Притом,
Быть может, это просто описанье
Весьма реальных фактов. Мы берем
Лишь самые прямые указанья:
Они ясны и - верьте или нет
Не менее ясны, чем прочий бред!
XXXV
Итак - на почве, в сущности, нейтральной
Они сошлись, где роковой порог,
Там смерть отбор проводит инфернальный
Бесплотных конвоируя в острог.
Они не лобызались, натурально,
Но каждый был любезен сколько мог:
В изысканной учтивости, казалось,
С Их Светлостью Их Мрачность состязалась.
XXXVI
Архангел, поклонившись, изогнулся,
Но не жеманно, как дешевый фат:
Своей груди изящно он коснулся,
Где сердце смертных бьется, говорят.
Но Сатана лишь гордо улыбнулся:
Он был со старым другом суховат,
Как нищий гранд прославленного рода
С богатым выскочкой простой породы.
XXXVII
Он, поклонившись дьявольски-надменно,
Сказал, спокойно выступив вперед,
Что Судия небесный несомненно
Георга в преисподнюю пошлет:
Немало там правителей почтенных,
От коих меньше пострадал народ.
Мостящих ад, как видно из преданий,
Обломками "прекрасных начинаний".
XXXVIII
"Чего ты хочешь, - начал Михаил,
От этого несчастного созданья?
Какие он деянья совершил,
И совершал ли в жизни он деянья?
Насколько плохо правил он и жил,
Открыто изложи всему собранью:
Докажешь обвиненья - грешник твой,
А если нет - его не беспокой!"
XXXIX
"Да, Михаил! - ответил Дьявол. - Да!
У врат того, кому ты служишь верно,
Я заявляю, что пришел сюда
За подданным: он чтил меня всемерно,
Пока носил корону. Не беда,
Что он не знал вина и прочей скверны,
Но с той минуты, как воссел на трон,
Мне одному в угоду правил он!
XL
Взгляни на нашу землю - хоть верней,
Мою! Увы, давно не торжествую
Над бедною планетой: все на ней
Влачат убого жизнь свою пустую.
Сказать по правде - кроме королей
Едва ли кто такую кару злую
Несет за дело! И властитель твой
Напрасно блещет славой огневой!
XLI
Мне данники земные короли.
Попытки переделать их бесплодны:
Высокие властители земли
Настолько мне усердны и угодны,
Что мы давно к решению пришли
Им предоставить действовать свободно!
Их небеса к добру не преклонят
И к худшему не переменит ад!
XLII
Взгляни на нашу землю, повторяю:
Когда сей червь бессильный и слепой
Вступил на трон, правленье начиная,
И он и мир имели вид иной:
Его своим владыкой величая,
В покое мирном радости земной
Хранили острова его по праву
Родной уклад и добрых предков нравы.
XLIII
Взгляни, какой, покинув жизнь и власть,
Оставил он страну свою? Сначала
Он подданных любимцу отдал в пасть,
Потом его стяжанье обуяло,
Порок убогих, эта злая страсть,
Презренных душ сгубившая немало.
В Америке свободу он душил
И с Францией не лучше поступил!
XLIV
Он, правда, был орудием в руках,
Но, согласись, хороший мастер вправе
Его швырнуть в огонь; во всех веках,
С тех пор, как смертными монархи правят,
В кровавых списках грязи и греха,
Что всю породу цезарей бесславят,
Другое мне правленье назови,
Столь глубоко погрязшее в крови!
XLV
Ведь даже слов "свободный" и "свобода"
Слепой король Георг не выносил:
Из памяти народов и народа
Искоренял он их по мере сил.
Он правил долго, и за эти годы
Всему и вся он горе причинил.
Лишь тем он от собратий отличался,
Нто пьянством и развратом не прельщался.
XLVI
Был верным мужем, неплохим отцом
На троне, правда, хорошо и это,
Поститься за Лукулловым столом
Трудней, чем за столом анахорета!
Но подданным его что пользы в том?
Их стоны оставались без ответа!
Один лишь гнет, жестокий, страшный гнет,
Испытывал измученный народ.
XLVII
Его стряхнул недавно Новый Свет,
Но Старый стонет под ярмом жестоким
Ему подобных: где на тронах нет
Преемников, в ком все его пороки
Воскрешены? Лукавый дармоед
И деспоты, забывшие уроки
Истории; - никто беды не ждет,
Но пусть они трепещут: час придет!
XLVIII
Простые духом бережно хранили
Завет наивный праотцев своих:
Молились богу, но и вас любили,
Тебя, архангел, и тебя, старик.
Ужели все вы сердцем так остыли,
Что вас не ужасали стоны их,
Когда обрушил гнев несправедливый
На христиан король благочестивый?
XLIX
Он, правда, дал им право бога чтить,
Но отказал в законе и защите,
Лишая их того, чего лишить
Неверного и то не захотите..."
Тут Петр вскочил: "Нет! Этому не быть!
Вскричал он. - Прочь виновного ведите!
Скорей пускай я буду проклят сам,
Нем в божий рай пробраться Гвельфу дам!
L
За Цербера скорее стану я,
Хоть труд его не синекура тоже,
Чем допущу в надзвездные края
Ханжу и нечестивца с мерзкой рожей!.."
"Святой! - заметил Дьявол. - Страсть твоя
И правый гнев твой мне всего дороже!
А что до смены Цербера - изволь!
И наш годится на такую роль!"
LI
Тут Михаил вмешался: "Погодите!
Вы, Дьявол, да и вы, мой друг Святой!
Вы, добрый Петр, напрасно так шумите,
Вы, Сатана, порыв его простой
Из снисхожденья к пылкости простите!
И праведник забудется порой
В разгаре споров. Попрошу собранье
Прослушать очевидцев показанья!"
LII
Знак подал Дьявол. Дрогнул эмпирей
И, силе магнетической послушен,
Зажегся искрой, молнии быстрей,
Скопленья туч разрядами наруша.
От залпа инфернальных батарей
Вселенский гром потряс моря и сушу.
(Как пишет Мильтон - этот род войны
Важнейшее открытье Сатаны!)
LIII
И это был сигнал для тех несчастных,
Которым привилегия дана
Перемещаться всюду, ежечасно,
Презрев пространства, грани, времена.
Они порядкам ада не подвластны
И к месту не прикованы - одна
Владеет ими страсть к передвижению,
Но кара их от этого не менее.
LIV
Они гордятся этим. Ну и что ж?
Приятен всякий символ благородный:
Как ключ, блестящий из-под фалд вельмож,
Как франкмасонов символ ныне модный.
Набор моих сравнений не хорош:
Я - праха сын, как стих мой, с прахом сходный!
Мне духи высших сфер должны простить:
Ведь, право же, я их умею чтить!
LV
Итак: был дан сигнал из рая в ад,
А расстоянье это подлиннее,
Чем от земли до солнца. Говорят,
Исчислили уж те, кто нас умнее,
С какою быстротой лучи летят
От солнца к нам, чтоб сделалось светлее
И в лондонском тумане, где с утра
Блестят на зданьях только флюгера.
LVI
Итак: пошло не более мгновенья
На это все. Признаться мы должны:
У солнечных лучей поменьше рвенья,
Чем у гонцов надежных Сатаны:
При первом состязанье, без сомненья.
Окажутся они побеждены:
Где света луч годами мчится к цели.
Там Дьяволу не нужно и недели!
LVII
В просторе сфер с пятак величиной
Явилось как бы пятнышко сначала
(Я видел нечто сходное весной
В Эгейском море пред началом шквала),
Оно меняло быстро контур свой,
Как некий бот, несущийся к причалу,
Или "несомый"? Сомневаюсь я
И в знании грамматики, друзья!
LVIII
Оно росло по мере приближенья
И очень скоро в тучу разрослось.
(И саранчи подобного скопленья
Мне наблюдать еще не довелось.)
Затмили свет мятущиеся тени,
Как крик гусей стенанье их неслось...
(Но, уподобив их гусиным стаям,
Мы нации гусям уподобляем!)
LIX
Здесь крепкими словами проклинал
Джон Буль свою же тупость, как обычно,
"Спаси Христос!" - ирландец бормотал,
Французский дух ругался неприлично.
(Как именно - я скромно умолчал:
Извозчикам такая брань привычна!)
Но голос Джонатана все покрыл:
"Эге! Наш президент набрался сил!"
LX
Здесь были и испанцы, и датчане,
Тьма-тьмущая встревоженных теней;
Голландцы были тут и таитяне,
Они смыкались кругом все тесней,
Готовя сотни тысяч показаний
И на Георга, и на королей
Ему подобных, за свои деянья,
Как вы и я, достойных наказанья.
LXI
Архангел побледнел: ведь побледнеть
Порой способен и архангел даже,
Потом он стал искриться и блестеть,
Как солнца луч сквозь кружево витражей
В готическом аббатстве или медь
Военных труб и пестрые плюмажи,
Как свежая форель, как вешний сад,
Как зори, как павлин, как плац-парад.
LXII
Потом он обратился к Сатане:
"Зачем же, друг мой, - ибо я считаю,
Что вы отнюдь не личный недруг мне,
Идейная вражда у нас большая,
Не будем вспоминать, по чьей вине,
Но я вас и ценю, и уважаю,
И, видя ваши промахи подчас,
Я огорчаюсь искренно за вас!
LXIII
Да, дорогой мой Люцифер! К чему ж
Излишество такое обвинений?
Я разумел совсем не толпы душ,
А парочку корректных заявлений!
Ведь их вполне достаточно! К тому ж
На разбирательство судебных прений
Я не хочу растрачивать - ей-ей!
Бессмертия и вечности своей!"
LXIV
"Что ж! - молвил Сатана. - Не споря с вами,
Пожалуй, я готов его отдать:
Я получил бы с меньшими трудами
Гораздо лучших душ десятков пять.
Я только для проформы, между нами,
Хотел монарха бриттов оттягать:
У нас в аду - и Бог про это знает
И без него уж королей хватает!"
LXV
Так молвил Демон, коего зовет
Многострочивый Саути "многоликим".
Вздохнул архангел: "Стоит ли хлопот
Возиться с этим сборищем великим?
Пускай любой свидетель подойдет
И скажет, чем не угодил старик им!"
"Отлично! - молвил Сатана. - Ну что ж?
А вот Джек Уилкс - он, кажется, хорош!.."
LXVI
И пучеглазый бритт, весьма забавный,
Довольно бойко выступил вперед;
Он был одет с опрятностью исправной
Ведь наряжаться любит весь народ
На том и этом свете; благонравный
Адам - родоначальник наших мод,
А скромный фиговый листочек Евы
Прообраз юбки, как согласны все вы!
LXVII
Дух, обратясь ко всем, сказал: "Друзья!
На небесах у них холодновато
И ветрено. Боюсь простуды я!
Скорее к делу! Почему, ребята,
Вы собрались? Скажите не тая!
Не выбирать ли в небо депутата?
Так вот: пред вами я - чистейший бритт,
Апостол Петр вам это подтвердит!"
LXVIII
"Сэр! - возразил архангел. - Это бренно!
Дела мирские чужды нам сейчас:
Задача наша более почтенна:
Мы судим короля на этот раз!"
"А! - молвил Джек. - Так эти джентльмены
Крылатые, что окружают вас,
Чай, ангелы?! А я и не заметил!
А тот старик? Уж не Георг ли Третий?"
LXIX
"Да! - Михаил ответил. - Это он!
Его судьбу решат его деянья.
На небе с незапамятных времен
И самый жалкий нищий в состоянье
Судить великих!" - "Неплохой закон!
Заметил Джек. - Но я без предписанья
И там, под солнцем смертных находясь,
Все говорил, что думал, не таясь!"
LXX
"Так повтори _над_ солнцем речи эти,
Грехи Георга назови при всех!"
Сказал архангел. "Полно! - дух заметил.
Теперь его губить уж просто грех:
В парламенте, когда он жил на свете,
Его не раз я поднимал на смех,
Что поминать былые недостатки:
Ведь он - король, с него и взятки гладки!
LXXI
Он, правда, был жесток и глуповат,
Католиков казня миролюбивых,
Но Бьют-наперсник в этом виноват
И Грэфтон - автор книг благочестивых.
Они уже давно в котлах кипят
В аду, во власти дьяволов ретивых,
А короля бы можно и простить,
Пускай в раю он будет, так и быть!"
LXXII
"Ты стал, Джек Уилкс, на склоне лет пигмеем!
Насмешливо заметил Сатана.
Привычка быть придворным и лакеем
Тебе, однако, больше не нужна:
Глупцом ли был Георг или злодеем
Он больше не король: одна цена
Всем грешникам! Не подличай! Не надо!
Теперь он только твой сосед по аду!
LXXIII
Я видел - ты уж вертишься и там,
Прислуживая дьяволам сердитым,
Когда они, рыча по пустякам,
На сале лорда Фокса жарят Питта,
Его ученика! Ты знаешь сам:
Он был министр ретивый, даровитый,
Одних проектов уйму написал:
Ему я глотку ими затыкал!"
LXXIV
"Где Юниус?" - раздался чей-то крик.
И все заволновались, всполошились,
И шум такой неистовый возник,
Что даже духи высшие смутились:
Напор теней был яростен и дик,
И все они толкались и теснились,
Как газы в пузыре иль в животе...
(Жаль, образ не на должной высоте!)
LXXV
И вот явился дух седой и хмурый,
Не призрак, а своей же тени тень.
То хохотал он дико, то, понурый,
Он был печален, как осенний день,
То вырастал он грозною фигурой,
То становился низеньким, как пень,
Его черты менялись непрестанно,
А это было уж и вовсе странно.
LXXVI
Сам Дьявол озадачен был: и он
Узнать сего пришельца затруднялся:
Как непонятный бред, как дикий сон,
Тревожный дух зловеще искажался,
Иным он страшен был, иным - смешон,
Иным он даже призраком казался
Отца, иль брата, иль отца жены,
Иль дяди с материнской стороны.
LXXVII
То рыцарем он мнился, то актером,
То пастором, то графом, то судьей,
Оратором, набобом, акушером,
Ну, словом, от профессии любой
В нем было что-то, он тревожным взором
Являл изменчивость судьбы людской,
Фантасмагорию довольно странную,
О коей фантазировать не стану я.
LXXVIII
Его не успевали и назвать,
Как он уже совсем другим являлся,
Пожалуй, даже собственная мать,
Когда он так мгновенно изменялся,
Его бы не успела опознать;
Француз, который выяснить пытался
Железной Маски тайну, - даже тот
Здесь всем догадкам потерял бы счет.
LXXIX
Порой, как Цербер, он являл собою
"Трех джентльменов сразу" - это стиль
Творений миссис Малапроп, - порою,
Как факел, виден был он на сто миль,
Порой неясной расплывался мглою,
Как в лондонском тумане дальний шпиль,
И Барком он, и Туком притворялся,
И многим сэром Фрэнсисом казался.
LXXX
Гипотезу имею я одну,
Но помолчу о ней из спасенья,
Что пэры мне вменят ее в вину
Как дерзкое и вредное сужденье,
Но все-таки я на ухо шепну
Тебе, читатель, это подозренье:
Сей Юниус - НИКТО, - все дело в том,
Без рук писать умеющий фантом!
LXXXI
Мне возразят: "Да полно! Как же это,
Чтобы писать без рук? В уме ли вы?"
"Но пишут же и книги и памфлеты
Пииты, не имея головы?
Они, скрывая сей дефект от света,
Находят и читателей, увы!
Морщинясь, часто мнит свиная кожа,
Что на чело мыслителя похожа!"
LXXXII
"Скажи нам, кто ты?" - молвил Михаил.
"Мой псевдоним на титульной странице,
Но если тайну я всю жизнь хранил,
То вам признанья тоже не добиться!"
"Так докажи нам то, в чем ты винил
Георга? Или хочешь отступиться
От слов своих?!" Но тень вскричала: "Нет!!!
Теперь его черед держать ответ.
LXXXIII
Не защитят его от обвинений
Ни мрамор мавзолеев, ни парча!"
"Но нет ли все же преувеличений
В памфлете, сочиненном сгоряча?
Противники в разгаре словопрений,
В пылу страстей порой разят сплеча..."
"О да! Я ведал страсть, скрывать не стану:
Любовь к отчизне, ненависть к тирану!
LXXXIV
Я все сказал. Пусть одного из нас
Постигнет кара!" - молвил исступленно
Nominis Umbra - и пропал из глаз.
А Дьявол молвил: "Было бы резонно
Нам вызвать, как свидетелей, сейчас
И Франклина, и Джорджа Вашингтона,
И Тука самого..." - но тут возник
На небесах какой-то шум и крик.
LXXXV
Отчаянно работая локтями,
Явился черт пред сборищем теней
И пал во прах с помятыми крылами,
Полураздавлен ношею своей.
Вскричал архангел, засверкав, как пламя:
"Что ты принес, злосчастный Асмодей?!
Ведь он не мертв!" - "Я только жду приказа,
Ответил черт, - и он подохнет сразу!
LXXXVI
Ведь как тяжел, проклятый ренегат,
Его таща, чуть не свихнул крыла я!
Как гири из свинца, на нем висят
Его труды - вся писанина злая!
Кропал он эту пакость, супостат,
Историю и Библию кромсая,
Когда над Скиддо ночью я летал
И свет в его окошке увидал.
LXXXVII
Историю придумал Сатана,
Но Библия - творенья Михаила!
Сообразил я, как страшна вина
Злосчастного британского зоила,
Схватил его, пока его жена
За чайником куда-то уходила,
И вот мы оба перед вами тут,
Летел я меньше десяти минут!"
LXXXVIII
"A! - молвил Сатана. - Он мне знаком!
Давно ему пора сюда явиться...
Но он ведь глуп как пробка, и притом
Талантишком своим весьма гордится!
Мой милый Асмодей! С таким ослом
Совсем тебе не стоило возиться,
Ведь даже без доставки он бы сам
Сегодня или завтра прибыл к нам!
LXXXIX
Но, уж поскольку здесь он, пусть прочтет,
Что он писал..." - "Да можно ли такое?
Воскликнул Асмодей. - Он, идиот,
Вообразил себя самим судьею
Всех дел людских! Ведь он же чушь несет!
Он никому не даст теперь покоя!"
"Нет, пусть прочтет! - воскликнул Михаил.
Послушаемте, что он сочинил!"
ХС
Тут бард, счастливый, что нашел вниманье,
Которого не находил у нас,
Готовя рифмы к буре излиянья,
Прокашлялся, подготовляя глас,
Могучим рыком удивил собранье,
Но в первом же гекзаметре увяз,
В котором так подагра угнездилась,
Что ни одна стопа не шевелилась!
XCI
Он дактили пришпорил что есть сил,
Спасая стих свой неудобочтимый,
Но тут затрепетали тьмою крыл
И серафимы все, и херувимы,
И наконец поднялся Михаил:
"Помилуй, друг! Уже утомлены мы!
"Не радует, - Гораций говорит,
Non Di, non homines... * плохой пиит!"
* Ни богу, ни человеку... (лат.).
XCII
И тут поднялся шум: не мудрено,
Что всем стихи внушали отвращенье:
Ведь ангелам наскучили давно
И славословия и песнопенья,
А бывшим смертным было бы смешно
Прийти от грубой лести в восхищенье.
1 2 3