как это часто делается в гражданских условиях, чтобы помочь больным сменить обстановку. Она, скорее, сводится к тому, чтобы показать неприспособленным новобранцам, что у них нет иной альтернативы, кроме как необходимость примириться со своей солдатской участью. Обычно в таких случаях встревоженным солдатам говорят, что у них нет ничего серьёзного и они должны только сосредоточиться на несении службы. Такой подход к «лечению» выражает признание права военного командования вершить судьбы молодых людей и убеждение в том, что источником беды отчаявшегося солдата является не военная служба с её требованиями, а его собственные недостатки, неспособность «приноровиться».
Иногда настойчивые утверждения психиатров о том, что военное командование право, что солдат сам виноват в том, что не может приспособиться, доходят до чудовищных крайностей. Военные тюрьмы переполнены заключёнными, которые просто не могут или не хотят приспособиться к требованиям военной службы. Условия в этих тюрьмах настолько угнетающи как в физическом, так и в психологическом отношении, что некоторые заключённые покушаются на самоубийство; доведённые до отчаяния, стремясь получить помощь, они перерезают вены, принимают яд или иным образом наносят себе вред. Лечение таких заключённых сводится к тому, что им делают перевязку или промывание желудка и опять бросают в тюрьму, на этот раз в одиночную камеру.
Именно так и случилось с несколькими заключёнными тюрьмы «Пресидио» в Сан-Франциско, которые впоследствии приняли участие в знаменитом теперь «мятеже». Один репортёр спросил майора Терри Чемберлена, бывшего тогда начальником психиатрического отделения в «Пресидио», как он оценивает такое обращение с заключёнными, покушавшимися на самоубийство. «Богатый опыт, накопленный в сухопутных войсках и других видах вооружённых сил, убедил нас в том, — разъяснил майор, —что людям лучше всего помогает лечение в той же обстановке, в которой они покушались на самоубийство». Другими словами, в интересах самого заключённого — вернуться в одиночную камеру тюрьмы; это преподаст ему жизненный урок: нужно всегда приспосабливаться к своему окружению, каким бы нетерпимым и ненормальным оно ни было.
Разумеется, большинство неприспособившихся к военной службе решает вопрос не путём самоубийства или покушения на самоубийство — гораздо более распространённым решением является и всегда было дезертирство. В 1823 году число дезертиров составило около четверти числа вступивших в армию за год; в 1826 году эта цифра составила более 50 процентов. В 1871 году дезертировала одна треть всего личного состава. Тогда все это касалось добровольцев.
В наше время процент самовольных отлучек не так высок, как сто лет назад. Однако он всё же достаточно высок, и это говорит о том, что значительное число молодых людей с большим трудом приспосабливается к армейским нормам поведения.
В 1969 году каждый пятый новобранец в течение первых месяцев службы уходил хотя бы раз в самовольную отлучку. Всего за этот год только в сухопутных войсках было 206 303 самовольных отлучки. Десятки тысяч было их и в других видах вооружённых сил. Некоторые из этих солдат намеренно старались уклониться от службы во Вьетнаме, но подавляющее большинство, около 90 процентов, по оценке командования сухопутных войск, составляли аполитичные юнцы, которым просто надоело быть не на своём месте.
Какие же люди не могут приспособиться к военной обстановке? Очевидно, нельзя дать однозначного ответа, и психологи, изучавшие этот вопрос, пришли к выводу, что невозможно точно предсказать, кто окажется неприспособленным, а следовательно, нет по-настоящему эффективного способа отсеивать их при наборе в вооружённые силы. Однако у неприспособленных людей все же есть какие-то общие черты. Значительное большинство составляют недоучившиеся в средних школах, и порядочный процент исходит из распавшихся семей. Часто это тупые, замкнутые типы. В гражданской жизни большинство из них много раз терпели неудачи. В военных условиях это повторяется.
Как ни странно, но юноши, которые не могут приспособиться к военной службе, имеют много общих черт с теми, кто становится впоследствии кадровыми военнослужащими, профессиональными солдатами, так хорошо приспосабливающимися к армии, что потом не хотят возвращаться к гражданской жизни. Среди них, как и среди неприспособленных, имеется несоразмерно большое количество лиц, недоучившихся в школе, равно как и юношей, у которых было безрадостное, часто беспорядочное детство. Многие из кадровых военнослужащих, как и многие неприспособленные, до поступления в армию были эмоционально неуравновешенными. В каждой группе имеется немало молодых людей, которые легко попадаются на удочку военной службы — хотят уйти из дому, стать настоящими мужчинами и отчаянно ищут «ещё один шанс в жизни». Водораздел начинается, когда они вступают в военную жизнь: авторитарная обстановка казармы, оказывается, одному помогает разрешить его проблемы, тогда как другой обнаруживает, что военная служба не разрешает, а только обостряет его противоречия.
Нетрудно установить источники бед неприспособленного солдата. Во-первых, ему трудно сохранять эмоциональную устойчивость в организации, где его третируют как бесполезное создание, потому что такое обращение подтверждает его худшие опасения относительно себя. Он рассчитывал, что в вооружённых силах позаботятся о его проблемах, но вместо этого сталкивается с бесстрастной организацией, которой на него наплевать, которой только и нужно, чтобы он играл роль негра и убийцы. Если он плохой ученик и медленно приспосабливается, он будет подвергаться унижению со стороны и солдат, и начальников.
Часто его страдания на военной службе усугубляются семейными проблемами. Находясь вдали от дома, лишённый возможности ездить в отпуск и непривычный к длительной разлуке с семьёй, он начинает тревожиться о том, что может случиться в его отсутствие. Если к тому же ответственность, которой он надеялся избежать, остаётся и продолжает его изводить, беспомощное положение пленника на военной службе ещё больше сводит его с ума.
Военное командование, без сомнения, не имеет ни времени, ни возможности заниматься эмоциональными проблемами каждого молодого человека в отдельности и тем более его семейными проблемами; не может оно и создать надлежащие условия для психологического лечения, если сама обстановка в казарме является главным источником невзгод неприспособленных солдат. Самое разумное, что можно сделать в отношении солдат, которые явно страдают психической депрессией, — это вернуть их в гражданскую обстановку. Если они даже там не смогут разрешить все свои проблемы, то хотя бы уменьшится давление на их личность. Но вооружённые силы предпочитают не отпускать неприспособленных, а наказывать их. Когда же, как бывает почти во всех случаях, эмоционально отягощённый солдат в конце концов нарушает одно из бесчисленных правил, установленных для управления его поведением, его клеймят как преступника, предают военному суду. Так заполняются военные тюрьмы.
2
Джим Олгуд прожил почти всю жизнь около Эрли-марта, в Калифорнии, в самом центре долины Сан-Джоакин. Его отец и мать родились в Оклахоме и вскоре после второй мировой войны переселились в эту долину. Они всегда жили на грани нищеты. Отец Джима был работником на ферме и шофёром грузовика, пока эмфизема лёгких не вынудила его оставить работу; он до сих пор работает неполный рабочий день в качестве ночного сторожа, несмотря на запрещение врача. Мать Олгуда не может работать из-за высокого кровяного давления.
Олгуд был вторым из семи братьев и сестёр. Его старший брат, эпилептик, не мог оставаться на постоянной работе, и бремя главного кормильца семьи легло на плечи Джима. Он ушёл из школы и поступил работать на ферму. Потом получил работу на химическом заводе в Лос-Анджелесе, работал шофёром дизельного грузовика с прицепом.
Трудно точно установить, почему Джим Олгуд вырос таким несговорчивым по натуре человеком. Он никогда не мог хорошо приспособиться к школе и, несмотря на неплохие способности, постоянно получал неудовлетворительные отметки и ссорился со школьным начальством. Джим всегда держался отчуждённо и редко проводил время с другими подростками. Возможно, его отчуждённость была как-то связана с тем, что он очень стеснялся бедности своей семьи; он предпочитал трудиться для семьи, а не проводить время с другими мальчиками в школе.
В январе 1966 года Олгуд получил повестку о явке на призывной пункт в Фресно. Он так перепугался, что сперва даже не явился по вызову. Пришла ещё одна повестка, и Джим подчинился. «Я пытался объяснить, — говорил он, — что не смогу вынести армейскую действительность, и попросил разрешения поговорить с врачом, но мне удалось увидеться только с сержантами. Они сказали, что слышали эти сказки раньше, и велели убираться. Перед принятием присяги я разговаривал с одним сержантом, который мне сказал: „Здесь мы ничего не можем сделать, но, когда попадёшь в Форт-Орд, там смогут чем-нибудь помочь“.
Выслушав этот совет, Олгуд начал свою военную службу. Это было, мягко говоря, неблагоприятное начало. Когда автобус с новобранцами подъехал к Лос-Баносу, милях в пятидесяти от Фресно, Олгуд сказал шофёру, что ему надо выйти по нужде. Шофёр подрулил к заправочной станции и разрешил новобранцам выйти размяться. Олгуд незаметно ускользнул и на попутных машинах добрался домой.
На следующее утро отец Олгуда позвонил в приёмный пункт в Форт-Орд и попросил к телефону капеллана. Он сказал священнику, что его сына призвали ошибочно. Священник посоветовал прислать Джима в Форт-Орд и обещал направить его к психиатру.
На следующий день Олгуд отвёз сына в Форт-Орд и оставил на попечение капеллана, с которым говорил накануне. Однако, когда капеллан сказал Олгуду, что не станет направлять его к психиатру, Олгуд убежал и снова на попутных машинах приехал домой.
На этот раз он прожил дома месяц, прежде чем явиться с повинной. Однажды он сказал отцу, что, если покончит самоубийством, деньги за страховку будут, пожалуй, полезнее семье, чем он сам. Когда Олгуд вернулся в Форт-Орд, его обвинили в самовольной отлучке и посадили в военную тюрьму. В тюрьме один из охранников упомянул о возможности увольнения по семейным обстоятельствам, и Олгуд выразил горячее желание добиться этого. Тем временем его отец позвонил в гарнизон и рассказал одному из офицеров штаба, что его сын поговаривает о самоубийстве.
После этого Олгуда наконец направили к психиатру. Начальник клиники психиатр майор Даррелл Джуэтт хорошо помнит эту беседу. «В продолжение всего разговора, — рассказывает он, — Олгуд не переставал плакaть, ломал руки, рыдал, как перепуганный маленький ребёнок. Это крайне пассивная, зависимая личность. С первых дней пребывания в армии он дрожал, жаловался на боли в животе, в отчаянии плакал и кричал. Он часто говорил, что покончит с собой. Его так пугала агрессивность обучения — винтовки, штыки, рукопашный бой, что он был готов скорее умереть, чем воспринять то, что требовала военная служба».
В отличие от психиатров, которые беседовали с Дэвидом Суонсоном, Джуэтт настойчиво рекомендовал уволить Олгуда с военной службы. «Субъект совершенно не пригоден для военной службы, — писал он, — и мало поддаётся мерам перевоспитания. Поэтому представляется благоразумным рассмотреть вопрос об увольнении его со службы по медицинским показаниям». Для «тактичного» мира военной психиатрии это были очень решительные слова.
Психическая неустойчивость Олгуда так резко бросалась в глаза, что военный суд, судивший его за самовольную отлучку, проявил снисходительность. Его осудили, но приостановили исполнение приговора, разрешив ему вернуться в казармы и ожидать исхода процедуры увольнения. К несчастью, Олгуд не мог управлять своими действиями. Однажды вечером, когда он только что уснул, к его койке подошёл капрал и начал кричать. В действительности капрал кричал на кого-то другого, но Олгуд проснулся и в панике ударил его по лицу. Капрал повёл его к командиру подразделения, который вообще не любил Олгуда. Офицер сказал Олгуду, что ему надо привыкнуть к военной дисциплине, а посему он прекращает оформление его увольнения.
Первую неделю после этого Олгуд находился в состоянии крайнего беспокойства. Он ничего не мог правильно делать и чувствовал себя ни к чему не годным. Он обращался к капеллану и пытался успокоиться, читая библию. На несколько дней это подействовало, но дальше он не смог вынести и вновь дезертировал — на сей раз на два с половиной года.
Жилось в это время Олгуду трудно. Он понимал, что нельзя оставаться дома, потому что его обязательно поймают. Вместе с женой и другом он разъезжал по долине Сан-Джоакин, развозил картофель на грузовике и выполнял другие работы. На этот раз, сказал себе Джим, он будет умнее и наймёт адвоката. Он скопил сколько смог денег и через несколько месяцев нашёл в Бейкерсфилде адвоката, который согласился вести его дело за 5000 долларов. На такие деньги, подумал Олгуд, можно прожить в самовольной отлучке десять лет. Он отказался от мысли об адвокатах.
В 1968 году он поступил на работу на бензозаправочный пункт в Санта-Крус. В октябре, когда он вечером возвращался с женой из кино, к нему внезапно подошёл агент ФБР с револьвером в руке. «Ни с места, Олгуд!» — крикнул агент, и тот повиновался. Его обыскали, в наручниках доставили в Форт-Орд и бросили в тюрьму, предъявив обвинение в дезертирстве.
В тюрьме Олгуда осмотрел ещё один армейский психиатр— капитан Роберт Элиас. Как и Джуэтт два с половиной года назад, Элиас рекомендовал уволить Олгуда с военной службы: «Больной страдает психическим расстройством, которое не поддаётся лечению в военной обстановке. Совершенно ясно, что он не принесёт никакой пользы на военной службе, и следует рассмотреть вопрос о его увольнении».
Для ведения следствия по обвинению Олгуда в дезертирстве был назначен капитан Джеймс Джоунз. Во время допроса у Джоунза Олгуд беспрерывно плакал. В своём докладе начальнику военно-юридической службы гарнизона Джоунз тоже рекомендовал уволить Олгуда с военной службы и снять обвинение в дезертирстве: «Я считаю, что этого солдата надо подвергнуть тщательному психиатрическому обследованию и уволить с военной службы, не предавая военному суду».
К тому времени имя Олгуда стало притчей во языцех среди старших офицеров Форт-Орда. Молодой солдат явно представлял собой классический тип неприспособленного человека: хороший муж, преданный сын и прилежный работник в гражданской жизни и в то же время полнейший неудачник в военных условиях. Но Олгуд был не только неприспособленным человеком, но и дезертиром, а следовательно, по мнению начальника военно-юридической службы гарнизона полковника Стрибли, преступником, заслуживающим наказания. Отклонив заключение следователя, Стрибли рекомендовал предать Олгуда военному суду. Начальник гарнизона Форт-Орд генерал-майор Томас Кенан согласился с мнением Стрибли.
3
Нет правил без исключения. Каждый год из вооружённых сил США увольняется по непригодности очень небольшое число солдат — каких-нибудь два-три процента. Однако за такие акты милосердия вооружённые силы взимают свой фунт мяса: большинство увольнений по непригодности носит карательный характер, влечёт за собой утрату льгот для ветеранов и накладывает клеймо на увольняемого, что потом отрицательно влияет на его возможность получить работу.
Действующее законодательство предусматривает, что солдат может быть уволен до истечения срока службы на одном из следующих главных оснований: 1) медицинские показания; 2) семейные обстоятельства; 3) неспособность; 4) непригодность; 5) плохое поведение или 6) отказ от военной службы по политическим или религиозно-этическим убеждениям. Некоторые правила на бумаге звучат милосердно, но на практике это далеко не так.
Большинство увольняемых по медицинским показаниям— это либо раненные в бою, либо те, кто раньше страдал болезнями, не обнаруженными на призывном пункте. Как ни странно, требования для увольнения более строги, чем требования для вступления на военную службу. Отчасти это объясняется тем, что, если человек надел форму, командование несёт ответственность за связанные с военной службой заболевания; если оно признает наличие постоянной нетрудоспособности, федеральное правительство обязано выплачивать такому солдату пожизненное возмещение.
Нервные болезни входят в перечень заболеваний, служащих основанием для увольнения по медицинским показаниям, но число увольнений по заключениям психиатров очень невелико.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Иногда настойчивые утверждения психиатров о том, что военное командование право, что солдат сам виноват в том, что не может приспособиться, доходят до чудовищных крайностей. Военные тюрьмы переполнены заключёнными, которые просто не могут или не хотят приспособиться к требованиям военной службы. Условия в этих тюрьмах настолько угнетающи как в физическом, так и в психологическом отношении, что некоторые заключённые покушаются на самоубийство; доведённые до отчаяния, стремясь получить помощь, они перерезают вены, принимают яд или иным образом наносят себе вред. Лечение таких заключённых сводится к тому, что им делают перевязку или промывание желудка и опять бросают в тюрьму, на этот раз в одиночную камеру.
Именно так и случилось с несколькими заключёнными тюрьмы «Пресидио» в Сан-Франциско, которые впоследствии приняли участие в знаменитом теперь «мятеже». Один репортёр спросил майора Терри Чемберлена, бывшего тогда начальником психиатрического отделения в «Пресидио», как он оценивает такое обращение с заключёнными, покушавшимися на самоубийство. «Богатый опыт, накопленный в сухопутных войсках и других видах вооружённых сил, убедил нас в том, — разъяснил майор, —что людям лучше всего помогает лечение в той же обстановке, в которой они покушались на самоубийство». Другими словами, в интересах самого заключённого — вернуться в одиночную камеру тюрьмы; это преподаст ему жизненный урок: нужно всегда приспосабливаться к своему окружению, каким бы нетерпимым и ненормальным оно ни было.
Разумеется, большинство неприспособившихся к военной службе решает вопрос не путём самоубийства или покушения на самоубийство — гораздо более распространённым решением является и всегда было дезертирство. В 1823 году число дезертиров составило около четверти числа вступивших в армию за год; в 1826 году эта цифра составила более 50 процентов. В 1871 году дезертировала одна треть всего личного состава. Тогда все это касалось добровольцев.
В наше время процент самовольных отлучек не так высок, как сто лет назад. Однако он всё же достаточно высок, и это говорит о том, что значительное число молодых людей с большим трудом приспосабливается к армейским нормам поведения.
В 1969 году каждый пятый новобранец в течение первых месяцев службы уходил хотя бы раз в самовольную отлучку. Всего за этот год только в сухопутных войсках было 206 303 самовольных отлучки. Десятки тысяч было их и в других видах вооружённых сил. Некоторые из этих солдат намеренно старались уклониться от службы во Вьетнаме, но подавляющее большинство, около 90 процентов, по оценке командования сухопутных войск, составляли аполитичные юнцы, которым просто надоело быть не на своём месте.
Какие же люди не могут приспособиться к военной обстановке? Очевидно, нельзя дать однозначного ответа, и психологи, изучавшие этот вопрос, пришли к выводу, что невозможно точно предсказать, кто окажется неприспособленным, а следовательно, нет по-настоящему эффективного способа отсеивать их при наборе в вооружённые силы. Однако у неприспособленных людей все же есть какие-то общие черты. Значительное большинство составляют недоучившиеся в средних школах, и порядочный процент исходит из распавшихся семей. Часто это тупые, замкнутые типы. В гражданской жизни большинство из них много раз терпели неудачи. В военных условиях это повторяется.
Как ни странно, но юноши, которые не могут приспособиться к военной службе, имеют много общих черт с теми, кто становится впоследствии кадровыми военнослужащими, профессиональными солдатами, так хорошо приспосабливающимися к армии, что потом не хотят возвращаться к гражданской жизни. Среди них, как и среди неприспособленных, имеется несоразмерно большое количество лиц, недоучившихся в школе, равно как и юношей, у которых было безрадостное, часто беспорядочное детство. Многие из кадровых военнослужащих, как и многие неприспособленные, до поступления в армию были эмоционально неуравновешенными. В каждой группе имеется немало молодых людей, которые легко попадаются на удочку военной службы — хотят уйти из дому, стать настоящими мужчинами и отчаянно ищут «ещё один шанс в жизни». Водораздел начинается, когда они вступают в военную жизнь: авторитарная обстановка казармы, оказывается, одному помогает разрешить его проблемы, тогда как другой обнаруживает, что военная служба не разрешает, а только обостряет его противоречия.
Нетрудно установить источники бед неприспособленного солдата. Во-первых, ему трудно сохранять эмоциональную устойчивость в организации, где его третируют как бесполезное создание, потому что такое обращение подтверждает его худшие опасения относительно себя. Он рассчитывал, что в вооружённых силах позаботятся о его проблемах, но вместо этого сталкивается с бесстрастной организацией, которой на него наплевать, которой только и нужно, чтобы он играл роль негра и убийцы. Если он плохой ученик и медленно приспосабливается, он будет подвергаться унижению со стороны и солдат, и начальников.
Часто его страдания на военной службе усугубляются семейными проблемами. Находясь вдали от дома, лишённый возможности ездить в отпуск и непривычный к длительной разлуке с семьёй, он начинает тревожиться о том, что может случиться в его отсутствие. Если к тому же ответственность, которой он надеялся избежать, остаётся и продолжает его изводить, беспомощное положение пленника на военной службе ещё больше сводит его с ума.
Военное командование, без сомнения, не имеет ни времени, ни возможности заниматься эмоциональными проблемами каждого молодого человека в отдельности и тем более его семейными проблемами; не может оно и создать надлежащие условия для психологического лечения, если сама обстановка в казарме является главным источником невзгод неприспособленных солдат. Самое разумное, что можно сделать в отношении солдат, которые явно страдают психической депрессией, — это вернуть их в гражданскую обстановку. Если они даже там не смогут разрешить все свои проблемы, то хотя бы уменьшится давление на их личность. Но вооружённые силы предпочитают не отпускать неприспособленных, а наказывать их. Когда же, как бывает почти во всех случаях, эмоционально отягощённый солдат в конце концов нарушает одно из бесчисленных правил, установленных для управления его поведением, его клеймят как преступника, предают военному суду. Так заполняются военные тюрьмы.
2
Джим Олгуд прожил почти всю жизнь около Эрли-марта, в Калифорнии, в самом центре долины Сан-Джоакин. Его отец и мать родились в Оклахоме и вскоре после второй мировой войны переселились в эту долину. Они всегда жили на грани нищеты. Отец Джима был работником на ферме и шофёром грузовика, пока эмфизема лёгких не вынудила его оставить работу; он до сих пор работает неполный рабочий день в качестве ночного сторожа, несмотря на запрещение врача. Мать Олгуда не может работать из-за высокого кровяного давления.
Олгуд был вторым из семи братьев и сестёр. Его старший брат, эпилептик, не мог оставаться на постоянной работе, и бремя главного кормильца семьи легло на плечи Джима. Он ушёл из школы и поступил работать на ферму. Потом получил работу на химическом заводе в Лос-Анджелесе, работал шофёром дизельного грузовика с прицепом.
Трудно точно установить, почему Джим Олгуд вырос таким несговорчивым по натуре человеком. Он никогда не мог хорошо приспособиться к школе и, несмотря на неплохие способности, постоянно получал неудовлетворительные отметки и ссорился со школьным начальством. Джим всегда держался отчуждённо и редко проводил время с другими подростками. Возможно, его отчуждённость была как-то связана с тем, что он очень стеснялся бедности своей семьи; он предпочитал трудиться для семьи, а не проводить время с другими мальчиками в школе.
В январе 1966 года Олгуд получил повестку о явке на призывной пункт в Фресно. Он так перепугался, что сперва даже не явился по вызову. Пришла ещё одна повестка, и Джим подчинился. «Я пытался объяснить, — говорил он, — что не смогу вынести армейскую действительность, и попросил разрешения поговорить с врачом, но мне удалось увидеться только с сержантами. Они сказали, что слышали эти сказки раньше, и велели убираться. Перед принятием присяги я разговаривал с одним сержантом, который мне сказал: „Здесь мы ничего не можем сделать, но, когда попадёшь в Форт-Орд, там смогут чем-нибудь помочь“.
Выслушав этот совет, Олгуд начал свою военную службу. Это было, мягко говоря, неблагоприятное начало. Когда автобус с новобранцами подъехал к Лос-Баносу, милях в пятидесяти от Фресно, Олгуд сказал шофёру, что ему надо выйти по нужде. Шофёр подрулил к заправочной станции и разрешил новобранцам выйти размяться. Олгуд незаметно ускользнул и на попутных машинах добрался домой.
На следующее утро отец Олгуда позвонил в приёмный пункт в Форт-Орд и попросил к телефону капеллана. Он сказал священнику, что его сына призвали ошибочно. Священник посоветовал прислать Джима в Форт-Орд и обещал направить его к психиатру.
На следующий день Олгуд отвёз сына в Форт-Орд и оставил на попечение капеллана, с которым говорил накануне. Однако, когда капеллан сказал Олгуду, что не станет направлять его к психиатру, Олгуд убежал и снова на попутных машинах приехал домой.
На этот раз он прожил дома месяц, прежде чем явиться с повинной. Однажды он сказал отцу, что, если покончит самоубийством, деньги за страховку будут, пожалуй, полезнее семье, чем он сам. Когда Олгуд вернулся в Форт-Орд, его обвинили в самовольной отлучке и посадили в военную тюрьму. В тюрьме один из охранников упомянул о возможности увольнения по семейным обстоятельствам, и Олгуд выразил горячее желание добиться этого. Тем временем его отец позвонил в гарнизон и рассказал одному из офицеров штаба, что его сын поговаривает о самоубийстве.
После этого Олгуда наконец направили к психиатру. Начальник клиники психиатр майор Даррелл Джуэтт хорошо помнит эту беседу. «В продолжение всего разговора, — рассказывает он, — Олгуд не переставал плакaть, ломал руки, рыдал, как перепуганный маленький ребёнок. Это крайне пассивная, зависимая личность. С первых дней пребывания в армии он дрожал, жаловался на боли в животе, в отчаянии плакал и кричал. Он часто говорил, что покончит с собой. Его так пугала агрессивность обучения — винтовки, штыки, рукопашный бой, что он был готов скорее умереть, чем воспринять то, что требовала военная служба».
В отличие от психиатров, которые беседовали с Дэвидом Суонсоном, Джуэтт настойчиво рекомендовал уволить Олгуда с военной службы. «Субъект совершенно не пригоден для военной службы, — писал он, — и мало поддаётся мерам перевоспитания. Поэтому представляется благоразумным рассмотреть вопрос об увольнении его со службы по медицинским показаниям». Для «тактичного» мира военной психиатрии это были очень решительные слова.
Психическая неустойчивость Олгуда так резко бросалась в глаза, что военный суд, судивший его за самовольную отлучку, проявил снисходительность. Его осудили, но приостановили исполнение приговора, разрешив ему вернуться в казармы и ожидать исхода процедуры увольнения. К несчастью, Олгуд не мог управлять своими действиями. Однажды вечером, когда он только что уснул, к его койке подошёл капрал и начал кричать. В действительности капрал кричал на кого-то другого, но Олгуд проснулся и в панике ударил его по лицу. Капрал повёл его к командиру подразделения, который вообще не любил Олгуда. Офицер сказал Олгуду, что ему надо привыкнуть к военной дисциплине, а посему он прекращает оформление его увольнения.
Первую неделю после этого Олгуд находился в состоянии крайнего беспокойства. Он ничего не мог правильно делать и чувствовал себя ни к чему не годным. Он обращался к капеллану и пытался успокоиться, читая библию. На несколько дней это подействовало, но дальше он не смог вынести и вновь дезертировал — на сей раз на два с половиной года.
Жилось в это время Олгуду трудно. Он понимал, что нельзя оставаться дома, потому что его обязательно поймают. Вместе с женой и другом он разъезжал по долине Сан-Джоакин, развозил картофель на грузовике и выполнял другие работы. На этот раз, сказал себе Джим, он будет умнее и наймёт адвоката. Он скопил сколько смог денег и через несколько месяцев нашёл в Бейкерсфилде адвоката, который согласился вести его дело за 5000 долларов. На такие деньги, подумал Олгуд, можно прожить в самовольной отлучке десять лет. Он отказался от мысли об адвокатах.
В 1968 году он поступил на работу на бензозаправочный пункт в Санта-Крус. В октябре, когда он вечером возвращался с женой из кино, к нему внезапно подошёл агент ФБР с револьвером в руке. «Ни с места, Олгуд!» — крикнул агент, и тот повиновался. Его обыскали, в наручниках доставили в Форт-Орд и бросили в тюрьму, предъявив обвинение в дезертирстве.
В тюрьме Олгуда осмотрел ещё один армейский психиатр— капитан Роберт Элиас. Как и Джуэтт два с половиной года назад, Элиас рекомендовал уволить Олгуда с военной службы: «Больной страдает психическим расстройством, которое не поддаётся лечению в военной обстановке. Совершенно ясно, что он не принесёт никакой пользы на военной службе, и следует рассмотреть вопрос о его увольнении».
Для ведения следствия по обвинению Олгуда в дезертирстве был назначен капитан Джеймс Джоунз. Во время допроса у Джоунза Олгуд беспрерывно плакал. В своём докладе начальнику военно-юридической службы гарнизона Джоунз тоже рекомендовал уволить Олгуда с военной службы и снять обвинение в дезертирстве: «Я считаю, что этого солдата надо подвергнуть тщательному психиатрическому обследованию и уволить с военной службы, не предавая военному суду».
К тому времени имя Олгуда стало притчей во языцех среди старших офицеров Форт-Орда. Молодой солдат явно представлял собой классический тип неприспособленного человека: хороший муж, преданный сын и прилежный работник в гражданской жизни и в то же время полнейший неудачник в военных условиях. Но Олгуд был не только неприспособленным человеком, но и дезертиром, а следовательно, по мнению начальника военно-юридической службы гарнизона полковника Стрибли, преступником, заслуживающим наказания. Отклонив заключение следователя, Стрибли рекомендовал предать Олгуда военному суду. Начальник гарнизона Форт-Орд генерал-майор Томас Кенан согласился с мнением Стрибли.
3
Нет правил без исключения. Каждый год из вооружённых сил США увольняется по непригодности очень небольшое число солдат — каких-нибудь два-три процента. Однако за такие акты милосердия вооружённые силы взимают свой фунт мяса: большинство увольнений по непригодности носит карательный характер, влечёт за собой утрату льгот для ветеранов и накладывает клеймо на увольняемого, что потом отрицательно влияет на его возможность получить работу.
Действующее законодательство предусматривает, что солдат может быть уволен до истечения срока службы на одном из следующих главных оснований: 1) медицинские показания; 2) семейные обстоятельства; 3) неспособность; 4) непригодность; 5) плохое поведение или 6) отказ от военной службы по политическим или религиозно-этическим убеждениям. Некоторые правила на бумаге звучат милосердно, но на практике это далеко не так.
Большинство увольняемых по медицинским показаниям— это либо раненные в бою, либо те, кто раньше страдал болезнями, не обнаруженными на призывном пункте. Как ни странно, требования для увольнения более строги, чем требования для вступления на военную службу. Отчасти это объясняется тем, что, если человек надел форму, командование несёт ответственность за связанные с военной службой заболевания; если оно признает наличие постоянной нетрудоспособности, федеральное правительство обязано выплачивать такому солдату пожизненное возмещение.
Нервные болезни входят в перечень заболеваний, служащих основанием для увольнения по медицинским показаниям, но число увольнений по заключениям психиатров очень невелико.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27