И женщины, чей род занятий
Не оставлял сомнений тени,
Раскрыв бесстыжие объятья,
Сулили гражданам забвенье.

– Ужель о том звенели струны
Моей подруги либеральной?! –
Воскликнул скальд, меча перуны
В картины адрес аморальной.

Был смех толпы ему ответом,
Ему, обласканному небом…
Я был, товарищи, при этом,
Но лучше б я при этом не был.


«Весь обьят тоской вселенской…»
Весь обьят тоской вселенской
И покорностью судьбе,
Возле площади Смоленской
Я в троллейбус сяду «Б».

Слёзы горькие, не лейтесь,
Сердце бедное, молчи,
Ты умчи меня, троллейбус,
В даль туманную умчи.

Чтобы плыл я невесомо
Мимо всех, кого любил,
Мимо тёщиного дома,
Мимо дедовских могил.

Мимо сада-огорода,
Мимо Яузских ворот,
Выше статуи Свободы,
Выше северных широт.

Выше площади Манежной,
Выше древнего Кремля,
Чтоб исчезла в дымке нежной
Эта грешная земля.

Чтоб войти в чертог твой, Боже,
Сбросив груз мирских оков,
И не видеть больше рожи
Этих блядских мудаков.


Мой ответ Альбиону
Ещё в туманном Альбионе
Заря кровавая встаёт,
А уж в Гагаринском районе
Рабочий день копытом бьёт.

Встают дворцы, дымят заводы,
Владыка мира правит – труд,
И окружающей природы
Ряды радетелей растут.

Мне всё знакомо здесь до боли,
И я знаком до боли всем,
Здесь я учился в средней школе,
К вопросам – глух, в ответах – нем.

Здесь колыбель мою качали,
Когда исторг меня роддом,
И где-то здесь меня зачали,
Что вспоминается с трудом.

Здесь в комсомол вступил когда-то,
Хоть ныне всяк его клеймит,
Отсюда уходил в солдаты,
Повесток вычерпав лимит.

Прошёл с боями Подмосковье;
Где пахнет мятою травой,
Я мял её своей любовью
В период страсти роковой.

Сюда а победою вернулся,
Поскольку не был победим,
И с головою окунулся
В то, чем живём и что едим.

Я этим всем, как бинт пропитан,
Здесь всё – на чём ещё держусь,
Я здесь прописан и прочитан,
Я здесь затвержён наизусть.

И пусть в кровавом Альбионе
Встаёт туманная заря, В родном
Гагаринском районе
Мне это всё – до фонаря!


Прощание матроса с женой
Уходит в плаванье матрос,
На берегу жена рыдает.
Его удача ожидает,
Её судьба – сплошной вопрос.

На нём широкие штаны.
Он в них прошёл огонь и воду,
Но моде не принёс в угоду
Их непреклонной ширины.

На ней забот домашних груз,
Ночей бессонных отпечаток,
Да пара вытертых перчаток,
Да полкило грошовых бус.

Мгновений бег неумолим.
В преддверьи горестной разлуки
Она заламывает руки,
Расстаться не желая с ним.

Со лба откинув прядь волос,
В глаза его глядит с мольбою.
Перекрывая шум прибоя,
Целует женщину матрос.

И утерев бушлатом рот,
Он говорит, прощаясь с нею,
Что море вдаль его зовёт,
Причём чем дальше, тем сильнее.

Матрос уходит в океан.
Его шаги звучат всё глуше,
А женщина стоит на суше,
Как недописанньй роман.

Мне эту сцену не забыть –
Она всегда передо мною.
Я не хочу матросом быть
И не могу – его женою.


А.Ерёменко
На Павелецкой-радиальной
Средь ионических колонн
Стоял мужчина идеальный
И пил тройной одеколон.

Он был заниженного роста,
С лицом, похожим на кремень.
Одет решительно и просто –
Трусы,
Галоши
И ремень.

В нём всё значение имело,
Допрежь неведомое мне,
А где-то музыка гремела
И дети падали во сне.

А он стоял
Мужского рода
В своём единственном числе,
И непредвзятая свобода
Горела на его челе.


«Сгущалась тьма над пунктом населённым…»
Сгущалась тьма над пунктом населённым,
В ночном саду коррупция цвела,
Я ждал тебя, как свойственно влюблённым,
А ты, ты, соответственно, не шла.

Я жаждал твоею коснуться тела,
Любовный жар сжигал меня дотла,
А ты придти ко мне не захотела,
А ты, смотрите выше, всё не шла.

Полночный сад был залит лунным светом,
Его залил собою лунный свет.
Сказать такое – нужно быть поэтом,
Так написать способен лишь поэт.

Поэт он кратким должен быть и точным,
Иначе не поэт он, а фуфло.
Короче, я сидел в саду полночном,
А ты, как чмо последнее, не шло.


«Только сел – звонят. Давай скорее…»
Только сел – звонят. Давай скорее.
Тут у нас такое – обалдеешь.
Я такси хватаю. Мчимся пулей.
По дороге мужика сбиваем.

Приезжаем. Вроде всё нормально.
Ну не то, чтоб прямо всё в ажуре,
Но, по крайней мере, чисто внешне,
Чисто визуально, как обычно.

Я, как идиот, обратно еду.
По дороге в самосвал въезжаем.
Хорошо ещё таксист был пьяный.
А иначе б – страшно и подумать.

Слава богу, жив ещё остался,
Но пока мотался по больницам,
Дочка замуж вышла. За румына.
Только нам румынов не хватало.


«Я вчера за три отгула…»
Я вчера за три отгула
Головой упал со стула
Поначалу-то сперва
Подписался я за два,
Но взглянув на эти рожи,
Нет, решил, так не пойдёт,
И слупил с них подороже,
Я ж не полный идиот.


«Ночь темна, как камера обскура…»
Ночь темна, как камера обскура,
Дремлет населения душа
У высоких берегов Амура
И на диком бреге Иртыша.

Наготу слёта прикрыв рукою,
Спишь и ты, откинув простыню…
Что бы мне приснить тебе такое?
Хочешь, я себя тебе присню?

Знай, что я не снюсь, кому попало,
Редким выпадала эта честь.
Денег я беру за это мало –
У меня и так их много есть.

Я в любом могу присниться виде,
Скажем, в виде снега и дождя,
Или на коне горячем сидя,
Эскадрон летучий в бой ведя.

Хочешь – стану юношей прекрасным,
Хочешь – благородным стариком,
Хочешь – сыром обернусь колбасным,
А не хочешь – плавленым сырком.

Иль, принявши образ чайной розы,
У Хафиза взятый напрокат,
Я вплыву в твои ночные грёзы,
Источая дивный аромат.

Я войду в твой сон морским прибоем,
Шаловливым солнечным лучом…
Спи зубами, милая, к обоям
И не беспокойся ни о чём.


«Не доливайте водку в пиво…»
Не доливайте водку в пиво,
Во-первых, это некрасиво.
А во-вторых, снижает слог,
А в-третьих, просто валит с ног.

Не прочищайте пальцем носа,
На это в свете смотрят косо.
Как светских тонкостей знаток,
Рекомендую всем платок.

Не зажимайте дам в парадном,
При здешнем климате прохладном
Столь безыскусный стиль сулит
Партнёрам лишь радикулит.

Не гладьте брюки на ночь глядя,
Поскольку брюки на ночь гладя,
Придётся снять их всё равно,
Чтобы не выглядеть смешно.

Не доверяйте акушерам,
Они завидуют в душе вам.
Когда ж придёт пора рожать,
Услуг их следует бежать.

Не ешьте курицу с соседом,
По понедельникам и средам.
А, впрочем, и в другие дни
Старайтесь есть её одни.

Не всё, прочитанное вами,
Возможно выразить словами,
Но тайный смысл заветных строк
И вам откроется в свой срок.


«Уронил я в унитаз…»
Уронил я в унитаз
Как-то тут намедни
Свой любимый карий глаз.
Правый. Предпоследний.

Глянул он прощальным взором,
Голубиным оком
Прямо в душу мне с укором,
Уносясь потоком.

И с тех пор всё снится мне
Ночью в тишине,
Как он там ресницами
Шевелит на дне.


«Будь я малость помоложе…»
Будь я малость помоложе,
Я б с душою дорогой
Человекам трём по роже
Дал как минимум ногой.

Да как минимум пяти бы
Дал по роже бы рукой.
Так скажите мне спасибо
Что я старенький такой.

Москва 1995

Новые стихотворения


«Как увидишь над пашнею радугу…»
Как увидишь над пашнею радугу –
Атмосферы родимой явление,
Так подумаешь, мать твою за ногу
И застынешь в немом изумлении.

Очарован внезапною прелестью,
Ёлки, думаешь, где ж это, братцы, я?
И стоишь так с отвисшею челюстью,
Но потом понимаешь: дифракция .


«Я в детстве сильно поддавал…»
Я в детстве сильно поддавал
И образ жизни вёл развратный,
Я с детства не любил овал,
Но обожал трехчлен квадратный.


«Стихи мои, простые с виду…»
Стихи мои, простые с виду,
Просты на первый только взгляд
И не любому индивиду
Они о многом говорят.

Вот вы, к примеру бы, смогли бы
В один-единственный присест
Постичь их тайные изгибы
И чудом дышащий подтекст?

Да я и сам порой, не скрою,
Вдруг ощущаю перегрев
Всей мозговой своей корою,
Пред их загадкой замерев.

В них разом густо, разом пусто,
А иногда вообще никак,
Но всякий раз из них искусство
Свой подаёт товарный знак.

Идёт в моём культурном слое
Неуправляемый процесс,
Формально связанный с землёю,
Но одобряемый с небес.


«Города похожи друг на друга…»
Города похожи друг на друга,
Будь то Душанбе или Сидней,
Или та же самая Калуга,
Впрочем, речь сегодня не о ней.

Несмотря на внешнее несходство,
Но об этом следующий раз,
Главное в них – внутреннее сходство,
Вот что их роднит на первый глаз.

Есть у них в любое время года –
Лето, осень или же зима,
Всё что только нужно для народа,
А народу главное – дома.

В каждом доме этажей немало,
У меня их около восьми,
Раньше это сильно отвлекало,
А теперь – хоть хлебом не корми.

…Или, например, возьмём Воронеж,
Впрочем, что с Воронежа возьмёшь,
И с балкона толком не уронишь,
И на стенку сходу не прибьёшь.

…Да, чуть не забыл, наземный транспорт.
С этим просто полный караул,
Тут на Майне приезжал во Франкфурт,
Так никто и глазом не моргнул.

…А вообще-то здесь у нас неплохо,
Кормят так, что просто на убой,
Суп дают на завтрак из гороха,
Кто спускает воду за собой.

Над рекой в пруду склонилась ива,
За рекой заката синева,
Вот и всё, родная. Будем живы.
С добрым утром. Говорит Москва.


Картина
Какая страшная картина!
Какой порыв, какой накал!
Бежит по улице мужчина,
В груди его торчит кинжал.

«Постой, постой, мужчина резвый!
Умерь стремителный свой бег!» –
Вослед ему кричит нетрезвый
В измятой шляпе человек.

«Не для того тебя рожала
На белый свет родная мать,
Чтоб мог ты бегать здесь с кинжалом
И людям отдых отравлять!»


«Любил я женщину одну…»
Любил я женщину одну
Тому назад лет двадвать.
Но у неё был муж дебил,
И нам пришлось расстатся.

А может быть, не прав я был?
Ведь если разобратся,
Ну эка невидаль – дебил,
Так что ж теперь, стрелятся?

Нет, видно, всё же прав я был,
Хотя обидно было.
А то б он точно нас прибил,
Чего возьмёшь с дебила?




1 2