Он знал наизусть каждую тропинку: всякая вершина холма, появляющаяся на краю небосклона, была ему известна. Не менее достойным удивления находил я в нём особенное искусство узнавать множество вещей по следам животных: посмотрев на них, он мог сказать с точностью, какого рода путники проезжали дорогой, откуда ехали, куда направлялись, сколько их было, примерно, числом и был ли скот их навьючен или нет.
Мы пробирались населёнными персидскими областями с величайшею осторожностью; днём отдыхали в местах уединённых, а ночью быстро подвигались вперёд. Наконец, проехав около 120 фарсахов, прибыли мы в окрестности Исфагана. Итак, наступило время собрать плоды нашего предприятия и доказать личную храбрость каждого из нас; но, когда узнал я подробно о намерении моих товарищей, бодрость моя должна была уступить место унынию.
Они имели в виду вторгнуться ночью в город мало оберегаемым входом; проникнуть тишком до самого шахского караван-сарая, где обыкновенно в это время года собираются во множестве богатые купцы с наличными деньгами; захватить что можно из их сундуков; похитить несколько человек их самих и, прежде нежели тревога распространится по городу, воротиться к месту, из которого выехали. Я находил такой план действия столь опасным и невозможным, что решился его опровергать. Но Аслан-султан, грозно посмотрев на меня, сказал:
– Хаджи! раскрой глаза – это не шутки! Если не будешь действовать усердно, то, клянусь пророком, я сожгу твою душу! Нам уже однажды удалось очистить этот город именно таким образом, – почему ж теперь нельзя?
Он велел мне ехать возле себя, сам сторожил меня с правой, а другому руфияну поручил наблюдать за мною с левой стороны. Оба они положительно мне объявили, что, если хоть малейше пошевелюсь в сторону, тотчас поднимут меня на копья. Мы отправились, Зная местоположение как нельзя лучше, я повёл их через развалины, окружающие город с восточной стороны, и таким образом мы проникли в обитаемые улицы, на которых глубокая тишина господствовала в то время ночи. Подъехав к месту предначертанных подвигов, мы остановились под сводами одного развалившегося дома, лошадей оставили под присмотром двух туркменов, а сами пошли пешком к караван-сараю, избегая по возможности базаров, где обыкновенно полицейская стража имеет своё пребывание. Из предосторожности мы назначили сборное место за городом, в известной нам долине, на случай, если б были принуждены разбежаться в потёмках в разные стороны.
Наконец мы достигли ворот главного караван-сарая. Сердце во мне забилось жестоко: я стоял возле дверей лавки моего родителя, попирал ногами землю, на которой играл, будучи мальчиком, дышал родимым воздухом и не смел подумать, где нахожусь. Всё кругом нас покоилось. Ворота были заперты; я велел моим свирепым товарищам остановиться в стороне, взял в руки камень и начал стучать в замок, зовя старого привратника по имени:
– Мухаммед-Али! Отпирай! Караван приехал.
– Какой караван? – отвечал он, полусонный, не двигаясь с места.
– Из Багдада. Отпирай поскорее!
– Караван из Багдада? – воскликнул старик. – Ведь он приехал вчера. Что за грязь ты ешь?
Видя, что сделал промах, я должен был, как последнее средство, объявить своё имя, и сказал:
– Ну, тот караван, с которым отправился Хаджи-Баба, сын вашего бородобрея, Кербелаи Хасана, и Осман-ага, багдадский купец. Мы теперь возвратились. Я привёз вам хорошие новости и надеюсь на подарок.
– Как? Наш Хаджи, который так превосходно брил мне голову? – сказал привратник. – Ваше место не было занято! Добро пожаловать!
Тут он стал отодвигать тяжёлый запор, и ворота, отворяясь со скрипом, представили нашим глазам маленького ростом старичишку, в ночных штанах, с чугунным светильником в руке. При помощи этого слабого света мы успели завидеть, что двор был завален тюками товаров. Один из наших тотчас опрокинул хилого привратника, и мы все толпой ворвались в караван-сарай.
Опытные в таком роде приступов, товарищи мои прямо кинулись туда, где стоило того, чтоб грабить. Они мгновенно завладели мешками с золотом и серебром; но всего более желали похитить несколько человек знатнейших купцов, которые могли б впоследствии представить им за себя богатый выкуп. Прежде, нежели ближайшие жители узнали о случившемся нападении, они уже захватили троих рабов божьих, которых нашли покоящимися в караван-сарае на шитых золотом подушках, под одеялами из драгоценной шалевой материи; связали им руки и ноги, по своему обычаю, и отправили в сборное место, посадив на лучших своих коней позади всадников.
Зная все уголки караван-сарая и конурки, занимаемые богатейшими купцами, я вошёл потихоньку в одну из них, именно ту, в которой жил прежде мой хозяин, Осман-ага, и утащил небольшой ящик, похожий на купеческую дорожную шкатулку. Я крайне обрадовался, найдя в нём тяжёлый мешок, и спрятал его тотчас за пазуху, хотя в потёмках не мог удостовериться, какая в нём заключалась монета.
Когда мы приводили к окончанию свою работу, весь город уже находился в движении. В первую минуту тревоги служители, конюхи, погонщики, бывшие в караван-сарае, все ушли на крышу. Вскоре жители ближайших улиц начали стекаться толпами, не зная, однако ж, что им делать и от кого защищаться. Начальник городской полиции и его урядники, взобравшись также на крышу, ещё более усиливали замешательство, крича во всё горло: «Бей! Лови! Коли!» – и не предпринимая никаких действительных мер. Несколько выстрелов сделано было наудачу; но, благодаря мраку и безначалию, мы успели пробраться сквозь народ и ускакать без всякого урона.
Во время самого грабежа и во время отступления я несколько раз хотел оставить отчаянную шайку моих товарищей и скрыться в каком-нибудь закоулке, но боялся, чтоб моя туркменская одежда не навлекла на меня мщения разъярённой черни, прежде нежели успею объяснить ей причину моего преображения. Притом я неосторожно объявил своё имя привратнику караван-сарая. Посему, когда б и уцелел от суматохи, то кто мог меня удостоверить, что бейлербей не воспользуется этим случаем и, переименовав мою голову в туркменскую, не представит её в Тегеран при донесении, как доказательство блистательной победы, одержанной им над хищниками? Я терзался нерешимостью, думал, нет ли возможности ускользнуть в отцовскую лавку, и проклинал судьбу, поставившую меня в такое ужасное затруднение, как вдруг почувствовал на плече тяжёлую лапу, которая, схватив меня, сильно пихнула вперёд. Я оглянулся и с трепетом увидел за собою свирепое лицо Аслан-султана, воспламенённое разбоем и остервенением, облитое потом и кровью; глаза у него пылали, как у тигра.
– Ты, видно, хочешь вкусить моего кинжала, – заревел он охриплым голосом, – вперёд! Не отставай!
Слова эти решили все мои недоумения. Чтоб доказать моё усердие, я бросился с саблей в руке на одного перса, который в ту минуту пробегал мимо нас, и грозно закричал, что ежели он тотчас не сдастся и не последует за мною, то убью его. Перс начал молить о пощаде обыкновенными восклицаниями:
– Аман! Аман! Ради имама Хусейна! Ради души вашего отца! Ради бороды Омара! Аман! Оставьте меня в покое!
Голос этого несчастного глубоко отразился в моём сердце: он чрезвычайно походил на голос моего отца. Это действительно был он: свет, мелькнувший от фонаря, озарил столь знакомое мне лицо, и я вдруг выпустил из руки его бороду. Бедный Хасан, вероятно, спешил из дома в лавку спасать от грабежа свои вещи, состоявшие из нескольких полотенец, ящика с бритвами, куска мыла и старого ковра. Почтение, которое мы привыкли оказывать нашим родителям, едва не заставило меня поцеловать его руку и стать перед ним с должным благоговением, но я опасался моих покровителей и принуждён был продолжать начатое. Я тормошил его и показывал, будто бью его со всей силой; но удары мои, минуя родительскую спину, падали на седло лошака, который тут случился. Вдруг я услышал, как он пробормотал про себя:
«Где мой Хаджи? Он теперь защитил бы меня от этих разбойников!» – и немедленно оставил старика, сказав по-турецки окружающим меня туркменам:
– Он для нас не годится: это простой бородобрей. Вслед за сим мы сели на коней и поскакали по тёмным улицам, не будучи никем преследуемы.
Глава V
Три пленника. Раздел добычи
Прибыв на сборное место, мы остановились, чтоб дать отдых лошадям и самим собраться с силами. Один из наших товарищей успел дорогою похитить барана, которого мы тотчас изрезали в куски, наткнули на прутики и сжарили на слабом огне, разведённом с помощью сухого кустарника и собранного на поле помёта.
Истребив барана, мы занялись рассмотрением достоинства наших пленников. Первый из них был мужчина лет около пятидесяти, высокого роста, тощий, с быстрым глазом, маленькою бородою и лицом лихорадочного цвета: на нём были шёлковые шаровары и кафтан из шалевой материи. Второй, небольшой, круглый человечек средних лет, с румяным лицом и орлиным носом, в кафтане тёмного цвета, застёгнутом на груди, с виду походил на законника. Третий, крепкого сложения, плотный и здоровый, с чёрною окладистою бородой, имел довольно грубую наружность; он озабочивал нас более, нежели два другие, по причине упорного сопротивления, оказанного им при своём похищении.
Дав им несколько оставшихся от нас костей для завтрака, мы позвали их к себе. Тощий, высокий перс, на котором туркмены всего более основывали свои расчёты, был первый подвергнут допросу. Я один из нашей шайки знал по-персидски и должен был служить переводчиком.
– Кто ты таков? – вопросил Аслан-султан.
– Я хочу вам представить, для пользы службы, что я никто – я бедный человек, – отвечал перс.
– Чем ты занимаешься?
– Я поэт, к вашим услугам: чем же мне быть более?
– Поэт? – вскрикнул один из хищников. – Какая нам от него польза?
– Пользы нет никакой, – отвечал Аслан-султан. – Он стоит не более десяти туманов. Поэты живут тем, что выманят у других: это народ нищий. Кто захочет выкупить поэта? Но если ты беден, откуда у тебя такое богатое платье?
– Это часть жалованного платья, которое получил я от благородного и высокого шах-заде, ширазского правителя, за стихи, которые сочинил в его похвалу, – сказал поэт.
Получив такой ответ, хищники отняли у него кафтан и шёлковые шаровары, дали ему баранью бурку и велели удалиться. Вслед за ним явился маленький, круглый человечек.
– А ты кто таков? – спросил наш предводитель.
– Я бедный казий, – отвечал пленник.
– Откуда же у тебя взялась богатая постель, если ты беден? – возразил султан. – Ты, собачий сын! Если ты нас обманываешь, то мы тотчас отрубим тебе голову. Признайся, что ты богат. Все казии богатые люди: они продают совесть и правосудие.
– Я казий геледунский, к вашим услугам, – промолвил пленник, – приехал в Исфаган объясниться с бейлербеем насчёт сбора с деревни, которою владею по моему званию.
– Где ж твои сборные деньги? – спросил Аслан.
– Я приехал представить, что денег нет, – отвечал казий, – саранча истребила весь мой хлеб; дождя мы не видали ни капли.
– Так что ж от него проку? – вскричал один из шайки.
– Если он хороший казий, – возразил Аслан, – то за него можно выручить хорошую цену, потому что сами поселяне пожелают вытребовать его обратно; в противном случае и динара за него много! При всём том его надобно удержать: за него при случае дадут более, чем за другого купца. Но посмотрим, куда годится третий.
– Ты что за собака? – сказал грозно султан, обращаясь к здоровому, плотному персу. – Из какого ты звания?
– Я ферраш, – отвечал он грубым голосом.
– Ферраш? – вскричала вся шайка. – Лжёшь, негодяй!
– По какому же поводу ты спал на богатой постели? – промолвил один хищник.
– Это не моя постель, – возразил он, – я спал на постели своего барина.
– Врёт! Врёт! – закричали все в один голос. – Он, должно быть, купец. Ты купец? Признайся, а не то мы тебя тотчас изрубим в куски.
Напрасно клялся он, что он простой ферраш; никто не хотел ему верить. Хищники пришли в исступление, и бедный перс столько получил толчков и оплеух со всех сторон, что наконец принуждён был возопить, что он купец. Судя, однако ж, по его наружности, я заключил с достоверностью, что он должен быть из простого звания, и советовал моим товарищам отпустить его, утверждая, что за него не получат они никакого выкупа. Вдруг все хищники навалились на меня с проклятиями и ругательствами, грозя, что если я буду принимать сторону моих соотечественников, то разделю их участь и опять обращён буду в невольники. Я должен был замолчать и оставить руфиян делать, что им угодно.
Расчёты их на похищенных, очевидно, казались неудачными. Они были недовольны набегом и разногласили между собою насчёт того, что им делать с такими негодными пленниками. Некоторые полагали удержать казия, а умертвить поэта и ферраша; иные думали обратить ферраша в невольники, а казия сохранить для отдачи за выкуп; но все были одного мнения, что должно умертвить поэта.
Судьба этого несчастного возбуждала во мне сильное сострадание: хотя он представлял себя бедняком, но его приёмы и самое обращение показывали в нём знатного человека. Жизнь его находилась в большой опасности в руках этих грубых головорезов, и я решился сказать им:
– Вы сумасшедшие, что ли? Вы хотите умертвить поэта: это значило б то же, что убивать гуся ради золотого яйца. Вам должно быть известно, что поэты часто бывают богатые люди и могут сделаться таковыми во всякое время, потому что сокровища свои они носят в голове. Вы, верно, слыхали о царе, который за каждое двустишие давал своему поэту по мискалю золота. То же самое рассказывают и о нынешнем шахе. Кто знает? Может статься, он поэт самого шаха.
– Так ли? – воскликнул один туркмен, – Так заставить его немедленно сочинять двустишия, а если за них не дадут по мискалю за каждое, то голову с плеч долой.
– Сочиняй тотчас, собака! Сочиняй! – вскричала вся шайка. – А не то мы тебе отрежем язык.
Наконец они решили даровать жизнь всем троим пленникам и, разделив добычу, немедленно отправиться с ними в Кипчакские степи. Аслан собрал нас всех и велел предъявить, что каждый из нас награбил. Одни представили мешки с золотом и серебром; другие золотые и серебряные мундштуки от чубуков; те собольи и горностаевые шубы; те шали, часы, сабли и т п. Когда пришла моя очередь, я выложил свой тяжёлый мешок туманов, какого никто из них не представил, и заслужил громогласные похвалы всех разбойников.
– Браво! – вскрикнули они. – Он сделался отличным туркменом. Молодец! Он не хуже нас.
Мой хозяин был в восхищении и более всех превозносил меня похвалами:
– Хаджи, дитя моё, моя печёнка, мой ты птенец! Клянусь своей душою и головою моего отца, ты отличился! Я женю тебя на моей невольнице; ты будешь жить с нами, будешь иметь свою юрту и двадцать голов овец. Вот попируем на твоей свадьбе! Я дам угощение для своего улуса.
Слова эти произвели в душе моей ужасное действие и утвердили намерение бежать от туркмен при первой возможности; но между тем моё внимание было обращено на раздел добычи, так как я надеялся сам получить из неё порядочную долю. К крайнему моему огорчению, мне не дали ни одного динара. Напрасно защищал я свои права, домогался, просил; кончилось тем, что мои товарищи сказали мне:
– Если скажешь хоть слово, то мы тотчас отрубим тебе голову.
Я утешил себя воспоминанием о пятидесяти туманах, зашитых в моём кушаке, и сел спокойно, забавляясь любопытным зрелищем борения страстей в извергах. Они спорили между собою о разделе похищенных денег и вещей со всею пылкостью дикарей и жадностью азиатских племён. Дело, несомненно, дошло б до кровопролитной драки, если б один из них не возымел счастливой мысли и не вскричал:
– Ведь мы поймали казия, зачем же нам спорить понапрасну? Пусть он рассудит между нами, как приказал бог и пророк.
Хищники немедленно посадили бедного каэия между собою и приказали ему произвести раздел добычи на точном основании законов. В награду за судейские труды он получал по временам оплеухи и толчки от тех, которые считали себя обиженными.
Глава VI
История поэта. Хаджи-Баба уходит от туркменов. Персидский царевич
Мы возвратились в степь прежнею дорогою, но подвигались уже не столь быстро, по причине наших пленников, которые попеременно то ехали верхом позади всадников, то шли пешком посреди их.
Наружность поэта пленила моё сердце. Сам, не будучи совершенно чужд учёности, я прельщался мыслью, что могу быть покровителем литератора, находящегося в несчастии. Итак, не обнаруживая никакого особенного к нему благорасположения, я успел получить его под мой присмотр под предлогом, что заставлю его сочинять дорогие двустишия. Я мог безопасно разговаривать с ним о многом, потому что туркмены не понимали по-персидски ни слова. Описав ему свои страдания, я намекнул, что имею в виду вскоре уйти от них, и предложил быть ему полезным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Мы пробирались населёнными персидскими областями с величайшею осторожностью; днём отдыхали в местах уединённых, а ночью быстро подвигались вперёд. Наконец, проехав около 120 фарсахов, прибыли мы в окрестности Исфагана. Итак, наступило время собрать плоды нашего предприятия и доказать личную храбрость каждого из нас; но, когда узнал я подробно о намерении моих товарищей, бодрость моя должна была уступить место унынию.
Они имели в виду вторгнуться ночью в город мало оберегаемым входом; проникнуть тишком до самого шахского караван-сарая, где обыкновенно в это время года собираются во множестве богатые купцы с наличными деньгами; захватить что можно из их сундуков; похитить несколько человек их самих и, прежде нежели тревога распространится по городу, воротиться к месту, из которого выехали. Я находил такой план действия столь опасным и невозможным, что решился его опровергать. Но Аслан-султан, грозно посмотрев на меня, сказал:
– Хаджи! раскрой глаза – это не шутки! Если не будешь действовать усердно, то, клянусь пророком, я сожгу твою душу! Нам уже однажды удалось очистить этот город именно таким образом, – почему ж теперь нельзя?
Он велел мне ехать возле себя, сам сторожил меня с правой, а другому руфияну поручил наблюдать за мною с левой стороны. Оба они положительно мне объявили, что, если хоть малейше пошевелюсь в сторону, тотчас поднимут меня на копья. Мы отправились, Зная местоположение как нельзя лучше, я повёл их через развалины, окружающие город с восточной стороны, и таким образом мы проникли в обитаемые улицы, на которых глубокая тишина господствовала в то время ночи. Подъехав к месту предначертанных подвигов, мы остановились под сводами одного развалившегося дома, лошадей оставили под присмотром двух туркменов, а сами пошли пешком к караван-сараю, избегая по возможности базаров, где обыкновенно полицейская стража имеет своё пребывание. Из предосторожности мы назначили сборное место за городом, в известной нам долине, на случай, если б были принуждены разбежаться в потёмках в разные стороны.
Наконец мы достигли ворот главного караван-сарая. Сердце во мне забилось жестоко: я стоял возле дверей лавки моего родителя, попирал ногами землю, на которой играл, будучи мальчиком, дышал родимым воздухом и не смел подумать, где нахожусь. Всё кругом нас покоилось. Ворота были заперты; я велел моим свирепым товарищам остановиться в стороне, взял в руки камень и начал стучать в замок, зовя старого привратника по имени:
– Мухаммед-Али! Отпирай! Караван приехал.
– Какой караван? – отвечал он, полусонный, не двигаясь с места.
– Из Багдада. Отпирай поскорее!
– Караван из Багдада? – воскликнул старик. – Ведь он приехал вчера. Что за грязь ты ешь?
Видя, что сделал промах, я должен был, как последнее средство, объявить своё имя, и сказал:
– Ну, тот караван, с которым отправился Хаджи-Баба, сын вашего бородобрея, Кербелаи Хасана, и Осман-ага, багдадский купец. Мы теперь возвратились. Я привёз вам хорошие новости и надеюсь на подарок.
– Как? Наш Хаджи, который так превосходно брил мне голову? – сказал привратник. – Ваше место не было занято! Добро пожаловать!
Тут он стал отодвигать тяжёлый запор, и ворота, отворяясь со скрипом, представили нашим глазам маленького ростом старичишку, в ночных штанах, с чугунным светильником в руке. При помощи этого слабого света мы успели завидеть, что двор был завален тюками товаров. Один из наших тотчас опрокинул хилого привратника, и мы все толпой ворвались в караван-сарай.
Опытные в таком роде приступов, товарищи мои прямо кинулись туда, где стоило того, чтоб грабить. Они мгновенно завладели мешками с золотом и серебром; но всего более желали похитить несколько человек знатнейших купцов, которые могли б впоследствии представить им за себя богатый выкуп. Прежде, нежели ближайшие жители узнали о случившемся нападении, они уже захватили троих рабов божьих, которых нашли покоящимися в караван-сарае на шитых золотом подушках, под одеялами из драгоценной шалевой материи; связали им руки и ноги, по своему обычаю, и отправили в сборное место, посадив на лучших своих коней позади всадников.
Зная все уголки караван-сарая и конурки, занимаемые богатейшими купцами, я вошёл потихоньку в одну из них, именно ту, в которой жил прежде мой хозяин, Осман-ага, и утащил небольшой ящик, похожий на купеческую дорожную шкатулку. Я крайне обрадовался, найдя в нём тяжёлый мешок, и спрятал его тотчас за пазуху, хотя в потёмках не мог удостовериться, какая в нём заключалась монета.
Когда мы приводили к окончанию свою работу, весь город уже находился в движении. В первую минуту тревоги служители, конюхи, погонщики, бывшие в караван-сарае, все ушли на крышу. Вскоре жители ближайших улиц начали стекаться толпами, не зная, однако ж, что им делать и от кого защищаться. Начальник городской полиции и его урядники, взобравшись также на крышу, ещё более усиливали замешательство, крича во всё горло: «Бей! Лови! Коли!» – и не предпринимая никаких действительных мер. Несколько выстрелов сделано было наудачу; но, благодаря мраку и безначалию, мы успели пробраться сквозь народ и ускакать без всякого урона.
Во время самого грабежа и во время отступления я несколько раз хотел оставить отчаянную шайку моих товарищей и скрыться в каком-нибудь закоулке, но боялся, чтоб моя туркменская одежда не навлекла на меня мщения разъярённой черни, прежде нежели успею объяснить ей причину моего преображения. Притом я неосторожно объявил своё имя привратнику караван-сарая. Посему, когда б и уцелел от суматохи, то кто мог меня удостоверить, что бейлербей не воспользуется этим случаем и, переименовав мою голову в туркменскую, не представит её в Тегеран при донесении, как доказательство блистательной победы, одержанной им над хищниками? Я терзался нерешимостью, думал, нет ли возможности ускользнуть в отцовскую лавку, и проклинал судьбу, поставившую меня в такое ужасное затруднение, как вдруг почувствовал на плече тяжёлую лапу, которая, схватив меня, сильно пихнула вперёд. Я оглянулся и с трепетом увидел за собою свирепое лицо Аслан-султана, воспламенённое разбоем и остервенением, облитое потом и кровью; глаза у него пылали, как у тигра.
– Ты, видно, хочешь вкусить моего кинжала, – заревел он охриплым голосом, – вперёд! Не отставай!
Слова эти решили все мои недоумения. Чтоб доказать моё усердие, я бросился с саблей в руке на одного перса, который в ту минуту пробегал мимо нас, и грозно закричал, что ежели он тотчас не сдастся и не последует за мною, то убью его. Перс начал молить о пощаде обыкновенными восклицаниями:
– Аман! Аман! Ради имама Хусейна! Ради души вашего отца! Ради бороды Омара! Аман! Оставьте меня в покое!
Голос этого несчастного глубоко отразился в моём сердце: он чрезвычайно походил на голос моего отца. Это действительно был он: свет, мелькнувший от фонаря, озарил столь знакомое мне лицо, и я вдруг выпустил из руки его бороду. Бедный Хасан, вероятно, спешил из дома в лавку спасать от грабежа свои вещи, состоявшие из нескольких полотенец, ящика с бритвами, куска мыла и старого ковра. Почтение, которое мы привыкли оказывать нашим родителям, едва не заставило меня поцеловать его руку и стать перед ним с должным благоговением, но я опасался моих покровителей и принуждён был продолжать начатое. Я тормошил его и показывал, будто бью его со всей силой; но удары мои, минуя родительскую спину, падали на седло лошака, который тут случился. Вдруг я услышал, как он пробормотал про себя:
«Где мой Хаджи? Он теперь защитил бы меня от этих разбойников!» – и немедленно оставил старика, сказав по-турецки окружающим меня туркменам:
– Он для нас не годится: это простой бородобрей. Вслед за сим мы сели на коней и поскакали по тёмным улицам, не будучи никем преследуемы.
Глава V
Три пленника. Раздел добычи
Прибыв на сборное место, мы остановились, чтоб дать отдых лошадям и самим собраться с силами. Один из наших товарищей успел дорогою похитить барана, которого мы тотчас изрезали в куски, наткнули на прутики и сжарили на слабом огне, разведённом с помощью сухого кустарника и собранного на поле помёта.
Истребив барана, мы занялись рассмотрением достоинства наших пленников. Первый из них был мужчина лет около пятидесяти, высокого роста, тощий, с быстрым глазом, маленькою бородою и лицом лихорадочного цвета: на нём были шёлковые шаровары и кафтан из шалевой материи. Второй, небольшой, круглый человечек средних лет, с румяным лицом и орлиным носом, в кафтане тёмного цвета, застёгнутом на груди, с виду походил на законника. Третий, крепкого сложения, плотный и здоровый, с чёрною окладистою бородой, имел довольно грубую наружность; он озабочивал нас более, нежели два другие, по причине упорного сопротивления, оказанного им при своём похищении.
Дав им несколько оставшихся от нас костей для завтрака, мы позвали их к себе. Тощий, высокий перс, на котором туркмены всего более основывали свои расчёты, был первый подвергнут допросу. Я один из нашей шайки знал по-персидски и должен был служить переводчиком.
– Кто ты таков? – вопросил Аслан-султан.
– Я хочу вам представить, для пользы службы, что я никто – я бедный человек, – отвечал перс.
– Чем ты занимаешься?
– Я поэт, к вашим услугам: чем же мне быть более?
– Поэт? – вскрикнул один из хищников. – Какая нам от него польза?
– Пользы нет никакой, – отвечал Аслан-султан. – Он стоит не более десяти туманов. Поэты живут тем, что выманят у других: это народ нищий. Кто захочет выкупить поэта? Но если ты беден, откуда у тебя такое богатое платье?
– Это часть жалованного платья, которое получил я от благородного и высокого шах-заде, ширазского правителя, за стихи, которые сочинил в его похвалу, – сказал поэт.
Получив такой ответ, хищники отняли у него кафтан и шёлковые шаровары, дали ему баранью бурку и велели удалиться. Вслед за ним явился маленький, круглый человечек.
– А ты кто таков? – спросил наш предводитель.
– Я бедный казий, – отвечал пленник.
– Откуда же у тебя взялась богатая постель, если ты беден? – возразил султан. – Ты, собачий сын! Если ты нас обманываешь, то мы тотчас отрубим тебе голову. Признайся, что ты богат. Все казии богатые люди: они продают совесть и правосудие.
– Я казий геледунский, к вашим услугам, – промолвил пленник, – приехал в Исфаган объясниться с бейлербеем насчёт сбора с деревни, которою владею по моему званию.
– Где ж твои сборные деньги? – спросил Аслан.
– Я приехал представить, что денег нет, – отвечал казий, – саранча истребила весь мой хлеб; дождя мы не видали ни капли.
– Так что ж от него проку? – вскричал один из шайки.
– Если он хороший казий, – возразил Аслан, – то за него можно выручить хорошую цену, потому что сами поселяне пожелают вытребовать его обратно; в противном случае и динара за него много! При всём том его надобно удержать: за него при случае дадут более, чем за другого купца. Но посмотрим, куда годится третий.
– Ты что за собака? – сказал грозно султан, обращаясь к здоровому, плотному персу. – Из какого ты звания?
– Я ферраш, – отвечал он грубым голосом.
– Ферраш? – вскричала вся шайка. – Лжёшь, негодяй!
– По какому же поводу ты спал на богатой постели? – промолвил один хищник.
– Это не моя постель, – возразил он, – я спал на постели своего барина.
– Врёт! Врёт! – закричали все в один голос. – Он, должно быть, купец. Ты купец? Признайся, а не то мы тебя тотчас изрубим в куски.
Напрасно клялся он, что он простой ферраш; никто не хотел ему верить. Хищники пришли в исступление, и бедный перс столько получил толчков и оплеух со всех сторон, что наконец принуждён был возопить, что он купец. Судя, однако ж, по его наружности, я заключил с достоверностью, что он должен быть из простого звания, и советовал моим товарищам отпустить его, утверждая, что за него не получат они никакого выкупа. Вдруг все хищники навалились на меня с проклятиями и ругательствами, грозя, что если я буду принимать сторону моих соотечественников, то разделю их участь и опять обращён буду в невольники. Я должен был замолчать и оставить руфиян делать, что им угодно.
Расчёты их на похищенных, очевидно, казались неудачными. Они были недовольны набегом и разногласили между собою насчёт того, что им делать с такими негодными пленниками. Некоторые полагали удержать казия, а умертвить поэта и ферраша; иные думали обратить ферраша в невольники, а казия сохранить для отдачи за выкуп; но все были одного мнения, что должно умертвить поэта.
Судьба этого несчастного возбуждала во мне сильное сострадание: хотя он представлял себя бедняком, но его приёмы и самое обращение показывали в нём знатного человека. Жизнь его находилась в большой опасности в руках этих грубых головорезов, и я решился сказать им:
– Вы сумасшедшие, что ли? Вы хотите умертвить поэта: это значило б то же, что убивать гуся ради золотого яйца. Вам должно быть известно, что поэты часто бывают богатые люди и могут сделаться таковыми во всякое время, потому что сокровища свои они носят в голове. Вы, верно, слыхали о царе, который за каждое двустишие давал своему поэту по мискалю золота. То же самое рассказывают и о нынешнем шахе. Кто знает? Может статься, он поэт самого шаха.
– Так ли? – воскликнул один туркмен, – Так заставить его немедленно сочинять двустишия, а если за них не дадут по мискалю за каждое, то голову с плеч долой.
– Сочиняй тотчас, собака! Сочиняй! – вскричала вся шайка. – А не то мы тебе отрежем язык.
Наконец они решили даровать жизнь всем троим пленникам и, разделив добычу, немедленно отправиться с ними в Кипчакские степи. Аслан собрал нас всех и велел предъявить, что каждый из нас награбил. Одни представили мешки с золотом и серебром; другие золотые и серебряные мундштуки от чубуков; те собольи и горностаевые шубы; те шали, часы, сабли и т п. Когда пришла моя очередь, я выложил свой тяжёлый мешок туманов, какого никто из них не представил, и заслужил громогласные похвалы всех разбойников.
– Браво! – вскрикнули они. – Он сделался отличным туркменом. Молодец! Он не хуже нас.
Мой хозяин был в восхищении и более всех превозносил меня похвалами:
– Хаджи, дитя моё, моя печёнка, мой ты птенец! Клянусь своей душою и головою моего отца, ты отличился! Я женю тебя на моей невольнице; ты будешь жить с нами, будешь иметь свою юрту и двадцать голов овец. Вот попируем на твоей свадьбе! Я дам угощение для своего улуса.
Слова эти произвели в душе моей ужасное действие и утвердили намерение бежать от туркмен при первой возможности; но между тем моё внимание было обращено на раздел добычи, так как я надеялся сам получить из неё порядочную долю. К крайнему моему огорчению, мне не дали ни одного динара. Напрасно защищал я свои права, домогался, просил; кончилось тем, что мои товарищи сказали мне:
– Если скажешь хоть слово, то мы тотчас отрубим тебе голову.
Я утешил себя воспоминанием о пятидесяти туманах, зашитых в моём кушаке, и сел спокойно, забавляясь любопытным зрелищем борения страстей в извергах. Они спорили между собою о разделе похищенных денег и вещей со всею пылкостью дикарей и жадностью азиатских племён. Дело, несомненно, дошло б до кровопролитной драки, если б один из них не возымел счастливой мысли и не вскричал:
– Ведь мы поймали казия, зачем же нам спорить понапрасну? Пусть он рассудит между нами, как приказал бог и пророк.
Хищники немедленно посадили бедного каэия между собою и приказали ему произвести раздел добычи на точном основании законов. В награду за судейские труды он получал по временам оплеухи и толчки от тех, которые считали себя обиженными.
Глава VI
История поэта. Хаджи-Баба уходит от туркменов. Персидский царевич
Мы возвратились в степь прежнею дорогою, но подвигались уже не столь быстро, по причине наших пленников, которые попеременно то ехали верхом позади всадников, то шли пешком посреди их.
Наружность поэта пленила моё сердце. Сам, не будучи совершенно чужд учёности, я прельщался мыслью, что могу быть покровителем литератора, находящегося в несчастии. Итак, не обнаруживая никакого особенного к нему благорасположения, я успел получить его под мой присмотр под предлогом, что заставлю его сочинять дорогие двустишия. Я мог безопасно разговаривать с ним о многом, потому что туркмены не понимали по-персидски ни слова. Описав ему свои страдания, я намекнул, что имею в виду вскоре уйти от них, и предложил быть ему полезным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51