Он отгонял от него насекомых и заслонял его от жгучих лучей солнца, меж тем, как тяжелое дыхание старика становилось все тише и тише.
Вдруг умирающий приподнялся, опираясь на руки.
— Инеса! — воскликнул он, — берегись черного Антонио! Проклятие ему и всему его роду!
Со стоном он упал навзничь. Судорога, сводившая черты его лица, стихла, и лицо приняло мягкое и ясное выражение, в то время как жизнь медленно отлетела от старика. Бледные губы его двигались, словно шепча что-то. Он теперь был далеко, далеко, в ином времени. Быть может, сидел он у кафедры Пастера и повторял слова учителя: прекрасно умереть за великое знание.
Через несколько минут Паквай поднялся. Он долго стоял, склонив голову. Ни один звук не нарушал окружавшей его торжественной тишины.
Только высоко в небе кружился кондор, далекий и величавый.
ГЛАВА III. Хирург
Операция была окончена.
Высокий, сильный доктор, целой головой превышавший всех ассистентов, умывал окровавленные руки в то время, как уносили пациента.
Сестра милосердия подошла к нему,
— Пятнадцать минут, — сказала она отрывисто.
Хирург, довольный, кивнул головой.
— Идет, идет, — сказал он спокойно, — а как с наркозом?
— Больной уже проснулся. Он вполне благополучен. Это необыкновенно симпатичный, терпеливый юноша. Его мать здесь и желает говорить с доктором.
— Я сейчас приду.
В приемной стояла высокая, бедно одетая женщина в черном. Она была очень бледна, а покрасневшие глаза и нервно трепетавшие руки свидетельствовали о бессонных ночах. Ее низкий приятный голос дрожал, когда она обратилась к доктору с ясными голубыми глазами.
— Ну что? Как?..
— Это тяжелый случай, сударыня. Операция прошла прекрасно. Остальное должны довершить туберкулезные врачи.
— Я не совсем понимаю…
— Как вам известно, у вашего сына сильно затронуто одно легкое. Это легкое мы изъяли из употребления, удалив несколько ребер.
— Все это кажется мне ужасным!
— Почему? Лучше освободиться от больного органа, который мешает и причиняет вред. Многие люди, — старые и молодые, живут с одним легким и чувствуют себя великолепно… А ваш сын, я думаю, будет совсем здоров. Это также мнение специалиста по легочным болезням, который присутствовал при операции. Никаких излишеств. Если он обладает спокойной и уравновешенной природой, он проживет дольше, чем кто-либо из нас.
Бедная женщина словно помолодела на десять лет. Она схватила руку доктора и горячо пожала ее.
— Как мне благодарить вас! — промолвила она, — Это мой единственный сын, и я вырастила его моими трудами. Сегодня — самый счастливый день в моей жизни!
Она быстро отвернулась, чтобы скрыть слезы радости, выступившие на ее глазах.
Доктор посмотрел на нее. Уже не было перед ним пожилой, измученной матери — словно молодая девушка, выбежала она из серой больничной комнаты.
Но хирург не торопился.
В глубоком раздумий вышел он из громадной больницы, на фасаде которой виднелась вывеска красного креста.
Был восхитительный весенний день, и воздух словно трепетал радостью всевозможных обещаний.
— Здесь — дорога к настоящей жизни, — словно говорил ему фиорд. — Приди ко мне, и я подарю тебе новые приключения, новые чувства и новую весну!..
Врач горько усмехнулся и медленно пошел вниз по широкому шоссе. Никогда он не ощущал так ясно, как в эти норвежские весенние дни, что он сидит в клетке, красивой, раззолоченной, с будничным, обычным уютом, в клетке, которая так мало соответствует его непрерывному стремлению, его тоске по чужим странам, где найдется место для его силы и отваги.
В конце концов, здесь, дома, в столице Норвегии, он чувствовал себя не лучше, чем тот человек с одним легким. Здесь было достаточно воздуха, здесь было солнце над фиордом и скалами. Но посреди всего этого великолепия повсюду кишели досадно люди с их обывательскими интересами.
Великан-доктор продолжал свой путь по городу и, наконец, вошел в Театральное кафе. Он заказал чашку кофе и газету. Кофе показался ему достаточно крепким. Газета угнетала его политикой, финансовыми процессами, ненужными концертами. Крупные заголовки, мелкие события, — все наводило на него тоску своим мещанским благополучием.
Он отбросил газету. Заплатил и вышел. Та чудесная, полная богатырских сил страна, что называется Норвегией, задыхается под гнетом лицемерной действительности. Она носит на челе знак приключений, но их давно уже нет в ее жизни.
Он медленно пошел по направлению к Дворцовому Холму. Воздух словно пел в его ушах. Сильнее, чем когда-либо, он ощущал чей-то зов. Словно какое-то нетерпение зудило под его кожей. Он ясно чувствовал, что снова наступает время уехать далеко, далеко отсюда. Это чувство уверенности, не раз приходившее к нему в течение богатой событиями жизни, охватило его на миг с такой силой, что он уже ожидал какого-то события, которое должно произойти здесь, между деревьями Дворцового парка. Но так как ничего не случилось, он ускорил шаги, и через несколько минут большие чугунные ворота его жилища в квартале Гомансбюен с шумом захлопнулись за ним.
Стоя в маленьком саду, он с удивлением посмотрел вокруг себя. Ему показалось, что сад странным образом встрепенулся и ожил. У стены стоял бюст человека с широким лицом и опущенными веками. Казалось, большое лицо улыбалось ему.
— Ну, Иенс, — сказал он старому матросу, встретившему его в холле, — что новенького?
Старик покачал головой.
Доктор почувствовал почти разочарование. Итак, на этот раз инстинкт обманул его.
— В вашей рабочей комнате лежит несколько писем, — промолвил достойный фактотум и принялся за чистку медных прутьев перед окнами.
Доктор сейчас же поспешил в «святая святых». На письменном столе, под бронзовым кулаком, лежало толстое письмо, имевшее такой вид, словно оно прошло множество почтовых испытаний. Конверт был истрепан и покрыт пятнами. Ряд штемпелеванных марок указывал на то, что письмо пришло из Асунсиона, столицы Парагвая. Непохоже было, чтобы доктор спешил открыть это письмо. Он взвесил его на руке с выражением напряженного любопытства в глазах. Там, внутри большого грязного конверта, дремало приключение. Он не ошибся.
— Паквай, — пробормотал он, завидев крупные беспомощные буквы.
Адрес, впрочем, был достаточно ясно написан. Он гласил:
Д-ру Ионасу Фиэльду.
Христиания.
Норвегия.
ГЛАВА IV. Письмо из Парагвая
Письмо Паквая было просто и кратко. Он рассказывал о том, как во время поездки на север, в малоисследованные местности, он встретил умиравшего человека, назвавшегося профессором патологии Лимского университета. Этот профессор был так близок к смерти, что на пространные объяснения не хватило времени. Но умирающий француз поручил Пакваю передать находящиеся при нем бумаги какому-нибудь смелому и энергичному ученому, который бы захотел продолжать опасные и необычайно интересные исследования, о которых сообщал дневник профессора. Несмотря на то, что Паквай не имел понятия о содержании дневника, написанного по-французски, он все же был убежден, что речь шла о чем-то совершенно особенном. Поэтому Паквай думал, что это дело заинтересует великого господина и друга. И Паквай надеялся, что его друг совершит путешествие через великое море и что документы попадут в его руки. Если же дело потребует экспедиции в Перу или Боливию, то Паквай находится в его распоряжении и будет ожидать приказаний своего друга и господина у их общей приятельницы, донны Франчески, которая со своим мужем проживает в Буэнос-Айресе, все в том же месте, у Палерм-Парка.
Таково было в основных чертах содержание письма Паквая. Завещание, по-видимому, было в полном порядке, составлено римским адвокатом и подписано надлежащими свидетелями. Оно гласило, что все имущество Раймонда Сен-Клэра, движимое и недвижимое, должно было перейти после его смерти к его единственной внучке, Инесе Сен-Клэр. Кроме этого, завещание содержало точный баланс денежного имущества Сен-Клэра. Состояние, хотя и небольшое, все же вполне обеспечивало юность Инесы Сен-Клэр и давало ей возможность заняться чем она захочет, и спокойно закончить свое образование. Недвижимость состояла из небольшого летнего домика-бунгало в окрестностях Лимы, а движимость — в деньгах и бумагах — была помещена в парижском отделении Лионского Кредита.
Ионас Фиэльд записал адрес молодой девушки в Лиме и имя адвоката, назначенного исполнителем завещания.
Затем он принялся за чтение дневника. Дневник был написан лапидарным стилем, указывающим, что у автора не было времени на подробности и на красноречивые описания природы. Он обрывался приблизительно за три месяца до смерти профессора.
То был знаменательный день в доме Фиэльда.
Когда Катарина Фиэльд вернулась с покупками из города, она нашла мужа в том состоянии отчуждения, которого она всегда боялась. Он стоял с блестящими глазами, наклонившись над какими-то пожелтевшими бумагами. Он отказался от обеда — нет, ему не хочется есть, — снял трубку телефона, и даже малютка Ионас должен был безуспешно удалиться, так как он застал отца углубленным в чтение тонкой в кожаном переплете книги, которая имела такой вид, словно долго пролежала в кофейной гуще.
Так прошло несколько часов. Перед ним были бесшумно поставлены бутерброды. Он не притронулся к ним. Только когда часы пробили полночь, Ионас Фиэльд вскочил со своего стула и огляделся вокруг себя с таким выражением, какое бывает у человека, внезапно очнувшегося от странного сна. Он заметил бутерброды и поспешно съел их, запивая пивом из бутылки, поставленной рядом.
Но все это он сделал совершенно машинально. Он был весь полон тем, что прочитал. Он рассеянно и удивленно смотрел на окружающие его предметы. Словно он испытывал некоторое разочарование по поводу того, что его тело находится в большом кресле кабинета в Христиании, в то время, как его дух живет в голубых горах Кордильер.
«Изумительно, — подумал он, — изумительно…»
Дверь тихонько отворилась, и Катарина Фиэльд вошла в комнату. Красивая, представительная женщина, на лице которой годы, казалось, не оставили никакого следа, приветливо улыбалась, но голос ее чуть заметно дрожал, когда она обернулась к мужу.
— Ну, Ионас, что случилось? У тебя такой вид, словно ты только что упал с луны на землю.
Высокий доктор посмотрел на нее каким-то странным, словно невидящим взором. Кто-то нарушил строй его мыслей. Чуть заметная морщина неудовольствия появилась было на лбу, но тотчас исчезла.
— Милая Катарина, — сказал он нежно, — это нечто замечательное…
И в нескольких словах он рассказал ей известную нам историю.
— Но загадка? Тайна Сен-Клэра и его поездки, в чем состоит она?
Фиэльд, по-видимому, не желал распространяться об этом.
— На этот вопрос не так-то легко ответить, — сказал он после некоторого раздумья. — Сведения Раймонда Сен-Клэра не совсем ясны; он высказывает некоторые гипотезы, которые представляются из ряда вон выходящими. Он сам, по-видимому, глубоко убежден в правильности своих теорий. Но об этом трудно составить себе мнение, не сделав собственных наблюдений. Ты понимаешь…
Катарина Фиэльд невольно вздохнула. Она поняла только одно, а именно, что отныне страсть к приключениям снова наложила свою лапу на душу ее мужа. И теперь для него был только один путь. Она знала его. Вся его фигура сияла свежею радостью. Каждый нерв, каждый мускул его сильного тела были заряжены электричеством.
Очевидно, ее долгом было радоваться вместе с мужем. Ведь она замечала, как он отяжелел и устал за последний год. Иногда ей даже в голову приходила мысль о Самсоне на мельнице. Трудно было ему приспособиться к филистерам современного общества. Повседневная обывательщина действовала, подобно яду, на его организм. По-видимому, он получил теперь необходимое противоядие. Оно состояло неизменно в одном: в опасностях, переживаниях, испытаниях, налитых в драгоценный кубок приключений.
Но она уже не могла так же легко, как прежде, вооружаться терпением. В глубине души она питала надежду, что эта страсть к приключениям постепенно исчезнет. Эта страсть походила у него на болезнь. Но когда Катарина бросила взгляд на громадную сильную фигуру, которая в течение нескольких часов вернула весь свой электрический заряд, она поняла, что ощущение жизни было условием жизни для этого, к одиночеству и свободе рожденного человека.
Он был одной породы с великими авантюристами всех времен. Тоска по неведомым странам и жажда действия нормандских викингов были выжжены на его лбу.
Итак, теперь ей предстояло остаться одной с ее мальчиком и долго, долго сидеть и с истомлением и страхом ждать мужа. Потому что там, где странствовал Ионас Фиэльд, всегда было опасно.
— Когда ты едешь? — спросила она со вздохом.
Он с удивлением посмотрел на жену. Затем подошел и поцеловал ее в лоб.
— Во всем мире не найдется для меня женщины, подобной тебе, — сказал он с нежностью. — Ты поняла меня с первого мига, когда мы встретили друг друга. Но я не был для тебя настоящим мужем.
— Ты был моим приключением, — шепнула она и прильнула головой к его груди. — И куда бы ты ни поехал, в какое место земли, ты всегда будешь жить в моем сердце.
Она выскользнула из его объятий и выбежала вон из комнаты, чтобы подавить свое волнение и не расплакаться при нем.
Ионас Фиэльд грустно посмотрел ей вслед. Он вспомнил о тех долгих месяцах, когда его терпеливая молодая жена сидела в этом жилище одна со своим мальчиком и ждала, в то время как он странствовал в неизвестности между жизнью и смертью.
— Кондор не может умереть, — сказал ему однажды Паквай, когда его жизнь висела на тонком волоске.
И, по-видимому, Паквай был прав. На теле Фиэльда было много следов от ран, нанесенных как животными, так и людьми. То были раны от пули, от ножа, и длинные багровые шрамы от когтей хищников. Но ни одной из них не удалось сломить его непоколебимую силу.
Он невольно вытащил наружу маленькую неуклюжую фигурку из золота, висящую на длинной цепи, надетой на шею. Он вспомнил донну Франческу, маленькую черноглазую девушку, жизнь которой он некогда спас.
— Покуда золотой амулет инков висит на твоей шее, ты будешь жить, — сказала восхитительная девочка-подросток, когда подарила ему медальон.
Фиэльд не был суеверен, но он любил старинные предания, окутывающие нашу жизнь бессмертной поэзией своих неведомых нитей.
И до сих пор золотой старинный амулет инков как будто действительно дарил ему бессмертие.
А теперь он снова должен отправиться в голубые горы, где индейское племя детей солнца некогда в гордом одиночестве углубилось в неприступные проблемы жизни и смерти.
Потому что в дневнике Раймонда Сен-Клэра проливался слабый свет на самый загадочный из вопросов, задаваемых человечеством, — на бессмертие, существующее не только в идее, но и в действительности.
Когда Ионас Фиэльд в этот вечер вошел в спальню, его жена там усердно занималась укладкой его чемоданов и предметов, необходимых под тропиками. А в коридоре старый Иене старательно чистил и полировал его охотничье ружье и револьверы.
Оба они имели вид людей, занятых самым обыкновенным будничным делом. Фру Катарина тихонько напевала, а старый Иене насвистывал песенку норвежских моряков «На корабле „Океания“.
ГЛАВА V. На пути к приключению
Моторное судно «Георг Вашингтон» быстро рассекало волны Карибского моря.
То было гордое зрелище.
Элегантный, огромный «Георг Вашингтон» мог по справедливости быть назван украшением морей. Светло-серая окраска судна сверкала на темной синеве неба и моря. Не было дыма, поднимавшегося из трубы, не было следов черной угольной копоти на чистой палубе. Мотор-дизель работал, играя, чисто и легко, словно исполинская швейная машина, без пыхтения и стонов, потрясавших старые пароходы. То был вестник нового времени, бороздивший синее море, по которому некогда медленно продвигались старинные конквистадоры с высоко поднятой головой и жадно трепещущими ноздрями навстречу новизне и приключению.
На капитанском мостике «Георга Вашингтона» стояли два человека и пристально всматривались в чуть видную линию берега, выступавшую на южном горизонте. Оба были высокие и сильные жители Севера, незаурядной наружности и темперамента. Оба, по-видимому, наслаждались без лишних слов обществом друг друга. То были люди вольного воздуха, больше всего любившие широкие горизонты и вечно беспокойные волны океанов.
Капитан Хольмсон сделал движение головой:
— Там находится маяк, — сказал он. — Течение отнесло нас немного в сторону.
Ионас Фиэльд кивнул головой. Он медленно вдыхал соленый воздух, ощущал запах земли, удивительный запах сухих трав, который под тропиками доносится издали, когда приближаешься к берегу. Каждый моряк безошибочно узнает его. Он является вернейшим признаком того, что морские волны неподалеку ударяются о лесистый берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Вдруг умирающий приподнялся, опираясь на руки.
— Инеса! — воскликнул он, — берегись черного Антонио! Проклятие ему и всему его роду!
Со стоном он упал навзничь. Судорога, сводившая черты его лица, стихла, и лицо приняло мягкое и ясное выражение, в то время как жизнь медленно отлетела от старика. Бледные губы его двигались, словно шепча что-то. Он теперь был далеко, далеко, в ином времени. Быть может, сидел он у кафедры Пастера и повторял слова учителя: прекрасно умереть за великое знание.
Через несколько минут Паквай поднялся. Он долго стоял, склонив голову. Ни один звук не нарушал окружавшей его торжественной тишины.
Только высоко в небе кружился кондор, далекий и величавый.
ГЛАВА III. Хирург
Операция была окончена.
Высокий, сильный доктор, целой головой превышавший всех ассистентов, умывал окровавленные руки в то время, как уносили пациента.
Сестра милосердия подошла к нему,
— Пятнадцать минут, — сказала она отрывисто.
Хирург, довольный, кивнул головой.
— Идет, идет, — сказал он спокойно, — а как с наркозом?
— Больной уже проснулся. Он вполне благополучен. Это необыкновенно симпатичный, терпеливый юноша. Его мать здесь и желает говорить с доктором.
— Я сейчас приду.
В приемной стояла высокая, бедно одетая женщина в черном. Она была очень бледна, а покрасневшие глаза и нервно трепетавшие руки свидетельствовали о бессонных ночах. Ее низкий приятный голос дрожал, когда она обратилась к доктору с ясными голубыми глазами.
— Ну что? Как?..
— Это тяжелый случай, сударыня. Операция прошла прекрасно. Остальное должны довершить туберкулезные врачи.
— Я не совсем понимаю…
— Как вам известно, у вашего сына сильно затронуто одно легкое. Это легкое мы изъяли из употребления, удалив несколько ребер.
— Все это кажется мне ужасным!
— Почему? Лучше освободиться от больного органа, который мешает и причиняет вред. Многие люди, — старые и молодые, живут с одним легким и чувствуют себя великолепно… А ваш сын, я думаю, будет совсем здоров. Это также мнение специалиста по легочным болезням, который присутствовал при операции. Никаких излишеств. Если он обладает спокойной и уравновешенной природой, он проживет дольше, чем кто-либо из нас.
Бедная женщина словно помолодела на десять лет. Она схватила руку доктора и горячо пожала ее.
— Как мне благодарить вас! — промолвила она, — Это мой единственный сын, и я вырастила его моими трудами. Сегодня — самый счастливый день в моей жизни!
Она быстро отвернулась, чтобы скрыть слезы радости, выступившие на ее глазах.
Доктор посмотрел на нее. Уже не было перед ним пожилой, измученной матери — словно молодая девушка, выбежала она из серой больничной комнаты.
Но хирург не торопился.
В глубоком раздумий вышел он из громадной больницы, на фасаде которой виднелась вывеска красного креста.
Был восхитительный весенний день, и воздух словно трепетал радостью всевозможных обещаний.
— Здесь — дорога к настоящей жизни, — словно говорил ему фиорд. — Приди ко мне, и я подарю тебе новые приключения, новые чувства и новую весну!..
Врач горько усмехнулся и медленно пошел вниз по широкому шоссе. Никогда он не ощущал так ясно, как в эти норвежские весенние дни, что он сидит в клетке, красивой, раззолоченной, с будничным, обычным уютом, в клетке, которая так мало соответствует его непрерывному стремлению, его тоске по чужим странам, где найдется место для его силы и отваги.
В конце концов, здесь, дома, в столице Норвегии, он чувствовал себя не лучше, чем тот человек с одним легким. Здесь было достаточно воздуха, здесь было солнце над фиордом и скалами. Но посреди всего этого великолепия повсюду кишели досадно люди с их обывательскими интересами.
Великан-доктор продолжал свой путь по городу и, наконец, вошел в Театральное кафе. Он заказал чашку кофе и газету. Кофе показался ему достаточно крепким. Газета угнетала его политикой, финансовыми процессами, ненужными концертами. Крупные заголовки, мелкие события, — все наводило на него тоску своим мещанским благополучием.
Он отбросил газету. Заплатил и вышел. Та чудесная, полная богатырских сил страна, что называется Норвегией, задыхается под гнетом лицемерной действительности. Она носит на челе знак приключений, но их давно уже нет в ее жизни.
Он медленно пошел по направлению к Дворцовому Холму. Воздух словно пел в его ушах. Сильнее, чем когда-либо, он ощущал чей-то зов. Словно какое-то нетерпение зудило под его кожей. Он ясно чувствовал, что снова наступает время уехать далеко, далеко отсюда. Это чувство уверенности, не раз приходившее к нему в течение богатой событиями жизни, охватило его на миг с такой силой, что он уже ожидал какого-то события, которое должно произойти здесь, между деревьями Дворцового парка. Но так как ничего не случилось, он ускорил шаги, и через несколько минут большие чугунные ворота его жилища в квартале Гомансбюен с шумом захлопнулись за ним.
Стоя в маленьком саду, он с удивлением посмотрел вокруг себя. Ему показалось, что сад странным образом встрепенулся и ожил. У стены стоял бюст человека с широким лицом и опущенными веками. Казалось, большое лицо улыбалось ему.
— Ну, Иенс, — сказал он старому матросу, встретившему его в холле, — что новенького?
Старик покачал головой.
Доктор почувствовал почти разочарование. Итак, на этот раз инстинкт обманул его.
— В вашей рабочей комнате лежит несколько писем, — промолвил достойный фактотум и принялся за чистку медных прутьев перед окнами.
Доктор сейчас же поспешил в «святая святых». На письменном столе, под бронзовым кулаком, лежало толстое письмо, имевшее такой вид, словно оно прошло множество почтовых испытаний. Конверт был истрепан и покрыт пятнами. Ряд штемпелеванных марок указывал на то, что письмо пришло из Асунсиона, столицы Парагвая. Непохоже было, чтобы доктор спешил открыть это письмо. Он взвесил его на руке с выражением напряженного любопытства в глазах. Там, внутри большого грязного конверта, дремало приключение. Он не ошибся.
— Паквай, — пробормотал он, завидев крупные беспомощные буквы.
Адрес, впрочем, был достаточно ясно написан. Он гласил:
Д-ру Ионасу Фиэльду.
Христиания.
Норвегия.
ГЛАВА IV. Письмо из Парагвая
Письмо Паквая было просто и кратко. Он рассказывал о том, как во время поездки на север, в малоисследованные местности, он встретил умиравшего человека, назвавшегося профессором патологии Лимского университета. Этот профессор был так близок к смерти, что на пространные объяснения не хватило времени. Но умирающий француз поручил Пакваю передать находящиеся при нем бумаги какому-нибудь смелому и энергичному ученому, который бы захотел продолжать опасные и необычайно интересные исследования, о которых сообщал дневник профессора. Несмотря на то, что Паквай не имел понятия о содержании дневника, написанного по-французски, он все же был убежден, что речь шла о чем-то совершенно особенном. Поэтому Паквай думал, что это дело заинтересует великого господина и друга. И Паквай надеялся, что его друг совершит путешествие через великое море и что документы попадут в его руки. Если же дело потребует экспедиции в Перу или Боливию, то Паквай находится в его распоряжении и будет ожидать приказаний своего друга и господина у их общей приятельницы, донны Франчески, которая со своим мужем проживает в Буэнос-Айресе, все в том же месте, у Палерм-Парка.
Таково было в основных чертах содержание письма Паквая. Завещание, по-видимому, было в полном порядке, составлено римским адвокатом и подписано надлежащими свидетелями. Оно гласило, что все имущество Раймонда Сен-Клэра, движимое и недвижимое, должно было перейти после его смерти к его единственной внучке, Инесе Сен-Клэр. Кроме этого, завещание содержало точный баланс денежного имущества Сен-Клэра. Состояние, хотя и небольшое, все же вполне обеспечивало юность Инесы Сен-Клэр и давало ей возможность заняться чем она захочет, и спокойно закончить свое образование. Недвижимость состояла из небольшого летнего домика-бунгало в окрестностях Лимы, а движимость — в деньгах и бумагах — была помещена в парижском отделении Лионского Кредита.
Ионас Фиэльд записал адрес молодой девушки в Лиме и имя адвоката, назначенного исполнителем завещания.
Затем он принялся за чтение дневника. Дневник был написан лапидарным стилем, указывающим, что у автора не было времени на подробности и на красноречивые описания природы. Он обрывался приблизительно за три месяца до смерти профессора.
То был знаменательный день в доме Фиэльда.
Когда Катарина Фиэльд вернулась с покупками из города, она нашла мужа в том состоянии отчуждения, которого она всегда боялась. Он стоял с блестящими глазами, наклонившись над какими-то пожелтевшими бумагами. Он отказался от обеда — нет, ему не хочется есть, — снял трубку телефона, и даже малютка Ионас должен был безуспешно удалиться, так как он застал отца углубленным в чтение тонкой в кожаном переплете книги, которая имела такой вид, словно долго пролежала в кофейной гуще.
Так прошло несколько часов. Перед ним были бесшумно поставлены бутерброды. Он не притронулся к ним. Только когда часы пробили полночь, Ионас Фиэльд вскочил со своего стула и огляделся вокруг себя с таким выражением, какое бывает у человека, внезапно очнувшегося от странного сна. Он заметил бутерброды и поспешно съел их, запивая пивом из бутылки, поставленной рядом.
Но все это он сделал совершенно машинально. Он был весь полон тем, что прочитал. Он рассеянно и удивленно смотрел на окружающие его предметы. Словно он испытывал некоторое разочарование по поводу того, что его тело находится в большом кресле кабинета в Христиании, в то время, как его дух живет в голубых горах Кордильер.
«Изумительно, — подумал он, — изумительно…»
Дверь тихонько отворилась, и Катарина Фиэльд вошла в комнату. Красивая, представительная женщина, на лице которой годы, казалось, не оставили никакого следа, приветливо улыбалась, но голос ее чуть заметно дрожал, когда она обернулась к мужу.
— Ну, Ионас, что случилось? У тебя такой вид, словно ты только что упал с луны на землю.
Высокий доктор посмотрел на нее каким-то странным, словно невидящим взором. Кто-то нарушил строй его мыслей. Чуть заметная морщина неудовольствия появилась было на лбу, но тотчас исчезла.
— Милая Катарина, — сказал он нежно, — это нечто замечательное…
И в нескольких словах он рассказал ей известную нам историю.
— Но загадка? Тайна Сен-Клэра и его поездки, в чем состоит она?
Фиэльд, по-видимому, не желал распространяться об этом.
— На этот вопрос не так-то легко ответить, — сказал он после некоторого раздумья. — Сведения Раймонда Сен-Клэра не совсем ясны; он высказывает некоторые гипотезы, которые представляются из ряда вон выходящими. Он сам, по-видимому, глубоко убежден в правильности своих теорий. Но об этом трудно составить себе мнение, не сделав собственных наблюдений. Ты понимаешь…
Катарина Фиэльд невольно вздохнула. Она поняла только одно, а именно, что отныне страсть к приключениям снова наложила свою лапу на душу ее мужа. И теперь для него был только один путь. Она знала его. Вся его фигура сияла свежею радостью. Каждый нерв, каждый мускул его сильного тела были заряжены электричеством.
Очевидно, ее долгом было радоваться вместе с мужем. Ведь она замечала, как он отяжелел и устал за последний год. Иногда ей даже в голову приходила мысль о Самсоне на мельнице. Трудно было ему приспособиться к филистерам современного общества. Повседневная обывательщина действовала, подобно яду, на его организм. По-видимому, он получил теперь необходимое противоядие. Оно состояло неизменно в одном: в опасностях, переживаниях, испытаниях, налитых в драгоценный кубок приключений.
Но она уже не могла так же легко, как прежде, вооружаться терпением. В глубине души она питала надежду, что эта страсть к приключениям постепенно исчезнет. Эта страсть походила у него на болезнь. Но когда Катарина бросила взгляд на громадную сильную фигуру, которая в течение нескольких часов вернула весь свой электрический заряд, она поняла, что ощущение жизни было условием жизни для этого, к одиночеству и свободе рожденного человека.
Он был одной породы с великими авантюристами всех времен. Тоска по неведомым странам и жажда действия нормандских викингов были выжжены на его лбу.
Итак, теперь ей предстояло остаться одной с ее мальчиком и долго, долго сидеть и с истомлением и страхом ждать мужа. Потому что там, где странствовал Ионас Фиэльд, всегда было опасно.
— Когда ты едешь? — спросила она со вздохом.
Он с удивлением посмотрел на жену. Затем подошел и поцеловал ее в лоб.
— Во всем мире не найдется для меня женщины, подобной тебе, — сказал он с нежностью. — Ты поняла меня с первого мига, когда мы встретили друг друга. Но я не был для тебя настоящим мужем.
— Ты был моим приключением, — шепнула она и прильнула головой к его груди. — И куда бы ты ни поехал, в какое место земли, ты всегда будешь жить в моем сердце.
Она выскользнула из его объятий и выбежала вон из комнаты, чтобы подавить свое волнение и не расплакаться при нем.
Ионас Фиэльд грустно посмотрел ей вслед. Он вспомнил о тех долгих месяцах, когда его терпеливая молодая жена сидела в этом жилище одна со своим мальчиком и ждала, в то время как он странствовал в неизвестности между жизнью и смертью.
— Кондор не может умереть, — сказал ему однажды Паквай, когда его жизнь висела на тонком волоске.
И, по-видимому, Паквай был прав. На теле Фиэльда было много следов от ран, нанесенных как животными, так и людьми. То были раны от пули, от ножа, и длинные багровые шрамы от когтей хищников. Но ни одной из них не удалось сломить его непоколебимую силу.
Он невольно вытащил наружу маленькую неуклюжую фигурку из золота, висящую на длинной цепи, надетой на шею. Он вспомнил донну Франческу, маленькую черноглазую девушку, жизнь которой он некогда спас.
— Покуда золотой амулет инков висит на твоей шее, ты будешь жить, — сказала восхитительная девочка-подросток, когда подарила ему медальон.
Фиэльд не был суеверен, но он любил старинные предания, окутывающие нашу жизнь бессмертной поэзией своих неведомых нитей.
И до сих пор золотой старинный амулет инков как будто действительно дарил ему бессмертие.
А теперь он снова должен отправиться в голубые горы, где индейское племя детей солнца некогда в гордом одиночестве углубилось в неприступные проблемы жизни и смерти.
Потому что в дневнике Раймонда Сен-Клэра проливался слабый свет на самый загадочный из вопросов, задаваемых человечеством, — на бессмертие, существующее не только в идее, но и в действительности.
Когда Ионас Фиэльд в этот вечер вошел в спальню, его жена там усердно занималась укладкой его чемоданов и предметов, необходимых под тропиками. А в коридоре старый Иене старательно чистил и полировал его охотничье ружье и револьверы.
Оба они имели вид людей, занятых самым обыкновенным будничным делом. Фру Катарина тихонько напевала, а старый Иене насвистывал песенку норвежских моряков «На корабле „Океания“.
ГЛАВА V. На пути к приключению
Моторное судно «Георг Вашингтон» быстро рассекало волны Карибского моря.
То было гордое зрелище.
Элегантный, огромный «Георг Вашингтон» мог по справедливости быть назван украшением морей. Светло-серая окраска судна сверкала на темной синеве неба и моря. Не было дыма, поднимавшегося из трубы, не было следов черной угольной копоти на чистой палубе. Мотор-дизель работал, играя, чисто и легко, словно исполинская швейная машина, без пыхтения и стонов, потрясавших старые пароходы. То был вестник нового времени, бороздивший синее море, по которому некогда медленно продвигались старинные конквистадоры с высоко поднятой головой и жадно трепещущими ноздрями навстречу новизне и приключению.
На капитанском мостике «Георга Вашингтона» стояли два человека и пристально всматривались в чуть видную линию берега, выступавшую на южном горизонте. Оба были высокие и сильные жители Севера, незаурядной наружности и темперамента. Оба, по-видимому, наслаждались без лишних слов обществом друг друга. То были люди вольного воздуха, больше всего любившие широкие горизонты и вечно беспокойные волны океанов.
Капитан Хольмсон сделал движение головой:
— Там находится маяк, — сказал он. — Течение отнесло нас немного в сторону.
Ионас Фиэльд кивнул головой. Он медленно вдыхал соленый воздух, ощущал запах земли, удивительный запах сухих трав, который под тропиками доносится издали, когда приближаешься к берегу. Каждый моряк безошибочно узнает его. Он является вернейшим признаком того, что морские волны неподалеку ударяются о лесистый берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19