям пустыни с ее постоянными ветрами, что ухитрялись преследовать грузовик на полном ходу.
Правда, доставалось от них в основном овцам, но стоило чуть замедлить ход, как они добирались до меня.
На склонах гор появились маленькие зеленые нашлепки — первые леса. У подножия хребтов, по конусам выноса рек, росли аккуратные березнячки, а ниже — заросли тростника. В них обитало множество птиц: серых гусей, уток-огарей, цапель. Один раз у дороги мелькнули два серых журавля: они разгуливали со своим рыжим птенцом-подростком, не обращая внимания на близость дороги, в этом месте уже довольно оживленной.
У озера Хара-Ус-Нуур мы единственный раз остановились. Грузовик шел удивительно быстро, поскольку в кабине не было боковых стекол, а ночи здесь очень холодные из-за высоты. Мы успели засветло проехать весь путь, кроме последних километров.
Когда начало темнеть, ласточки исчезли, но появились летевшие на юг летучие мыши. Кажется, это были северные кожанки — самый холодостойкий вид. Я уже начал замерзать, как вдруг мы нырнули в каньон, и внизу открылась россыпь огней — Ховд (Кобдо), самый большой город западной Монголии.
От угольной пыли удалось толком отмыться лишь в Москве.
Переночевав в юрте гостеприимного шофера, я с утра пораньше взобрался на нависающий над городом перевал и стал дожидаться попутки дальше на запад. Ждать пришлось несколько часов, но это красивое местечко, а комары от реки не долетают. Когда длиннохвостые хомячки уже стали таскать хлебные крошки у меня из-под ног, а вороны и клушицы принялись ненавязчиво летать поблизости, проверяя, живой я или нет, из города выполз серый квадратик и с урчанием полез по склону, постепенно отращивая пылевой хвост.
На этот раз моим транспортом был маленький грузовичок с тремя казахами, которые после монголов показались мне совсем европейцами с виду — лица у них совсем другого типа. Раньше казахи были основным населением самого западного аймака (Баян-Улгийского), но после распада Союза стали эмигрировать в независимый Казахстан, и теперь их намного меньше. Эта семья выехала в Акмолу (бывший Акмолинск) пару лет назад, но теперь занялась челночной торговлей на своем грузовичке и курсирует туда-сюда. По-русски они знали всего несколько слов.
Когда выяснилось, что я знаю несколько казахских слов (они же узбекские, татарские и киргизские), мы сразу стали друзьями.
Это был самый красивый участок дороги — она шла через высокие перевалы, иногда в двух шагах от снежников. Солнце, неожиданно выныривавшее из-за градовых тучек, раскрашивало склоны всеми цветами радуги. Вокруг гуляла горная фауна: алтайские улары и серые сурки.
Чем ниже солнце, тем интересней освещение. Травянистые склоны приобрели восхитительный оттенок серовато-зеленой замши с позолотой, когда мы спустились в долину и выехали к самому красивому озеру Монголии — Толбо-Нууру. Шофер остановил машину, и мы выскочили наружу полюбоваться пейзажем.
Озеро заползло щупальцами заливов глубоко в расщелины хребтов, и некоторые отроги стали гористыми островками, увенчанными причудливыми скалами. Рваные облака, освещенные закатом, превратились в огненное море, которое отражалось в неподвижной воде, так что озеро казалось состоявшим из алой, как кровь из артерии, горячей лавы. Лишь в самом северном заливе отражались совсем другие цвета — густая синева чистого кусочка неба и прозрачный голубой оттенок далекого ледяного пика. А на юге, там, где за горами скрылось солнце, и небо и вода сверкали ярким светом расплавленного золота.
Конечно, именно в тот момент у меня кончилась пленка. Но эту картинку, сопровождавшуюся криком несметных стай горных гусей, я и без фотографии никогда не забуду.
Ночевали мы в юрте недалеко от города Улгий. Снаружи казахские (и киргизские) юрты выглядят почти так же, как монгольские, но устроены совсем по-другому, и оформлены тоже.
В это раз мне пришлось спать на кровати. Вот все улеглись, и хозяйка закрыла дымовое отверстие, так что наступила полная темнота. Вдруг я почувствовал на одеяле какое-то движение и услышал странный звук, похожий то ли на жужжание электромоторчика, то ли на стук крыльев ночной бабочки по стеклу, а больше всего — на треск гремучей змеи.
Нечто медленно двигалось по одеялу, так что пришлось вскочить с койки. Странный звук не стихал. Перебрав мысленно всю местную фауну, я так и не вспомнил ничего подходящего. Медленно, осторожно протянув руку, я коснулся источника звука, который оказался мокрым и холодным. Тут же что-то острое царапнуло меня по пальцу. Это было уже слишком. Я резко наклонил кровать, и нападавший с тяжелым стуком упал на ковер. Мягкий, змеиный шорох сдвинулся чуть в сторону, и спустя мгновение во мраке зазвенел отчаянный женский визг.
Кто-то зажег свечу. Испуганный, несчастный, на полу юрты сидел маленький мокрый котенок, совсем охрипший от простуды. Кошек в Монголии почти нет — вот почему мне даже в голову не приходила подобная версия.
Вволю посмеявшись и уложив котенка в корзину, все снова улеглись. Наутро я спустился в город и поймал бензовоз до следующего поселка. Всего машин было три.
Через каждые несколько километров они останавливались и пускали по кругу сначала водку, потом кумыс. Вскоре мой шофер начал клевать носом. Я нахально предложил свои услуги. Выяснилось, что скорости у ЗИЛа переключаются так же, как и у «Жигулей», но удержать его на дороге труднее раз в десять, даже когда он порожний. Едва я начал приспосабливаться к машине, как долина кончилась и начался подъем на перевал.
Мне казалось, что я несколько раз едва не опрокинулся, пока выписывал повороты по разбитой колее. Когда, взобравшись наверх, я остановился, чтобы прийти в себя, оказалось, что шофер уже минут пять как проснулся и наблюдает за мной, едва сдерживаясь от возмущения.
— Ты что, первый раз ведешь? — спросил он.
— Да, — просто ответил я, понимая, что моему безумному лихачеству нет оправдания.
Он молча сел за руль и ударил по педали газа. Первый виток серпантина он еще проехал по дороге, а потом погнал несчастный бензовоз прямо вниз по склону. Мне осталось только вжаться в сиденье и вцепиться в поручень, чтобы не разбить голову о крышу кабины. Через полчаса, ни разу не коснувшись тормоза и, кажется, так до конца и не проснувшись, он влетел в сонный поселок Цагааннуур, лихо развернулся у нефтебазы и сказал:
— Дальше ваши ездят. Хорошо водишь, только быстрее надо. Привет!
Я рассчитывал на КАМАЗы, которые возят в Монголию бензин из Барнаула, но их в ближайшие дни не ожидалось. Какой-то драндулет подвез меня до монгольского КПП.
Оттуда до российской погранзаставы оставалось километров двадцать, но их проходить пешком почему-то запрещено, а машин не было. Пришлось ночевать.
«Гостиница» представляла собой вагончик без пола и оконных стекол, но стоила 20 долларов за матрас. На оставшиеся тугрики я договорился с начальником КПП и переночевал у него в оружейной, ужин и видюшник бесплатно.
Наутро оказалось, что машин может не быть еще неделю, так что пришлось все же идти пешком. Близилась осень: склоны побурели, вершины припорошило свежим снегом. Поначалу до меня доносились выстрелы: монголы охотились на зажиревших к спячке серых сурков, которые были похожи на большие пушистые подушки.
1 2 3 4 5 6
Среди щедро поливаемой дождями степи они выглядели несколько неуместно — возможно, их образование связано с отложением песка ветрами, дующими по долине Толы. Очередная поломка притормозила нас возле группки забегаловок, примостившихся у моста через реку Хариух. Вдали виднелись голые скалистые останцы — первые отроги Хангая. Мы успели пообедать и потрепаться, прежде чем мотор наконец завелся. Я снова залез в кабину.
— Тут в сорока километрах Хархорин (Каракорум). Заглянем?
Шофер молча вытащил карты. У меня было 18, но у него оказалось 20. Надо было видеть его лицо, когда я торжественно вручил ему кроссовки! Ну ладно, не больно и хотелось. Во-первых, от древней монгольской столицы почти ничего не осталось, а во-вторых, туда на самом деле было 70 километров в один конец.
Вскоре асфальт кончился. Кстати, это единственная в стране асфальтовая дорога, если не считать нескольких коротких отрезков вокруг столицы. Ночевали мы в горах Хангая. «Хангай» означает «лесистые горы», но южная часть этого обширного нагорья совершенно безлесна — степи, скалы, рощицы ив вдоль рек. В машине спать было невозможно из-за духоты, и мужчины выбрались наружу. Укрывшись большим куском брезента, мы расположились в ряд вдоль дороги, не обращая внимания на ледяной ветер и мокрый снег, сменившийся вскоре ливнем.
Не прошло и получаса, как послышался странный шум. Тем, кто услышал его, повезло больше: как только на нас обрушился поток воды с грязью, мы вскочили на ноги.
Остальные искупались в невесть откуда взявшемся ручье по-настоящему. Пришлось лезть в машину, где из-за обилия мокрых тряпок стало очень сыро и неуютно. Утром выяснилось, что простудились все, включая женщин (кузов протекал). Мне было хуже всех, потому что они ехали домой, а мне предстояло еще пару недель провести в дороге. Промокший спальник удалось высушить, укрепив на крыше кабины.
Поселок Баянхонгор пришлось объехать: над ним развевались коричневые флаги, предупреждавшие о холере. Постепенно дорога, петлявшая по скучным холмам, спустилась в столь же скучную Долину Озер — теперь я оказался на ее западном, а не восточном конце. Только раз за весь день удалось увидеть кое-что интересное.
Мы проезжали невысокий перевал, и с него открылся вид на возвышавшиеся за Долиной вершины Гобийского Алтая — Их-Богд (3957 м) и Баян-Цагаан (3452 м). Эти горы похожи на пару гигантских булыжников, слегка приплюснутых сверху. На их плато живут несколько семей монголов, почти не спускающихся вниз. Вдоль подножия одной из них тянулась странная полоса, словно проведенная по линейке. Это был один из разломов Гоби-Алтайского землетрясения, самого сильного за последние несколько веков. Следы его — трещины, вертикальные уступы и горизонтальные сдвиги — тянутся местами на сотни километров. Поскольку в то время все население жило в юртах, жертв при землетрясении практически не было.
В час ночи «душегубка» доставила нас в пункт назначения — поселок Алтай, центр Гоби-Алтайского аймака. Наградой за перенесенные тяготы нам было приготовленное в местной столовой блюдо под названием баахан — козленок, запеченный в шкуре путем вкладывания внутрь тушки раскаленных в костре камней.
В Монголии принят своеобразный способ забоя овец и коз. Животное кладут на спину, надрезают кожу под ребрами и вынимают сердце прямо в сумке. Хотя кровеносные сосуды остаются неповрежденными, сердце сразу перестает биться — видимо, нарушается иннервация.
Недалеко от поселка, в горах Хасаагт-Хайрхан, находится небольшой заповедничек.
Я слазил туда, но до вершин не добрался, а ниже горы пустынны и бедны жизнью.
Лишь даурские пищухи, краснощекие суслики да земляные воробьи оживляют их серые склоны, изрытые слепушонками. На склонах стояли «каменные бабы» сарматского времени. (Позже в журнале «National Geografic' мне попалась статья о скифах Причерноморья с фотографиями тамошних „каменных баб“. Когда я сравнил их с монгольскими на своих слайдах, впечатление было поразительное: казалось, они сделаны одной рукой).
Эта часть трассы довольно безлюдна, но мне повезло: я быстро поймал попутку, причем очень интересную. Семья монгольских русских, переселявшихся в другой аймак, катила на УАЗе через всю страну. Когда-то в Монголии было много русских, но со временем все они переселились в Россию. Остались лишь отдельные семьи, в основном смешанные, в пограничных районах и городах. В семье, с которой познакомился я, лишь самый старший говорил по-русски, хотя и он внешне почти не отличался от монголов. Естественно, он оказался членом местной Компартии, но в остальном вполне нормальным человеком. Им предстояло проехать с самого востока Монголии, с реки Халхин-Гол, на реку Булган-Гол в глухих горах на самом западе.
Я бы с удовольствием прокатился с ними до самого конца: это интересное место, в частности, там сохранилась изолированная популяция бобра.
Пока мы пересекали Шаргын-Говь (Желтую Гоби) — безжизненную межгорную котловину, куда более сухую, чем собственно Гоби. Я внимательно вглядывался в горизонт: в этой впадине, согласно литературе, сохранились последние 60 монгольских сайгаков. Но ничего живого видно не было. Местные жители на «кумысных заправках» тоже ничего не могли сказать по этому поводу.
Дальше началась система бессточных впадин, называемая Котловиной Больших Озер.
Она тянется очень далеко: последнее и самое большое озеро, Увс-Нуур (Убсу-Нур) чуть-чуть заходит в Туву. В этих местах живут уже не халха-монголы, основное население страны, а группа племен, в совокупности называемых ойрат-монголы. К этой группе относят себя также алтайцы (тюрки по языку) и хальмг (калмыки). Есть еще бурят-монголы и много мелких народностей.
Теперь слева тянулся Монгольский Алтай — величественная горная система, на округлых вершинах которой лежали аккуратные серовато-белые платочки ледников (снег за лето стаял). Я внимательно их разглядывал, как вдруг заметил какое-то движение впереди. Наперерез машине мчались, пригнувшись, странные зверюшки, манерой движения несколько напоминавшие жуков. Это были монгольские сайгаки! Они оказались совсем маленькими, с трехмесячных ягнят
— гораздо меньше, чем обычные сайгаки, отел и миграцию которых я за два месяца до этого с таким удовольствием наблюдал в Калмыкии. У первой же юрты мы затормозили, и я, пользуясь наличием переводчика, выяснил у изумленных аборигенов, что этих мини-антилоп здесь «полно» вот уже два-три года. На их месте я бы тоже перебазировался: пастбища в этих местах явно получше, чем в Шаргын-Гоби. Мысленно составляя докладную записку на имя Петра Дмитриевича, я ехал дальше в отличном настроении.
Поломались мы уже на закате, напротив красивой горы Баатар-Хайрханы.
Поковырялись в моторе, поужинали, расстелили брезент, благо погода вроде бы никаких гадостей не обещала. Я побродил вокруг с фонарем, но тушканчиков почему-то не было, только монгольский хомячок повстречался. Утром выяснилось, что ремонт займет не меньше двух дней. Еще оказалось, что мы сбились с дороги и до трассы теперь двадцать километров. С трудом доехав до ближайшей юрты, все стали обосновываться там на несколько дней, а я пошел к трассе по давно пожелтевшей в этих сухих местах траве.
Поначалу все было прекрасно. Припекало солнышко, на глазах выплавляя из меня остатки простуды, щебетали над головой ласточки, в несметном количестве летевшие на юг, проворные ящурки стрелой уносились из-под ног. Но потом начался мокрый солончак, и появились бледно-желтые пустынные комары. Они собрались целой тучей, а ласточки, к моему возмущению, продолжали пролетать мимо, не обращая на эту тучу никакого внимания.
В этом месте водится интересный зверек — приозерная полевка. Она совершенно не боится человека: иногда приходится смотреть под ноги, чтобы не наступить на разжиревшую за лето полевку.
Впереди, у подножия хребта, виднелась ниточка трассы, серая гряда древнего вала, тянувшегося от горизонта до горизонта (как и все древние сооружения подобного рода в Монголии, его называют валом Чингисхана) и развалины старых кошар, окруженных зеленой лужайкой. Над ними кружилась большая стая птиц, но я никак не мог понять, кто это. Чем ближе я подходил, тем больше терялся в догадках. Между тем птицы взлетали с лужайки, где, видимо, ночевали, и их голоса сливались в странный гул.
В конце концов оказалось, что это была фантастических размеров стая журавлей-красавок. Когда я дошел до лужайки, последние из них как раз взлетали в воздух. Словно смерч, столб из многих сотен журавлей покрутился над моей головой и медленно поплыл на юго-восток. Я шагал по пустынной трассе, а их трубные голоса все еще звучали у меня в ушах. Откуда взялась такая масса птиц? Ведь северная граница ареала этого маленького степного журавлика не так далеко.
Неужели все красавки северо-западной части Котловины Больших Озер собрались в одну стаю? Не знаю. Во всяком случае, после этого они мне долго не встречались — только по другую сторону Алтая видел парочку.
Золотой, красиво блестящий на солнце нимб все так же окружал мою голову — полуденная жара не производила на комаров никакого впечатления. Я шел и шел, но на моей карте-тридцатикилометровке это передвижение выглядело довольно жалко. В конце концов меня подобрал грузовик. Ехать пришлось на куче с углем, и утешало только то, что овцам, которые ехали в прицепе, было еще хуже.
Местные комары оказались настолько приспособленными к условиям пустыни с ее постоянными ветрами, что ухитрялись преследовать грузовик на полном ходу.
Правда, доставалось от них в основном овцам, но стоило чуть замедлить ход, как они добирались до меня.
На склонах гор появились маленькие зеленые нашлепки — первые леса. У подножия хребтов, по конусам выноса рек, росли аккуратные березнячки, а ниже — заросли тростника. В них обитало множество птиц: серых гусей, уток-огарей, цапель. Один раз у дороги мелькнули два серых журавля: они разгуливали со своим рыжим птенцом-подростком, не обращая внимания на близость дороги, в этом месте уже довольно оживленной.
У озера Хара-Ус-Нуур мы единственный раз остановились. Грузовик шел удивительно быстро, поскольку в кабине не было боковых стекол, а ночи здесь очень холодные из-за высоты. Мы успели засветло проехать весь путь, кроме последних километров.
Когда начало темнеть, ласточки исчезли, но появились летевшие на юг летучие мыши. Кажется, это были северные кожанки — самый холодостойкий вид. Я уже начал замерзать, как вдруг мы нырнули в каньон, и внизу открылась россыпь огней — Ховд (Кобдо), самый большой город западной Монголии.
От угольной пыли удалось толком отмыться лишь в Москве.
Переночевав в юрте гостеприимного шофера, я с утра пораньше взобрался на нависающий над городом перевал и стал дожидаться попутки дальше на запад. Ждать пришлось несколько часов, но это красивое местечко, а комары от реки не долетают. Когда длиннохвостые хомячки уже стали таскать хлебные крошки у меня из-под ног, а вороны и клушицы принялись ненавязчиво летать поблизости, проверяя, живой я или нет, из города выполз серый квадратик и с урчанием полез по склону, постепенно отращивая пылевой хвост.
На этот раз моим транспортом был маленький грузовичок с тремя казахами, которые после монголов показались мне совсем европейцами с виду — лица у них совсем другого типа. Раньше казахи были основным населением самого западного аймака (Баян-Улгийского), но после распада Союза стали эмигрировать в независимый Казахстан, и теперь их намного меньше. Эта семья выехала в Акмолу (бывший Акмолинск) пару лет назад, но теперь занялась челночной торговлей на своем грузовичке и курсирует туда-сюда. По-русски они знали всего несколько слов.
Когда выяснилось, что я знаю несколько казахских слов (они же узбекские, татарские и киргизские), мы сразу стали друзьями.
Это был самый красивый участок дороги — она шла через высокие перевалы, иногда в двух шагах от снежников. Солнце, неожиданно выныривавшее из-за градовых тучек, раскрашивало склоны всеми цветами радуги. Вокруг гуляла горная фауна: алтайские улары и серые сурки.
Чем ниже солнце, тем интересней освещение. Травянистые склоны приобрели восхитительный оттенок серовато-зеленой замши с позолотой, когда мы спустились в долину и выехали к самому красивому озеру Монголии — Толбо-Нууру. Шофер остановил машину, и мы выскочили наружу полюбоваться пейзажем.
Озеро заползло щупальцами заливов глубоко в расщелины хребтов, и некоторые отроги стали гористыми островками, увенчанными причудливыми скалами. Рваные облака, освещенные закатом, превратились в огненное море, которое отражалось в неподвижной воде, так что озеро казалось состоявшим из алой, как кровь из артерии, горячей лавы. Лишь в самом северном заливе отражались совсем другие цвета — густая синева чистого кусочка неба и прозрачный голубой оттенок далекого ледяного пика. А на юге, там, где за горами скрылось солнце, и небо и вода сверкали ярким светом расплавленного золота.
Конечно, именно в тот момент у меня кончилась пленка. Но эту картинку, сопровождавшуюся криком несметных стай горных гусей, я и без фотографии никогда не забуду.
Ночевали мы в юрте недалеко от города Улгий. Снаружи казахские (и киргизские) юрты выглядят почти так же, как монгольские, но устроены совсем по-другому, и оформлены тоже.
В это раз мне пришлось спать на кровати. Вот все улеглись, и хозяйка закрыла дымовое отверстие, так что наступила полная темнота. Вдруг я почувствовал на одеяле какое-то движение и услышал странный звук, похожий то ли на жужжание электромоторчика, то ли на стук крыльев ночной бабочки по стеклу, а больше всего — на треск гремучей змеи.
Нечто медленно двигалось по одеялу, так что пришлось вскочить с койки. Странный звук не стихал. Перебрав мысленно всю местную фауну, я так и не вспомнил ничего подходящего. Медленно, осторожно протянув руку, я коснулся источника звука, который оказался мокрым и холодным. Тут же что-то острое царапнуло меня по пальцу. Это было уже слишком. Я резко наклонил кровать, и нападавший с тяжелым стуком упал на ковер. Мягкий, змеиный шорох сдвинулся чуть в сторону, и спустя мгновение во мраке зазвенел отчаянный женский визг.
Кто-то зажег свечу. Испуганный, несчастный, на полу юрты сидел маленький мокрый котенок, совсем охрипший от простуды. Кошек в Монголии почти нет — вот почему мне даже в голову не приходила подобная версия.
Вволю посмеявшись и уложив котенка в корзину, все снова улеглись. Наутро я спустился в город и поймал бензовоз до следующего поселка. Всего машин было три.
Через каждые несколько километров они останавливались и пускали по кругу сначала водку, потом кумыс. Вскоре мой шофер начал клевать носом. Я нахально предложил свои услуги. Выяснилось, что скорости у ЗИЛа переключаются так же, как и у «Жигулей», но удержать его на дороге труднее раз в десять, даже когда он порожний. Едва я начал приспосабливаться к машине, как долина кончилась и начался подъем на перевал.
Мне казалось, что я несколько раз едва не опрокинулся, пока выписывал повороты по разбитой колее. Когда, взобравшись наверх, я остановился, чтобы прийти в себя, оказалось, что шофер уже минут пять как проснулся и наблюдает за мной, едва сдерживаясь от возмущения.
— Ты что, первый раз ведешь? — спросил он.
— Да, — просто ответил я, понимая, что моему безумному лихачеству нет оправдания.
Он молча сел за руль и ударил по педали газа. Первый виток серпантина он еще проехал по дороге, а потом погнал несчастный бензовоз прямо вниз по склону. Мне осталось только вжаться в сиденье и вцепиться в поручень, чтобы не разбить голову о крышу кабины. Через полчаса, ни разу не коснувшись тормоза и, кажется, так до конца и не проснувшись, он влетел в сонный поселок Цагааннуур, лихо развернулся у нефтебазы и сказал:
— Дальше ваши ездят. Хорошо водишь, только быстрее надо. Привет!
Я рассчитывал на КАМАЗы, которые возят в Монголию бензин из Барнаула, но их в ближайшие дни не ожидалось. Какой-то драндулет подвез меня до монгольского КПП.
Оттуда до российской погранзаставы оставалось километров двадцать, но их проходить пешком почему-то запрещено, а машин не было. Пришлось ночевать.
«Гостиница» представляла собой вагончик без пола и оконных стекол, но стоила 20 долларов за матрас. На оставшиеся тугрики я договорился с начальником КПП и переночевал у него в оружейной, ужин и видюшник бесплатно.
Наутро оказалось, что машин может не быть еще неделю, так что пришлось все же идти пешком. Близилась осень: склоны побурели, вершины припорошило свежим снегом. Поначалу до меня доносились выстрелы: монголы охотились на зажиревших к спячке серых сурков, которые были похожи на большие пушистые подушки.
1 2 3 4 5 6