— А, — говорит, — здравствуй. — Выключает свой шланг и подходит. -Ты что, в самом деле ничего не знаешь?
— А что я должен знать?
— Я же купил «Волгу». Это моя «Волга».
— Молодец, — говорю, — слов на ветер не бросаешь.
— А еще родственник, — жалуется Ванечка, обращаясь к товарищу. -Когда он купил велосипед, я узнал об этом. А когда я купил «Волгу», он ничего не знает. Где же справедливость?
— Про велосипед, — говорю, — лучше не вспоминай.
— Не, — говорит, — я тебе за него заплачу, хоть это был и барахлинский велосипед да еще и без насоса. Но сейчас я затеял дом строить, весь в долгах. Вот построю дом, сразу со всеми расплачусь.
— Фрукты, — говорю, — небось возишь?
— Не говори, одно разорение. Автоинспекция сбесилась. Или совсем не берут или берут так много, что невыгодно возить.
Когда мы отъехали, товарищ мой сказал:
— Этот твой Ванечка махинации устраивает с бензином. Попадется.
— Пусть попадется, — говорю, хотя был уверен, что он не попадется.
Через некоторое время встречаю одного нашего общего знакомого.
— Слыхал, Ванечку Мамба в тяжелом состоянии в больницу свезли?
— Что случилось, — говорю, — бензоколонка взорвалась?
— Нет, — говорит, — в яму с известковым раствором упал. Он же дом строит.
— Ничего, — говорю, — Ванечка выкрутится как-нибудь.
— Нет, — говорит, — не жилец.
Пролежал Ванечка в больнице с месяц. Хотел я было навестить его, да как-то неудобно стало. Думаю, решит, что пришел за деньгами. А потом слышу, — встал, выкрутился. Я был в этом уверен. Слишком у него много дел на этом свете осталось, да еще таких, что другому не поручишь. Не справится.
Прошел год. Однажды передают мне приглашение из деревни: у Ванечки двойной праздник, новоселье и сын родился.
Насмотрелся я на эти празднества. Приглашают человек двести, триста, за стол начинают сажать часов в двенадцать ночи. Пока все приготовят, пока дождутся прихода начальства. А главное, приношения. Стоит посреди двора деревенский глашатай, рядом с ним сидит девочка за столиком. Она слюнявит карандаш и записывает в ученическую тетрадь, кто что принес. Подарки деньгами, но больше натурой.
— Ваза прекрасная, как луна, — кричит глашатай, высоко поднимая ее над головой и показывая всем гостям. — Чистая и прозрачная, как совесть дорогого гостя, — импровизирует он.
— Одеяло русское, — кричит глашатай, вдохновенно разворачивая стеганое одеяло. — Под таким можно уложить целый полк, — бесстыдно добавляет он, хотя размеры одеяла самые обыкновенные.
Особенно в этом отношении отличаются бзыбцы. Они слова не могут сказать без преувеличения. Пока глашатай краснобайствует, гость с комической скромностью стоит перед ним, низко опустив голову. На самом деле он искоса следит за девочкой, чтобы она правильно записала его фамилию и имя. Потом он присоединяется к зрителям, а глашатай уже превозносит следующий подарок.
— Скатерть царская, — кричит краснобай и жестом деревенского демона вскидывает в руках скатерть. Одним словом, это своеобразный спектакль. Конечно, если ты пришел без подарка, тебя никто не прогонит, но общественное мнение создается.
В общем, я не поехал, но все же послал ему поздравительное письмо, уже без всяких намеков.
Как-то стою на привокзальной площади одного из наших районных городков и думаю, как бы мне добраться домой: то ли ехать на электричке, то ли ловить попутную…
Слышу, кто-то окликает меня. Смотрю — Ванечка выглядывает из «Волги».
— Ты как сюда попал?
— В командировке был. А ты что?
— Да вот в Сочи прошвырнулся. Садись подвезу.
Сел я рядом с ним, и мы поехали. В машине стоял устойчивый субтропический аромат контрабанды. После больницы я Ванечку ни разу не видел. Он почти не изменился, только лицо слегка обесцветилось, как будто его промокашкой обсушили. Но все такой же веселый, зубы блестят.
— Получил, — говорит, — твое письмо. Кутеж был отличный, напрасно не приехал.
— Как это ты в яму с известью попал?
— Да-а, неохота вспоминать. Чуть концы не отдал. Можно сказать, уже там был. Зато у меня сын родился через эту яму.
— Как так?
— Я думаю так, что у меня для пацана извести в организме не хватало.
— Ну, извести у тебя хватало.
— Кроме шуток, — смеется Ванечка, — может, я научное открытие сделал. Напиши в какой-нибудь журнальчик, — деньги пополам. Хотя тебя не напечатают.
— Это почему? — насторожился я.
— Почерк у тебя никудышный, — говорит, — не станут разбирать.
— Брось, — говорю, — травить. Лучше расскажи, как дела.
— Да как сказать, — тянет Ванечка, а сам включил одной рукой радио, нащупал джаз, выровнял, отпустил.
— Порядка нет, — неожиданно добавил он, — вот что плохо.
— Что это ты стал заботиться о порядке?
— Вот возил в Сочи мандарины. На двести километров четыре инспектора, разве это порядок? Нет, ты не перебивай, — добавил он, хотя я и не думал его перебивать. — Трое берут, четвертый отказывается. Разве это порядок? Договоритесь между собой в конце концов! Или совсем не берите или берите все. Не могу же я сказать, что с троими уже поладил. Это же нечестно?
— Конечно, нечестно, — говорю, а сам думаю: интересная вещь это, честность. Не удивительно, что каждый кроит ее по-своему. Удивительно, что никто без нее обойтись не может.
— Хорошо, — говорю, — Ванечка. У тебя есть машина, есть дом, есть сын. Брось ты это все, что тебе еще надо?
— Улики, — говорит, — еще хочу завести.
— Какие такие улики?
— Пчелы. Мой сад обжирают чужие пчелы. Лучше своих заведу. Попробую.
— Ну, — говорю, — пробуй. Чего ты только еще не пробовал.
— Хорошего пчеловода не знаешь?
— Нет, не знаю.
Помолчали немного. Но Ванечка бесплатно молчать не любит.
— Послушай, что это за кампания пошла насчет домов?
— А что, тебя беспокоят?
— Сам знаешь, всякие завистники. Жалуются. Откуда, мол, дом, машина… Председатель уже вызывал.
— Ну и что?
— Я ему говорю, когда комиссия или там делегация — ты их ко мне приводишь. Вот, мол, зажиточный крестьянин. А сейчас продаешь?
— А он что?
— С меня, — говорит, — тоже спрашивают…
Мы так и не договорили. Случилось неожиданное.
Мы ехали с большой скоростью, но, хотя дороги наши виражируют, я был спокоен. Ванечка и в армии пять лет просидел за рулем и вообще прекрасно чувствует машину. Сейчас мы въезжали в черту города, а он вроде и не собирался снижать скорость. И вот у автобусной остановки напротив вокзала женщина вырывается из очереди и, как очумевшая овца, бежит через улицу. «Не успеем!» — мелькнуло в голове, и в то же мгновение раздался скрежет тормозов, шипение волочащейся резины, крик толпы. Машина ударила женщину, отбросила ее на несколько метров и остановилась.
К женщине подбежали люди. Подняли ее, стали уводить в сторону. У нее было бледное одеревеневшее лицо. Но вдруг она неожиданно затрясла руками и стала гневно отбиваться от помощников.
Какой-то парень подбежал к машине, заглянул в нее и заорал:
— Что стоишь, Ванечка, газуй!
Ванечка дал задний ход, вырулил на привокзальную площадь, вырвался на автостраду и так газанул, что фары проносились мимо нас, как метеоры. Минут десять мы ехали с такой пожарной скоростью, и каждую секунду я ожидал, что вот-вот мы отправимся в те места, откуда Ванечка, может, и выкарабкается, но на себя я не очень надеялся.
— Ты что, сбесился, — кричу ему. — Тише!
— Чанкайшист присосался!
Я оглянулся. За нами мчался мотоцикл автоинспектора. Ванечка завернул в переулок, и машина, вибрируя, запрыгала по булыжной мостовой. Мотоцикл исчез было, но через несколько секунд снова появился в конце квартала. Ванечка завернул в совсем глухой переулок, проехал его и вдруг так резко затормозил, что я ударился головой о дверцу, за которую держался. В двух шагах от машины зияла свежевырытая яма, рядом валялась бетонная труба. Ванечка попробовал дать задний ход, но машина забуксовала. Грохот мотоцикла нарастал, как железный рок.
Через несколько секунд рядом с нами остановился мотоцикл автоинспектора. Он заглушил мотор и подошел к нам пружинистым шагом укротителя.
— Почему ехал с повышенной скоростью? Почему не остановился сразу?
— Не слышал сигнала, дорогой, — сказал Ванечка. Стало ясно, что автоинспектор ничего не знает о случившемся на вокзале. Все-таки он упорно пытался что-то записать и что-то требовал у Ванечки. Ванечка вышел из машины. Я его впервые видел в таком униженном состоянии. Он просил, он умолял, он клялся, он называл общих знакомых, говорил, что они в сущности оба работают в одной системе. Потом я заметил, что он многозначительно кивает в мою сторону, явно превышая значение моей личности. Получалось, что он везет меня чуть ли не по заданию местного правительства. Я поймал себя на том, что незаметно для себя приосанился.
В конце концов Ванечка его уговорил. Он проводил автоинспектора до мотоцикла, так в наших краях провожают до лошади верхового гостя. Я думаю, что он поддержал бы ему стремя, если б оно имелось у мотоцикла.
— Подумаешь, что он из себя представляет — нищий! — неожиданно сказал Ванечка, как только автоинспектор уехал. Видимо, это был новый автоинспектор, которого он не знал.
Ванечка сел в машину и закурил. Я решил, что дорожных приключений на сегодня хватит, и вышел из машины.
— Спасибо, — говорю, — мне теперь недалеко.
— Как хочешь, — говорит он и включает мотор. — А насчет порядков я тебе правильно говорил.
— Каких порядков? — спросил я, ничего не понимая.
— Улицу разрыли? Знака не поставили? Объезд не указали? Это что, порядок?
Я только развел руками.
Как-то неудобно было уходить, пока он не выбрался отсюда. Я еще постоял. Ванечка дал задний ход, и пока машина, буксуя, медленно отходила назад, я глядел на его твердое лицо с жесткой конквистадорской складкой вдоль щеки, четко озаренное государственным электричеством дорожного фонаря.
Вот такой он, Ванечка — хищный, наглый, веселый. Человек он, конечно, не глупый, но возить с ним арбузы на базар я бы никому не советовал.
После машины особенно приятно было идти пешком. Вообще я терпеть не могу всякие автомобильные происшествия. Жалко мне как-то пешеходов. Хоть я и понимаю, что жалость унижает человека, — но ничего с собой поделать не могу. Хорошо, что обошлось без крови. Видно, мы эту тетку не столько ударили, сколько испугали…
Однажды, много лет назад, я шел по Москве, и у меня было очень скверное настроение. Я кончал институт, а кафедра не принимала мою дипломную работу. Что-то она им там не понравилась. Она даже в какой-то мере их испугала. Работа была достаточно глупая, но руководители кафедры, да и я, не сразу об этом догадались. Позже, во время защиты, это благополучно выяснилось, и я получил за нее хорошую оценку. А тогда у меня на душе было неважно. На улице холодно, скользко, на тротуарах мокрая наледь. И вот я вижу, как из узкого проема между домами выезжает задним ходом грузовая машина. На тротуаре двое малышей: один лет восьми, другой лет четырех. Увидев приближающийся кузов, старший бросил малыша и перешел на безопасное место. Я заорал, что было сил. Малыш ничего не слышал, он следил за уличными голубями и был в той глубокой задумчивости, в которой бывают только философы и дети. Он был так мал, что конец кузова уже беспрепятственно прошел над его головой. Я успел подбежать и выволочь его за шиворот из-под кузова. К счастью, машина шла очень медленно, была гололедица, и шофер боялся слишком резко вывалиться на улицу.
Малыш ничего не понял. Он был тщательно укутан от холода, только парная мордочка выглядывала из-под пушистой ушанки. Но ни одна мать, ни один водитель не могут предусмотреть всех случайностей. Тут-то на помощь и приходят пешеходы. Но и пешеходам помогают такие случаи. Я окончательно понял, что смысл жизни не в дипломной работе и даже не в кафедре, а в чем-то другом.
Может быть, в том, чтобы быть достойным пешеходом? В сущности, все эти машины, самолеты, паровозы — не что иное, как детские коляски, которые мы, пешеходы, тянем за собой или катим впереди себя.
После долгого сидения в чужой машине приятно и легко было идти по земле. Земля — она всегда своя, кто бы там ее и как бы там ее ни крутил. А главное — ощущение свободы и спокойствия. Не тебя несет какая-то сила, а ты сам себя несешь. К тому же ты ни на кого не можешь наехать. Конечно, на тебя могут наехать, но если так думать, и кирпич на голову, как говорится, может упасть. Главное, самому не швыряться кирпичами.
Я шел домой, и мне приятно было думать, что я в свое время не купил машину, а потом продал велосипед.
Я думаю, что лучшие мысли приходят нам в голову, когда мы передвигаемся со скоростью, не превышающей пять километров в час.

1 2