Я попытался бороться с ним -
моим творением! - но не смог выдержать и минуты этой борьбы. Я
почувствовал, что сердце мое бьется на пределе, дыхание стеснено, голова
кружится и, понимая, что долго мне этого не выдержать, усилием воли отвел
глаза, повернулся на нетвердых ногах и зашагал к выходу из зала.
Анно нагнал меня у двери, взял за локоть. Несколько минут мы простояли
молча, глядя назад. Дьявол отсюда виден не был, но теперь, после его
взгляда, все остальные картины поблекли, висели на стенах нелепыми
разноцветными пятнами с размытыми очертаниями. Мимо нас прошел, гремя
ключами, сторож, подошел к электрическому щитку и стал гасить свет в зале.
- Хочешь почитать книгу отзывов?- спросил Анно напряженным,
неестественным голосом.
- Нет. В другой раз. Потом. Завтра.
- Ты, похоже, не ожидал этого.
- Не ожидал...
Я сам говорил каким-то чужим голосом, слова звучали странно и незнакомо.
Мы вышли из зала. За нами, погасив лампу у входа, вышел сторож
и начал запирать двери. Полутемной лестницей мы спустились вниз
и вышли на улицу.
- Куда поедем?- спросил Анно.
- Домой.
Мы сели в машину. Анно достал свою трубку, сунул ее в рот, молчал, не
заводя мотора. Я не торопил его, мне было все равно.
- Знаешь,- сказал он,- Народа с каждым днем все больше. Сегодня
особенно...
Он замолчал, поняв, что говорит не о том. Потом спросил:
- Как ты написал его?
- Не помню точно... Не помню. День какой-то гнусный был. Ничего не
получалось. Все валилось из рук. Работать не хотелось. Выходить никуда не
хотелось. Дождь со снегом, слякоть, холод. Ветер. Отопление еще
отключили... Пошел в мастерскую и давай малевать. Потом увидел, что ерунда
получается, бросил. Хотел закрасить, да все руки не доходили. Ты же видел,
что он не закончен. Так, намечен - и все.
- Только взгляд...
- Да не писал я этого взгляда! Не писал! Не знаю я, откуда он взялся!
Мы молчали. Было тихо, лишь изредка проезжали машины. Почти совсем уже
стемнело, и все вокруг в этой темноте казалось пустым и заброшенным.
Прохожих почти не было, и не верилось, что днем у входа в этот маленький
окраинный клуб толпится народ, желая попасть на выставку.
- Может, снимем его?- спросил я.
- Как его теперь снимешь? И почему? Потому что нам в головы лезет всякая
чушь, когда мы заглядываем ему в глаза? Так это ведь не картина виновата.
Это нам самим, пожалуй, следует к психиатру обратиться. Тьфу, мистика
какая-то,- он отвернулся к окну, немного помолчал. Затем, не поворачиваясь,
стал говорить как бы сам с собой,- Ведь каждый день к нему, проклятому,
подхожу, каждый день торчу перед ним по полчаса. Не хочу идти, боюсь идти,
а иду. Он же мне душу каждый день наизнанку выворачивает, он же залезает
туда своим взглядом и выкапывает всякую мерзость, о которой я раньше и
понятия не имел! И так он делает с каждым, кто на него смотрит. И чем
дольше смотришь, тем страшнее становится. Ты-то этого еще не почувствовал,-
повернулся он ко мне,- Ты-то сегодня перед ним, почитай, в первый раз
стоял...
Он завел мотор, тронул машину.
До самого дома мы с ним больше не разговаривали. Но всю дорогу думали об
одном и том же. Да и о чем еще могли мы думать?
- Ладно,- сказал он, остановившись у подъезда,- Иди, отдыхай. Утром все
предстанет в другом свете. Напридумывали мы тут всякого да сами же и
поверили. Как дети...- он усмехнулся.
Я ответил ему слабой улыбкой, пожал руку и вылез из машины. На пороге я
оглянулся. Он махнул рукой и тронул машину.
* * *
Дома был Дьявол.
Я видел его повсюду.
Он смотрел на меня из темного окна, из зеркала, из темноты дверного
проема.
Я отводил от него взгляд лишь для того, чтобы через мгновение снова
встретиться с ним взглядом где-то еще. Я хотел лечь спать и забыться, но
сон не шел. Стоило лишь закрыть глаза, как Дьявол вновь оказывался передо
мною. Я включил телевизор, но передачи уже закончились. Я поставил
пластинку, но музыка била по нервам, я не выдержал и минуты. Тогда я оделся
и вышел в мастерскую.
Но в мастерской было пусто и неприветливо. Не было привычных картин на
стенах, не у кого было попросить помощи и поддержки. Лишь несколько эскизов
стояло на полу вдоль дальней от двери стены, да одна незаконченая картина
лежала на подрамнике. Я посмотрел на них, осмотрел их все по очереди,
попытался сосредоточиться на том, что они изображали, но не смог этого
сделать. Дьявол преследовал меня повсюду.
Что, что такое скрыто в этой картине? Как мог я написать ее? Я подошел к
шкафу, досстал с полки стопку рисунков, стал бегло просматривать их, бросая
на пол один за другим. Не то, не то, все не то! Я видел перед собой
Дьявола, и он был совсем другим, он был гораздо живее, объемнее,
совершеннее всех этих рисунков, хотя тоже был создан на одном дыхании, без
особенной затраты жизненных и духовных сил. Откуда же тогда взялись в той
картине глубина и объемность? Откуда взялось его такое живое и пугающее
выражение лица, откуда это ощущение, что смотришь не на картину, что там,
за рамой, ее окружающей, стоит настоящий Дьявол, живой, коварный и злой,
который ждет лишь мгновения, когда ты отвернешься, чтобы выйти наружу и
пойти бродить по свету? Я не писал его таким. Я не придавал его глазам
этого зловещего блеска, этой силы и власти. Я не мог, просто не мог сделать
его таким живым! Я бездарь и недоучка в сравнении с тем, кто сумел бы это
сделать. Ни одна из моих картин даже отдаленно не приближается по силе
своего воздействия к этому уровню.
Так как же тогда, черт подери, смог я написать его?!
Это же черт знает что, думал я, глядя в пустоту перед собою невидящими
глазами, это же черт знает что. Меня была дрожь, я задыхался, не знал, что
я делаю, что я буду делать, а Дьявол, стоящий перед моим мысленным взором,
ждал лишь мгновения, когда я закрою глаза и отвернусь, чтобы выйти из
картины...
Я не помню, что я делал в ту ночь. Может быть, я уснул ненадолго, сидя в
кресле. Может быть, присел лишь на минуту, бесцельно пробродив по квартире
несколько часов подряд. Просто, очнувшись, я вдруг увидел, что уже светает.
Ночь прошла, близилось утро. Я взглянул на часы. Было около пяти. Не имело
смысла ложиться, все равно уже не уснуть. Я встал, не спеша прошел в
мастерскую. Там горел свет. Я подошел к подрамнику, взглянул на
незаконченную картину. Я вспомнил ее, Дьявол не стоял больше перед моим
мысленным взором и не заслонял всего остального. Я вспомнил, как пришла мне
в голову идея этой картины, как начинал я писать ее, какие надежды с ней
связывал, вспомнил, как думал завершать начатую работу. Мысли были
совершенно четкие и ясные, снова появилось желание работать, поскорее взять
в руки кисти и писать, писать... Я всматривался в картину, продумывая, как
буду выписывать детали, какие использую краски, какую применю технику. Там,
на картине, был мир, который я творил, который мне еще предстояло сотворить
до конца, мир, над которым я был полностью властен, который я смогу сколько
угодно изменять по своему желанию, законы жизни и развития которого
определяю я, только я один. Мы - те, кто способен творить - боги. На листе
бумаги, в глине, камне или на холсте мы можем творить все, что нам угодно.
Мы - всесильные боги, мы сами творим миры, которые нам по вкусу, сами
определяем законы их развития, сами населяем их героями или злодеями,
наделяем счастьем или несчастьями и всеми другими угодными нам чертами. И
они, эти миры, совершенно подвластны нам. Если только мы не убьем их в
процессе творения - а именно так поступают бездарности - то они выходят в
наш общий человеческий мир такими, какими мы их создавали. Но там, в этом
внешнем мире - что происходит с ними там? Что происходит с ними после того,
как мы лишаемся своей власти над сотворенными мирами? По каким законам
живут они дальше?
Они выходят в этот мир, и люди смотрят на них, на наши творения, и
наделяют их чертами, которых не было в создававшихся нами образах, и
преобразуют их на свой собственный лад. И, оставаясь внешне неизменными,
наши творения преобразуются в мыслях людей по законам, нам неподвластным.
Ни Шшекспир, ни Сервантес не могли наделить Гамлета и Дон Кихота и сотой
долей тех черт, с которыми они живут в нашем сегодняшнем мире. Однажды
рожденные, образы выходят из-под власти творца и живут своей собственной
жизнью. Люди, воспринимающие творения художника, наделяют их новой
мудростью и новой силой. Только живые люди, воспринимающие эти творения,
помогают им жить дальше, передавая им частицы своих собственных душ. И сами
при этом становятся другими.
Ведь искусство - это великая наука познания человеческой души. И, как и
во сякой науке, путь искусства - это путь открытий. Человек не способен
остановиться на пути познания и не способен отказаться от своих открытий на
этом пути, какими бы эти открытия ни были. Если ты способен творить, если
ты по праву занимаешь место творца, открытий тебе не избежать. Быть может,
мы созданы такими для того, чтобы в конце концов разрушить эту Вселенную и
заново начать цикл творения. И никто из нас не в состоянии задержать
познание, когда открытие уже сделано. Не имеет значения, кто именно
совершит его - не мы выбираем, нас выбирает Вселенная. Даже если бы можно
было заранее знать все последствия, даже если бы можно было остановиться
перед закрытой дверью на пути познания человеческой души - все равно мы не
смогли бы удержать ее закрытой для других. Человечество обречено на
познание и не способно остановиться на этом пути, даже если путь этот и
ведет в преисподнюю.
И я понял тогда, что, написав портрет Дьявола, я совершил именно такое
открытие. Я открыл в душе человеческой что-то такое, чего лучше было бы не
знать никогда. И, выйдя из-под моей власти, Дьявол вынес это открытие во
внешний мир. А значит, ничего теперь нельзя было поправить. Люди смотрели
на него, и невольно, неосознанно наделяли его все новыми чертами, а он
впитывал частицы их душ, впитывал и оживлял все то дьявольское, что в них
было, и все большую силу обретал его взгляд, все более живой и объемной
становилась его фигура, все более властным - выражение его лица. И вчера,
когда я стоял перед ним, он был уже совершенно живым и диктовал мне свою
волю.
Я бросился в прихожую, стал поспешно одеваться. Я знал, что совершаю
глупость, что ничего уже не изменить, что мне никогда не удастся поправить
сделанного, и бремя этого открытия вечно будет лежать на моей совести, но
поступить иначе я не мог. С третьей попытки мне удалось поймать такси, в
шесть утра я был уже у дверей клуба и стучал в окно к вахтеру.
- Это вы тут недавно шастали?- узнав меня, угрюмо спросил он меня,
высунув в щель заспанное лицо.
- Скорее, надо посмотреть, в порядке ли картины!- сказал я первое, что
пришло в голову.
Он зевнул, посмотрел на часы.
- Да вы с ума сошли. Еще только шесть.
- Пожалуйста, я вас очень прошу!
Он буркнул что-то нечленораздельное и, очевидно, непечатное, прикрыл
дверь и, отомкнув цепочку, пропустил меня внутрь.
- Да куда они денутся?- бурчал он, шагая передо мной ко входу в зал,-
Сколько здесь работаю - ни разу картины не воровали. Доски со двора стащили
- было дело. Люстра на складе пропала однажды. А картины - они всегда
висят. Эти вот,- он кивнул на репродукции в тяжелых рамах, развешенные по
стенам коридора,- Уж поди, лет двадцать, как висят, никто их не трогает.
Он открыл дверь в зал, и я вошел внутрь. Было совершенно тихо, только
вахтер возился сзади, щелкая выключателем. Глаза постепенно привыкали к
полумраку.
- Вот ведь черт, забыл совсем,- пробормотал вахтер,- Свет-то на главном
щите отключен. Морока одна с этой выставкой,- и он вышел из зала,
позвякивая ключами.
Я медленно двинулся вперед, туда, где висел Дьявол. В зале было тихо и
спокойно, но в этом спокойствии было что-то зловещее. Я оглянулся по
сторонам. Из полумрака, из темных углов на меня смотрели их лица, лица моих
творений. Их взгляды преследовали меня, они следили за каждым моим
движением, каждым моим шагом. Осуждающие взгляды. Гневные. Скорбные.
Взгляды отчаявшихся и обреченных. Они все понимали.
Медленно, через силу я достал из кармана нож и раскрыл его. Он пытался
удержать мою руку. Он пытался остановить меня. Он даже хотел сказть мне
что-то - но я был ему уже неподвластен. Раз за разом вонзал я нож в холст и
остановился только тогда, когда вспыхнул свет в зале. Лишь клочья от картны
висели передо мной.
Но облегчения я не почувствовал.
Ничего уже нельзя было поправить.
Дьявол вышел на свободу.


1 2