Затрещала очередь автомата.
— Это же наш! — горячился детина. — Мы захватили шикарное авто, клянусь потрохами. Там наш сидит.
— Наш? — переспросил Майкл Никсон. — Дуралей! Этот «наш» — мой кузен, пройдоха Джордж Никсон!.. Вырвал вещественное доказательство. Но я по его гнусной роже знаю теперь, с кем мы имеем дело.
— С марсианами?
— Нет. С Рипплайнами.
— Ясно, — отозвался рабочий.
Я восхищался подвигом босса.
И я понимаю, почему через неделю он стал владельцем газетного треста «Ньюс энд ньюс», а молодой Ральф Рипплайн «уехал в Европу лечиться»…
Вооруженное столкновение в Ньюарке явилось законным поводом для введения туда войск и объявления военного положения, в связи с чем забастовщики по закону Скотта обязаны были возобновить работу.
Славный Рыжий Майк, коммунистический сенатор Майкл Никсон, за руководство вооруженным восстанием на основании закона Меллона специальным решением сената лишен депутатской неприкосновенности и заключен в тюрьму.
Мистер Ральф Рипплайн, вернувшись из Европы, как известно, присутствовал на похоронах своего отца Джорджа Рипплайна и встал во главе могучего концерна, заняв также место в Особом комитете промышленников. Он уже больше не бегал в маскарадном костюме под пулями бастующих рабочих своего завода. Он научился разговаривать с самим Большим Беном, вызывая его к себе на беседу.
И у такого человека запросто бывал мой босс!
Босс доверял мне и готов был направить меня в Африку, где я мог сделать настоящий бизнес.
Так сплелись наши с ним карьеры».
Глава третья. ЭЛЛЕН
«Когда наутро после веселья с Эллен и боссом я явился в редакцию, голова моя трещала и во рту было ощущение, словно я приютил в нем вчера нечищеный зверинец.
Меня вызвал босс.
Он был бодр, энергичен, подвижен, и его несонные сегодня глаза смотрели насмешливо.
— Хэлло, Рой, — сказал босс. — Четыре дня отпуска славному парню. Летите со своей шикарной девушкой на Лонг-бич, в Майами или Калифорнию.
— О'кэй, — сказал я. — Мы поедем с Эллен на ферму к отцу.
Босс расхохотался.
— Всякая истинно деловая женщина на ее месте послала бы такую деревенщину, как вы, к отцу на ферму и обратила бы внимание, скажем, на меня. Но мы друзья. Возьмите чек.
Босс был просто очарователен.
Клянусь баром, я не надеялся, что Эллен согласится. Никогда нельзя было сказать наперед, как она поступит. А она свистнула, подмигнула мне.
— О'кэй! — И собралась в одну минуту.
Ее аристократический предок, в присутствии которого она была почти чопорной, как дама из Армии спасения, неодобрительно смотрел на меня из-под великолепных бровей царедворца.
Через полчаса мы переправляли наш автомобиль на пароме, древнейшем из всех суденышек, когда-либо плававших по мореподобному Хедсон-риверу. Ноев ковчег, модернизированный «двумя тоненькими трубами раннего геологического периода»!
Эллен стояла, перегнувшись через перила, и смотрела в воду. Там отражались небо, облака и след реактивного самолета, который, кудрявясь, расплывался в синеве.
— В чем красота? — сказала она, может быть, мне, а может быть, себе.
Я благоразумно промолчал.
— Почему красиво небо? Почему красива вода? Почему вообще красив простор? Вы не думали об этом, Рой? Почему женскую красоту осмеливаются измерять с портновским сантиметром в руках? Вероятно, красиво то, что неизмеримо и недосягаемо… Совершенной красоты, как и полного счастья, нельзя достигнуть.
Я посмотрел на Эллен и подумал, что если стоишь рядом с Эллен Сэхевс, то расстояние до совершенства и умопомрачительного счастья, пожалуй, измеряется дюймами. Я постарался высказать эту сверкающую мысль пояснее, но Эллен не рассмеялась. Она была в мечтательном настроении. Предложить ей вылить стаканчик в такую минуту рискованно.
А потом мы мчались по бетонному шоссе. У меня был открытый кар. Эллен пожелала наклонить лобовое стекло, чтобы ветер завладел ее волосами. Он сделал это с ветреной бесцеремонностью, о чем я с приличествующей ревностью счел необходимым заметить, но она опять не рассмеялась.
— Послушайте, Рой. Вам не кажется, что эти скучные плакаты с рекламой кока-колы, сигарет «Кэмел» и зубной пасты «Жемчуг» оскорбляют природу?
— Я не думал, мэм, что природа способна оскорбиться, как старая леди.
— Эх, Рой! Неужели вы парень только за стойкой!
Решительно мне сегодня не везло. А она продолжала:
— Иногда я завидую индейцам из резерваций, живущим в вигвамах.
— Там нет газа, ванн и клозетов.
— Молчите. Я хотела бы сейчас скакать верхом на мустанге, а не кататься по этой застывшей блевотине бетономешалок.
Вот такой она была всегда. Хоть кого словом перешибет!
Я сказал, что мы будем проезжать мимо одной индейской резервации. Можно сделать небольшой крюк.
Навстречу летели бензозаправочные станции крикливых раскрасок ненавидящих друг друга фирм. Парни в форменных комбинезонах по обязанности переругивались с конкурентами через дорогу и тщетно зазывали проезжих, которых приучили в конце концов к высоким ценам на бензин.
Наконец мы увидели на обочине индейцев. Красивые, широкоскулые женщины с густыми черными волосами и угрюмыми бурыми лицами — красной ведь была только краска военных походов! — сидели чинно в ряд прямо на земле и торговали экзотической дрянью.
Эллен велела остановиться, купила на восемь долларов сувенирного хлама, напоминавшего о былой благородной дикости краснокожих, — нож для снимания скальпов и томагавк (несомненно, Рипплайнстил корпорейшен!), туфли с мягкой подошвой ручной работы, орлиное перо — и сетовала, что нет головного убора вождя. В вонючую резервацию мы, к счастью, не пошли и отправились дальше.
Вечером мы ехали уже по родным мне местам.
Черт возьми! Вдруг забывается все, что налипло на тебя в городе! Когда вокруг такой воздух, не хочется виски.
Вот оно, наконец! Любимое место детских игр — невысокая скала, срезанная с одной стороны так, что с дороги видны ее косые слои.
На миг я почувствовал себя мальчишкой, от ветра слезятся глаза.
Перед нами зеленым морем простирались поля кукурузы.
А когда мы спустились к берегу зеленого моря, то оказалось, что нам предстоит нырнуть в него. Кукуруза поднималась стенами, почти смыкавшимися у нас над головой.
Эллен совсем притихла, стала маленькой, ручной… Я даже погладил ее локоть. Она улыбнулась.
Я тотчас остановил машину, и мы, взявшись за руки, углубились в кукурузные джунгли. Эллен боязливо прижималась ко мне. Я взял с собой купленный томагавк, готовый защищать ее от леопардов, аллигаторов и анаконд.
Небо закрывалось облаками из спелых кукурузных початков. Как, наверное, радуется, глядя на них, отец!
В городе я всегда знал, что делать, а здесь был робким простофилей и только боялся выпустить ее пальцы… Когда Эллен присела на землю, окруженная могучими стеблями, я прилег около нее.
Она была грустна и, быть может, не замечала меня.
— Рой, хотели бы вы жить в другой стране?
— Нет, — признался я.
— Даже если бы я позвала вас?
— С вами хоть в Антарктиде, в пучине Тускароры, на Луне или на Марсе.
Она наклонилась и спутала свои волосы с моими.
Я был подлинным олухом и только дрожал.
— Э-э! Целуются, целуются! Э-э! Как не стыдно! Голубчики, любовники, кошки на крыше!
Я порывисто обернулся на крик. Черт возьми! Это был веснушчатый парнишка лет одиннадцати, с бандитской рожей, чумазый, перепачканный машинным маслом или сапожной ваксой.
— Э-э! Как не стыдно! Э-э! — прыгал он на одной ноге…
Осел! Мне действительно было стыдно, что он не прав… Я замахнулся на него томагавком. Эллен перехватила мою руку.
Тут я узнал своего племянника Тома, а он меня:
— Дядя Рой! Я не знал, что это вы, право, не знал. Я не стал бы выслеживать. Как вы поживаете, дядя Рой, и вы, леди?
Он мгновенно стал воплощением изысканной вежливости и даже шаркнул ножкой. (Правда, не по паркету!)
Эллен, улыбающаяся, счастливая, поднялась, подошла к мальчишке и потрепала его рыжие волосы. Я дал ему приветственного щелчка. Все вместе мы вышли на дорогу.
Около моего кара стоял трактор на резиновом ходу с прицепом, нагруженным початками. Эллен обратила мое внимание — «Беларусь»!
— Ой, дедушка от радости подскочит выше кукурузы! — трещал сорванец. — Сейчас такая жаркая работа. Приходится шпарить. Очень надо помочь. Ведь вы поможете, не правда ли, дядя Рой?
— Это даже интересно, Рой! А почему бы не помочь? Прибавится впечатлений, — решила Эллен, отряхивая платье от былинок.
Парнишка забрался на свой трактор, купленный у русских коммунистов.
— Уже вечер, — заметил я. — Ты едешь в последний раз на ферму?
— Что вы, дядя Рой! Дедушку и папу не утянешь дотемна даже катерпиллером. Мне придется тащиться еще раз или два. Мы сегодня нажариваем с четырех часов утра. Мама и бабушка скачут дома, как ковбои.
— Молодец! — сказал я. — Можешь считать за мной еще щелчок. Слезай.
Я сел на трактор. Эллен взяла мальчика к себе и доверила ему руль.
— У нас никогда не было такой шикарной машины! — восхищался паренек.
Они уехали вперед. Я тащился с прицепом. Наконец знакомый поворот. Вот и здания фермы. Ого! Отец выстроил-таки механический ток. Да, я знаю, он не мог не сделать этого. Он только потому еще и держится в неравной борьбе с сельскохозяйственной компанией, что до предела механизирует свое маленькое хозяйство.
Мама бежала ко мне по дороге. Я остановил трактор и тоже побежал к ней. Она запыхалась, сняла очки в вычурной оправе, которые я прислал ей из Нью-Йорка, сразу стала родной, знакомой, только уж очень морщинистой и сухой, костлявенькой, когда я ее сжимал в объятиях.
Мы вместе пошли по дороге. Навстречу вприпрыжку несся Том, чтобы привести оставленный мной трактор.
Мать утерла платком глаза.
— Вот даже ребенку нет отдыха, — вздохнула она.
— Ничего, ма, мы приехали с Эллен на несколько дней и поможем в уборке.
— Ой, как же можно! Она такая леди! У нее богатые родители?
— У нее богатая родословная, не хуже, чем у знаменитого скакуна. Она сама предложила мне помочь вам.
Пока Эллен переодевалась, а мать хлопотала по хозяйству, мы с Томом и сухопарой сестрицей Джен разгрузили прицеп.
Вышла Эллен, совершенно прелестная в мальчишеском комбинезоне, в платочке, завязанном под подбородком «а ля рюсс». Я тоже успел надеть комбинезон, отцовский, перепачканный, и выглядел героем пролетариата.
Маскарад нам пригодился. Отца и зятя мы застали за починкой кукурузного комбайна. Наскоро поздоровавшись, я полез под машину с гаечными ключами. Эллен, стоя на коленях, подавала мне инструмент.
Когда я вылез, отец шепнул, что это хорошо, что она не боится работы. Он был все такой же, отец, в мятой старой шляпе, в затасканном пиджаке, покрытом масляными пятнами, рыхлый, но подвижный, седой, с кирпичным, обветренным и унылым лицом.
Стало совсем темно. Я освещал дорогу фарами. Мы с отцом примостились на тракторе вдвоем. Эллен и Том ехали на прицепе и пели веселые песни. Старательный зять вел сзади комбайн.
— Очень плохо, сынок, — говорил отец. — С одной стороны душит банк. Я же не мог обойтись без ссуды. Надо было построить ток, купить этот комбайн. Хотел подешевле, а он портится… С другой стороны — эти оптовые цены. Их опять снизили на четыре с половиной процента. Эх, если бы объединиться всем оставшимся фермерам и самим сбывать кукурузу!.. Ведь подумать только, сколько мы теряем! Да, мало нас осталось, еще не разорившихся… и каждый смотрит в сторону… Как тут выдержать? Спасибо, хоть ты немного долларов присылаешь… Рассчитываешь хорошо заработать? Так, сынок? Храни тебя бог, дорогой Рой! А у меня концы с концами не сходятся. Разве я могу нанять работника? Я бы сразу разорился… Ты правда сможешь помочь в эти дни? Тогда я, пожалуй, выскочу…
Я глубокомысленно сказал отцу:
— Не в долларах счастье, а в миллионе долларов. — Я думал о дневнике.
Поздно вечером все собрались у стола. Том так и уснул, уронив рыжую голову рядом с тарелкой и не выпустив вилки из руки. Отец важно восседал в старинном, прадедовском кресле, тщательно ремонтируемом всеми поколениями, и просматривал газеты. Мать умилялась, глядя на Эллен, которая, не поднимая головы, штопала носки Тома. Я смотрел на нее и удивлялся. Джен вздыхала, разглядывая ее костюм, прическу, туфли и профиль. Зять старательно таращил осоловевшие от усталости глаза и не уходил из уважения к гостям.
— Что это вы тут пишете, сынок? Зачем вместо разрядки вам опять понадобилась «холодная война»? Что вы хотите заморозить?
— Хотя бы священное статус-кво, — неохотно отозвался я.
— Я не понимаю вашей латыни, но если африканцы не хотят нас, то нечего им грозить… натравлять их друг на друга… да еще и подсовывать одной стороне ядерную бомбу… Мало нам руанского взрыва? Или нужен еще какой-нибудь чикагский взрыв?
— Чепуха! Америка будет в стороне, она здесь ни при чем. Африканцы могут взрывать свою Африку хоть ко всем чертям.
— Постой, но ведь ты собираешься туда?
— Что ж делать, па, журналисту нужны впечатления. Для обмена на доллары!
И тут мать залилась слезами:
— Ты погибнешь там, мой мальчик!..
— Вот-вот! Хорошо бы все американские матери поплакали… заблаговременно, — ворчал отец.
Ну что я мог ему объяснить, этому простаку? Разве он в состоянии уяснить, что ядерное оружие послано нам богом как оружие справедливости, которым можно сдерживать наступление коммунизма на свободный мир. И с ним можно говорить лишь с позиции силы, по всему миру защищая наши национальные интересы!
Он ответит, что все это давно читал, и упрямо качнет головой…
Эллен ночевала в комнатушке Тома, которого Джен взяла к себе. Ночью дверь комнатушки оказалась запертой. Пристыженный, я пошел спать на улицу под гигантским старым вязом, ветви которого в свое время облазил.
На рассвете отец поднял меня. Эллен была уже готова, снова мальчишески прелестна, в платочке, с опущенными, чуть лукавыми глазами.
Мы проработали три дня, три счастливейших дня моей жизни. Я даже полюбил эти семейные вечера с открытым ртом Тома, с искрящейся завистью Джен, вялой тупостью зятя, хлопотами матери и воркотней ничего не понимающего в политике отца, зудящего об оптовых ценах, ссудах, процентах, удобрениях, конкурирующей компании, бессовестной и во всем виноватой, о механизации, снова о ценах, процентах и ссудах, которые до смерти нужны и которых негде взять… Что-то чистое, патриархальное, бесконечно уютное и честное было во всем этом!..
А Эллен! Я готов был стать фермером, всю жизнь забрасывать механической швырялкой размельченную кукурузную массу в башню для силосования, лишь бы мне помогала совсем новая, удивительная Эллен. А как она разговаривала со старшими! Почтительно, не поднимая глаз и всегда находила себе какую-нибудь работу. Или она превосходная актриса, решившая поозорничать, или сокровище!
Отец и мать, даже досадующая на все Джен были без ума от нее. Отец подмигнул мне и сказал, что к моему возвращению из Африки приторгует для меня соседнюю ферму. Бедняга Картер совсем разорился, все идет с молотка, можно будет купить хозяйство за бесценок.
В последний вечер Эллен, отвечая на расспросы отца, рассказывала о себе.
Да, она кончает сейчас колледж. Теперь модны точные науки. Может быть, станет преподавать их или устроится на другую работу.
Отец вздыхал и подмигивал мне.
— Работа? На ферме ее хоть отбавляй!
Родители ее давно умерли, она их не помнит, продолжала Эллен. Старый мистер Сэхевс воспитывает ее и хочет от нее очень многого. Она еще знает языки. Может быть, это тоже пригодится.
— Вот Тома обучите! — смеялся старик. — Он будет водить по ферме иностранных туристов и показывать им, как надо хозяйствовать.
Эллен сказала, что в последний вечер хочет погулять.
Мы пошли с ней в гору, к лесу. Перед нами была уходящая в небо тень, за нами — лунное море равнины.
— Слушайте, Рой. Я хочу проверить вас. Возьмите апельсин.
— Вам очистить его?
— Нет. В состоянии вы положить его себе на шляпу? Я отойду на двадцать шагов. Не бойтесь, я не промахнусь.
— Из чего? — усмехнулся я.
Но она достала из сумочки настоящий револьвер. Я только развел руками:
— Если вам хочется продырявить мою голову, то пожалуйста. Но я рискую не из смелости, а будучи уверен, что при лунном свете вам и в голову мне не попасть, пусть она даже распухнет от изумления.
Эллен рассмеялась, отняла у меня апельсин, высоко подбросила в воздух и выстрелила.
Апельсин упал шагах в десяти. Она подбежала к нему, подняла и бросила мне. Я хотел поймать его на лету, но промахнулся. Апельсин покатился под гору, я едва догнал его.
Черт возьми! Он был прострелен…
— Теперь слушайте, Рой. Я попробовала этой жвачки — жизни на ферме… Но я предназначена для другого. Может быть, лучше было бы положить апельсин вам на голову и выстрелить чуть ниже цели. По крайней мере, мне не нужно было бы сейчас мучиться…
— Конечно, я безоружен, мисс гангстер…
— Я не шучу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50