Он прижался в угол автомобиля и замолчал. Выпитое вино вызывало сонливость, несмотря на все пережитое. Измученный страхом и сомнениями мозг постепенно погружался в темноту. Автомобиль мчал его навстречу новой жизни. Сколько времени она будет длиться? Может быть, другой автомобиль по этой же дороге только в обратном направлении повезет его снова к виселице?
Швиль очнулся от неожиданного толчка. Машина внезапно остановилась. Спутник осветил фонарем его наряд, поправил шляпу, съехавшую во время сна набок, и подал пудреницу.
– Напудрите лицо, в каюте вам надо сегодня же ночью тщательно побриться, вы найдете там все, что нужно. Так, теперь отправляйтесь на пароход. Опустите голову, идите прямо и тяжело: я вас поведу. Не смущайтесь ничьими взглядами: о вашем бегстве еще не знают. А теперь выходите. – С этими словами он открыл дверцу машины, вышел и подал Швилю руку.
– Пойдем, мама, – нежно произнес он и согнул локоть.
В то же время он вынул из сумочки Швиля билет, который показал чиновнику. Тот бросил взгляд на пожилую женщину и пропустил их. Едва они взошли на палубу, как Швиля обняла и поцеловала в щеку молодая девушка.
– Наконец-то мама! – воскликнула она. – Я уже долго жду тебя.
Она взяла Швиля под руку с другой стороны, и они медленно направились втроем в каюту. Молодая девушка уложила Швиля на широкую кровать, приготовленную уже на ночь. Его спутник пожал ему руку.
– Счастливого пути и выше голову! Как видите, все идет великолепно; в дальнейшем будет то же самое – только не забывайте того, что я вам говорил в автомобиле. Никаких самостоятельных шагов.
Он исчез. Только теперь Швиль мог внимательно приглядеться к своей новой спутнице и с первого взгляда был приятно поражен ее красотой. Она была высокого роста, брюнетка, с большими проницательными серо-зелеными глазами и немного слишком крупным и дерзким, но приветливым ртом. Подбородок был немного резко очерчен, что указывало на энергию; однако тонкие черты лица придавали ей женственность и мягкость. На ней было надето спортивное пальто из верблюжьей шерсти, воротник которого она подняла во время ожидания на палубе. Блестящие волосы, отливавшие при свете лампы то коричневым, то черным, были не покрыты; ветер растрепал их и привел в художественный беспорядок.
– Снимите туфли и покройтесь одеялом. Не забывайте ни на мгновение, что вы изображаете больную – это необходимо, дабы стюарды как можно реже входили в каюту.
Швиль исполнил, что ему было приказано. Молодая девушка заботливо покрыла его, надела на его седой парик белоснежный чепчик, притушила свет и затем, прислонившись спиной к полуоткрытой двери, закурила сигарету.
Швиль проснулся. Он видел тяжелый сон. Жизнь, снова дарованная ему судьбой, во сне подвергалась опасности. Неужели теперь действительно конец? Он открыл глаза и сел на кровати. На него смотрели черные глаза, такие же черные, как темная ночь за окном иллюминатора.
– Почему вы не спите? – спросил он свою спутницу.
– Я должна сторожить, иначе нельзя.
– Я сам буду сторожить и, если понадобится, разбужу вас.
– Благодарю, но это невозможно, – приветливо, но твердо отклонила она.
– В таком случае я составлю вам компанию, – предложил он.
– Спите, отдохните лучше. Вам надо набираться сил.
– Для кого?
– Прежде всего для самого себя.
– А потом?
– Не знаю… я должна доставить вас в Гамбург…
– Что же там случится со мной?
– Это вы узнаете в Гамбурге: я столько же знаю, сколько и вы.
– Но я должен же, наконец, знать, кто мои спасители, для чего все это со мной делают?
– Разве утопающий спрашивает, кто бросает ему спасательный круг? Он хватается за него…
Последовало долгое молчание. Где-то вблизи раздавался только плеск волн и глухой, ритмичный стук машин.
– Могу я, по крайней мере, узнать, кто вы?
– Меня зовут Элли Бауер…
– Элли, – мечтательно произнес он, – как я люблю это имя…
– Вы любили женщину, которую звали Элли?
– Нет, нет, совсем другое… – рассеянно произнес он и прибавил: – Вы красивы, фрейлейн Элли. Я давно не видел красивой женщины. Еще вчера я не верил, что вообще увижу какую-нибудь женщину… может быть, это и было самым ужасным в моем прощании с жизнью… Я много выстрадал из-за женщины. Может быть, это страдание и является причиной моего стремления к женщине… мы, люди, уж таковы: нас всегда тянет к тому, что причинило нам самую большую боль.
– А это было самым большим вашим страданием?
– Да, по крайней мере, я так думаю…
– Она еще жива?
– Вероятно… я давно уже один и болтаюсь по всему свету.
– Вы хотели бы встретиться с этой женщиной?
– О нет! – он испуганно вздрогнул.
– Почему же нет?
Швиль опустился на подушки и долго молчал; потом он тихо произнес:
– Этого я не могу вам сказать.
Она больше не спрашивала, и это радовало его. Вынув сигаретки, она предложила ему. Через минуту в темноте вспыхнули две красных точки.
– Вы должны быть особенным человеком: я много слышала о вас, – снова начала она разговор.
– С кем же вы говорили обо мне?
– Я внимательно следила за заседаниями суда…
– Для чего вы это делали?
– Меня всегда интересовала криминалистика, а кроме того… – она замолчала.
– Кроме того? – настаивал он, напряженно смотря на нее.
– Ваш случай был таким странным: я и сегодня еще не уверена, убийца вы или нет.
Он коротко и нервно рассмеялся.
– Мой случай принадлежит к тем, которые, по всей вероятности, никогда не будут разъяснены. Еще менее это было бы возможным, если бы меня сегодня казнили. Суд не придал моим словам никакого значения; мой адвокат колебался за все время процесса и, наконец, подчинился мнению судей и прессы. Я отчаянно боролся за свою голову, но к чему это могло привести? Против меня были все. А я был один, совсем один.
– Я сама и многие другие убеждены, что вы убийца графа Риволли.
Швиль рассмеялся в темноте.
– Ну, так вы сами видите, что мне не в чем обвинять моего адвоката, – горько ответил он. – Но почему вы мне только что сказали, что сомневаетесь, а теперь заявляете, что убеждены в моей вине?
– Чтобы получить ясный ответ. Вы до сих пор так и не ответили на мой вопрос.
– Вы ведь знакомы с заседаниями суда, а там мой ответ был совершенно ясен и недвусмысленен.
– Кто же убил графа?
– Если бы я знал! – пожал Швиль плечами.
– В ту роковую ночь вы играли с ним в карты до четырех часов утра?
– Да, играл.
– Кроме вас был еще кто-нибудь у графа?
– Нет, я был один.
– Помимо графа в замке находилась его экономка – старая, болезненная женщина, – шестидесятилетняя кухарка и служанка?
– Правильно.
– Единственный человек, кроме вас, который мог бы убить графа, был его шофер. Но последний, как с точностью было доказано, находился с автомобилем в городе, за 140 километров от замка.
– И это правильно, фрейлейн Элли.
– В четыре часа вы ушли, по вашим утверждениям, из замка?
– Да, в четыре часа я покинул графа.
– В семь часов на ковре обнаружили кровавое пятно. Кинжал, лежавший в крови, принадлежал графу, употреблявшему его в качестве разрезного ножа для книг.
– Совершенно верно.
– Кровавый след тянулся по мраморной лестнице к выходу. Простыни с кровати графа исчезли, так же, как и труп, который, очевидно, завернули в простыни.
– Да, так утверждал суд.
– В то утро видели автомобиль, следы которого вели к озеру Гарда. В автомобиле, найденном впоследствии, также были обнаружены следы крови.
– Дальше, фрейлейн Элли, дальше!
– Вас стали искать, но не могли найти в течение трех месяцев. Вы жили под чужим именем в Каире и вели там расточительный образ жизни, располагая крупными суммами денег. В ту ночь, однако, из замка графа исчезли бриллиантовая и рубиновая коллекции, известные всему миру. Несгораемый шкаф был открыт. Ключи, вынутые вами, очевидно, из кармана убитого, были найдены в его комнате. На дверце несгораемого шкафа нашли отпечатки ваших пальцев, а при аресте на вашей руке был дорогой рубиновый перстень из коллекции графа. Объяснить происхождение своего богатства вы не могли…
– И все-таки меня спасли! Как мне это понимать, фрейлейн Элли? – насмешливо перебил он.
– Это совсем другой вопрос, господин Швиль; но оставим его. Я сама не знаю, почему затронула эту тему. Простите, мне не надо было этого делать.
– О, фрейлейн Элли, все вопросы, которые вы задавали мне, стали за последнее время частью моей жизни. Ведь мне приходилось в течение нескольких месяцев отвечать на эти вопросы, и поэтому маленькое повторение ничего не значит. Но в этой каюте я с таким же успехом могу уверить вас в своей невиновности, как в свое время моих судей.
Я могу только повторить то, что уже повторял бесчисленное количество раз: я не убивал графа. К дверце шкафа я мог прикоснуться, когда он мне в ту ночь показывал коллекцию. Рубин, бывший у меня на пальце, он подарил мне в знак признания нашей дружбы, – и я с честью носил его до моего ареста. Я не явился в полицию, потому что на Востоке не читал никаких газет и ничего не знал о смерти графа. Чужое имя я принял из-за женщины, преследовавшей меня, потому что не видел никакого другого средства, чтобы избавиться от нее. Имя женщины я назвал суду, но ее не нашли, и поэтому моему заявлению не придали никакого значения. Остается, значит, только ответ на вопрос, откуда у меня были средства для такой расточительной, как вы выразились, жизни. Мой ответ тоже должен быть вам знаком по судебным отчетам.
Однажды в Каире я нашел на своем столе голубой конверт с чеком на сумму, превышающую пять тысяч фунтов. Чек был выдан на мое настоящее имя. Я ломал себе голову над тем, кто мог прислать мне чек и положить конверт на стол. Единственный человек, знавший мое местопребывание, был граф Риволли. Ему одному также были известны мои денежные затруднения, и только он мог дать мне чек. В течение двух недель я не пользовался чеком, пока у меня не вышли все деньги. Только тогда я взял из банка деньги. Эта таинственная история с чеком мучает меня с тех пор, как я узнал о смерти графа.
– А почему вы отправились именно в Каир?
Я археолог и надеялся примкнуть к экспедиции профессора Релинга. Моим самым пламенным желанием было покинуть Европу на несколько лет. К сожалению, из этого ничего не вышло, потому что общество, собиравшееся финансировать работы профессора, обанкротилось. Члены экспедиции разъехались, а профессор присоединился к исследователю Лингбаю – оба и до сих пор находятся где-то в пустыне Гоби.
Она помолчала. При скудном свете полупритушенной лампы он мог различить, как вспыхивали временами ее глаза, похожие на агаты.
– Это все я уже читала, – сказала она наконец.
– И какое же вы вынесли впечатление, фрейлейн Элли? – его голос был тихим, настаивающим.
– Мне кажется, что вы убили графа: ваша защита вплоть до таинственного чека довольно хорошо скомбинирована. Вы шаблонны.
– Так я и думал, фрейлейн Элли, – горько рассмеялся он. – Но оставим это. Если бы я только знал, для чего меня спасли, для кого моя жизнь может представлять ценность! Вчера вечером еще я был счастлив, что победила справедливость. Но теперь мне так же тяжело, как и в моей камере. Разве мое имя стало чистым, разве моя честь восстановлена? Нет, ничего, совершенно ничего.
– Вы меня смешите, господин Швиль. На рассвете вы были бы уже трупом, а теперь живете, спите в теплой, хорошей постели, курите прекрасную сигаретку, и перед вами сидит женщина, к которой вы, по вашему же утверждению, так стремились. Вы идете навстречу новой жизни, о вас заботятся, как о ребенке…
– Навстречу новой жизни? Но, фрейлейн Элли, какой жизни? И сколько она будет продолжаться?
– Вы слишком нетерпеливы, господин Швиль. Спите, а я пойду на палубу, здесь очень душно, вся каюта полна дыму…
– Идите, фрейлейн Элли, поступайте как вам удобнее.
Она ушла, а он остался лежать с широко открытыми глазами. Он смотрел на затянутую шелком лампу, напоминавшую ему желтый, неподвижный глаз на потолке камеры смертников.
Он не заметил как заснул. Когда его разбудили, в иллюминатор падали лучи солнца. Его спутница стояла уже совсем одетая.
– Мы скоро прибудем к цели, – произнесла она. – Вы должны приготовиться, нас ждет автомобиль.
– Который час, фрейлейн Элли?
– Сейчас девять.
– Невозможно!
– Что невозможно, господин Швиль? – спросила она со смеющимися глазами.
– Что мы уже в Гамбурге…
– Оденьте пальто, которое я вам положила, и поднимите воротник, а то вас могут узнать. Будьте осторожны, потому что по радио ночью уже осведомились о вас. Два человека из команды обыскивали каюты; но вы спали, ничего не подозревая.
– У нас они тоже были?
– Конечно, на вас даже смотрели, но слава Богу, не узнали.
Холодный пот выступил на лбу Швиля. Весь дрожа, он оделся и закрыл лицо меховым воротником пальто, как будто боясь холодного воздуха. Фрейлейн Элли вывела его на палубу. Он бросил взгляд на приближающийся город и едва удержал изумленное восклицание.
Однако он сдержался и только побледнел, не издав ни звука. Только сидя в автомобиле, он бросил в сторону Элли взгляд, преисполненный ужаса и пробормотал:
– Вы солгали мне, мы совсем не в Германии.
– Я думаю, вам все равно в каком городе ни находиться, если только он достаточно далек от вашего палача, – сухо ответила она.
Ему стало ясно, что он не может больше располагать собой, что он в полной зависимости, как ребенок. Без согласия своей спутницы он не может даже выглянуть в окно. Был ли он вообще еще человеком? Разве его имя не было уже вычеркнуто из списка живых? Он жил только случайно. Место, которое он занимал раньше в жизни, было уже занято другим. Для него оставалось только два метра могильной земли: больше ему не могли дать ничего, потому что жизнь идет вперед, каждый час рождаются новые люди, и им тоже надо дать место под небом. Он сопротивлялся против этого всем своим существом. Какой-то голос шептал ему:
«Ты поскользнулся, ты споткнулся, дорогой – а кто однажды попал в поток ненужных людей, тот погиб».
«Но ведь сегодня ночью меня спасли и поставили на ноги!»
«Это ничего не значит. Люди, которые сделали это, не смели поступать так. Они так же, как и ты, нарушили мировой порядок».
«Боже, но ведь я невиновен! – почти вслух вскричал он в отчаянии».
«Так утверждают все, кто хочет спастись, кто боится быть раздавленным. Могущественный механизм, держащий мир в постоянном движении, обладает сотнями тысяч колесиков, ты попал в одно из них, в правосудие. Это колесико должно, так же как и другие, двигаться по установленному пути. Тот, кто нарушает ритм, размалывается, дорогой Швиль. Если испортится одна часть механизма, то из-за этого пострадает все остальное».
«Но ведь колесико захватило меня без моего участия, я держался далеко от него!»
«Чтобы дать на это ответ, надо призвать на помощь планеты и весь порядок вселенной. Люди называют это судьбой, предопределением. Оставь эту тему: даже ученые не могут разобраться в ней. Кто может это изменить?»
Этот странный диалог Швиля с самим собой был внезапно прерван.
– Вы спите, господин Швиль! – спросила Элли, потому что он сидел с закрытыми глазами.
– Нет, я не сплю. Но я хотел бы заснуть и никогда больше не просыпаться.
– Может быть, доставить вас обратно в вашу камеру? Вас там наверное примут, смею уверить…
Он ничего не ответил. Она была права, тысячу раз права. Назад он не хотел. Он видел через окно автомобиля прекрасный город – Геную, который так хорошо знал и любил. Видел голубое небо, оливы и розы в садах, слышал громкие голоса уличных продавцов, эти особенные, звонкие голоса, казалось, напоенные зноем. Нет, он совсем не хотел возвращаться в камеру смертников. В его душу постепенно вошел покой. Робкий луч радости жизни украдкой проскользнул в замерзающее сердце и согрел его. В душе ожили голоса, их становилось все больше и больше. Сперва они шептались, потом стали раздаваться громче, потом зазвучали как серебряные колокольчики: жизнь!
Жить! Жить! Все равно сколько, все равно как: но жить, потому что это самое большое богатство, самое дорогое сокровище на свете. Каждый день, каждый час существования, которым можно упиться, уже победа. Опьяняющая победа. Итак, вперед, Швиль, хватайся за часы жизни руками и зубами, добром и силой, все равно, как придется!
«А если тебя узнают, что тогда? Ведь тебе запрещено жить! ›› – пытался какой-то внутренний голос нарушить его счастливое состояние. Но это ему не удалось.
«Если меня узнают, то я подчинюсь силе, – подумал Швиль. Но до того времени могут пройти дни, недели, месяцы, а если мне повезет, то и годы. И это время – мое!»
Автомобиль остановился перед старинным дворцом. Здание было построено из серого мрамора, с узкими окнами. Два льва с широко раскрытой пастью величественно лежали по обеим сторонам портала. Швиль вышел из автомобиля и поднялся по ступеням. Широкая белая мраморная лестница, покрытая ковром, вела наверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Швиль очнулся от неожиданного толчка. Машина внезапно остановилась. Спутник осветил фонарем его наряд, поправил шляпу, съехавшую во время сна набок, и подал пудреницу.
– Напудрите лицо, в каюте вам надо сегодня же ночью тщательно побриться, вы найдете там все, что нужно. Так, теперь отправляйтесь на пароход. Опустите голову, идите прямо и тяжело: я вас поведу. Не смущайтесь ничьими взглядами: о вашем бегстве еще не знают. А теперь выходите. – С этими словами он открыл дверцу машины, вышел и подал Швилю руку.
– Пойдем, мама, – нежно произнес он и согнул локоть.
В то же время он вынул из сумочки Швиля билет, который показал чиновнику. Тот бросил взгляд на пожилую женщину и пропустил их. Едва они взошли на палубу, как Швиля обняла и поцеловала в щеку молодая девушка.
– Наконец-то мама! – воскликнула она. – Я уже долго жду тебя.
Она взяла Швиля под руку с другой стороны, и они медленно направились втроем в каюту. Молодая девушка уложила Швиля на широкую кровать, приготовленную уже на ночь. Его спутник пожал ему руку.
– Счастливого пути и выше голову! Как видите, все идет великолепно; в дальнейшем будет то же самое – только не забывайте того, что я вам говорил в автомобиле. Никаких самостоятельных шагов.
Он исчез. Только теперь Швиль мог внимательно приглядеться к своей новой спутнице и с первого взгляда был приятно поражен ее красотой. Она была высокого роста, брюнетка, с большими проницательными серо-зелеными глазами и немного слишком крупным и дерзким, но приветливым ртом. Подбородок был немного резко очерчен, что указывало на энергию; однако тонкие черты лица придавали ей женственность и мягкость. На ней было надето спортивное пальто из верблюжьей шерсти, воротник которого она подняла во время ожидания на палубе. Блестящие волосы, отливавшие при свете лампы то коричневым, то черным, были не покрыты; ветер растрепал их и привел в художественный беспорядок.
– Снимите туфли и покройтесь одеялом. Не забывайте ни на мгновение, что вы изображаете больную – это необходимо, дабы стюарды как можно реже входили в каюту.
Швиль исполнил, что ему было приказано. Молодая девушка заботливо покрыла его, надела на его седой парик белоснежный чепчик, притушила свет и затем, прислонившись спиной к полуоткрытой двери, закурила сигарету.
Швиль проснулся. Он видел тяжелый сон. Жизнь, снова дарованная ему судьбой, во сне подвергалась опасности. Неужели теперь действительно конец? Он открыл глаза и сел на кровати. На него смотрели черные глаза, такие же черные, как темная ночь за окном иллюминатора.
– Почему вы не спите? – спросил он свою спутницу.
– Я должна сторожить, иначе нельзя.
– Я сам буду сторожить и, если понадобится, разбужу вас.
– Благодарю, но это невозможно, – приветливо, но твердо отклонила она.
– В таком случае я составлю вам компанию, – предложил он.
– Спите, отдохните лучше. Вам надо набираться сил.
– Для кого?
– Прежде всего для самого себя.
– А потом?
– Не знаю… я должна доставить вас в Гамбург…
– Что же там случится со мной?
– Это вы узнаете в Гамбурге: я столько же знаю, сколько и вы.
– Но я должен же, наконец, знать, кто мои спасители, для чего все это со мной делают?
– Разве утопающий спрашивает, кто бросает ему спасательный круг? Он хватается за него…
Последовало долгое молчание. Где-то вблизи раздавался только плеск волн и глухой, ритмичный стук машин.
– Могу я, по крайней мере, узнать, кто вы?
– Меня зовут Элли Бауер…
– Элли, – мечтательно произнес он, – как я люблю это имя…
– Вы любили женщину, которую звали Элли?
– Нет, нет, совсем другое… – рассеянно произнес он и прибавил: – Вы красивы, фрейлейн Элли. Я давно не видел красивой женщины. Еще вчера я не верил, что вообще увижу какую-нибудь женщину… может быть, это и было самым ужасным в моем прощании с жизнью… Я много выстрадал из-за женщины. Может быть, это страдание и является причиной моего стремления к женщине… мы, люди, уж таковы: нас всегда тянет к тому, что причинило нам самую большую боль.
– А это было самым большим вашим страданием?
– Да, по крайней мере, я так думаю…
– Она еще жива?
– Вероятно… я давно уже один и болтаюсь по всему свету.
– Вы хотели бы встретиться с этой женщиной?
– О нет! – он испуганно вздрогнул.
– Почему же нет?
Швиль опустился на подушки и долго молчал; потом он тихо произнес:
– Этого я не могу вам сказать.
Она больше не спрашивала, и это радовало его. Вынув сигаретки, она предложила ему. Через минуту в темноте вспыхнули две красных точки.
– Вы должны быть особенным человеком: я много слышала о вас, – снова начала она разговор.
– С кем же вы говорили обо мне?
– Я внимательно следила за заседаниями суда…
– Для чего вы это делали?
– Меня всегда интересовала криминалистика, а кроме того… – она замолчала.
– Кроме того? – настаивал он, напряженно смотря на нее.
– Ваш случай был таким странным: я и сегодня еще не уверена, убийца вы или нет.
Он коротко и нервно рассмеялся.
– Мой случай принадлежит к тем, которые, по всей вероятности, никогда не будут разъяснены. Еще менее это было бы возможным, если бы меня сегодня казнили. Суд не придал моим словам никакого значения; мой адвокат колебался за все время процесса и, наконец, подчинился мнению судей и прессы. Я отчаянно боролся за свою голову, но к чему это могло привести? Против меня были все. А я был один, совсем один.
– Я сама и многие другие убеждены, что вы убийца графа Риволли.
Швиль рассмеялся в темноте.
– Ну, так вы сами видите, что мне не в чем обвинять моего адвоката, – горько ответил он. – Но почему вы мне только что сказали, что сомневаетесь, а теперь заявляете, что убеждены в моей вине?
– Чтобы получить ясный ответ. Вы до сих пор так и не ответили на мой вопрос.
– Вы ведь знакомы с заседаниями суда, а там мой ответ был совершенно ясен и недвусмысленен.
– Кто же убил графа?
– Если бы я знал! – пожал Швиль плечами.
– В ту роковую ночь вы играли с ним в карты до четырех часов утра?
– Да, играл.
– Кроме вас был еще кто-нибудь у графа?
– Нет, я был один.
– Помимо графа в замке находилась его экономка – старая, болезненная женщина, – шестидесятилетняя кухарка и служанка?
– Правильно.
– Единственный человек, кроме вас, который мог бы убить графа, был его шофер. Но последний, как с точностью было доказано, находился с автомобилем в городе, за 140 километров от замка.
– И это правильно, фрейлейн Элли.
– В четыре часа вы ушли, по вашим утверждениям, из замка?
– Да, в четыре часа я покинул графа.
– В семь часов на ковре обнаружили кровавое пятно. Кинжал, лежавший в крови, принадлежал графу, употреблявшему его в качестве разрезного ножа для книг.
– Совершенно верно.
– Кровавый след тянулся по мраморной лестнице к выходу. Простыни с кровати графа исчезли, так же, как и труп, который, очевидно, завернули в простыни.
– Да, так утверждал суд.
– В то утро видели автомобиль, следы которого вели к озеру Гарда. В автомобиле, найденном впоследствии, также были обнаружены следы крови.
– Дальше, фрейлейн Элли, дальше!
– Вас стали искать, но не могли найти в течение трех месяцев. Вы жили под чужим именем в Каире и вели там расточительный образ жизни, располагая крупными суммами денег. В ту ночь, однако, из замка графа исчезли бриллиантовая и рубиновая коллекции, известные всему миру. Несгораемый шкаф был открыт. Ключи, вынутые вами, очевидно, из кармана убитого, были найдены в его комнате. На дверце несгораемого шкафа нашли отпечатки ваших пальцев, а при аресте на вашей руке был дорогой рубиновый перстень из коллекции графа. Объяснить происхождение своего богатства вы не могли…
– И все-таки меня спасли! Как мне это понимать, фрейлейн Элли? – насмешливо перебил он.
– Это совсем другой вопрос, господин Швиль; но оставим его. Я сама не знаю, почему затронула эту тему. Простите, мне не надо было этого делать.
– О, фрейлейн Элли, все вопросы, которые вы задавали мне, стали за последнее время частью моей жизни. Ведь мне приходилось в течение нескольких месяцев отвечать на эти вопросы, и поэтому маленькое повторение ничего не значит. Но в этой каюте я с таким же успехом могу уверить вас в своей невиновности, как в свое время моих судей.
Я могу только повторить то, что уже повторял бесчисленное количество раз: я не убивал графа. К дверце шкафа я мог прикоснуться, когда он мне в ту ночь показывал коллекцию. Рубин, бывший у меня на пальце, он подарил мне в знак признания нашей дружбы, – и я с честью носил его до моего ареста. Я не явился в полицию, потому что на Востоке не читал никаких газет и ничего не знал о смерти графа. Чужое имя я принял из-за женщины, преследовавшей меня, потому что не видел никакого другого средства, чтобы избавиться от нее. Имя женщины я назвал суду, но ее не нашли, и поэтому моему заявлению не придали никакого значения. Остается, значит, только ответ на вопрос, откуда у меня были средства для такой расточительной, как вы выразились, жизни. Мой ответ тоже должен быть вам знаком по судебным отчетам.
Однажды в Каире я нашел на своем столе голубой конверт с чеком на сумму, превышающую пять тысяч фунтов. Чек был выдан на мое настоящее имя. Я ломал себе голову над тем, кто мог прислать мне чек и положить конверт на стол. Единственный человек, знавший мое местопребывание, был граф Риволли. Ему одному также были известны мои денежные затруднения, и только он мог дать мне чек. В течение двух недель я не пользовался чеком, пока у меня не вышли все деньги. Только тогда я взял из банка деньги. Эта таинственная история с чеком мучает меня с тех пор, как я узнал о смерти графа.
– А почему вы отправились именно в Каир?
Я археолог и надеялся примкнуть к экспедиции профессора Релинга. Моим самым пламенным желанием было покинуть Европу на несколько лет. К сожалению, из этого ничего не вышло, потому что общество, собиравшееся финансировать работы профессора, обанкротилось. Члены экспедиции разъехались, а профессор присоединился к исследователю Лингбаю – оба и до сих пор находятся где-то в пустыне Гоби.
Она помолчала. При скудном свете полупритушенной лампы он мог различить, как вспыхивали временами ее глаза, похожие на агаты.
– Это все я уже читала, – сказала она наконец.
– И какое же вы вынесли впечатление, фрейлейн Элли? – его голос был тихим, настаивающим.
– Мне кажется, что вы убили графа: ваша защита вплоть до таинственного чека довольно хорошо скомбинирована. Вы шаблонны.
– Так я и думал, фрейлейн Элли, – горько рассмеялся он. – Но оставим это. Если бы я только знал, для чего меня спасли, для кого моя жизнь может представлять ценность! Вчера вечером еще я был счастлив, что победила справедливость. Но теперь мне так же тяжело, как и в моей камере. Разве мое имя стало чистым, разве моя честь восстановлена? Нет, ничего, совершенно ничего.
– Вы меня смешите, господин Швиль. На рассвете вы были бы уже трупом, а теперь живете, спите в теплой, хорошей постели, курите прекрасную сигаретку, и перед вами сидит женщина, к которой вы, по вашему же утверждению, так стремились. Вы идете навстречу новой жизни, о вас заботятся, как о ребенке…
– Навстречу новой жизни? Но, фрейлейн Элли, какой жизни? И сколько она будет продолжаться?
– Вы слишком нетерпеливы, господин Швиль. Спите, а я пойду на палубу, здесь очень душно, вся каюта полна дыму…
– Идите, фрейлейн Элли, поступайте как вам удобнее.
Она ушла, а он остался лежать с широко открытыми глазами. Он смотрел на затянутую шелком лампу, напоминавшую ему желтый, неподвижный глаз на потолке камеры смертников.
Он не заметил как заснул. Когда его разбудили, в иллюминатор падали лучи солнца. Его спутница стояла уже совсем одетая.
– Мы скоро прибудем к цели, – произнесла она. – Вы должны приготовиться, нас ждет автомобиль.
– Который час, фрейлейн Элли?
– Сейчас девять.
– Невозможно!
– Что невозможно, господин Швиль? – спросила она со смеющимися глазами.
– Что мы уже в Гамбурге…
– Оденьте пальто, которое я вам положила, и поднимите воротник, а то вас могут узнать. Будьте осторожны, потому что по радио ночью уже осведомились о вас. Два человека из команды обыскивали каюты; но вы спали, ничего не подозревая.
– У нас они тоже были?
– Конечно, на вас даже смотрели, но слава Богу, не узнали.
Холодный пот выступил на лбу Швиля. Весь дрожа, он оделся и закрыл лицо меховым воротником пальто, как будто боясь холодного воздуха. Фрейлейн Элли вывела его на палубу. Он бросил взгляд на приближающийся город и едва удержал изумленное восклицание.
Однако он сдержался и только побледнел, не издав ни звука. Только сидя в автомобиле, он бросил в сторону Элли взгляд, преисполненный ужаса и пробормотал:
– Вы солгали мне, мы совсем не в Германии.
– Я думаю, вам все равно в каком городе ни находиться, если только он достаточно далек от вашего палача, – сухо ответила она.
Ему стало ясно, что он не может больше располагать собой, что он в полной зависимости, как ребенок. Без согласия своей спутницы он не может даже выглянуть в окно. Был ли он вообще еще человеком? Разве его имя не было уже вычеркнуто из списка живых? Он жил только случайно. Место, которое он занимал раньше в жизни, было уже занято другим. Для него оставалось только два метра могильной земли: больше ему не могли дать ничего, потому что жизнь идет вперед, каждый час рождаются новые люди, и им тоже надо дать место под небом. Он сопротивлялся против этого всем своим существом. Какой-то голос шептал ему:
«Ты поскользнулся, ты споткнулся, дорогой – а кто однажды попал в поток ненужных людей, тот погиб».
«Но ведь сегодня ночью меня спасли и поставили на ноги!»
«Это ничего не значит. Люди, которые сделали это, не смели поступать так. Они так же, как и ты, нарушили мировой порядок».
«Боже, но ведь я невиновен! – почти вслух вскричал он в отчаянии».
«Так утверждают все, кто хочет спастись, кто боится быть раздавленным. Могущественный механизм, держащий мир в постоянном движении, обладает сотнями тысяч колесиков, ты попал в одно из них, в правосудие. Это колесико должно, так же как и другие, двигаться по установленному пути. Тот, кто нарушает ритм, размалывается, дорогой Швиль. Если испортится одна часть механизма, то из-за этого пострадает все остальное».
«Но ведь колесико захватило меня без моего участия, я держался далеко от него!»
«Чтобы дать на это ответ, надо призвать на помощь планеты и весь порядок вселенной. Люди называют это судьбой, предопределением. Оставь эту тему: даже ученые не могут разобраться в ней. Кто может это изменить?»
Этот странный диалог Швиля с самим собой был внезапно прерван.
– Вы спите, господин Швиль! – спросила Элли, потому что он сидел с закрытыми глазами.
– Нет, я не сплю. Но я хотел бы заснуть и никогда больше не просыпаться.
– Может быть, доставить вас обратно в вашу камеру? Вас там наверное примут, смею уверить…
Он ничего не ответил. Она была права, тысячу раз права. Назад он не хотел. Он видел через окно автомобиля прекрасный город – Геную, который так хорошо знал и любил. Видел голубое небо, оливы и розы в садах, слышал громкие голоса уличных продавцов, эти особенные, звонкие голоса, казалось, напоенные зноем. Нет, он совсем не хотел возвращаться в камеру смертников. В его душу постепенно вошел покой. Робкий луч радости жизни украдкой проскользнул в замерзающее сердце и согрел его. В душе ожили голоса, их становилось все больше и больше. Сперва они шептались, потом стали раздаваться громче, потом зазвучали как серебряные колокольчики: жизнь!
Жить! Жить! Все равно сколько, все равно как: но жить, потому что это самое большое богатство, самое дорогое сокровище на свете. Каждый день, каждый час существования, которым можно упиться, уже победа. Опьяняющая победа. Итак, вперед, Швиль, хватайся за часы жизни руками и зубами, добром и силой, все равно, как придется!
«А если тебя узнают, что тогда? Ведь тебе запрещено жить! ›› – пытался какой-то внутренний голос нарушить его счастливое состояние. Но это ему не удалось.
«Если меня узнают, то я подчинюсь силе, – подумал Швиль. Но до того времени могут пройти дни, недели, месяцы, а если мне повезет, то и годы. И это время – мое!»
Автомобиль остановился перед старинным дворцом. Здание было построено из серого мрамора, с узкими окнами. Два льва с широко раскрытой пастью величественно лежали по обеим сторонам портала. Швиль вышел из автомобиля и поднялся по ступеням. Широкая белая мраморная лестница, покрытая ковром, вела наверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16