Зря это вы, ребята, улетел ваш командир. Куда? А я знаю?.. Ой, наверное, сейчас узнаю, что-то меня вверх тянет. Если кино вспомнить, то сияние должно сейчас появиться. Все, я полетел, лечу, лечу… Господи, как же темно вокруг. Где я? В космосе? А где звезды? Почему звезд нет? А, вон что-то светится. Все ближе… Свет! Какой прекрасный свет! Сияние! Я хочу этот свет! Я люблю его!!! Но почему меня не пускают в этот свет? Почему?!! Да, я грешен, Господи, ну прости меня, прости!!!
Господи, спасибо тебе, что ты мне дал еще один шанс. Я грешен! Я очень грешен! Не знал я истины твоей, не знал я благости твоей, не знал я света твоего! Прости меня, грешного, покуда живу, буду искуплять грехи свои и молиться во славу твою… Спасибо, Господи! Но… Всевышний, ну за что ты так со мной? Ну почему после смерти своей, ожив, Божьим Провидением, я вижу не папу с мамой, не друзей-корешков, не женщин любимых, а мента этого долбаного — Глумова? Что, Господи? Молчу, молчу…
Он лежал в реанимации, на больничной койке, весь забинтованный, как мумия. Я, признаться, даже и не думал получить с него показания. До этого Скачок принципиально не давал показаний — он ненавидел нас, ментов. Но в этот раз…Петя Скачков «раскололся». Увидев меня, он, лебедь умирающий, заплакал. Расплакался, урод, и начал каяться. Я замотался писать. Он рассказал все, про все свои похождения: про рэкет, грабежи, «хулиганку»… Он очень торопился покаяться, он боялся умереть без покаяния.Представьте меня, «шестерочника», который получает на руки полную «признанку» по «крутой» банде от ее главаря. Ну, давайте, трубите в фанфары!
Да, я видел этот коридор. Тьма, а в конце коридора — свет. Не земной, какой-то нереальный свет. Я умер, душа моя летит к Богу, на суд. Нет, стоп, я боюсь суда. Я ничего путного в жизни не сделал. Как я понимаю, если лечу я по этому коридору, значит, загробная жизнь все-таки есть… Ой, как мне хреново! Господи, пожалей меня! Нет, ну за что эти муки? За что?!!
Глумов дивился: Скачка клинило, он содрогался, его выворачивало. Отблевавшись, он рассказал все, что знал: по его информации «шестерка» раскрыла двадцать восемь висячих дел, вырыла из земли четыре трупа, освободила шестерых заложников. Один из них сдыхал от голода, прикованный к радиатору отопления на загородной даче, другой — директор престижного автосервиса — съел трех крыс в подвале кооператива, еще один от голода, холода и побоев двинулся головой.А еще одного мы нашли уже мертвым. Повесился он в нужнике — «курятнике» в дачном кооперативе. Бандиты его снимать не стали, а просто спустили его тело в «очко». Его долго потом вырубали из замерзших фекалий, а патологоанатом отказался вскрывать «этот комок дерьма». Уж так сильно он пропах!Скачок умер через две недели. Он рассказал о всех своих «подвигах», даже о «мелочевке», даже о том, как в первом классе тырил в раздевалке мелочь из карманов. На последней нашей встрече он вдруг замолчал на минуту, а потом заговорил о Боге.
— Владимир Сергеевич, поверь, когда я увидел Лик Бога, свет, от него исходящий, я понял, каким же дерьмом я был, какое же дерьмо я есть сейчас. Мне впервые в жизни стало стыдно. Меня такая тоска одолела. И я понимал, что это навсегда — навечно. У меня ничего не болело. У меня душа болела. Мне вечно мучиться предстояло. Понимаете, вечно! Да, я там много людей видел. Мертвых. Нет — это здесь они мертвые, а там они живые. Ну, души их. Бабку свою видел. Бабушку, бабулю. Вот ее я по-настоящему любил. Она там все про меня знала. Они там вообще все про нас знают. Она меня не обвиняла. Но мне стыдно было перед ней. Очень стыдно.
Глумов опрокинул в себя четвертый коньяк. Всю поллитровку.— Все, я в норме! Семенов, я пошел спать! Оформите мне отгул до послезавтра, я имею право, потому как я верю в Бога!
Этой же ночью старший присяжный заседатель Глумов пришел в вагон-карцер. Там он толкнул речь… Речь была, наверное, крутая, но воспроизвести ее никто не сможет. Потому как когда Глумова из-за решетки обозвали ментом поганым, а потом плюнули прямо в рожу…Он не стал разбираться, он просто отнял у охранника автомат и положил всех на корню. В карцере тогда шестеро провинившихся было. Ни одного живого не осталось. В том числе и Глумова. Он прострелил себе голову. При осмотре его купе было найдено письмо. В нем сухим казенным языком сообщалось, что в Омске во время теракта, совершенного неустановленными лицами, был взорван пассажирский автобус. Среди погибших были опознаны бывшая жена, двое детей и мать Глумова. Больше родных у него не осталось.На столе лежала краткая записка: «Простите, ухожу к ним». Глава 12ХАРОН ИВАНОВИЧ ХАРРИСОН Семенов очень хорошо, в мельчайших подробностях, помнил тот день, когда его назначили старшим апостолом — начальником поезда. Он хотя и прокатался простым присяжным заседателем целых полгода, но мало представлял себе, чем же в первую очередь «старшой» должен заниматься.Вернее, не представлял, как начальнику хватает на все времени. Ему казалось, что его бывший «старшой» — майор Семчин — занимался абсолютно всем: председательствовал на «судилищах», визировал приговоры, готовил приказы и постановления, контролировал работу охраны, кухни и медпункта, гонял разгильдяев из банно-прачечного блока и т.д. и т.п. Даже стенгазету Поездка редактировал. И когда Семчин умудрялся спать, Семенову, измученному донельзя сонной болезнью, даже не представлялось. И Семчиным он просто восхищался.Но в первый же день после своего назначения старшим Семенов понял, что одного восхищения мало. Тут больше уместно благоговейное почитание…Будучи назначенным начальником Поездка взамен слегшего с чахоткой Семчина (не было у майора времени заниматься своим здоровьем, не было), Семенов целый день сидел за столом и тупо подписывал бумажки.Ему-то казалось, что первым делом надо «построить» все службы, провести генеральную проверку всех подразделений, назначить собрание, выступить с пламенной речью о задачах и о долге, а на деле… На деле пришлось весь день разбираться с недостачей матрасов на складе, со счетами за радиотелефон и почту, оформлять перерасход угля за счет недопоставок мазута, ходить на склад и лично подписывать акты о списании ржавых ведер и о постановке на баланс Поездка какой-то мудреной фиговины с мудрым названием «импульсный генератор» (кстати, Семенов до сих пор не мог врубиться, зачем эта штука на Поездке нужна) и т.д. и т.п. К вечеру он взвыл, кинул в завхоза калькулятором и, позорно сбежав из командирского вагона, заперся у себя в купе, где и напился до чертиков.Но постепенно привык и научился хозяйствовать, ловко спихивая свою работу на подчиненных. Тем не менее из первых своих неудачных опытов хозяйствования сделал важный вывод: пусть все на Поездке провалится к чертям, пусть охрана перепьется, пусть целый вагон передерется, пусть даже десяток подконвойных уйдет в самоволку, но хозвагон должен остаться. И не просто остаться, а функционировать. Иначе — всему хана…В хозвагоне постоянно шла грызня из-за «площадей». «Банщики» воевали с медпунктом за крохотную каптерку, кладовщик плел интриги против завхоза, пытаясь выселить его из уютного кабинета в административный вагон, уборщики демонстративно оставляли швабры-ведра посреди узкого прохода, объясняя, что у спецконтингента «инструмент» хранить нельзя — воруют.Поэтому заходить в хозвагон Семенов не любил — тут же к нему приставали с жалобами и доносами. Но сейчас был особый случай.Единственным, кого в хозвагоне не трогали, на кого не стучали и кого не пытались выселить или хотя бы ужать в площади, был Харон Иваныч Харрисон. Харитон Ильич Харитонов по паспорту. Бывший «погранец», сверхсрочник, исполнявший на Поездке должность радиста, по совместительству — штатный экзекутор, а попросту — палач.Харон был ярым битломаном. В его радиорубке, уютненькой такой комнатушке, заставленной самой классной японской аппаратурой, все стены, не занятые стеллажами с компакт-дисками, были превращены в настоящий иконостас. Только вместо ликов святых на них были «битлы». Харон знал про них все, он собрал всю возможную литературу про легендарную ливерпульскую четверку, он выучил биографию каждого назубок, и разбуди его ночью, спроси: «Где Джон Леннон встречал Рождество 1963 года»? — он выдал бы расписание утра, дня и ночи великого «битла» поминутно.Семенов ему не раз предлагал, мол, напиши ты про них книгу, утри нос западным битломанам. Или программу на радио сделай, лучше — серию программ. У меня знакомые на «Голосе России» есть — помогут. Но Харон только скромно отнекивался, хотя книгу писал. По ночам писал, язык от усердия высунув. И программу для радио готовил. Раз по сто переписывал, переделывал. Даже на ситаре играть научился под это дело. Отсюда и прозвище — Харрисон. И не потому, что Харитон любил его больше других, просто внешне был похож. То же треугольное личико, тот же прямой носик, пышные усы, улыбка, только вот глаза… В глазах Харона была такая жуткая тьма…Семенов никогда не верил в судьбу и пребывал в уверенности, что жизнь человека складывается из соотношения миллионов случайностей. И приводил пример из своей жизни: «Не оставь я тогда кейс в московском метро, не пришел бы в „Бюро находок“. Не встретил бы Наташку, не назначил бы ей свидание, не женился бы на ней. Вернулся бы из командировки в свою Тмутаракань, сочетался бы законным браком с Люськой, за одной партой в школе сидели, с детства нас „жених и невеста“ дразнили, завел бы кучу детей и до сих инженерил бы на своем судоремонтном. И даже в ту командировку я попал случайно — наш начснаб приболел. И где вы видите судьбу? Нет судьбы, все решил случай».Но Харон в семеновскую теорию случайностей не вписывался никаким боком. На Хароне словно фатальная печать смерти была. На всей его биографии.Родился он в декабре 1980-го, как раз в тот день убили Леннона. Мать его, три года мечтавшая о сыне, так и не увидела своего первенца — умерла при родах. Как не увидел его и отец. Погиб, глупо погиб. Отличный спортсмен — лыжник, чемпион России, он приехал из Сибири в Москву на похороны Высоцкого. Купил букет алых роз, шел, плача, на Таганку прощаться… Его сбил пьяный водила фургона «Мороженое» с симпатичным таким пингвинчиком на борту. Не вписался в поворот и выехал на тротуар.Три трупа, слава Богу, сразу, никто не мучался. «У папани моего смерть была сладкая, — „шутил“ потом Харитон, — его грузовик с мороженым переехал». И смеялся так, что дрожь по телу…Харитоном его назвала бабка — Евдокия Матвеевна. В честь деда. Внука она обожала и делала все, чтобы сирота ни в чем не нуждался. Пенсионеркой устроилась на две работы, в «сухие» горбачевские времена приторговывала самогоном, ночами очередь за водкой, сигаретами занимала, потом очередь продавала. Она умерла 1 сентября, отвела внука первый раз в первый класс, села дома на диванчик и умерла со счастливой улыбкой. Харитоша в тот день долго ждал бабушку на пороге школы после уроков. Волновался, плакал, то и дело бегал в учительскую звонить. Домой его отвела молодая учительница. Открыв дверь, она сразу сообразила, в чем дело, сказала, что дома никого нет, и отвела мальчика в местный Дом пионеров — в игротеку. Мертвую бабушку Харитон увидел только на кладбище.Учительница и усыновила мальчика. Ей долго пришлось бегать по разным конторам, жилищным управам, опекунским советам, доказывая, что делает это не из-за желания получить освободившуюся жилплощадь. Жирные тетки в ЖЭУ чуть ли не в открытую требовали от нее взятку, а дядя из опекунского совета намекнул, что «за пару палок можно справочку и устроить». Помог бывший тренер отца Харитона. Он набил морду любвеобильному «опекуну», записал на диктофон ЖЭУшных теток и сдал кассету в милицию, а последнюю проблему — незамужнее положение учительницы — решил, женившись на ней. Сначала фиктивно, потом — по-настоящему.Когда началась «заваруха» на таджикской границе, он записался добровольцем и поехал на далекую заставу с женой и детьми (Лариса родила ему двух чудных дочек) инструктором по альпинизму. Харитон, отслужив в армии, поехал туда же — сверхсрочником.В день своего тридцатилетия он осиротел во второй раз. Он с нетерпением ожидал окончания смены, чтобы рвануть домой, к праздничному столу, к любимой семье, когда узнал, что ничего этого уже нет. Басмачи ночью обошли с нашей стороны заставу и напали на военный городок. После короткого боя, в ходе которого, отстреливаясь до последнего патрона, погиб отчим Харитонова, бандиты согнали всех выживших на площадь и вырезали всех оставшихся мужчин. Женщин предложили обменять на «духов», захваченных после разгрома банды Рамзан Хана.Но обмен не получился. Харитон тогда сидел в радиобудке дежурным и первым услышал страшную новость. Басмачи, обкурившись дури, изнасиловали заложниц — жен и дочерей погранцев, даже десятилетних девочек, а потом согнали их в медчасть и закидали гранатами.Он не плакал. Он просто пошел к КПП и, не дав охране опомниться, в упор расстрелял автобус, где сидели ждавшие обмена «духи». Потом аккуратно положил «калаш» на землю и пошел сдаваться. Его судил трибунал. За «духов» оправдали, но дали три года… за порчу казенного имущества — за автобус. На каторгу он так и не попал, его направили на Поездок к Семенову. На те же три года. Но штрафником его никто не считал. Официально он числился «расконвойником» — радистом, на деле же…
— Вот что, Харитоша, — сказал Семенов, отхлебнув крепкого кофе, — для тебя клиент сегодня есть.Харон понимающе кивнул.— Зуев. Из блатных, второй вагон. Редкостный урод, три «мокрухи» на нем, но адвокат у него, сука, больно мудрый. Отмазывал.— В чем провинился?— Он с еще одним уродом в карты проигрался. Ну вот, за долг взялись апостола «замочить» — Стрельцова.— А второй — что за урод?— Да так, наркоман, дерьмо, я его в карцер для острастки оформил. Да и кишка слаба у него на «мокруху». А вот Зуев может…— Документик имеется?Семенов молча достал из кармана лист с текстом, завизированный тринадцатью подписями, и протянул Харону. Тот внимательно прочитал и спрятал в нагрудный карман. Папку с личным делом Зуева положил в сейф.— Когда?— Сегодня и побыстрей!— Несчастный случай? Необходимая самооборона? Попытка к бегству или демонстративно?— Лучше бы при попытке, но демонстративно, чтобы народу побольше видело. Впрочем, думай сам, у нас остановка через полчаса, Зуева я дежурным по кухне поставил. Успеешь?..— Не впервой. Сделаем.Семенов знал, что Харрисон сделает. По части провокаций и различных «штучек» он был просто асом. Предстоящую операцию он продумывал до мельчайших подробностей, играя на людской психологии, на человеческих пороках. А потому перед «экзекуцией» просил с личным делом «объекта» ознакомить.Вора в законе Трушина он пристрелил при самообороне. Просто обозвал его пидором и, дождавшись, пока тот кинется на него с заточкой, всадил в оскаленную рожу урки всю обойму. Хитрюгу Савидзе, который на ловушки не попадался и сухим мог выйти из любых ситуаций, застрелил в медчасти, когда тот пытался обнять медсестру — защита персонала от нападения. Пойди он в киллеры профессиональные — отбоя бы от клиентов не было.
— Ну что ж, коллеги, — произнес Семенов, вставая из-за праздничного стола с бокалом неразбавленного спирта в руке. — Давайте выпьем по полной за наш профессиональный праздник: «День учреждения института господ присяжных заседателей», за труд наш нелегкий, за избавление страны нашей многострадальной от скверны, нечисти и погани, за…— Товарищ майор, Сергей Михалыч! — В столовую с перекошенной рожей ворвался дежурный по Поездку прапорщик Борщин. — ЧП у нас! Попытка к бегству!— Групповая? — кратко спросил Семенов, не опуская бокала.— Нет, одиночка.— Кто?— Зуев со «второго» «блатного».— Как?— Повздорил с охранником — отказывался относить на пищепункт посуду после обеда. В смысле, что он «блатной», что ему не положено. Охранник его силком на платформу выволок, а он свалил его и побежал…— Кто пресек побег?— Харрисон, ой, это, как его — расконвойный Харитонов. Он случайно по вагону проходил, ну и увидел. Разбил окно и из табельного… — Борщин перевел дух и не без гордости добавил: — Все в цель. Три в спину, одна в голову!— Ладно, — махнул рукой Семенов, — сейчас подойду. Ну-с, коллеги, не портить же такой тост из-за какого-то… инцидента. Повторюсь: давайте выпьем за очистку России от скверны! Глава 13ТАЕЖНЫЙ РАЙ Семенов в жизни вообще мало чего боялся, ну разве что зубных врачей. А уж на Поездке, где он был, что называется, и царь и бог, и подавно. Но порой и ему приходилось прятаться. Вот и сегодня он, словно нашкодивший мальчишка, скрывающийся от злой училки, потихоньку, мелкими перебежками пробирался в свой вагон, моля Бога, чтобы тот сжалился и дал бы наконец Семенову выспаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16