- Я сдаюсь. Я уже не оппонент, но лишь слушатель. Разрешите только
записывать.
- Как я уже вам сказал, поиски с миноискателем не дали мне ничего.
Так как экспедиция только начинала работу, то я вынужден был после поисков
в районе бурелома отправиться вместе с Сергеем Антоновичем, по нашему с
ним уговору, разыскивать его дурацкую чернокожую женщину, жившую где-то в
тайге. Конечно, я тогда не думал, что она сможет опровергнуть мою
первоначальную гипотезу. Мы достали проводников-эвенков и верхом на их
оленях двинулись в путь.
- Атомный взрыв и чернокожая! Какая связь? - простонал я.
- Вы обещали не прерывать.
- Но должна же быть у вас, ученых, логика. Ну хорошо, молчу.
- Около двух месяцев гонялись мы без устали за последней из племени
чернокожих сибиряков. Мы узнали, что она была жива и чуть ли не шаманила
где-то. Мы добрались до нее, наконец, в стойбище, около местечка с
удивительно звучным названием "Таимба", неожиданным и для русского и для
эвенкийского языка. Привел нас туда эвенк, Илья Потапович Лючеткан,
когда-то служивший проводником самому Кулику, несмотря на шаманские
запреты. Это был глубокий старик с коричневым морщинистым лицом и
настолько узкими глазами, что они казались почти всегда закрытыми.
"Шаманша - непонятный человек, - говорил он, поглаживая голый
подбородок. - Сорок или меньше лет назад она пришла в род Хурхангырь.
Порченая была".
Мы знали, что порчеными эвенки называют одинаково и контуженных и
безумных.
"Говорить не могла, - продолжал Илья Потапович, - кричала. Много
кричала. Ничего не помнила. Умела лечить. Одними глазами умела лечить.
Стала шаманшей. Много лет ни с кем не говорила. Непонятный человек. Черный
человек. Не наш человек, но шаман... шаман... Здесь еще много старых
эвенков. Русского царя давно нет. Купца, что у эвенков мех отбирал, давно
нет, а у них все еще шаман есть. Другие эвенки давно шамана прогнали.
Учителя взяли. Лесную газету писать будем. А здесь все еще шаманша есть.
Зачем ее смотреть? Лучше охотничью артель покажу. Так вам говорю, бае".
Сергей Антонович всячески допытывался, из какого рода сама шаманша,
надеясь узнать ее родословную. Но удалось нам установить только то, что до
появления ее в роде Хурхангырь о ней никто ничего не знал. Возможно, что
языка и памяти она лишилась во время метеоритной катастрофы, по-видимому,
окончательно не справившись от этого и до наших дней.
Лючеткан говорил:
"Эвенков при царе заставили креститься, а они шаманов оставили, не
хотели царя слушаться. Все черной гагаре, рыбе тайменю да медведю
поклонялись. А теперь шаманов прогнали".
Он же рассказал нам, что у черной шаманши были свои странные обряды.
Она шаманила ранним утром, когда восходит утренняя звезда.
Лючеткан разбудил нас с Сергеем Антоновичем. Мы тихо встали и вышли
из чума. Рассыпанные в небе звезды казались мне осколками какой-то атомной
катастрофы вселенной.
В тайге нет опушек или полян. В тайге есть только болото.
Конический чум шаманши стоял у самой топи. Сплошная стена лиственниц
отступала, и были видны более низкие звезды.
Лючеткан остановил нас.
"Здесь стоять надо, бае".
Мы видели, как из чума вышла высокая, статная фигура, а следом за ней
три эвенкийские старушки, казавшиеся совсем маленькими по сравнению с
шаманшей. Процессия гуськом двинулась по топкому болоту.
"Бери шесты, бае. Провалишься - держать будет. Стороной пойдем, если
смотреть хочешь и смеяться хочешь".
Словно канатоходцы, с шестами наперевес, шли мы по живому,
вздыхающему под ногами болоту, а кочки справа и слева шевелились, будто
готовые прыгнуть. Даже кусты и молодые деревья раскачивались, цеплялись за
шесты и, казалось, старались заслонить путь.
Мы повернули за поросль молодняка и остановились. Над черной
уступчатой линией леса, окруженная маленьким ореолом, сияла утренняя
звезда.
Шаманша и ее спутницы стояли посредине болота с поднятыми руками.
Потом я услышал низкую длинную ноту. И словно в ответ ей, прозвучало
далекое лесное эхо, повторившее ноту на какой-то многооктавной высоте.
Потом эхо, звуча уже громче, продолжило странную, неясную мелодию. Я
понял, что это пела она, шаманша.
Так начался этот непередаваемый дуэт голоса с лесным эхом, причем
часто они звучали одновременно, сливаясь в непонятной, но околдовывающей
гармонии.
Песня кончилась. Я не хотел, не мог двигаться.
"Это доисторическая песнь. Моя гипотеза о доледниковых людях
в-в-верна", - восторженно прошептал Сергей Антонович.
Днем мы сидели в чуме шаманши. Нас привел туда Илья Иванович
Хурхангырь, сморщенный старик без единого волоска на лице. Даже ресниц и
бровей не было у лесного жителя, не знающего пыли.
На шаманше была сильно поношенная эвенкийская парка, украшенная
цветными тряпочками и ленточками. Глаза ее были скрыты надвинутой на лоб
меховой шапкой, а нос и рот закутаны драной шалью, словно от мороза.
Мы сидели в темном чуме на полу, на вонючих шкурах.
- Зачем пришел? Больной? - спросила шаманша низким бархатным голосом.
И я сразу вспомнил утреннюю песнь на болоте.
Подчиняясь безотчетному порыву, я пододвинулся к чернокожей шаманше и
сказал ей:
"Слушай, бае шаманша. Ты слышала про Москву? Там много каменных
чумов. Мы там построили большой шитик. Этот шитик летать может. Лучше
птиц, до самых звезд летать может, - я показал рукой вверх. - Я вернусь в
Москву, а потом полечу в этом шитике на небо. На утреннюю звезду полечу,
которой ты песни поешь".
Шаманша наклонилась ко мне. Кажется, понимала.
"Полечу на шитике на небо, - горячо продолжал я. - Хочешь, возьму
тебя с собой, на утреннюю звезду?"
Шаманша смотрела на меня совсем синими испуганными глазами.
В чуме стояла мертвая тишина. Чье-то напряженно-внимательное лицо
смотрело на меня из темноты. Вдруг я увидел, как шаманша стала медленно
оседать, потом скорчилась и упала на шкуру. Вцепившись в нее зубами, она
стала кататься по земле. Из ее горла вырывались клокочущие звуки - не то
рыдания, не то непонятные, неведомые слова.
"Ай, бае, бае, - закричал тонким голосом старик Хунхангырь, - что
наделал, бае!.. Нехорошо делал, бае. Очень нехорошо... Иди, скорей иди,
бае, отсюда. Священный звезда, а ты говорил - плохо..."
"Разве можно задевать их в-в-верования? Что в-в-вы наделали?" -
злобно шептал Сергей Антонович.
Мы поспешно вышли из чума. С непривычной быстротой бросился Лючеткан
за оленями.
Я не знаю более миролюбивых, кротких людей, чем эвенкийские лесные
охотники, но сейчас я не узнавал их. Мы уезжали из стойбища, провожаемые
угрюмыми, враждебными взглядами.
"В-в-вы сорвали этнографическую экспедицию Академии наук", - с трудом
выговорил Сергей Антонович, придержав своего оленя, чтобы поравняться со
мной.
"Гипотеза ваша не верна", - буркнул я и ударил каблуками своего
рогатого коня.
Мы поссорились с Сергеем Антоновичем и все три дня, прошедшие в
ожидании гидроплана из Красноярска, не разговаривали с ним ни разу.
Один только Лючеткан был доволен.
"Молодец, бае, - смеялся он, и глаза его превращались в две
поперечные морщины на коричневом лице. - Хорошо показал, что шаманша
только порченый человек. В эвенкийскую лесную газету писать буду. Пускай
все лесные люди знают!"
Странные мысли бродили у меня в голове. Прилетевший гидроплан от
быстрого течения уже подрагивал на чалках. Уже шитик доставил меня к
самолету, но я все не мог оторвать взгляда от противоположного берега
Подкаменной Тунгуски.
За обрывистой, будто топором срезанной скалой река как бы нехотя
поворачивала направо, туда... к местам атомной катастрофы. Но на
противоположном берегу ничего нельзя было разглядеть, кроме
раскачивающихся верхушек уже пожелтевших и покрытых ранним снегом
лиственниц.
Вдруг я заметил над обрывом подпрыгивающую фигуру. Послышались
выстрелы. Какой-то человек, а рядом с ним сохатый!
Эвенк на лосе!
Ни минуты не колеблясь, я сел в шитик, чтобы плыть на ту сторону.
Неожиданно в лодку тяжело спрыгнул грузный Сергей Антонович. Ангарец налег
на весла. Эвенк перестал стрелять и стал спускаться к реке.
Шитик с разбегу почти наполовину выскочил на камни.
"Бае, бае! - закричал эвенк, - Скорей, бае! Времени бирда хок. Совсем
нету. Шаманша помирает. Велела тебя привести. Что-то говорить хочет".
Впервые со времени нашей ссоры с Сергеем Антоновичем мы посмотрели
друг на друга.
Через минуту лось мчал нас по первому снегу, между обрывистым берегом
и золотисто-серой стеной тайги.
Когда-то я слышал, что лоси бегают со скоростью восьмидесяти
километров в час. Но ощущать это самому, судорожно держась за сани, чтобы
не вылететь... Видеть проносящиеся, слитые в мутную стену пожелтевшие
лиственницы... Щуриться от летящего в глаза снега... Нет, я не могу вам
передать ощущения этой необыкновенной гонки по тайге! Эвенк
неистовствовал. Он погонял сохатого диким криком и свистом. Комья снега
били в лицо, словно была пурга. От ураганного ветра прихватывало то одну,
то другую щеку.
Вот и стойбище. Я протираю запорошенные глаза. Очки разбиты во время
дикой гонки.
Толпа эвенков ждет нас. Впереди старик Хурхангырь.
"Скорее, скорей, бае! Времени совсем мало!" - По щекам его одна за
другой катятся крупные слезы.
Бежим к чуму. Женщины расступаются перед нами.
В чуме светло. Трещат смолистые факелы. Посредине на каком-то подобии
стола или высокого ложа распростерто чье-то тело.
Невольно я вздрогнул и схватил Сергея Антоновича за руку. Окаменевшая
в предсмертном величии, перед нами, почти не прикрытая, лежала прекрасная
статуя, словно отлитая из чугуна. Незнакомые пропорции смолисто-черного
лица были неожиданны и ни с чем не сравнимы. Да и сравнишь ли красоту
скалы из дикого черного камня с величественной красотой греческого храма!
Мужественная энергия и затаенная горечь создали изгиб этих с болью
сжатых женственных губ. В напряженном усилии поднялись у тонкой переносицы
строгие брови. Странные выпуклости надбровных дуг делали застывшее лицо
чужим, незнакомым, никогда но встречавшимся.
Рассыпанные по плечам волосы отливали одновременно и медью и
серебром.
"Неужели умерла?"
Сергей Антонович наклонился, стал слушать сердце.
"Не бьется", - испуганно сказал он.
Ресницы черной богини вздрогнули. Сергей Антонович отскочил.
"У нее сердце в-в-в правой стороне!" - прошептал он.
Вокруг стояли склонившиеся старухи. Одна из них подошла к нам.
"Бае, она уже не будет говорить. Помирать будет. Передать велела.
Лететь на утреннюю звезду будешь, обязательно с собой возьми..."
Старушка заплакала.
Черная статуя лежала неподвижно, словно и в самом деле была отлита из
чугуна.
Мы тихо вышли из чума. Надо было уезжать. Ледостав мог сковать реку,
гидроплану - не подняться в воздух. Ну вот... и я здесь.
Физик кончил. Он встал и, видимо в волнении, прошелся по комнате.
- Она умерла? - нерешительно спросил я.
- Я вернусь, обязательно вернусь еще раз в тайгу, - сказал мой
посетитель, - и, может быть... увижу ее.
К его гипотезе об атомном взрыве метеорита мы уже дописали несколько
фраз, когда в комнату вошел тоже обросший бородой Сергей Антонович.
- Опубликовали мою гипотезу о чернокожей? - спросил он, даже не
здороваясь от волнения.
Вместо ответа я протянул ему страницу, на которой я начал писать под
диктовку физика. Ошеломленный Сергей Антонович несколько минут сидел
молча, не выпуская из рук бумажки. Потом встал, попросил у меня свою
статью и методически разорвал ее на аккуратные мелкие кусочки.
Я еще раз перечитал добавление к гипотезе физика: "Не исключена
возможность, что взрыв произошел не в урановом метеорите, а в межпланетном
корабле, использовавшем атомную энергию. Приземлившиеся в верховьях
Подкаменной Тунгуски путешественники могли разойтись для обследования
окружающей тайги, когда с их кораблем произошла какая-то авария.
Подброшенный на высоту пяти километров, он взорвался. При этом реакция
постепенного выделения атомной энергии перешла в реакцию мгновенного
распада урана или другого радиоактивного топлива, имевшегося на корабле в
количестве, достаточном для его возвращения на неизвестную планету".

1 2 3