Всё было так же безнадёжно, как обещанный Хрущёвым коммунизм. А Иван Парфенович продолжал давать инструкции:
— И ещё, Василий, проследить обязательно нужно за Сенькой-трактористом. Вернее сказать, уже бывшим трактористом. Он где-то аттестат или диплом семинариста раздобыл. Съездил в епархию и получил там в нашем селе приход. Избу свою под церковь переоборудовал, а сам в хлев жить перебрался. Икон разных по стенам избы понавешал, благо, их сейчас в городских магазинах вместо картинок продают. А там, где у него дверь в спальню была, царские ворота соорудил, с большим, маслом писанным, как люди говорят, портретом Христа. Вместо купели, в которой новорождённых крестят, двухведерный бак. Колокол у курятника, приспособленного под часовню, на яблоню повесил. Наверняка где-нибудь спёр этот колокол. Вот и узнай это.
Сенька — наш конкурент, большие деньги гребёт с прихожан, а вернее, с наших односельчан. А помогает ему во всём его бывший напарник по тракторной бригаде Колька Силин, который в штатном расписании Сенькиной церкви дьяконом числится. Голос-то у Сеньки, или, как его сейчас величают, — отца Михаила, мощный. Как затянет «Отче наш», так мороз по коже. Народ теперь в эту церквушку валом валит. Сам не пойму, отчего. Вот и разнюхай, расследуй. Потом доложи.
Когда подошли к крыльцу двухэтажного здания, где размещалось старое правление колхоза, а ныне офис акционерного общества «Гвоздика и Арбуз», детектив протянул было руку шефу, чтобы попрощаться. Но словно не заметил этого Иван Парфенович, свысока посмотрел на детектива и строго сказал ему:
— Сюда, Василий, часто не наведывайся, чтобы люди пореже нас вместе видели. Ты — лицо частное и ведёшь, значит, расследование в частном порядке, а не под давлением и не по указке с моей стороны. Однако помни, что ты делаешь очень важное и нужное общественное дело. Нельзя было без стукачей жить при тоталитарном режиме, нельзя без них жить и теперь. Так что, дерзай! Вернутся коммунисты, похлопочу за тебя, чтобы опять вместо светофора постовым милиционером где-нибудь в городе поставили.
Иван Парфенович, круто развернувшись, поднялся на крыльцо своего офиса и исчез в дверях.
Детектив раскрыл было рот, чтобы спросить своего босса: «А как же быть с дополнительной зарплатой за неблагодарный труд, пока коммунисты не вернутся?» — но увидел подходивших к правлению телохранителей, махнул рукой и, как всегда, озираясь по сторонам, заспешил домой.
Глава 5
МАНИНЫ СТРАДАНИЯ
Когда Василий вошёл в свою избу и окинул её опытном взглядом детектива, то сразу заметил на своём любимом табурете у среднего окна небрежно брошенные кем-то мужские брюки. За лёгкой перегородкой в спальной услышал тяжёлое пыхтение и Манино поскуливание. Он сразу же все понял. Маня страдала ради их будущего ребёнка. Фельдшер Егор Силыч приходил три раза в неделю делать Мане массаж.
Подельников хрипло кашлянул, чтобы его услышали за перегородкой, а подождав секунд двадцать после своего сигнала, негромко спросил:
— Маня, ты скоро с массажем закончишь? А то набегался я, есть захотелось.
— Подожди минут шесть от си-и-лы де-е-вять, Васенька. Сейчас ещё сзади Егор Силыч промассажирует, а потом уж я тебе и бульончик куриный разогрею.
Василий ничего не ответил, сел на своё излюбленное место у окна, прямо на брошенные брюки Егора Силыча.
Из-за перегородки до него доносились звуки, похожие на похрапывание жеребца, и сладкое постанывание. Детектив же, глядя через окно на улицу, мысленно разговаривал с самим собой: «Моя Маня, конечно же, жена верная, не то, что другие. Совсем не такая, как Ксеонора, которая от мужниных глаз в овражек бегает. То — самая настоящая измена, если жена от мужа куда-то на сторону ходит. А Маня моя и шагу с чужим мужиком из избы не сделает. И Егора Силыча пригласила с моего разрешения. Ведь она уже сколько лет мечтает род Подельниковых продлить. Только что-то у нас с ней ничего не получается. И чего только за десять лет совместной жизни не перепробовали».
Тут Василий оживился, вспомнив, какой Маня была десять лет назад: худенькая, с непокорной чёлкой и неумело накрашенными губами девушка. Её несколько раз подряд приводили в отделение нетрезвую, шумную дружинники из мужского общежития. И каждый привод заканчивался её слезами и раскаяниями.
Однажды Василий, бывший в вечернем наряде, наткнулся на Маню в компании пьяных заводских парней. Парни стали задирать милиционеров, и их пришлось отправить в вытрезвитель. А Маню проводить домой досталось Подельникову. Через полгода они расписались.
Василий размечтался, вспоминая свадьбу, первые совместные покупки, Манины полудетские шалости и капризы. Но тут он почувствовал, как кто-то выдёргивает брюки из-под него. Поднял глаза и увидел перед собой потного и рассерженного массажиста Егора Силыча. Пришлось Подельникову извиняться за помятые брюки.
В это время из спальни в накинутом на круглые плечи халате вышла Маня и, протянув руку к кошельку, лежавшему на холодильнике, спросила:
— Сколько Вам, Егор Силыч, за сегодняшнюю работу полагается?
На что Егор Силыч категорично заявил:
— Ничего, Мария Григорьевна, не надо! Я — патриот!
— Ну нет уж, нет! — протестовала Маня. — Ведь вы же теряете своё драгоценное время и приходите лечить меня.
— Не возьму! — снова категорически заявил Егор Силыч. — Как я уже сказал, что являюсь патриотом Родины! И если я не буду лечить женщин, таких, как вы, Мария Григорьевна, то рождаемость у нас в районе, я не говорю уже о всей России, неуклонно покатится вниз. Ведь уже и сейчас наблюдаются тревожные симптомы. В нашем районе смертность превышает деторождаемость. Вы понимаете?! — И, не дожидаясь, чтобы кто-то ему ответил, направился к двери. А когда он уже ухватился за дверную ручку, то вдруг услышал мягкий, воркующий голос Мани:
— Егор Силыч, вы не сказали, когда мне готовиться к следующему сеансу?
— Завтра, милочка! Завтра! — не оглядываясь, через широкое плечо бросил массажист.
Как только он вышел, Маня повернулась к мужу и ласково заговорила:
— На этот раз, дорогой, потомок Подельниковых родится обязательно. Это уж точно. Потому как Егор Силыч прекрасный специалист.
Василий почесал затылок и сказал:
— Все это хорошо, но пожрать бы сейчас не мешало. Сама ведь знаешь, что с самого раннего утра на ногах, — и уже с досадой добавил: — И когда только у нас в России не будет ни слежки, ни подслушивания? Надоело все… И так есть хочется, что хоть умирай!
— Что ты? Что ты говоришь?! — Тут же заволновалась Маня. — Да я тебя сейчас же, родненького моего, куриным бульончиком накормлю. Размечталась я о твоём потомстве и совсем позабыла, что муж у меня со вчерашнего вечера некормленный сидит, — и, всплеснув руками, побежала к печному шестку.
Маня поставила неразогретый бульон, прямо в кастрюле, перед мужем и заворковала:
— Потомственные дворяне, как ты, раньше перед боевыми действиями тоже из походных котлов кушали. Но после боевых действий они деньги имели, чтобы по-царски погулять.
— Ничего, вот как только с Ксеонорой разберусь и достану доказательства её падения, то Иван Парфенович мне даст и деньги, и, может быть, ещё барана в придачу.
— Как, ещё одного?! — всплеснула руками и закатила под лоб глаза Маня.
— А что, разве я уже одного приводил? — спросил Василий и наморщил лоб, припоминая такой случай.
— Боже мой! — выдохнула Маня и, сдерживая подступившие слезы, ушла за перегородку в спальню, упала ничком на постель.
Василий же, не обратив внимания на состояние жены, быстро расправился с куриным бульончиком. Чтобы не оставлять на дне кастрюли маленькую мутноватую лужицу, взял эмалированную посудину за оба уха и, подняв её край к широко раскрытому рту, сглотнул то, что оставалось на донышке. Почувствовав, что насытился, он удовлетворённо похлопал себя ладонями обеих рук по животу, громко икнул и только после этого посмотрел через окно на улицу.
На противоположной стороне улицы он увидел Ксеонору и как ошпаренный вскочил с табурета, схватил со стола морской бинокль и побежал к двери.
Уже держась рукой за дверную ручку, повернулся и прокричал давно заснувшей после массажа жене:
— Пошёл по следу! Скоро не жди! — и выскочил из избы.
Глава 6
НОВЫЕ РАССЛЕДОВАНИЯ И НОВЫЕ ФАКТЫ
Когда Василий выскочил из избы, Ксеоноры нигде не было, будто провалилась сквозь землю или взлетела в воздух. Детектив покрутил головой в разные стороны и даже на всякий случай изучил пространство над головой. Но голубизна летнего неба была безупречной: ни единого облачка. Утоптанная тропа под ногами тоже была цела — ни провалов, ни трещин. Поразмыслив несколько минут, озадаченный сыщик двинулся по улице в сторону озера, знаменитого когда-то на всю округу своей целительной водой.
Была ли озёрная вода целебной и от чего она исцеляла, никто толком не знал. Но после того, как отец Михаил освятил это озеро выкованным в местной кузнице медным крестом, с водой в озере что-то стало происходить. Она вдруг начинала бурлить и кипеть после непонятного всплеска, словно кто-то бросал что-то тяжёлое в центр озера. А после бурления за версту пахло карбидом. Или вдруг начинала выплёскиваться на тощий прибрежный камыш в самую тихую и ясную погоду. Об этих явлениях сначала заговорили в самом селе, а потом уже во всей округе.
Настоящее же паломничество за целительной водой к озеру началось с того самого случая, когда у одного из сельских мужиков после омовения озёрной водой отцом Михаилом прекратилась изнурительная тяга к местному самогону из-за непроходимости его вовнутрь. Бедняга умер через шесть месяцев великим трезвенником. Это было записано даже в церковной книге для потомков. Сей факт был описан и в документах районной поликлиники. История болезни умершего гласила, что бывший алкоголик имел раковую опухоль в горле. Но весть о том, что самый горький пьяница после омовения озёрной водой бросил пить, мгновенно облетела не только близлежащие районы, но просочилась даже и в соседнюю область.
Местные уносили воду из озера бутылками, бутылями и бидонами, приезжие — флягами, канистрами и даже цистернами молоковозов и бензовозов, платя за целительную воду немалую мзду. Деньги собирал поставленный у шлагбаума сын отца Михаила — Колька, объясняя, что они пойдут на сооружение церкви в селе Бубновый Туз.
Хотел в эту кассу запустить свою лапу и председатель акционерного общества «Гвоздика и Арбуз», но прихожане, собравшиеся воедино, сильно поколотили его телохранителей. Потому-то Иван Парфенович и наказывал Подельникову проследить, кроме своей Ксеоноры, и за отцом Михаилом.
Потеряв след Ксеоноры, частный детектив решил навестить лечебное озеро.
Когда он дошёл туда и выглянул из-за густо разросшегося ивняка на противоположный берег, то острым и намётанным взглядом детектива сразу же оценил обстановку. Всё было как обычно: на берегу, перепачканные прибрежной целебной тиной, лежали желающие исцелиться. И поодиночке, и парами. Василий приставил к глазам бинокль и принялся разглядывать публику. По лицам, измазанным лечебной тиной, трудно было определить человека.
Но по пропорциям тела он узнавал ту или иную личность. Ведь данные о росте, объёмах и особых приметах в его картотеке имелись на каждого. Однако сколько ни напрягал своё зрение через сильные линзы морского бинокля, разглядывая лежбище, Ксеонору, по хорошо известным параметрам, он не находил. А чутьё подсказывало, что она здесь. «Чтобы разоблачить её во второй раз, надо действовать совершенно другим способом», — решил Подельников и, закрепив бинокль на брючном ремне, чтобы не мешал движениям, по ивняку, крапиве и разросшимся кустам ежевики начал пробираться к противоположному берегу. Ободранный, исцарапанный и изжаленный крапивой, он добрался до первой пары, зарывшейся по шею в тину, и собрал брошенную ими в беспорядке на сухом месте одежду. С облегчением вздохнул: его не заметили. Ползая как уж в траве, между кочек и корней ивняка, он вскоре собрал всю одежду лечащихся. И с удовлетворением думал: «Когда они голенькие в сумерках будут пробираться к своим избам, легко установить каждую блудливую личность».
Всю одежду, связанную двумя брючными ремнями в один большой узел, он приволок и свалил у себя в сенях. Не теряя времени, вышел на улицу снова.
Солнце уже клонилось к закату. Округа наполнилась мычанием и блеяньем: пригнали стадо. Чтобы не попадаться на глаза сельским, встречающим стадо, он свернул на огороды.
Дорог он не признавал с детства, а потому через штакетник и различные ограждения частных приусадебных участков напрямую пошёл к ферме.
Проходя по овражку, по дну которого бежал узенький, негромкий ручеёк с навозной жижицей с фермы к водам целебного озера, он вдруг услышал за спиной тяжёлые торопливые шаги и негромкий мужской разговор. Детектив упал на живот прямо в жижу и замер.
Шаги, не доходя до него, замерли, и он услышал мужской голос:
— Все. Больше не могу. Тяжёлая, сволочь! Второй ответил ему:
— Неужто не тяжело. За три бутылки самогона, посчитай, двадцать коров посыпкой-то недокормили! — и уже выдохнув, добавил:— И правда, нужно передохнуть, — сбросил с плеча тяжёлый мешок в сантиметре от носа распластавшегося по земле детектива. Полетела во все стороны ячменная посыпка. Василий от неожиданности чихнул.
Скотники отскочили в испуге на безопасное расстояние и остановились, соображая, кто мог чихнуть. В это время из-за мешка с посыпкой показалась голова Василия Подельникова.
— Стукач! — процедил сквозь зубы один из мужиков. — Ну, погоди, падло! — и, подбежав, замахнулся пудовым кулаком.
Подельников опять упал в жижу. И мужики стали остервенело пинать его ногами, обутыми в кирзовые сапоги, как мяч в ворота незадачливого голкипера. «Игра» без смены вратаря продолжалась долго. Подельникову показалось, что целую вечность.
Он сначала увещевал обидчиков, потом грозил, потом стал вопить, прося пощады. Но мужики только матерились в ответ и лупили по «мячу». А закончив «игру» в пользу команды скотников и оставив побеждённого на прежнем месте, неспешно, каждый с мешком посыпки на плече, продолжили свой путь.
Избитый детектив неделю не выходил из избы и отлёживался на печке, иногда прислушиваясь к постаныванию Мани и пыхтению массажиста, который ежедневно с двенадцати до часу дня приходил делать пациентке массаж. Но к началу второй недели, понимая, что больничный ему никто не собирается оплатить, слез с печки и с ещё большей рьяностью взялся за сыскное дело.
Весь август то в одном, то в другом конце села визжали от побоев ревнивых мужей бабы и, как драные коты, с фингалами под глазами, ходили угрюмые мужики, изменившие своим жёнам. Блеяла, ревела, визжала и неистово хрюкала вся живность на фермах акционерного общества от нехватки посыпки и других кормов. В конце концов недовольными жизнью стали не только скотина, но и все мужики и бабы села Бубновый Туз.
Масло в огонь подливали и проповеди отца Михаила, в которых он призывал к святости, терпению и послушанию Богу и начальникам.
Первой публично в защиту прав человека выступила Ксеонора перед бабами в сельмаге:
— Посмотрели бы вы, бабы, — почти выкрикнула она, — как женщины на Западе живут. И власть, и любовь, и все другое прочее у них есть. И в парламентах за косы, как у нас в Думе, мужики их не таскают! А что при нынешней демократии в нашем селе творится?! При коммунистах проституток не было! А если какой хам и обзовёт таким словом, так его штрафовали за это! Сейчас же мой муж раз сто за день проституткой меня обзывает и развестись из-за этого хочет, хрен старый! Ваську Подельникова за мной следить нанял. И по его же навету человека с нерастраченной энергией, будто при тоталитарном режиме, за двадцать четыре часа из села выгнали! Да ещё надругались. Так где же свобода и демократия, бабоньки, если этот же нанятый моим мужем недоумок у лечащихся на озере мужиков и баб одежду ворует? От этих его краж только женские вопли по селу и слышно.
— Верно! Правду говоришь, Ксеонора! — сразу же поддержали её несколько женских голосов. Громче всех орали бабы, у которых ещё осталась желтизна после синяков под глазами.
Женщины вывалились толпой на улицу, возбуждённо крича и ругаясь, чем привлекли внимание засидевшихся на скамейках безработных домохозяек.
Когда толпа женщин достигла внушительных размеров, всё та же Ксеонора, вскочив на капот остановившегося у сельмага трактора «Беларусь», громко выкрикнула:
— Бабоньки! Отстоим демократию! На контору! На последний оплот красных, которые засели там во главе с моим мужем! — и громко запела:— Это есть наш последний и единственный бой!
Стихийно вспыхнувший митинг у сельмага взбудоражил все население Бубнового Туза. И когда женщины пёстрым потоком высыпали на площадь перед конторой, с другой стороны туда приближались доярки и скотники во главе с племенным быком Кузькой.
1 2 3 4 5