— ласково спросил дядя Бен.— Ничего.И после долгой паузы, во время которой он успел обойти вокруг дяди Бена, разглядывая его снизу вверх, как статую, он прибавил:— Смородину ищу.— Почему же ты не на банкете?— Там Руперт, — быстро ответил Джонни.Мысль о том, что он представлен на торжестве в лице своего брата, показалась ему вполне убедительной. Затем, в качестве естественной и приятной прелюдии к следующему вопросу, он перепрыгнул через пень и приготовился отвечать. Но дядю Бена, как видно, вполне удовлетворил ответ Джонни, он кивнул и пошел своим путем.Когда он окончательно скрылся в зарослях, Джонни осторожно пошел к хижине. Не доходя значительного расстояния, он подобрал с земли камень, и запустил им в дверь, и тут же поспешно ретировался под защиту кустарника. Однако в дверях никто не появился, и Джонни трижды повторил свой маневр, каждый раз подбирая камень побольше и подходя ближе. В конце концов он храбро обошел вокруг хижины и спрыгнул в канаву, вырытую поблизости. Пройдя по ней шагов двести, он наткнулся на старую шахту, вход в которую был заколочен ветхими досками, словно для того, чтобы кто-нибудь, зазевавшись, туда не свалился. Тут вдруг на Джонни напал необъяснимый страх, и он убежал. И первым, кого он увидел, добравшись до гостиницы, был прекрасный незнакомец, не утративший ни одного из своих совершенств и как ни в чем не бывало отъезжающий в коляске уже с каким-то другим знакомым.Тем временем мистер Форд, хоть и отдавший дань восторга историческому событию, постепенно прискучил утомительным празднованием. А так как его комната в гостинице «Эврика» содрогалась от звуков духового оркестра снаружи и ораторского красноречия внизу и вся пропахла порохом и шампанским, взрывавшимися со всех сторон, он решил уйти в школу и написать кое-какие письма в лесной тиши.Разница была благодатна; шум отдаленного поселка долетал сюда лишь как мирный шелест ветра в верхушках деревьев. В школе на горе, где чистое дыхание сосен наполняло каждый уголок, изгоняя все следы присутствия человека, бурные торжества, происходившие внизу, казались неясным сном. Явь была здесь.Учитель вынул из кармана несколько писем — одно из них было помято и зачитано почти до дыр. Он снова перечитал его, медленно и терпеливо, словно ожидая, что на него снизойдет вдохновение, а оно не снисходило. Раньше это письмо пробуждало в нем юношеский восторг, преображая его не по годам серьезное лицо. Но сегодня письмо не подействовало. Он сунул его обратно в карман с легким вздохом, который прозвучал так неуместно среди этой мирной тишины, что он не мог удержаться от смущенной улыбки, и уже в следующую минуту с самым серьезным видом занялся делами.Некоторое время он писал, потом поднял голову. Какое-то неуловимое приятное ощущение подкрадывалось к нему, словно дрема, останавливая его перо. Это было почти физическое ощущение, оно не имело отношения ни к его переписке, ни к воспоминаниям и в то же время говорило что-то сердцу и уму. Может быть, его пьянит смолистый запах сосен? Кажется, он и прежде замечал, как странно он действует в час заката, когда от подлеска в воздух поднимается аромат свежести. Да, конечно, это запах. Он опустил глаза — на столе перед ним лежал его источник: букетик дикого калифорнийского мирта с бутоном розы в середине.Ничего необычного в этом не было. Дети часто клали ему на стол свои приношения, не ища специального повода или случая. Он мог просто не заметить этот букетик во время занятий. Ему стало жалко бедные, всеми забытые, уже поникшие цветы. Он вспомнил, что мирт в детском фольклоре — вероятно, вслед за старинным преданием, связывающим это растение с Венерой, — символизирует любовь. Он даже объяснял детям, откуда у них могло взяться это поверье.Он держал букетик в руке и вдруг почувствовал под пальцами что-то восхитительно шелковистое, пронзившее ему сердце непонятным восторгом. Веточки мирта оказались перевязаны не ниткой и не лентой, а длинной прядью мягких каштановых волос. Он размотал один волос и поднес его к свету. Длина, цвет, шелковистость, а всего определеннее какой-то необъяснимый инстинкт сказали ему, что это волос Кресси Маккинстри. И он поспешно положил волосок на стол, будто, держа его в руке, прикасался к ней самой.Он дописал письмо. Потом глаза его и мысли возвратились к мирту. Букетик лежал на его столе и, значит, предназначался ему. В том, что веточки были обвязаны волосами, тоже содержался какой-то смысл, потому что его ученицы всегда располагали запасами ниток, тряпочек и лент, — учителю это было известно. Будь это какая-нибудь новая школьная мода, он знал бы о ней. Вторжение чего-то личного — вот что смущало учителя. Он представил себе волосы Кресси — они, безусловно, были очень красивы, несмотря на странности прически. Ему припомнилось, как однажды, когда она скакала на школьном дворе с Октавией Дин, они у нее упали и рассыпались по плечам, и он сам удивился, с какой отчетливостью сохранилась у него в памяти эта картина: как она закалывает их, стоя на крыльце, как округлы ее поднятые к затылку руки, как выгнута полная шея, запрокинуто румяное лицо и в белоснежных зубах закушена вот такая же каштановая прядь! Он начал следующее письмо.Когда оно было написано, тень от сосновой ветки за окном, падавшая под отлогими лучами солнца на бумагу, переместилась на стену. Он отложил написанное, встал и, поколебавшись, запер миртовый букетик в ящик стола — с таким чувством, будто приобрел каким-то образом власть над будущими поступками и выдумками Кресси. Потом, сообразив, что дядя Бен, должно быть, тоже не придет в школу по случаю праздника, он решил не оставаться здесь дольше, а вернуться в гостиницу. Дядя Бен пришел ему на ум вовсе не по ассоциации — после знакомства с карикатурой Джонни Филджи он, как ни приглядывался, не обнаружил никаких признаков, подтверждающих намек малолетнего сатирика, и в конце концов выбросил все это из головы.У себя в комнате учитель застал Руперта Филджи, который стоял, насупившись, у окна, между тем как его брат Джонни, пресытившись впечатлениями и яствами, крепко спал в единственном кресле. В их присутствии не было ничего необычного, — мистер Форд, жалея осиротевших мальчиков, часто приглашал их к себе смотреть книги и журналы.— Ну, как дела? — спросил он бодро.Руперт не ответил и даже не повернулся. Мистер Форд, вглядевшись, увидел знакомый блеск ярости в его красивых глазах, слегка затуманенных скупой слезой. Тогда, мягко положив ладонь ему на плечо, он спросил:— В чем дело, Руперт?— Ни в чем, — упрямо ответил мальчик, не отводя взгляда от окна.— Может… может быть, миссис Трип (то была прекрасная хозяйка гостиницы) была с тобой нелюбезна? — шутливым тоном продолжал учитель.Ответа не последовало.— Знаешь ли, — все так же шутливо заметил мистер Форд, — все-таки ей приходится хоть немного сдерживаться на людях. А то пойдут разговоры.Руперт хранил яростное молчание. Но на щеке, обращенной к учителю, глубже обозначилась ямочка (Руперт свои ямочки презирал, усматривая в них «девчонскую» черту). Однако в следующее мгновение он снова насупился.— Мне хочется умереть, мистер Форд.— Вот тебе на!— Или… чего-нибудь делать.— Это уже лучше. Что же, например?— Работать, самому зарабатывать себе на жизнь. Чтобы не возиться больше дома с водой да с дровами, со стряпней и с постелями, как какому-нибудь китайцу. Не нянчиться с маленькими, а то одеваешь да раздеваешь целыми днями — девчонка я, что ли? Вот поглядите-ка на него. — Руперт показал пальцем на сладко спящего Джонни. — Видите? А что это значит? Это значит, я должен тащить его вот такого через весь поселок, а потом топить печку и чего-нибудь ему варить, а потом умыть его, раздеть, уложить в кровать, да еще убаюкать и одеяло подоткнуть. А отец в это время мотается по улицам с такими же дурнями, как он сам, и знай себе язык чешет: «прогресс», «светлое будущее Индейцева Ключа»… У нас дома, мистер Форд, прямо уж такое светлое будущее, дальше некуда. Много он думал о моем будущем?Учитель, которому такие вспышки Руперта были не внове, улыбнулся — правда, одними губами — и утешил мальчика, как ему уже случалось не раз. Но он хотел узнать непосредственную причину сегодняшнего возмущения Руперта и роль, которую здесь сыграла несравненная миссис Трип.— Мне казалось, обо всем этом мы уже с тобой договорились, Руп. Через несколько месяцев ты кончишь школу, и тогда я посоветую твоему отцу, куда тебя лучше определить, чтобы у тебя действительно было будущее. Терпение, старина; ты делаешь отличные успехи. И потом вспомни, у тебя же есть ученик — дядя Бен.— Вот то-то и оно. Еще одно дитя малое, нянчиться с ним. Дома, что ли, дел не хватает?— А по-моему, ты себе в Индейцевом Ключе другого занятия и не подберешь, — сказал мистер Форд.— Ну да, — мрачно согласился Руперт, — но я мог бы уехать в Сакраменто. Юба Билл говорит, там берут мальчиков моих лет и на почту и в банк. А через год или два они уже все знают, и работают не хуже прочих, и получают не меньше. Да вот только сегодня был здесь один тип, не старше вас, мистер Форд, и необразованный совсем, а разодет весь, запонки, булавки, и все перед ним лебезят и кланяются, смотреть тошно.Мистер Форд поднял брови.— А-а, ты говоришь о том молодом человеке от «Бенема и К°», который разговаривал с миссис Трип?Быстрый румянец гнева и стыда разлился по лицу Руперта.— Может, и разговаривал. У такого хватит нахальства.— И ты мечтаешь стать таким, как он?— Нет, мистер Форд, понимаете, не таким. Вы ведь тоже не хуже него, правда? — объяснил Руперт с безжалостной наивностью. — Просто, если такая сорока могла добиться успеха, я-то почему не могу?Разумеется, учитель тут же указал Руперту на нелогичность его рассуждений и на благодетельность терпения и труда, но учительские слова были приправлены изрядной толикой дружеского сочувствия и сопровождались ссылками на некоторые забавные эпизоды из его собственного детства, и на щеках Руперта снова заиграли ямочки. Не прошло и получаса, как вполне умиротворенный Руперт, покорясь судьбе, наклонился над спящим братом, чтобы взять его на руки и отправиться домой. Но сонный малыш превратился в инертную, бесформенную массу. Только дружными совместными усилиями им удалось пристроить Джонни на руках у Руперта — одна рука спящего свесилась через плечо брата, а еще не досмотренный сон раздувал румяные щеки, давил на веки и даже шевелил кудряшками над потным лбом. Учитель пожелал Руперту спокойной ночи, закрыл за ним дверь, и мальчик стал медленно спускаться со своей ношей по лестнице.Но здесь провидение со свойственным ему безразличием к требованиям человеческой морали вознаградило Руперта, послав ему исполнение желаний, неразумных, но зато самых заветных. Внизу ему встретилась миссис Трип. Он увидел ее и покраснел от смущения; она увидела его с ношей и была тронута. Знала ли она при этом о чувствах Руперта и не льстили ли они ее самолюбию, не берусь судить. Голосом, от которого замерло его сердце, она воскликнула:— Как? Руперт, ты уже уходишь?— Да, мэм, из-за Джонни.— Так давай я его возьму, пусть переночует у меня сегодня.Искушение было велико, но у Руперта достало сил не поддаться ему.— Бедняжка, как же он, должно быть, устал!Она приблизила к Руперту свое красивое и еще свежее лицо и приложила губы к щеке Джонни. А потом подняла озорной взгляд на его брата, и сдвинув ему старую соломенную шляпу с потупленных глаз на затылок и откинув густые кудри, поцеловала прямо в лоб.— Покойной ночи, милый мальчик.Пошатнувшись, Руперт слепо шагнул вперед навстречу темноте за порогом. Но с тактичностью джентльмена он поспешил свернуть в ближайший проулок, словно для того, чтобы скрыть от грубых посторонних глаз полученное им посвящение. Путь, им избранный, был долог и труден, ночь темна и Джонни до смешного тяжел, но он упорно шел вперед, и поцелуй, казалось этому глупому мальчику, путеводной звездой горел у него во лбу. ГЛАВА VI Когда дверь за Рупертом закрылась, учитель опустил штору на окне, подкрутил фитиль в лампе и попытался сосредоточиться на чтении. За стеной в белесых речных туманах медленно растворялся «великий день в истории Индейцева Ключа», и сами торжества гасли с последними вспышками фейерверка. Редкие взрывы утихающего веселья в баре, неверные шаги припозднившегося гуляки по дощатым мосткам перед гостиницей только усугубляли мирную деревенскую тишину. Ибо светлое будущее Индейцева Ключа было еще настолько отдаленным, что природа при всяком удобном случае спешила незаметно потеснить границы городской цивилизации, и мистер Форд, подняв голову от праздничных колонок «Звезды», услышал близкий плач койота за рекой.И он снова испытал смутное, приятное чувство, такое неопределенное, что ему ни с чем не удавалось его связать, даже с миртовыми веточками у себя на столе. Он попробовал заняться работой и снова отвлекся. Потом его охватило мучительное раскаяние, что он не выказал довольно сочувствия глупым сердечным мукам Руперта. Перед глазами у него возникла трагикомическая картина: несчастный Руперт бредет, спотыкаясь под своей двойной ношей — под весом спящего братишки и грузом бессмысленной любви; а может быть, сбросив эту тяжесть в первую попавшуюся канаву в безрассудном порыве детского негодования, навсегда бежит куда глаза глядят — вон из родного дома. Мистер Форд схватил шляпу и поспешил вниз в намерении отыскать Руперта или забыть о нем, если подвернется что-нибудь другое. Ибо мистер Форд обладал чуткой совестью художественных натур; ее властный голос подымал все его душевные силы на ухищрения и борьбу против ее же власти.В коридоре ему повстречалась миссис Трип в мантилье и пышном белом бальном платье, которое, однако, на его вкус, было ей не так к лицу, как обычное, домашнее. Он поклонился ей и прошел было мимо, но она, гордая своим великолепием, заговорила с ним:— А вы разве не будете нынче на балу?Он вспомнил, что в программу торжеств входил также и бал, который должен был состояться в здании суда.— Нет, — ответил он с улыбкой. — Но жаль, что Руперт не видит вас в этом прелестном туалете.— Руперт! — с кокетливым смешком повторила миссис Трип. — Вы сделали из него женоненавистника, не лучше вас самого. Я позвала его пойти с нами, а он убежал наверх, к вам. — Она испытующе поглядела на него и самоуверенно, чуть поддразнивая, спросила: — Ну, а вы-то почему не идете? Вам-то нечего бояться.— Я в этом не слишком уверен, — галантно ответил мистер Форд. — Печальный пример Руперта постоянно у меня перед глазами.Миссис Трип тряхнула пышной прической и спустилась на одну ступеньку.— Правда, приходите, — сказала она, глядя на него через перила. — Посмотрите на людей, если сами не умеете танцевать.Но мистер Форд как раз умел танцевать, и, между прочим, совсем не плохо. Исполненный этого сознания, он остался обиженно стоять на лестничной площадке, в то время как она спустилась по ступеням и ушла. Почему бы ему и не пойти? Правда, он с самого начала молчаливо принял сдержанное отношение к себе жителей Индейцева Ключа и ни разу не появлялся ни на каких местных сборищах, но это еще не резон. Во всяком случае, он может переодеться и дойти до здания суда и… посмотреть.Любой черный сюртук и белая сорочка были по местному этикету достаточно парадным костюмом. Мистер Форд еще добавил к этому такую забытую роскошь, как белый жилет. Когда он вышел на улицу, было девять часов, но окна суда горели издалека ослепительным светом, как иллюминаторы парохода, застрявшего однажды ночью на отмели у Идейцева Ключа. По пути мистер Форд несколько раз готов был повернуть назад и даже на пороге остановился в нерешительности; только боязнь, что его колебания могут быть замечены другими нерешительными личностями, тоже мешкавшими по скромности у входа, заставила его войти.Контора и кабинет судьи на первом этаже были загромождены грудами шалей и накидок, а также столами с закусками, под танцы же был отведен еще не отделанный зал суда на втором этаже. Голые стены были задрапированы флагами, лавровыми венками и подходящими к случаю надписями из цветочных гирлянд; но красочнее и выразительнее всяких надписей был висящий над судейской трибуной герб Калифорнии с его бескрайним золотым закатом, торжествующей богиней и огромным грозным медведем гризли.В комнатах было душно и полно народу. Свечи, мерцающие в жестяных канделябрах на стенах или в импровизированных люстрах — бочарных обручах, подвешенных под потолок, освещали самое удивительное разнообразие дамских туалетов, когда-либо виденное учителем. Робы давно устаревших фасонов, слежавшиеся и выцветшие от долгого хранения в сундуках; наряды давнишних праздников с кое-какими поправками в современном духе; костюмы по сезону и не по сезону — меховые жакетки на тюлевых платьях, бархатные ротонды поверх полотняных саков;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18