– Даже если в этой жизни я никогда больше не увижу его лица, я с ним связана – и связь эта не порвется вплоть до самой моей смерти. И не верю я, что Богиня стала бы устраивать такой переворот в моей жизни, если мне не суждено вновь с ним увидеться.
В полумраке Игрейна видела: сестра смотрит на нее благоговейно и даже с долей зависти, словно в глазах девушки Игрейна внезапно преобразилась в героиню какой-нибудь древней романтической легенды. Ей хотелось крикнуть: нет же, все совсем иначе, ничего романтического тут нет, просто-напросто так случилось; но Игрейна видела, что ничего сестре объяснить не сможет: Моргауза не привыкла отличать романтический вымысел от такой вот изначальной реальности, что несокрушимым камнем лежит в основании воображения или фантазии. «Ну что ж, пусть считает это все романтикой, если ей так приятнее», – подумала Игрейна и с запозданием поняла: такого рода реальность Моргауза никогда не осознает, ведь девушка живет совсем в ином мире.
А теперь она, Игрейна, сделала первый шаг, настроив против себя священника, человека Горлойса, а затем и второй, признавшись Моргаузе, что любит Утера. Вивиана что-то такое говорила о расходящихся мирах, ныне Игрейне казалось, будто она живет в некоем мире, обособленном от привычного и повседневного, где у Горлойса, возможно, есть право видеть в ней послушное орудие, служанку, рабыню – словом, жену. К этому миру сейчас ее привязывала только Моргейна. Молодая женщина глянула на спящую дочку: ручонки липкие, темные прядки в беспорядке разметались во все стороны; перевела взгляд на младшую сестру – та не сводила с нее расширенных от изумления глаз – и подумала: а сумеет ли она по зову того, что с ней приключилось, оставить и этих последних заложниц, что удерживают ее в реальном мире.
Эта мысль причинила Игрейне острую боль; и все-таки молодая женщина прошептала про себя:
«Да. Даже их».
Так что следующий шаг, которого Игрейна так страшилась, дался ей неожиданно легко.
В ту ночь она лежала, не смыкая глаз, между Моргаузой и дочкой, пытаясь решить, что делать. Не скрыться ли ей из замка, положившись на то, что двойник Утера из того видения ее отыщет? От этой мысли молодая женщина отказалась почти сразу. Тогда, возможно, стоит отослать Моргаузу с тайным наказом бежать на Авалон и отнести послание о том, что ее, Игрейну, держат взаперти? Нет, если об этом судачат все, кому не лень, – даже баллады распевают на ярмарке! – стало быть, сестра непременно приехала бы к ней, если бы сочла нужным. А сердце молодой женщины между тем терзалось сомнением и отчаянием. Видение ее оказалось ложным… или, чего доброго, когда она отказалась так вот, сразу, все бросить ради Утера, Мерлин с Вивианой отреклись от своего замысла и подыскали для Утера другую женщину, спасительницу Британии… Ведь стоит Верховной жрице занедужить на великое Празднество, и на роль ее назначают другую.
Ближе к утру, когда небо уже посветлело, Игрейна забылась дурманным сном. И в нем, уже отказавшись от надежды, она обрела наставление. На грани между дремой и бодрствованием в сознании ее прозвучал голос: «Избавься на этот день от ребенка и девушки, и ты узнаешь, что делать».
День выдался ясный и солнечный. На завтрак подали козий сыр и свежевыпеченный хлеб.
– До чего же я устала сидеть в четырех стенах – до вчерашнего дня я и не подозревала, насколько мне опротивел замок, – пока я на ярмарку не съездила! – глядя на блестящую гладь моря, промолвила Моргауза.
– Так возьми Моргейну, и отправляйтесь на денек в луга с пастушками, – предложила Игрейна. – Думаю, девочка тоже не прочь прогуляться.
Молодая женщина завернула им в дорогу ломти мяса и хлеб, для Моргейны это был настоящий праздник. Игрейна проводила их, в надежде что теперь измыслит какой-нибудь способ укрыться от зорких глаз отца Колумбы. Хотя священник, покорный воле хозяйки, более с ней не заговаривал, она постоянно ощущала на себе его бдительный взгляд. Но ближе к полудню, когда Игрейна сидела за ткацким станком, отец Колумба нежданно-негаданно предстал перед нею:
– Госпожа…
Молодая женщина не подняла головы.
– Не я ли велела тебе держаться от меня подальше, священник? Жалуйся Горлойсу сколько душе угодно, когда он вернется, а ко мне не обращайся.
– Один из Горлойсовых людей упал с утеса и расшибся. Его спутники думают, он умирает, и прислали за мной. Но не бойся, ты остаешься под надежной охраной.
Ничего нового Игрейна не услышала, ей и в голову не приходило, что, если избавиться от священника, ей каким-то образом удастся бежать. В любом случае, куда ей идти? Здесь – владения Горлойса, и никто из его подданных не укроет сбежавшую жену от его праведного гнева. Бегство ради бегства в ее планы никогда не входило.
– Ступай, и дьявол тебя забери, чтобы глаза мои тебя больше не видели, – в сердцах пожелала Игрейна, поворачиваясь спиной.
– Ты смеешь проклинать меня, женщина…
– Еще не хватало дыхание на проклятия тратить! С тем же успехом я бы пожелала тебе доброго пути прямиком на эти твои Небеса, и пусть твоему Богу общество твое покажется приятнее, нежели мне.
Едва священник ушел и затрусил на ослике через мыс, Игрейна поняла, почему ощущала такую настоятельную потребность от него избавиться. На свой лад и он тоже был посвящен в таинства, хотя таинства эти к ней отношения не имели; он тут же догадался бы, что Игрейна затеяла, – и сурово осудил бы ее. Она поднялась в покои Моргаузы и отыскала серебряное зеркало. Затем отправилась в кухню и велела служанкам затопить у нее в спальне очаг. Те недоуменно захлопали глазами, ибо день выдался теплый, но Игрейна как ни в чем не бывало повторила свой приказ, заодно прихватив с кухни кое-какие мелочи: соли, растительного масла, немножко хлеба и маленькую флягу с вином; женщины наверняка сочли, что все это пойдет ей на полдник. Подкрепляя создавшееся впечатление, она взяла еще и сыру, а после скормила его чайкам.
В саду она отыскала цветущую лаванду и даже несколько ягод шиповника. Своим собственным маленьким ножом она срезала веточки можжевельника – лишь несколько, символически – и еще ветку лещины. Возвратившись к себе в спальню, она задвинула задвижку, разделась догола и, дрожа, встала перед огнем. Молодая женщина никогда прежде этого не делала и понимала, что Вивиана такого не одобрила бы: ибо те, кто искусству колдовства не обучены, того и гляди, навлекут беду, неумело к нему подступившись. Однако Игрейна знала, что таким образом можно призвать Зрение, даже не обладая этим даром.
Она бросила можжевельник в огонь и, едва заклубился дымок, закрепила на голове ветку лещины на манер обруча. Затем рассыпала перед огнем цветы и плоды, мазнула грудь маслом, присыпала солью, откусила хлеба и пригубила вина и, наконец, трепеща, положила серебряное зеркало так, чтобы на него падал отсвет огня, а из бочки, в которой женщины моют волосы, плеснула прозрачной дождевой воды на металлическую поверхность.
– Обыденным и необычным, водой и огнем, солью, маслом и вином, цветами и плодами заклинаю тебя, Богиня, позволь мне увидеть сестру Вивиану, – прошептала Игрейна.
Вода медленно всколыхнулась. Внезапно повеяло ледяным холодом, Игрейна задрожала, на мгновение усомнившись: что, если заклинание ни к чему не приведет, что, если ее колдовство – еще и кощунство в придачу? В зеркале возникли размытые очертания лица – сперва ее собственного, но вот отражение вколыхнулось, начало неспешно меняться, превратилось в грозный облик Богини в венке из рябиновых ягод. Затем вода прояснилась, успокоилась, и Игрейна увидела – но не живое, говорящее лицо, на что уповала и надеялась. Молодая женщина заглядывала в знакомую ей комнату. Некогда здесь были покои ее матери на Авалоне, там толпились женщины в темных одеждах жриц, и поначалу Игрейна напрасно высматривала сестру, ибо в комнате царил переполох и все метались туда-сюда, входили и выходили. Но вот и сестра, Вивиана: вид у нее измученный, осунувшийся, совсем больной, она все расхаживает и расхаживает без остановки взад и вперед, опираясь на руку одной из прислужниц… И Игрейна в ужасе поняла, что такое видит. Ибо Вивиана в светлом платье из некрашеной шерсти была беременна: из-под ткани выпирал огромный живот, лицо исказилось от муки, она все ходила и ходила, – вот и ее, Игрейну, так же водили повитухи, когда у нее начались схватки…
«Нет, нет! О, Матерь Керидвен, благословенная Богиня, нет… так умерла наша мать, но Вивиана была уверена, что уже вышла из детородного возраста… а теперь умрет и она… в ее годы невозможно родить ребенка и при этом выжить… почему, ну, почему она, узнав, что зачала, не избавилась от плода при помощи какого-нибудь снадобья? Теперь все их замыслы пошли прахом, это конец…
И я тоже погубила свою жизнь благодаря сну…»
Но Игрейна тут же устыдилась своих мыслей: как можно думать о собственных горестях, когда Вивиане вот-вот предстоит слечь и мучиться родами, от которых она, пожалуй, уже вряд ли встанет. В ужасе, рыдая от страха, Игрейна не находила в себе сил оторваться от зеркала, и тут Вивиана подняла голову, поглядела куда-то мимо головы жрицы, на руку которой опиралась, и в ее помутневших от боли глазах отразились узнавание и нежность. Голоса Игрейна не слышала, однако ощущение было такое, точно Вивиана обратилась напрямую к ее сознанию: «Девочка моя… сестренка… Грайнне…»
Игрейне захотелось окликнуть ее, вложив в этот зов все свои муки, и горе, и страх, но как можно обременять сейчас Вивиану грузом собственных страданий? Всю свою душу молодая женщина излила в едином оклике: «Я слышу тебя, мать моя, сестра моя, моя жрица и моя Богиня…»
«Игрейна, говорю тебе: даже в этот час не теряй надежды, не отчаивайся! Все наши страдания складываются в единый узор… я это видела… не отчаивайся…» – и в следующее мгновение по коже у Игрейны пробежали мурашки, молодая женщина ощутила щекой легкое касание, точно мимолетнейший из поцелуев, и Вивиана прошептала: «Сестренка…» И тут на глазах у Игрейны лицо сестры исказилось от боли, она рухнула на руки жрицы, точно потеряв сознание, порыв ветра всколыхнул водную гладь на зеркале, и теперь сквозь прозрачную влагу на молодую женщину смотрело ее собственное лицо, припухшее от слез. Игрейна поежилась, схватила первое, что подвернулось под руку из одежды, – что угодно, лишь бы согреться, – швырнула колдовское зеркало в огонь; а затем рухнула на кровать и бурно разрыдалась.
«Вивиана велела мне не впадать в отчаяние. Но как же мне не отчаиваться, если она умирает?»
Она долго лежала так, пока не выплакалась до полного бесчувствия. Наконец, когда слезы иссякли, она устало поднялась и умылась холодной водой. Вивиана умирает, может статься, уже мертва. Однако последние ее слова велели Игрейне не терять надежды. Молодая женщина оделась и повесила на грудь цепочку с лунным камнем, подарок Вивианы. И тут воздух всколыхнулся – и перед нею предстал Утер.
На сей раз Игрейна сразу поняла, что видит Послание, а не человека из плоти и крови. Ни одна живая душа – и уж, конечно же, не Утер Пендрагон! – не проникла бы в ее бдительно охраняемые покои, любого чужака тут же заметили бы и остановили. Утер кутался в тяжелый плед, а руки его до самых плеч оплели змеи, точно так же, как в ее видении про Атлантиду, – по ним-то молодая женщина и догадалась, что это не сон. Только на сей раз то были не золотые торквесы, а живые змеи: они приподняли головки и зашипели, но Игрейна ничуть не испугалась.
– Возлюбленная моя, – проговорил Утер таким знакомым голосом, и, однако же, в комнате царило безмолвие, лишь отблески пламени плясали на стенах, а сквозь шопот отчетливо слышалось потрескивание можжевеловых веток. – Я приду к тебе на зимнее солнцестояние. Клянусь тебе, я приду, что бы ни преградило мне путь. Жди меня на зимнее солнцестояние…
И вновь Игрейна осталась одна, комнату заливало солнце, и блестела морская гладь, а внизу, во дворе, звенели голоса и смех Моргаузы и ее маленькой дочки.
Игрейна глубоко вдохнула и спокойно допила вино. На пустой желудок, после долгого воздержания от еды, напиток ударил ей в голову, одурманивая пьянящей радостью. Молодая женщина тихонько спустилась вниз ждать вестей, что непременно воспоследуют.
Глава 7
Все началось с того, что домой вернулся Горлойс.
Все еще опьяненная радостью видения – и во власти страха, ибо до сих пор ей даже в голову не приходило, что Вивиана может умереть, – Игрейна ожидала чего угодно, только не этого: магической вести об Утере или сообщения о том, что Горлойс погиб и она свободна. Появление самого Горлойса, покрытого слоем пыли, изголодавшегося, хмурого, вновь заставило Игрейну усомниться: а не самообман ли ее видение или, может статься, обольщение нечистого?
«Ну что ж, если и так, в этом тоже есть благо, это значит, что сестра моя жива, и то, что мне о ней привиделось, это лишь иллюзия, порождение моих собственных страхов». Так что молодая женщина спокойно поздоровалась с Горлойсом, заготовив для мужа угощение, и баню, и чистую сухую одежду, и одни лишь приветные слова. Пусть, если хочет, считает, что она раскаялась в своей резкости и пытается вновь снискать его милость. Игрейну больше не занимало, что Горлойс думает и как поступает. В ней не осталось ни ненависти, ни обиды на первые годы горя и отчаяния. Страдания подготовили ее к тому, что неминуемо случится. Она подала мужу снедь и питье, позаботилась о том, чтобы должным образом разместить его людей, а от расспросов воздержалась. Ненадолго она привела Моргейну – умытую, причесанную, на диво хорошенькую, девочка поприветствовала отца, присев до полу, и Изотта унесла ее в постель. Горлойс вздохнул, отодвинул тарелку.
– Мила, ничего не скажешь, да только уж больно похожа она на дитя фэйри, тех, что живут в полых холмах. Откуда в ней эта кровь? В моем роду ее нет.
– Но в жилах моей матери текла древняя кровь, – объяснила Игрейна, – равно как и в Вивиане. Думаю, ее отец был из народа фэйри.
Горлойс неуютно поежился.
– И ты даже не знаешь, кто был ее отец: правы были римляне, покончив с этим народом! Вооруженного воина я не боюсь – его можно зарубить; зато боюсь подземного народца с их заколдованными кругами и с их угощением, что налагает чары на сто лет, и с их эльфийскими кремневыми стрелами, что летят из тьмы и бьют без промаха, так что даже исповедаться не успеешь, и душа твоя идет прямиком в ад… Дьявол создал их на погибель христианам, и, думается мне, убивать их – труд, угодный в глазах Господа!
Игрейна подумала о целительных травах и снадобьях, которыми женщины народа фэйри оделяли даже своих завоевателей, о ядовитых стрелах, с помощью которых добывают дичь, которую иначе никак не возьмешь; о собственной своей матери из рода фэйри и о неведомом отце Вивианы. А Горлойс, подобно прочим римлянам, хочет покончить с этим простодушным народом во имя своего Бога?
– Ну что ж, – произнесла она. – На все Божья воля, сдается мне.
– Пожалуй, Моргейне следовало бы воспитываться в монастыре среди монахинь, чтобы великое зло, унаследованное через эту твою древнюю кровь, не осквернило ее душу, – размышлял между тем Горлойс. – Когда девочка подрастет, мы об этом позаботимся. Один святой человек однажды рассказывал мне, будто в жилах женщин течет кровь их матерей; так уж оно повелось со времен Евы: что у женщин внутри, ребенку женского пола не преодолеть, ведь женщина – сосуд греха. А вот сын наследует отцовскую кровь, точно так же, как Христос создан по образу и подобию Господа, Отца его. Так что, Игрейна, если у нас родится сын, можно не опасаться, что и в нем проявится кровь древних бесов из подземных пещер.
Молодая женщина вспыхнула от гнева, но тут же вспомнила о своем зароке не сердить мужа.
– И на это тоже Божья воля. – Игрейна помнила – даже если сам Горлойс об этом позабыл, – что муж никогда больше не коснется ее так, как мужчина касается женщины. Так что какая ей разница, что он говорит и как поступает. – Расскажи, что привело тебя домой так неожиданно, о супруг мой.
– Утер, а кто ж еще! – фыркнул Горлойс. – На Драконьем острове, что близ монашеской обители в Гластонбери, устроили пышную коронацию – в толк не возьму, как это священники терпят такое у себя под боком, ибо языческое это место, там поклоняются Увенчанному Рогами, владыке лесов, и разводят змей, и прочие глупости вытворяют, каким в христианской земле не место. Король Леодегранс, владыка Летней страны, на моей стороне и отказывается заключать союз с Утером. Леодегрансу Утер по душе ничуть не больше, чем мне, но объявлять войну Пендрагону он сейчас не станет; не должно нам грызться промеж себя, в то время как на восточном побережье собираются саксы. Если этим летом еще и скотты нагрянут, мы окажемся все равно что между молотом и наковальней. А теперь вот Утер прислал ультиматум:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
В полумраке Игрейна видела: сестра смотрит на нее благоговейно и даже с долей зависти, словно в глазах девушки Игрейна внезапно преобразилась в героиню какой-нибудь древней романтической легенды. Ей хотелось крикнуть: нет же, все совсем иначе, ничего романтического тут нет, просто-напросто так случилось; но Игрейна видела, что ничего сестре объяснить не сможет: Моргауза не привыкла отличать романтический вымысел от такой вот изначальной реальности, что несокрушимым камнем лежит в основании воображения или фантазии. «Ну что ж, пусть считает это все романтикой, если ей так приятнее», – подумала Игрейна и с запозданием поняла: такого рода реальность Моргауза никогда не осознает, ведь девушка живет совсем в ином мире.
А теперь она, Игрейна, сделала первый шаг, настроив против себя священника, человека Горлойса, а затем и второй, признавшись Моргаузе, что любит Утера. Вивиана что-то такое говорила о расходящихся мирах, ныне Игрейне казалось, будто она живет в некоем мире, обособленном от привычного и повседневного, где у Горлойса, возможно, есть право видеть в ней послушное орудие, служанку, рабыню – словом, жену. К этому миру сейчас ее привязывала только Моргейна. Молодая женщина глянула на спящую дочку: ручонки липкие, темные прядки в беспорядке разметались во все стороны; перевела взгляд на младшую сестру – та не сводила с нее расширенных от изумления глаз – и подумала: а сумеет ли она по зову того, что с ней приключилось, оставить и этих последних заложниц, что удерживают ее в реальном мире.
Эта мысль причинила Игрейне острую боль; и все-таки молодая женщина прошептала про себя:
«Да. Даже их».
Так что следующий шаг, которого Игрейна так страшилась, дался ей неожиданно легко.
В ту ночь она лежала, не смыкая глаз, между Моргаузой и дочкой, пытаясь решить, что делать. Не скрыться ли ей из замка, положившись на то, что двойник Утера из того видения ее отыщет? От этой мысли молодая женщина отказалась почти сразу. Тогда, возможно, стоит отослать Моргаузу с тайным наказом бежать на Авалон и отнести послание о том, что ее, Игрейну, держат взаперти? Нет, если об этом судачат все, кому не лень, – даже баллады распевают на ярмарке! – стало быть, сестра непременно приехала бы к ней, если бы сочла нужным. А сердце молодой женщины между тем терзалось сомнением и отчаянием. Видение ее оказалось ложным… или, чего доброго, когда она отказалась так вот, сразу, все бросить ради Утера, Мерлин с Вивианой отреклись от своего замысла и подыскали для Утера другую женщину, спасительницу Британии… Ведь стоит Верховной жрице занедужить на великое Празднество, и на роль ее назначают другую.
Ближе к утру, когда небо уже посветлело, Игрейна забылась дурманным сном. И в нем, уже отказавшись от надежды, она обрела наставление. На грани между дремой и бодрствованием в сознании ее прозвучал голос: «Избавься на этот день от ребенка и девушки, и ты узнаешь, что делать».
День выдался ясный и солнечный. На завтрак подали козий сыр и свежевыпеченный хлеб.
– До чего же я устала сидеть в четырех стенах – до вчерашнего дня я и не подозревала, насколько мне опротивел замок, – пока я на ярмарку не съездила! – глядя на блестящую гладь моря, промолвила Моргауза.
– Так возьми Моргейну, и отправляйтесь на денек в луга с пастушками, – предложила Игрейна. – Думаю, девочка тоже не прочь прогуляться.
Молодая женщина завернула им в дорогу ломти мяса и хлеб, для Моргейны это был настоящий праздник. Игрейна проводила их, в надежде что теперь измыслит какой-нибудь способ укрыться от зорких глаз отца Колумбы. Хотя священник, покорный воле хозяйки, более с ней не заговаривал, она постоянно ощущала на себе его бдительный взгляд. Но ближе к полудню, когда Игрейна сидела за ткацким станком, отец Колумба нежданно-негаданно предстал перед нею:
– Госпожа…
Молодая женщина не подняла головы.
– Не я ли велела тебе держаться от меня подальше, священник? Жалуйся Горлойсу сколько душе угодно, когда он вернется, а ко мне не обращайся.
– Один из Горлойсовых людей упал с утеса и расшибся. Его спутники думают, он умирает, и прислали за мной. Но не бойся, ты остаешься под надежной охраной.
Ничего нового Игрейна не услышала, ей и в голову не приходило, что, если избавиться от священника, ей каким-то образом удастся бежать. В любом случае, куда ей идти? Здесь – владения Горлойса, и никто из его подданных не укроет сбежавшую жену от его праведного гнева. Бегство ради бегства в ее планы никогда не входило.
– Ступай, и дьявол тебя забери, чтобы глаза мои тебя больше не видели, – в сердцах пожелала Игрейна, поворачиваясь спиной.
– Ты смеешь проклинать меня, женщина…
– Еще не хватало дыхание на проклятия тратить! С тем же успехом я бы пожелала тебе доброго пути прямиком на эти твои Небеса, и пусть твоему Богу общество твое покажется приятнее, нежели мне.
Едва священник ушел и затрусил на ослике через мыс, Игрейна поняла, почему ощущала такую настоятельную потребность от него избавиться. На свой лад и он тоже был посвящен в таинства, хотя таинства эти к ней отношения не имели; он тут же догадался бы, что Игрейна затеяла, – и сурово осудил бы ее. Она поднялась в покои Моргаузы и отыскала серебряное зеркало. Затем отправилась в кухню и велела служанкам затопить у нее в спальне очаг. Те недоуменно захлопали глазами, ибо день выдался теплый, но Игрейна как ни в чем не бывало повторила свой приказ, заодно прихватив с кухни кое-какие мелочи: соли, растительного масла, немножко хлеба и маленькую флягу с вином; женщины наверняка сочли, что все это пойдет ей на полдник. Подкрепляя создавшееся впечатление, она взяла еще и сыру, а после скормила его чайкам.
В саду она отыскала цветущую лаванду и даже несколько ягод шиповника. Своим собственным маленьким ножом она срезала веточки можжевельника – лишь несколько, символически – и еще ветку лещины. Возвратившись к себе в спальню, она задвинула задвижку, разделась догола и, дрожа, встала перед огнем. Молодая женщина никогда прежде этого не делала и понимала, что Вивиана такого не одобрила бы: ибо те, кто искусству колдовства не обучены, того и гляди, навлекут беду, неумело к нему подступившись. Однако Игрейна знала, что таким образом можно призвать Зрение, даже не обладая этим даром.
Она бросила можжевельник в огонь и, едва заклубился дымок, закрепила на голове ветку лещины на манер обруча. Затем рассыпала перед огнем цветы и плоды, мазнула грудь маслом, присыпала солью, откусила хлеба и пригубила вина и, наконец, трепеща, положила серебряное зеркало так, чтобы на него падал отсвет огня, а из бочки, в которой женщины моют волосы, плеснула прозрачной дождевой воды на металлическую поверхность.
– Обыденным и необычным, водой и огнем, солью, маслом и вином, цветами и плодами заклинаю тебя, Богиня, позволь мне увидеть сестру Вивиану, – прошептала Игрейна.
Вода медленно всколыхнулась. Внезапно повеяло ледяным холодом, Игрейна задрожала, на мгновение усомнившись: что, если заклинание ни к чему не приведет, что, если ее колдовство – еще и кощунство в придачу? В зеркале возникли размытые очертания лица – сперва ее собственного, но вот отражение вколыхнулось, начало неспешно меняться, превратилось в грозный облик Богини в венке из рябиновых ягод. Затем вода прояснилась, успокоилась, и Игрейна увидела – но не живое, говорящее лицо, на что уповала и надеялась. Молодая женщина заглядывала в знакомую ей комнату. Некогда здесь были покои ее матери на Авалоне, там толпились женщины в темных одеждах жриц, и поначалу Игрейна напрасно высматривала сестру, ибо в комнате царил переполох и все метались туда-сюда, входили и выходили. Но вот и сестра, Вивиана: вид у нее измученный, осунувшийся, совсем больной, она все расхаживает и расхаживает без остановки взад и вперед, опираясь на руку одной из прислужниц… И Игрейна в ужасе поняла, что такое видит. Ибо Вивиана в светлом платье из некрашеной шерсти была беременна: из-под ткани выпирал огромный живот, лицо исказилось от муки, она все ходила и ходила, – вот и ее, Игрейну, так же водили повитухи, когда у нее начались схватки…
«Нет, нет! О, Матерь Керидвен, благословенная Богиня, нет… так умерла наша мать, но Вивиана была уверена, что уже вышла из детородного возраста… а теперь умрет и она… в ее годы невозможно родить ребенка и при этом выжить… почему, ну, почему она, узнав, что зачала, не избавилась от плода при помощи какого-нибудь снадобья? Теперь все их замыслы пошли прахом, это конец…
И я тоже погубила свою жизнь благодаря сну…»
Но Игрейна тут же устыдилась своих мыслей: как можно думать о собственных горестях, когда Вивиане вот-вот предстоит слечь и мучиться родами, от которых она, пожалуй, уже вряд ли встанет. В ужасе, рыдая от страха, Игрейна не находила в себе сил оторваться от зеркала, и тут Вивиана подняла голову, поглядела куда-то мимо головы жрицы, на руку которой опиралась, и в ее помутневших от боли глазах отразились узнавание и нежность. Голоса Игрейна не слышала, однако ощущение было такое, точно Вивиана обратилась напрямую к ее сознанию: «Девочка моя… сестренка… Грайнне…»
Игрейне захотелось окликнуть ее, вложив в этот зов все свои муки, и горе, и страх, но как можно обременять сейчас Вивиану грузом собственных страданий? Всю свою душу молодая женщина излила в едином оклике: «Я слышу тебя, мать моя, сестра моя, моя жрица и моя Богиня…»
«Игрейна, говорю тебе: даже в этот час не теряй надежды, не отчаивайся! Все наши страдания складываются в единый узор… я это видела… не отчаивайся…» – и в следующее мгновение по коже у Игрейны пробежали мурашки, молодая женщина ощутила щекой легкое касание, точно мимолетнейший из поцелуев, и Вивиана прошептала: «Сестренка…» И тут на глазах у Игрейны лицо сестры исказилось от боли, она рухнула на руки жрицы, точно потеряв сознание, порыв ветра всколыхнул водную гладь на зеркале, и теперь сквозь прозрачную влагу на молодую женщину смотрело ее собственное лицо, припухшее от слез. Игрейна поежилась, схватила первое, что подвернулось под руку из одежды, – что угодно, лишь бы согреться, – швырнула колдовское зеркало в огонь; а затем рухнула на кровать и бурно разрыдалась.
«Вивиана велела мне не впадать в отчаяние. Но как же мне не отчаиваться, если она умирает?»
Она долго лежала так, пока не выплакалась до полного бесчувствия. Наконец, когда слезы иссякли, она устало поднялась и умылась холодной водой. Вивиана умирает, может статься, уже мертва. Однако последние ее слова велели Игрейне не терять надежды. Молодая женщина оделась и повесила на грудь цепочку с лунным камнем, подарок Вивианы. И тут воздух всколыхнулся – и перед нею предстал Утер.
На сей раз Игрейна сразу поняла, что видит Послание, а не человека из плоти и крови. Ни одна живая душа – и уж, конечно же, не Утер Пендрагон! – не проникла бы в ее бдительно охраняемые покои, любого чужака тут же заметили бы и остановили. Утер кутался в тяжелый плед, а руки его до самых плеч оплели змеи, точно так же, как в ее видении про Атлантиду, – по ним-то молодая женщина и догадалась, что это не сон. Только на сей раз то были не золотые торквесы, а живые змеи: они приподняли головки и зашипели, но Игрейна ничуть не испугалась.
– Возлюбленная моя, – проговорил Утер таким знакомым голосом, и, однако же, в комнате царило безмолвие, лишь отблески пламени плясали на стенах, а сквозь шопот отчетливо слышалось потрескивание можжевеловых веток. – Я приду к тебе на зимнее солнцестояние. Клянусь тебе, я приду, что бы ни преградило мне путь. Жди меня на зимнее солнцестояние…
И вновь Игрейна осталась одна, комнату заливало солнце, и блестела морская гладь, а внизу, во дворе, звенели голоса и смех Моргаузы и ее маленькой дочки.
Игрейна глубоко вдохнула и спокойно допила вино. На пустой желудок, после долгого воздержания от еды, напиток ударил ей в голову, одурманивая пьянящей радостью. Молодая женщина тихонько спустилась вниз ждать вестей, что непременно воспоследуют.
Глава 7
Все началось с того, что домой вернулся Горлойс.
Все еще опьяненная радостью видения – и во власти страха, ибо до сих пор ей даже в голову не приходило, что Вивиана может умереть, – Игрейна ожидала чего угодно, только не этого: магической вести об Утере или сообщения о том, что Горлойс погиб и она свободна. Появление самого Горлойса, покрытого слоем пыли, изголодавшегося, хмурого, вновь заставило Игрейну усомниться: а не самообман ли ее видение или, может статься, обольщение нечистого?
«Ну что ж, если и так, в этом тоже есть благо, это значит, что сестра моя жива, и то, что мне о ней привиделось, это лишь иллюзия, порождение моих собственных страхов». Так что молодая женщина спокойно поздоровалась с Горлойсом, заготовив для мужа угощение, и баню, и чистую сухую одежду, и одни лишь приветные слова. Пусть, если хочет, считает, что она раскаялась в своей резкости и пытается вновь снискать его милость. Игрейну больше не занимало, что Горлойс думает и как поступает. В ней не осталось ни ненависти, ни обиды на первые годы горя и отчаяния. Страдания подготовили ее к тому, что неминуемо случится. Она подала мужу снедь и питье, позаботилась о том, чтобы должным образом разместить его людей, а от расспросов воздержалась. Ненадолго она привела Моргейну – умытую, причесанную, на диво хорошенькую, девочка поприветствовала отца, присев до полу, и Изотта унесла ее в постель. Горлойс вздохнул, отодвинул тарелку.
– Мила, ничего не скажешь, да только уж больно похожа она на дитя фэйри, тех, что живут в полых холмах. Откуда в ней эта кровь? В моем роду ее нет.
– Но в жилах моей матери текла древняя кровь, – объяснила Игрейна, – равно как и в Вивиане. Думаю, ее отец был из народа фэйри.
Горлойс неуютно поежился.
– И ты даже не знаешь, кто был ее отец: правы были римляне, покончив с этим народом! Вооруженного воина я не боюсь – его можно зарубить; зато боюсь подземного народца с их заколдованными кругами и с их угощением, что налагает чары на сто лет, и с их эльфийскими кремневыми стрелами, что летят из тьмы и бьют без промаха, так что даже исповедаться не успеешь, и душа твоя идет прямиком в ад… Дьявол создал их на погибель христианам, и, думается мне, убивать их – труд, угодный в глазах Господа!
Игрейна подумала о целительных травах и снадобьях, которыми женщины народа фэйри оделяли даже своих завоевателей, о ядовитых стрелах, с помощью которых добывают дичь, которую иначе никак не возьмешь; о собственной своей матери из рода фэйри и о неведомом отце Вивианы. А Горлойс, подобно прочим римлянам, хочет покончить с этим простодушным народом во имя своего Бога?
– Ну что ж, – произнесла она. – На все Божья воля, сдается мне.
– Пожалуй, Моргейне следовало бы воспитываться в монастыре среди монахинь, чтобы великое зло, унаследованное через эту твою древнюю кровь, не осквернило ее душу, – размышлял между тем Горлойс. – Когда девочка подрастет, мы об этом позаботимся. Один святой человек однажды рассказывал мне, будто в жилах женщин течет кровь их матерей; так уж оно повелось со времен Евы: что у женщин внутри, ребенку женского пола не преодолеть, ведь женщина – сосуд греха. А вот сын наследует отцовскую кровь, точно так же, как Христос создан по образу и подобию Господа, Отца его. Так что, Игрейна, если у нас родится сын, можно не опасаться, что и в нем проявится кровь древних бесов из подземных пещер.
Молодая женщина вспыхнула от гнева, но тут же вспомнила о своем зароке не сердить мужа.
– И на это тоже Божья воля. – Игрейна помнила – даже если сам Горлойс об этом позабыл, – что муж никогда больше не коснется ее так, как мужчина касается женщины. Так что какая ей разница, что он говорит и как поступает. – Расскажи, что привело тебя домой так неожиданно, о супруг мой.
– Утер, а кто ж еще! – фыркнул Горлойс. – На Драконьем острове, что близ монашеской обители в Гластонбери, устроили пышную коронацию – в толк не возьму, как это священники терпят такое у себя под боком, ибо языческое это место, там поклоняются Увенчанному Рогами, владыке лесов, и разводят змей, и прочие глупости вытворяют, каким в христианской земле не место. Король Леодегранс, владыка Летней страны, на моей стороне и отказывается заключать союз с Утером. Леодегрансу Утер по душе ничуть не больше, чем мне, но объявлять войну Пендрагону он сейчас не станет; не должно нам грызться промеж себя, в то время как на восточном побережье собираются саксы. Если этим летом еще и скотты нагрянут, мы окажемся все равно что между молотом и наковальней. А теперь вот Утер прислал ультиматум:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23