— Поберегите их для редактора, — ответил Стиб, — и постарайтесь выяснить, где находится тайный звонок в его кабинете.Полицейский прыснул с таким шумом, как будто его рот был полон воды. Но он сейчас же сдержался и прикосновением резиновой палки дал понять Стибу, чтобы тот не задерживался, потому что подлинно важная цель жизни ведет не к смеху, а в полицейский участок. Стиб раскланялся с Дудлем, и два человека с двумя палками вышли на улицу.Дудль был репортер, поэтому он немедленно расспросил всех, начиная от фельетониста и кончая мальчишкой-боем, разносившим чай и печенье по комнатам редакции. Картина оставалась туманной и рисовалась приблизительно так: в кабинете редактора царила тишина, когда туда вошел Стиб. Затем раздался звонок, но на доске номеров в коридоре выскочила не единица, как это полагается, когда звонил редактор, а новая, недавно приделанная цифра. Оказалось, что бою было дано распоряжение, когда выскакивает эта цифра, сейчас же сломя голову бежать за ближайшим полицейским и привести его в кабинет не позже, чем две минуты после звонка. Когда полицейский зашел к редактору, в кабинете послышался шум, а дальнейшее прошло на глазах Дудля.Редактор больше не звонил, Стиб и полицейский ничего не сообщили высунувшимся сотрудникам, и штат газеты терялся в догадках. Дудль не мог переносить неизвестности. Все, что пахло скандалом, требовало расследования. Он не выдержал и постучался в редакторский кабинет.
Редактор спокойно прикладывал к щекам заранее приготовленные примочки. К удивлению Дудля, он все время улыбался. Он помахал Дудлю рукой и смеясь сообщил ему, как Стибу вчера удалось выманить у него некоторое количество долларов.— Но сегодня, когда он вздумал повторить удачный трюк, он натолкнулся на солидное сопротивление, как вы любите выражаться, Дудль, — прибавил редактор. — Никогда не повторяйтесь, Дудль, повторение — мать учения, но враг газетного работника. Я перехитрил его: не починил разрезанных вчера проводов, а провел новые, тайные. Конечно, он буйствовал тут, когда полицейский прервал его, — следы его буйства вы видите на моем лице. Впрочем, я тоже не остался в долгу. На этот раз я его одурачил. Небольшой физический урон потерпели обе стороны одинаково, но вчерашние доллары я вернул из кармана «Амазонки», а моральный урон с избытком возместит мне полиция.В это время затрещал телефон. Редактор, возившийся с примочками, крикнул:— Подойдите, Дудль, и посылайте всех к черту! Дудль подошел к телефону. Но, услышав первые слова, он робко прикрыл трубку рукой и быстро шепнул редактору:— Вас вызывает мистер Визерспун.— Что-о? — завопил редактор и кинулся к телефон не вытерев лица и роняя примочки. И Дудль услыхал такой разговор:— Я вас слушаю, мистер Визерспун. Фамилия составителя рекламы? О, у нас есть специалисты этого дела, этот — новичок… Как угодно. Его фамилия — Стиб. Да, это его настоящая фамилия. Полагаю, что могу разыскать его в течение часа. Слушаю. Слушаю. Экспедиция? Лорд Эбиси? Простите, я боюсь, что я вас неправильно понимаю. Стиб прав? Дело в том, что я не читал объявления. Да, это сенсация. Вы отдадите ее нам? Я не знаю слов благодарности, но я хотел бы доказательств, что это не мистификация. Да, письмо за вашей подписью. Слушаю. Стиб будет у вас через час-полтора, не более. Чрезвычайно признателен. Мои лучшие пожелания! До свидания!Редактор кинулся в кресло и сказал Дудлю:— Одно из двух, Дудль. Или Визерспун сошел с ума, или готовится небывалый натиск на биржу. Бегите за Стибом, освободите его во что бы то ни стало и пошлите его немедленно хотя бы на аэроплане к Визерспуну. Не спрашивайте меня ни о чем; если у меня еще остался нюх, это нечто неслыханное. Погодите! Если вы что-нибудь поняли, то помните: я сотру вас с лица земли со всеми вашими предками и потомками, если вы хоть одно слово кому-нибудь скажете раньше срока. Бегите же, у вас есть не больше часа на все, а гонорар будет утроен!Дудль, как метеор, пронесся мимо столпившихся в коридоре сотрудников, не ответил ни на один вопрос и не обернулся даже на воздушные поцелуи машинисток. Он влетел в кабинет дежурного чиновника полицейского участка с заранее готовым запасом слов, убеждениями, угрозами и обещаниями — и уже с порога начал свою речь:— Милостивый государь! Я взываю ко всем пяти чувствам, которыми вы обладаете наравне с прочими смертными, и к шестому, которым обладают одни полицейские чиновники! Крупнейшая газета…Но, оглянувшись, Дудль увидал, что комната пуста и что его красноречие обращено к шкафу с вынутыми переборками, валяющимися на полу, и к связке актов, сваленных в кучу. Эти предметы лежали за пустым креслом дежурного чиновника. Дудль прервал свою речь и откашлялся. Но никто не отозвался. Дудль подошел к двери и постучал, потом приоткрыл ее. Вторая комната тоже была пуста. Дудль вернулся назад и высморкался. Потом подождал. Потом закурил. Наконец спел начало национального гимна, рассчитывая на музыкальное негодование скрывающихся представителей полиции. Дудлю показалось, что шкаф скрипнул. Дудль не обратил бы на это внимания, но он ясно увидел, что дверца шкафа попыталась слегка приоткрыться. Заинтересованный Дудль подошел и осмотрел шкаф. Снаружи не было ничего необыкновенного. Присущее даже интеллигентным американцам атавистическое чувство уважения к чужой, хотя бы и казенной, собственности не позволило Дудлю заглянуть внутрь шкафа. Он хотел уже выйти из комнаты, разыскать телефон и обрушить град упреков на центральное полицейское управление. Но в это время шкаф снова заскрипел, уже без повода со стороны Дудля, и репортеру показалось, что в шкафу кто-то ворочается. Все законы и правила отпадают, когда репортер чует загадку, пахнущую новой сенсацией. Дудль оглянулся. В комнате по-прежнему никого не было. Он быстро распахнул дверцы шкафа.В шкафу, освобожденном от полок и актов, было заключено, явно помимо своей воли, какое-то живое существо, перевязанное поясами, подтяжками и шарфом, укутанное в пальто, чрезвычайно напомнившее Дудлю пальто Стиба. Это существо, несмотря на связанные руки и заткнутый носовым платком рот, делало отчаянные, но безуспешные попытки освободиться от своих пут, и ему, видимо, удалось судорожными движениями всего тела произвести шум, заставивший Дудля открыть шкаф.Дудль стал лихорадочно распутывать незнакомца, причем окончательно убедился, что пальто принадлежало Стибу. Это открытие утешило его в потере времени. Он чувствовал, что все это имеет какое-то отношение к поручению редактора.Когда пояс был разрезан, пальто скинуто, подтяжки распутаны и кляп вынут изо рта человека, Дудль убедился, что перед ним стоял, фыркая, отряхиваясь, пыхтя и отдуваясь, не кто иной, как тот самый дежурный чиновник, которого Дудль с таким нетерпением разыскивал. Чиновник подбежал к двери, прислушался, потом запер ее и только тогда подошел к Дудлю и крепко пожал ему руку.— Благодарю вас, сэр! Я не забуду вашей услуги и постараюсь быть вам полезным, какая бы цель ни привела вас сюда. Прошу вас только довершить евангельское добро, которое вы сделали, освободив меня из шкафа, как господь — пророков из чрева кита и львиной пасти. Ваше дело будет окончательно увенчано, если вы никому не проговоритесь обо всей этой поистине дьявольской истории. Стоит только какому-нибудь репортеру, этому представителю сословия отъявленных мошенников, едва терпимых в культурном государстве, пронюхать, что здесь произошло, и я стану посмешищем Нью-Йорка и провинции и лишусь уважения порядочных людей, одержимых одной лишь слабостью — чтением вздорных газетных выдумок. Мое имя — Бриггс, сэр. Я детектив и полицейский инспектор. Смею спросить, как ваше уважаемое имя?Дудль назвал себя, но о профессии своей пока благоразумно промолчал.— Простите, ради бога, мое вполне естественное любопытство, — прибавил он. — Но как вы попали в этот шкаф?Чиновник густо покраснел и, словно не доверяя даже запертым дверям, воровски оглянулся и недовольно пробурчал:— Он был арестован по пустяковому делу. Подрался с редактором, что ли. Я вам говорил уже, что не терплю репортеров. Это преступники высшей марки, почему-то пользующиеся защитой закона наравне с порядочными людьми. Он нагло потребовал немедленного освобождения. Я, конечно, отказал ему. Тогда… тогда, убедившись, что мы здесь одни, — возмутительная небрежность конвоя, решившего, что преступник не стоит внимания, — он в несколько секунд с силой доисторической обезьяны скрутил меня по рукам и ногам, вынул переборки и акты из шкафа, закутал в свое пальто и посадил меня в шкаф. Мало того, он еще украл у меня мой форменный плащ и скрылся в нем, введя, очевидно, в заблуждение наружный караул. Вам смешно? Недостойно смеяться над несчастьем ближнего, сэр! Впрочем, смейтесь! Наступит и мой час. Я поквитаюсь с ним, я разыщу его, где бы он ни был, под каким бы именем ни скрывался!Теперь Дудлю все было ясно. Он с трудом сдерживал смех. Ему, собственно, следовало бы откланяться и направиться на поиски Стиба. Но природная сообразительность подсказала ему, что необходимо устранить чиновника с поля действий, потому что какой-нибудь другой полицейский может испортить всю игру на сенсации, арестовав Стиба в самую неподходящую минуту.— Я от всего сердца сочувствую вам и негодую на человека, сыгравшего столь недостойную шутку с представителем закона. Но, увы, обстоятельства складываются так, что вам, пожалуй, лучше будет отказаться от вашего намерения. Мне по крайней мере кажется, что у вас остается теперь только один выход.— Какой? — презрительно процедил Бриггс.— Забыть о происшедшем, — спокойно и внушительно ответил Дудль. — Ни ваша безупречная репутация, ни ваше положение не спасут вас от скандала в случае огласки этого происшествия. Смиритесь, сэр, и вот вам моя рука!Припадки бешенства приходят к сангвиникам внезапно. Бриггс снова впал в бешенство и закричал:— На кой черт мне ваша рука? Кто вы такой, чтобы давать мне советы? Берегитесь, мне что-то не нравится ваше поведение! Вы ворвались в служебный кабинет, вы не остановились перед тем, чтобы открыть шкаф, в котором хранится секретная переписка. Прежде чем слушать вас, не мешало бы еще вас допросить!— К вашим услугам, — уже давая волю припадку хохота, прервал его Дудль, — во избежание лишних вопросов вот моя карточка.Он протянул Бриггсу карточку, на которой вслед за фамилией значилось — репортер. Апоплексические удары случаются не только с полными и плотоядными людьми. Во всяком случае обморокам подвержены и худощавые. И даже сыщики теряют устойчивость и беспомощно опускаются в кресло, когда их настигает неумолимый перст судьбы. Бриггс нашел в себе силы только для того, чтобы жалобно пролепетать:— Все кончено! Вы, конечно, не откажете себе в удовольствии испортить мою карьеру, ведь это ваша слава и заработок.Дудль пожалел сыщика. Он добродушно усмехнулся и снова протянул ему руку:— Теперь, я надеюсь, вы не оттолкнете моей руки, если я предложу вам условие: за мое полное молчание вы обещаете не трогать вашего обидчика, тем более что я явился к вам по просьбе обиженного и все простившего редактора.— Оставить в покое… навсегда? — простонал Бриггс. Полицейский чиновник в шкафу — тема избитая. Но изобретатель Атлантиды (а как назвать теперь Стиба иначе?) под арестом — это неплохо. Дудль сказал:— Навсегда? Нет, зачем? Скажем, на три месяца. Или еще лучше — на четыре. Да, за четыре месяца он будет использован до конца. Тогда он к вашим услугам, я не вмешаюсь. Итак, по рукам?Бриггс пронизал Дудля острым взглядом, молча вынул перо, написал что-то на листе бумаги и протянул Дудлю.— Подпишите, иначе я не поверю репортеру.И Дудль, смеясь, подписал следующее заявление: Я, нижеподписавшийся, обязуюсь хранить навеки молчание о случае со шкафом, если детектив Бриггс арестует репортера Стиба не ранее как через четыре месяца от сего числа. Выйдя из полицейского участка, Дудль зевнул. Зная Стиба, он не сомневался, что, вырвавшись из рук полицейского, Стиб помчался в редакцию, чтобы расправиться со своим обидчиком, и был последним немедленно направлен по адресу Визерспуна. И действительно, в то время как Дудль зевал, Стиб, все еще в плаще полицейского, трепетной рукой нажал звонок у виллы миллиардера. Это был последний из бесчисленных порогов славы, обивать которые ему приходилось в жизни, последний полустанок. Прибытие поезда славы было назначено на следующее утро.
СЛАВА И РЕКЛАМА
Дети слушают голос феи в телефонной трубке. Рассказав им сказку Андерсена, фея заклинает их родителей покупать собрание сочинений великого датчанина в определенном магазине, оплатившем радиокомпании фейное заклятие по тарифу объявлений. Родители невесты, чье имя красуется на доске вступающих в брак, получают вежливое поздравление от неизвестного им поэта, заканчивающееся настойчивым предложением заказать ему специальную свадебную газету с сонетом в честь невесты, с терцинами о женихе, с перечислением приданого и с милыми шутками по адресу свадебных гостей. Знаменитая актриса по три раза в год бросает сцену, увлекаясь по очереди монастырем, боксом и претензиями на один из небольших пустующих престолов.Нам кажется, мы не ошибемся, если объединим эти явления, а вместе с ними и множество им подобных, одним общим словом: реклама. Но мы должны оговориться, вернее, условиться с читателями. Мы хорошо знаем разницу между рекламой и славой и, в частности, вовсе не желали бы, чтобы наш роман имел успех не благодаря напряженности действия, захватывающему сюжету и гибкому языку, а, скажем, вследствие того, что один из авторов оказался бы незаконным сыном любимца горничных, принца Уэльского. Нет, такая слава не прельщает нас. Но с горечью мы должны указать, что в наше время совершился небывалый подмен: человечество, народы, нации, полководцы, пророки, поэты живут мечтой лишь о славе запатентованной. Нет больше постников, вдохновение всей жизни вкладывающих в божественный лик Моны Лизы. Художник сегодняшнего дня прежде всего заявляет патент на открытую им комбинацию красок, а затем продает этот патент фирме готовых дамских вещей. Ясно, что при таком положении реклама властно становится на место академий, университетов, кабачков богемы и прочих судилищ, в прежнее время на столетия задерживавших поезда славы. Итак, мы уславливаемся: в наше время люди ищут лишь патентованной славы, а патентованная слава и есть реклама.Это колоссальное лирическое размышление о прогрессе наук и искусств вызывается необходимостью. Без него читатели заподозрили бы нас в том, что открытие Стиба было вознаграждено не по заслугам. Мы скромно напоминаем, что в этом открытии был заинтересован такой человек, как мистер Визерспун.Так или иначе, но редактор «Вестника Небоскребов» дал знать своему приятелю, директору компании «Амазонка», о своем телефонном разговоре с Визерспуном, и уже в ночь со второго на третье апреля холодное, бледное, далекое небо Нью-Йорка вспыхнуло мертвым электрическим заревом. Это «Амазонка» укрепляла свой патент, стремясь разделить со Стибом его грядущую славу. Ее зарево было удобочитаемо не только для специализировавшихся на чтении явлений природы поэтов и предсказателей погоды, но и для прочих смертных. Оно гласило: Вы вчера прочитали нашу рекламу и, наверное, не обратили на нее внимания, а завтра мир проснется с именем Стиба на устах. Помните: завтра в каждом уголке мира люди назовут два имени: Стиб и «Атла», наше средство для ращения волос! «Амазонка», друг всех лысых А по городу, повсюду, где можно было пустить световую рекламу или наклеить объявление, прыгали слова: Читайте с завтрашнего дня только «Вестник Небоскребов», потому что Стиб наш сотрудник, и только у нас вы найдете все подробности! Обитатели Нью-Йорка ничего не знали, пока не минула для них полная таинственности ночь. Рекламы смутили даже привычных ко всему янки, и наутро тираж «Вестника Небоскребов» вырос до невероятной цифры. Газета знала своих читателей и для всех приготовила соответствующие статьи. Передовая, для людей солидных и интересующихся политикой, была написана самим редактором и стоила ему немало труда. Мы приводим выдержки:…Географы 'со свойственной ученым людям близорукостью тщательно отмечают на карте белой краской редкие неисследованные места на нашей планете, покрывая ровной голубой краской моря и океаны, как будто подводная глубина так же знакома нам, как дом нашего соседа. Сколько раз уже прессе приходилось указывать ученым на настойчивые требования жизни обратить внимание на тот или иной факт. Но люди науки глухи к голосу жизни. Мудрено ли, что честь величайшего открытия нашего времени будет принадлежать не им, а прессе. Ниже читатели найдут подробности по внезапно назревшему вопросу, мы лишь обращаем внимание на те грандиозные политические и экономические последствия, которые будет иметь появление нового мощного государства в кругу дряхлых европейско-азиатских держав и в непосредственной близости от нашей самой свободной в мире страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Редактор спокойно прикладывал к щекам заранее приготовленные примочки. К удивлению Дудля, он все время улыбался. Он помахал Дудлю рукой и смеясь сообщил ему, как Стибу вчера удалось выманить у него некоторое количество долларов.— Но сегодня, когда он вздумал повторить удачный трюк, он натолкнулся на солидное сопротивление, как вы любите выражаться, Дудль, — прибавил редактор. — Никогда не повторяйтесь, Дудль, повторение — мать учения, но враг газетного работника. Я перехитрил его: не починил разрезанных вчера проводов, а провел новые, тайные. Конечно, он буйствовал тут, когда полицейский прервал его, — следы его буйства вы видите на моем лице. Впрочем, я тоже не остался в долгу. На этот раз я его одурачил. Небольшой физический урон потерпели обе стороны одинаково, но вчерашние доллары я вернул из кармана «Амазонки», а моральный урон с избытком возместит мне полиция.В это время затрещал телефон. Редактор, возившийся с примочками, крикнул:— Подойдите, Дудль, и посылайте всех к черту! Дудль подошел к телефону. Но, услышав первые слова, он робко прикрыл трубку рукой и быстро шепнул редактору:— Вас вызывает мистер Визерспун.— Что-о? — завопил редактор и кинулся к телефон не вытерев лица и роняя примочки. И Дудль услыхал такой разговор:— Я вас слушаю, мистер Визерспун. Фамилия составителя рекламы? О, у нас есть специалисты этого дела, этот — новичок… Как угодно. Его фамилия — Стиб. Да, это его настоящая фамилия. Полагаю, что могу разыскать его в течение часа. Слушаю. Слушаю. Экспедиция? Лорд Эбиси? Простите, я боюсь, что я вас неправильно понимаю. Стиб прав? Дело в том, что я не читал объявления. Да, это сенсация. Вы отдадите ее нам? Я не знаю слов благодарности, но я хотел бы доказательств, что это не мистификация. Да, письмо за вашей подписью. Слушаю. Стиб будет у вас через час-полтора, не более. Чрезвычайно признателен. Мои лучшие пожелания! До свидания!Редактор кинулся в кресло и сказал Дудлю:— Одно из двух, Дудль. Или Визерспун сошел с ума, или готовится небывалый натиск на биржу. Бегите за Стибом, освободите его во что бы то ни стало и пошлите его немедленно хотя бы на аэроплане к Визерспуну. Не спрашивайте меня ни о чем; если у меня еще остался нюх, это нечто неслыханное. Погодите! Если вы что-нибудь поняли, то помните: я сотру вас с лица земли со всеми вашими предками и потомками, если вы хоть одно слово кому-нибудь скажете раньше срока. Бегите же, у вас есть не больше часа на все, а гонорар будет утроен!Дудль, как метеор, пронесся мимо столпившихся в коридоре сотрудников, не ответил ни на один вопрос и не обернулся даже на воздушные поцелуи машинисток. Он влетел в кабинет дежурного чиновника полицейского участка с заранее готовым запасом слов, убеждениями, угрозами и обещаниями — и уже с порога начал свою речь:— Милостивый государь! Я взываю ко всем пяти чувствам, которыми вы обладаете наравне с прочими смертными, и к шестому, которым обладают одни полицейские чиновники! Крупнейшая газета…Но, оглянувшись, Дудль увидал, что комната пуста и что его красноречие обращено к шкафу с вынутыми переборками, валяющимися на полу, и к связке актов, сваленных в кучу. Эти предметы лежали за пустым креслом дежурного чиновника. Дудль прервал свою речь и откашлялся. Но никто не отозвался. Дудль подошел к двери и постучал, потом приоткрыл ее. Вторая комната тоже была пуста. Дудль вернулся назад и высморкался. Потом подождал. Потом закурил. Наконец спел начало национального гимна, рассчитывая на музыкальное негодование скрывающихся представителей полиции. Дудлю показалось, что шкаф скрипнул. Дудль не обратил бы на это внимания, но он ясно увидел, что дверца шкафа попыталась слегка приоткрыться. Заинтересованный Дудль подошел и осмотрел шкаф. Снаружи не было ничего необыкновенного. Присущее даже интеллигентным американцам атавистическое чувство уважения к чужой, хотя бы и казенной, собственности не позволило Дудлю заглянуть внутрь шкафа. Он хотел уже выйти из комнаты, разыскать телефон и обрушить град упреков на центральное полицейское управление. Но в это время шкаф снова заскрипел, уже без повода со стороны Дудля, и репортеру показалось, что в шкафу кто-то ворочается. Все законы и правила отпадают, когда репортер чует загадку, пахнущую новой сенсацией. Дудль оглянулся. В комнате по-прежнему никого не было. Он быстро распахнул дверцы шкафа.В шкафу, освобожденном от полок и актов, было заключено, явно помимо своей воли, какое-то живое существо, перевязанное поясами, подтяжками и шарфом, укутанное в пальто, чрезвычайно напомнившее Дудлю пальто Стиба. Это существо, несмотря на связанные руки и заткнутый носовым платком рот, делало отчаянные, но безуспешные попытки освободиться от своих пут, и ему, видимо, удалось судорожными движениями всего тела произвести шум, заставивший Дудля открыть шкаф.Дудль стал лихорадочно распутывать незнакомца, причем окончательно убедился, что пальто принадлежало Стибу. Это открытие утешило его в потере времени. Он чувствовал, что все это имеет какое-то отношение к поручению редактора.Когда пояс был разрезан, пальто скинуто, подтяжки распутаны и кляп вынут изо рта человека, Дудль убедился, что перед ним стоял, фыркая, отряхиваясь, пыхтя и отдуваясь, не кто иной, как тот самый дежурный чиновник, которого Дудль с таким нетерпением разыскивал. Чиновник подбежал к двери, прислушался, потом запер ее и только тогда подошел к Дудлю и крепко пожал ему руку.— Благодарю вас, сэр! Я не забуду вашей услуги и постараюсь быть вам полезным, какая бы цель ни привела вас сюда. Прошу вас только довершить евангельское добро, которое вы сделали, освободив меня из шкафа, как господь — пророков из чрева кита и львиной пасти. Ваше дело будет окончательно увенчано, если вы никому не проговоритесь обо всей этой поистине дьявольской истории. Стоит только какому-нибудь репортеру, этому представителю сословия отъявленных мошенников, едва терпимых в культурном государстве, пронюхать, что здесь произошло, и я стану посмешищем Нью-Йорка и провинции и лишусь уважения порядочных людей, одержимых одной лишь слабостью — чтением вздорных газетных выдумок. Мое имя — Бриггс, сэр. Я детектив и полицейский инспектор. Смею спросить, как ваше уважаемое имя?Дудль назвал себя, но о профессии своей пока благоразумно промолчал.— Простите, ради бога, мое вполне естественное любопытство, — прибавил он. — Но как вы попали в этот шкаф?Чиновник густо покраснел и, словно не доверяя даже запертым дверям, воровски оглянулся и недовольно пробурчал:— Он был арестован по пустяковому делу. Подрался с редактором, что ли. Я вам говорил уже, что не терплю репортеров. Это преступники высшей марки, почему-то пользующиеся защитой закона наравне с порядочными людьми. Он нагло потребовал немедленного освобождения. Я, конечно, отказал ему. Тогда… тогда, убедившись, что мы здесь одни, — возмутительная небрежность конвоя, решившего, что преступник не стоит внимания, — он в несколько секунд с силой доисторической обезьяны скрутил меня по рукам и ногам, вынул переборки и акты из шкафа, закутал в свое пальто и посадил меня в шкаф. Мало того, он еще украл у меня мой форменный плащ и скрылся в нем, введя, очевидно, в заблуждение наружный караул. Вам смешно? Недостойно смеяться над несчастьем ближнего, сэр! Впрочем, смейтесь! Наступит и мой час. Я поквитаюсь с ним, я разыщу его, где бы он ни был, под каким бы именем ни скрывался!Теперь Дудлю все было ясно. Он с трудом сдерживал смех. Ему, собственно, следовало бы откланяться и направиться на поиски Стиба. Но природная сообразительность подсказала ему, что необходимо устранить чиновника с поля действий, потому что какой-нибудь другой полицейский может испортить всю игру на сенсации, арестовав Стиба в самую неподходящую минуту.— Я от всего сердца сочувствую вам и негодую на человека, сыгравшего столь недостойную шутку с представителем закона. Но, увы, обстоятельства складываются так, что вам, пожалуй, лучше будет отказаться от вашего намерения. Мне по крайней мере кажется, что у вас остается теперь только один выход.— Какой? — презрительно процедил Бриггс.— Забыть о происшедшем, — спокойно и внушительно ответил Дудль. — Ни ваша безупречная репутация, ни ваше положение не спасут вас от скандала в случае огласки этого происшествия. Смиритесь, сэр, и вот вам моя рука!Припадки бешенства приходят к сангвиникам внезапно. Бриггс снова впал в бешенство и закричал:— На кой черт мне ваша рука? Кто вы такой, чтобы давать мне советы? Берегитесь, мне что-то не нравится ваше поведение! Вы ворвались в служебный кабинет, вы не остановились перед тем, чтобы открыть шкаф, в котором хранится секретная переписка. Прежде чем слушать вас, не мешало бы еще вас допросить!— К вашим услугам, — уже давая волю припадку хохота, прервал его Дудль, — во избежание лишних вопросов вот моя карточка.Он протянул Бриггсу карточку, на которой вслед за фамилией значилось — репортер. Апоплексические удары случаются не только с полными и плотоядными людьми. Во всяком случае обморокам подвержены и худощавые. И даже сыщики теряют устойчивость и беспомощно опускаются в кресло, когда их настигает неумолимый перст судьбы. Бриггс нашел в себе силы только для того, чтобы жалобно пролепетать:— Все кончено! Вы, конечно, не откажете себе в удовольствии испортить мою карьеру, ведь это ваша слава и заработок.Дудль пожалел сыщика. Он добродушно усмехнулся и снова протянул ему руку:— Теперь, я надеюсь, вы не оттолкнете моей руки, если я предложу вам условие: за мое полное молчание вы обещаете не трогать вашего обидчика, тем более что я явился к вам по просьбе обиженного и все простившего редактора.— Оставить в покое… навсегда? — простонал Бриггс. Полицейский чиновник в шкафу — тема избитая. Но изобретатель Атлантиды (а как назвать теперь Стиба иначе?) под арестом — это неплохо. Дудль сказал:— Навсегда? Нет, зачем? Скажем, на три месяца. Или еще лучше — на четыре. Да, за четыре месяца он будет использован до конца. Тогда он к вашим услугам, я не вмешаюсь. Итак, по рукам?Бриггс пронизал Дудля острым взглядом, молча вынул перо, написал что-то на листе бумаги и протянул Дудлю.— Подпишите, иначе я не поверю репортеру.И Дудль, смеясь, подписал следующее заявление: Я, нижеподписавшийся, обязуюсь хранить навеки молчание о случае со шкафом, если детектив Бриггс арестует репортера Стиба не ранее как через четыре месяца от сего числа. Выйдя из полицейского участка, Дудль зевнул. Зная Стиба, он не сомневался, что, вырвавшись из рук полицейского, Стиб помчался в редакцию, чтобы расправиться со своим обидчиком, и был последним немедленно направлен по адресу Визерспуна. И действительно, в то время как Дудль зевал, Стиб, все еще в плаще полицейского, трепетной рукой нажал звонок у виллы миллиардера. Это был последний из бесчисленных порогов славы, обивать которые ему приходилось в жизни, последний полустанок. Прибытие поезда славы было назначено на следующее утро.
СЛАВА И РЕКЛАМА
Дети слушают голос феи в телефонной трубке. Рассказав им сказку Андерсена, фея заклинает их родителей покупать собрание сочинений великого датчанина в определенном магазине, оплатившем радиокомпании фейное заклятие по тарифу объявлений. Родители невесты, чье имя красуется на доске вступающих в брак, получают вежливое поздравление от неизвестного им поэта, заканчивающееся настойчивым предложением заказать ему специальную свадебную газету с сонетом в честь невесты, с терцинами о женихе, с перечислением приданого и с милыми шутками по адресу свадебных гостей. Знаменитая актриса по три раза в год бросает сцену, увлекаясь по очереди монастырем, боксом и претензиями на один из небольших пустующих престолов.Нам кажется, мы не ошибемся, если объединим эти явления, а вместе с ними и множество им подобных, одним общим словом: реклама. Но мы должны оговориться, вернее, условиться с читателями. Мы хорошо знаем разницу между рекламой и славой и, в частности, вовсе не желали бы, чтобы наш роман имел успех не благодаря напряженности действия, захватывающему сюжету и гибкому языку, а, скажем, вследствие того, что один из авторов оказался бы незаконным сыном любимца горничных, принца Уэльского. Нет, такая слава не прельщает нас. Но с горечью мы должны указать, что в наше время совершился небывалый подмен: человечество, народы, нации, полководцы, пророки, поэты живут мечтой лишь о славе запатентованной. Нет больше постников, вдохновение всей жизни вкладывающих в божественный лик Моны Лизы. Художник сегодняшнего дня прежде всего заявляет патент на открытую им комбинацию красок, а затем продает этот патент фирме готовых дамских вещей. Ясно, что при таком положении реклама властно становится на место академий, университетов, кабачков богемы и прочих судилищ, в прежнее время на столетия задерживавших поезда славы. Итак, мы уславливаемся: в наше время люди ищут лишь патентованной славы, а патентованная слава и есть реклама.Это колоссальное лирическое размышление о прогрессе наук и искусств вызывается необходимостью. Без него читатели заподозрили бы нас в том, что открытие Стиба было вознаграждено не по заслугам. Мы скромно напоминаем, что в этом открытии был заинтересован такой человек, как мистер Визерспун.Так или иначе, но редактор «Вестника Небоскребов» дал знать своему приятелю, директору компании «Амазонка», о своем телефонном разговоре с Визерспуном, и уже в ночь со второго на третье апреля холодное, бледное, далекое небо Нью-Йорка вспыхнуло мертвым электрическим заревом. Это «Амазонка» укрепляла свой патент, стремясь разделить со Стибом его грядущую славу. Ее зарево было удобочитаемо не только для специализировавшихся на чтении явлений природы поэтов и предсказателей погоды, но и для прочих смертных. Оно гласило: Вы вчера прочитали нашу рекламу и, наверное, не обратили на нее внимания, а завтра мир проснется с именем Стиба на устах. Помните: завтра в каждом уголке мира люди назовут два имени: Стиб и «Атла», наше средство для ращения волос! «Амазонка», друг всех лысых А по городу, повсюду, где можно было пустить световую рекламу или наклеить объявление, прыгали слова: Читайте с завтрашнего дня только «Вестник Небоскребов», потому что Стиб наш сотрудник, и только у нас вы найдете все подробности! Обитатели Нью-Йорка ничего не знали, пока не минула для них полная таинственности ночь. Рекламы смутили даже привычных ко всему янки, и наутро тираж «Вестника Небоскребов» вырос до невероятной цифры. Газета знала своих читателей и для всех приготовила соответствующие статьи. Передовая, для людей солидных и интересующихся политикой, была написана самим редактором и стоила ему немало труда. Мы приводим выдержки:…Географы 'со свойственной ученым людям близорукостью тщательно отмечают на карте белой краской редкие неисследованные места на нашей планете, покрывая ровной голубой краской моря и океаны, как будто подводная глубина так же знакома нам, как дом нашего соседа. Сколько раз уже прессе приходилось указывать ученым на настойчивые требования жизни обратить внимание на тот или иной факт. Но люди науки глухи к голосу жизни. Мудрено ли, что честь величайшего открытия нашего времени будет принадлежать не им, а прессе. Ниже читатели найдут подробности по внезапно назревшему вопросу, мы лишь обращаем внимание на те грандиозные политические и экономические последствия, которые будет иметь появление нового мощного государства в кругу дряхлых европейско-азиатских держав и в непосредственной близости от нашей самой свободной в мире страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25