Почему-то мне не хотелось говорить на эту тему с Мари. Ужас, вызванный сумасбродной попыткой вообразить собственную смерть, уже прошел, но я ни за что не согласился бы повторить этот мысленный эксперимент. К моему удивлению, оказалось, что я не был одинок в своих изысканиях.– Я тоже думал об этом, – с необычной для него серьезностью сказал Поль, когда я закончил. – Хотя до такого не доходил.– И не советую, – сказал я. Поль посмотрел в стол.– Я дошел до другого. Хотя доходить тут не до чего. Знаешь, что такое смерть? Не такая страшная, мучительная, а обычная смерть. Это когда что-то делаешь в последний раз. Завтракаешь в последний раз, читаешь в последний раз, спишь с женщиной в последний раз. Все. Другого раза никогда не будет. Вот попробуй за завтраком представить себе, что он последний. Очень странные мысли появляются.Я молчал.– И знаешь, что самое подлое? – спросил он. – Никогда не знаешь, какой раз последний.– Наверное, – ответил я. Его слова неожиданно представили эту тему в новом свете. – Наверное. Но может, это даже не самое плохое. Или не самое подлое.– А что? – спросил Поль.Я попытался сформулировать мелькнувшую мысль:– Может быть еще хуже, когда это не ты.– Как это? – удивился он.– Когда видишь кого-то близкого в последний раз. А потом ты жив, а этого человека уже нет. И он никогда уже не вернется.Мы замолчали. Я вдруг почувствовал какую-то неловкость от своих слов. Будто было сказано что-то очень личное, чем не делишься даже с друзьями. Поль, похоже, ощущал нечто подобное.– Что там у нас сегодня на обед? – несколько натянуто спросил я, чтобы прервать затянувшуюся паузу.– А черт его знает, – просиял он. – Пошли посмотрим на меню.Больше, к этой теме мы не возвращались.
На следующий день произошло огромное событие. Эмиль сдал экзамен. В этот раз он был первым, и его не было особенно долго. Мы уже стали по своему обыкновению строить теории, когда вдруг он вышел из класса с каким-то задумчивым выражением на лице.– Сдал? – драматическим шепотом спросил Поль. Эмиль едва заметно кивнул.– Сда-а-а-а-а-я!!! – заорал Поль и кинулся на него, как футболист на товарища, забившего гол.Мы присоединились к нему, и на некоторое время бессмертный Десятый исчез под тремя вопящими кандидатами в бессмертные.Наконец мы перестали хлопать и трясти его. Теперь мы закидали его вопросами:– Дали ли тебе контракт?– Задавал ли Катру какие-то необычные вопросы?– Когда ты идешь на операцию?Но Эмиль ничего не знал, кроме того, что он прошел экзамен. Профессор мучил его обычными вопросами, только дольше, а потом остановился и поздравил. После рукопожатия он сообщил, что все детали будут рассказаны Эмилю на следующее утро.– Наконец-то мы что-то узнаем, – радостно сказала Мари.Но Эмиль не оправдал ее ожиданий.– Вы ничего не узнаете, – сказал он. – По словам Катру, завтра меня переводят в другое здание. После сегодняшнего дня мы с вами увидимся не раньше, чем вы пройдете экзамен. Они не хотят иметь хоть малейший шанс утечки информации.Несмотря на то что это было абсолютно логично, нам всем стало не по себе. От слов Эмиля веяло чужой волей, которая манипулировала нами, словно пешками в загадочной игре.– Чего раскисли? – спросил Поль, несмотря то что сам помрачнел. – Все правильно, безопасность – прежде всего. Враг не дремлет. Может, нам всем дадут сейчас пройти.С этими словами он отправился в класс. Однако его предположение оказалось беспочвенным. Катру методично и безжалостно отправил нас всех на очередную переэкзаменовку.Последний ужин вчетвером проходил в неизменном кафетерии. Мы старались быть веселыми, но постоянно сбивались на грустный лад. Эмиль был задумчив, очевидно, пытаясь себе представить, что же ожидает его завтра. Мы же, в свою очередь, тоскливо думали, удастся ли нам когда-нибудь оказаться на его месте.– За удачу в обоих мирах! – провозгласил в заключение Поль.Мы сдвинули бокалы, наполненные соком. И Эмиль ушел из наших жизней.
Вначале было непривычно не встречать его, не слышать больше его спокойного голоса и рассудительных замечаний. Но, кроме этого, ничего не изменилось.Теперь, несколько месяцев спустя, несдаваемый экзамен по-прежнему нависает над нами как проклятие. За это время Катру постепенно становился все более и более нетерпеливым. Сейчас он уже не скрывает того, что еще немного – и нас всех отправят восвояси. Атмосфера постоянного провала делает нас раздражительными и мешает сосредоточиться. И вот теперь я провалил экзамен глупее, чем когда-либо. Откуда только выскочила эта проклятая старушка?.. Я с ненавистью смотрю на монитор. Ну зачем я запустил эту программу? Мне ведь отлично известно, кто такой Адам и сколько детей было у Шинава. Это просто какой-то подсознательный самообман. Совсем не отсутствие знаний держит меня в этом злосчастном помещении. Во всем виновата смерть, цепко сидящая в моем сознании и не желающая оттуда убираться. Вымещая злость на ни в чем не повинном компьютере, бью по выключателю. Бедная машина умирает, не успев задать свои обычные вопросы. Я осознаю, что только что мысленно использовал слово «умирает», и в ярости стучу кулаком по столу. Подпрыгивает монитор, дребезжит стакан. Пытаюсь успокоить себя. Так нельзя… Так нельзя… Глубокий вдох… выдох… Все, пора спать. Утро вечера мудренее. Впрочем, какое уж тут утро.
Тянутся, проходят, перемешиваются в памяти серые унылые дни. Мы так хотим, чтобы все это закончилось. Мы уже давно не называем друг друга настоящими именами – мы поняли, что это лишь мешает нашей подготовке. Теперь мы автоматически произносим наши новые нелепые имена – Четвертый, Восьмая, Пятый. Мы больше не смеемся над глупыми книгами – теперь мы знаем, что, потешаясь над ними, мы хуже запоминаем их идеи. Мы перестали строить теории. Мы учимся. Мы стараемся пройти этот идиотский экзамен – и не можем. Неотвратимая смерть, о которой мы всегда подсознательно помним, мелькает в наших ответах на иезуитские вопросы профессора. Она высовывается в обмолвках, о которых мы даже не подозреваем, показывает, свое мерзкое лицо в невинных фразах и комментариях. Мы стараемся быть предельно лаконичны, мы обдумываем каждое слово, мы демонстрируем чудеса предусмотрительности, но вновь и вновь наши губы нарушают запрет. Мрачные и унылые, сидим мы в своих комнатах, выходя лишь для того, чтобы в очередной раз провалить экзамен.Моя единственная радость – Восьмая. Так я теперь даже мысленно стараюсь называть Мари, после того как произнес ее настоящее имя, отвечая на вопрос профессора. Мы просто друзья. Памятный разговор в кафетерии сделал наше общение ровным и спокойным. Я не пытаюсь говорить о своих чувствах. Восьмая молчит о своих, какими бы они ни были. Но даже короткий разговор с ней, ее улыбка, голос – эти незначительные вещи заставляют меня забыть о гнетущей обстановке. И мне кажется, что Мари тоже становится веселее, поговорив со мной. Но может быть, это только мое воображение.
Спустя неделю после злополучной «старушки» я вхожу в класс. Только что из него, криво улыбаясь, вышел Четвертый со своим (и моим) обычным результатом. Сажусь, устало смотрю в лицо Катру.– Приступим? – спрашивает он.– Ну, раз вы настаиваете, – отвечаю я.Мы оба невесело усмехаемся. Все-таки, он неплохой человек, этот профессор. Только как можно быть таким въедливым?– Сколько вам лет?– Что такое «лет»?– Где вы хотите быть похоронены?– Что такое «похоронены»?Ну и вопросы. Совсем уже не уважает меня Катру. Но через десять минут мне не до умозаключений. Разминка закончилась.– Почему у вас на руке пять пальцев?– Таким сотворил первого человека Господь.К чему он ведет? Надо быть начеку.– А что еще сотворил Господь?– Весь мир.– Кто живет в мире?– Люди.– Все сотворенные по подобию первого человека?– Нет, по подобию Господа.– Каким он сотворил первого человека?Ага, понятно. Слово «бессмертным» вы от меня не услышите.– Двуруким и двуногим.– А какой срок назначил он для человеческой жизни?Фу, как грубо.– Не понимаю вопрос. Что значит «срок для жизни»?– Объясняю. Сколько времени человек живет на свете?Вот оно. То, к чему он вел. Сейчас я промахнусь. Скажу слишком много или слишком мало. Но обдумывать вопросы запрещено, это – тоже провал. Ладно, бьем наугад.– Пока существует мир.Нет, так говорить нельзя… Хоть и смутный, но все же намек на конечность жизни. Провал! Однако я слышу следующий вопрос. Значит, в этот раз пронесло.Экзамен идет как обычно. Вопрос – ответ, вопрос – ответ, вопрос – вопрос. Я напряженно ожидаю ловушки. Внезапного удара, который сметет мою тонкую линию обороны и с позором отправит меня из класса. Но его все нет и нет. Вот одна попытка… Отбиваем. Вот еще одна. Изящная, почти незаметная. Давим в зародыше. Профессор хмурится. Ну давай, бей. Но он вдруг улыбается и произносит:– Поздравляю.Я думаю, что мне почудилось.– Что вы сказали?– Я поздравил вас с успешной сдачей.Мне кажется, что это происходит во сне. Я сдал экзамен?! Катру продолжает смотреть на меня с улыбкой..– У меня нет заблуждений по поводу вашей подготовленности. Я прекрасно знаю, что вы продолжаете помнить о смерти. Но вы научились достаточно хорошо скрывать это. Большего от вас и не требуется.Я молчу – мне нечего сказать в ответ. Слишком давно перестал я верить в возможность этого момента. Неужели это бесконечное издевательство над собой позади? У меня, наверное, сейчас очень глупый вид.– Спасибо, – говорю я через силу.– Не за что, – отвечает Катру. – Действительно, не за что.– Что дальше? – интересуюсь я, обретя наконец способность нормально говорить.– А разве вы не знаете? Второй контракт, пластическая операция, короткий послеоперационный период, а затем три года в вашем мире, о котором вам теперь так много известно.Я перевариваю эту информацию и задаю свой главный ный вопрос:– Когда мне расскажут о том, что все это значит? Профессор смотрит на меня с пониманием.– Завтра. В девять утра вам надлежит быть в комнате номер 40. Упакуйте сегодня все свои вещи и оставьте их с утра в комнате. Их перевезут вслед за вами.Я киваю. Затем вспоминаю еще одну важную деталь.– Можно задать вопрос личного характера?– Разумеется. Хотя, судя по вступлению, ответа вы, скорее всего, не получите.Наклоняясь вперед и понижая голос, я спрашиваю:– Вы мне можете сказать, каковы шансы моих друзей пройти экзамен? Если хотите, я пообещаю ничего им не говорить.Он задумчиво вертит в руках карандаш.– Я ничего не могу вам сказать. Если скажу, что шансы невелики, они еще, чего доброго, перестанут заниматься. Если сообщу, что они близки к успеху, результат, скорее всего, будет таким же. А в то, что вы сможете смолчать, я, простите, не верю. Лучше уж промолчу я.Я вздыхаю. Что ж, на ответ особо рассчитывать и не приходилось.– Еще вопросы? – спрашивает Катру.Я отрицательно качаю головой. Профессор протягивает руку.– Желаю успехов и удачи, – потом загадочно добавляет: – Не подведите нас.Размышляя над его последними словами, я выхожу из класса.
И опять вечер расставания. Только на этот раз провожают меня. Мари и Поль, провалившие сегодняшний экзамен, пытаются казаться веселыми. Я вспоминаю фразу из какой-то книги: «В разлуке три четверти горя берет себе остающийся, уходящий же уносит всего одну четверть». Может быть, обычно это и так. Но сейчас мне кажется, что я забираю с собой все полновесные четыре четверти. Мы стали так близки за эти месяцы.– Передавай привет Эмилю, – говорит Поль. Я грустно улыбаюсь.– Сначала мне надо будет его узнать. И сколько раз он тебе повторял, что он не Эмиль, а Десятый?Поль мрачнеет. В этой шутке доля правды занимает все сто процентов. Разговор не клеится, мы слишком расстроены неизвестностью, ожидающей всех нас. Наконец наступает момент, когда весь сок выпит, вся еда съедена и все слова сказаны. Мы прощаемся в худшем случае на три года, как выражается Поль, и расходимся по своим комнатам.
Два часа спустя я сижу в кресле и мрачно смотрю на фотографию Пятого. Все вещи сложены, давно пора идти спать. Портрет, который я держу в руке, успел намозолить мне глаза несколько месяцев назад. Почему же я не ложусь? Нечего притворяться перед самим собой. Причина проста – я не попрощался с Мари. Точнее, мы сказали друг другу «до свидания», но это произошло совсем не так, как я себе представлял. И чем больше я об этом думаю, тем яснее мне становится, что если я не пойду сейчас к ней, то буду жалеть об этом три года, если не всю жизнь. Портрет летит в сторону. На это лицо я еще успею насмотреться в зеркало.Дверь с черной цифрой 8. Я стучу. Мари открывает, оправляя старенький домашний халат. Этот синий с зелеными полосами халатик делает всю обстановку какой-то теплой и уютной. Я смотрю в ее карие глаза и вдруг с радостью понимаю – она ждала.– Заходи, – слышу я, как будто заранее сообщил об этом полуночном визите.Я прохожу в комнату.– Не спится? – с сочувствием спрашивает она. Мне не хочется ходить вокруг да около.– Я пришел попрощаться, – говорю я. Она присаживается на стул.– А разве мы еще не прощались?Чувствуя себя как перед прыжком в холодную воду, я произношу заготовленную фразу:– Я не могу уйти, не. сказав тебе, как много ты для меня значишь.Мари молчит. Просто смотрит на меня, не говоря ни слова. Затем поправляет абсолютно не нуждающиеся в этом волосы и отвечает:– Мы ведь договаривались не обсуждать это.Я не помню, чтобы у нас была такая договоренность, но предпочитаю не спорить. Просто делаю шаг и оказываюсь рядом с ней.– Я хочу, чтобы ты знала о том, как я к тебе отношусь. Я не желаю оставаться просто другом.Она медленно поднимается со стула. Теперь ее лицо совсем близко.– Я люблю тебя, – шепчу я, смотря ей прямо в глаза.Что будет теперь? Прогонит? Или я уйду отсюда осчастливленный? Мне кажется, что сейчас ее губы шевельнутся и прозвучит ответное признание. Но она делает шаг в сторону, и я оказываюсь перед равнодушным холодильником.– Ты когда-нибудь видел, как выглядит Восьмая? – спрашивает она.– Нет, – отвечаю я, понимая, что ответное признание отложилось на неопределенный срок.Она смотрит на меня с каким-то странным выражением.– Конечно, как ты мог ее видеть. А что, если она страшная уродина?Я качаю головой.– Тогда бы ты не пошла на это. Она горько усмехается.– Это то, что я боялась услышать.– Что я сказал? – недоумеваю я.– Подумай, – отвечает она.Я честно думаю. Что было такого страшного в моем ответе? Мари ждет, потом нетерпеливо прерывает молчание:– Так все-таки, что ты будешь делать, если Восьмая страшна, как жаба? Если я согласилась на это, потому что мне крайне необходимы деньги? Если через месяц, увидев меня, ты подумаешь, что уродливей женщины не встречал? Ты по-прежнему будешь меня любить?Теперь молчу я. Проще всего сейчас кивнуть. Сказать: «Да, разумеется». Обмануть. Обмануть? Разве я действительно люблю только эту внешность? Неужели я просто внушил себе, что Мари для меня что-то значит? Я стараюсь понять, что же на самом деле чувствую по отношению к ней. Пытаюсь представить себе, как милое лицо превращается под умелыми ножами хирургов в уродливую маску. И понимаю, что я этого ужасно не хочу. Не только потому, что это лицо мне так дорого. А потому, что я не могу допустить, чтобы Мари каждый день, всю жизнь, глядя в зеркало приходила в отчаяние. Это не стоит никаких денег.– Нет, так нельзя, – произношу я, отвечая на свои мысли.И тут же ловлю удивленный взгляд Мари. Для нее эти слова имеют совсем другой смысл. Пытаюсь спасти положение:– Я имел в виду, что тебе нельзя идти на эту операцию.Она недоверчиво качает головой. Сбивчиво объясняю, что же я подразумевал под своим «нет».– Я уверен в том, что я буду любить тебя, как бы ни изменилась твоя внешность. Но прошу тебя, – уговариваю я ее, – не делай этого. Если тебе так нужны деньги, ты просто возьмешь то, что заплатят мне.– Спасибо, – тихо отвечает она. А затем убивает все мои надежды: – Андре, ты мне очень нравишься. Но это место, эта ситуация – они как-то не располагают к любви. Ты не хочешь признать этого, но это так. Ты любишь не меня, а мой вид. А кроме того, что ты будешь делать, если завтра моя конкурентка сдаст экзамен и меня отправят домой?Я пытаюсь возразить.– Молчи, – говорит Мари, предостерегающе поднимая ладонь, – я все равно останусь при своем мнении. Да, я хочу быть с тобой. Но я не позволю нам обоим совершить сейчас эту ошибку.Она подходит ко мне.– До свидания, – тихо произносит она.– До свидания, – так же тихо отвечаю я. И добавляю: – Пожалуйста, откажись от операции.Она улыбается и отвечает:– Не волнуйся. Восьмая похожа на меня как родная сестра.
Глава шестая 9:10 утра. Я сижу в удобном бордовом кресле и просматриваю долгожданный второй контракт. На стене передо мной белеет пустой экран. Я один. Десять минут назад, после того как на мой настойчивый стук никто не отозвался, я рискнул войти без приглашения. Комната номер 40 оказалась маленьким уютным кинозалом с четырьмя рядами кресел и деревянной трибуной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
На следующий день произошло огромное событие. Эмиль сдал экзамен. В этот раз он был первым, и его не было особенно долго. Мы уже стали по своему обыкновению строить теории, когда вдруг он вышел из класса с каким-то задумчивым выражением на лице.– Сдал? – драматическим шепотом спросил Поль. Эмиль едва заметно кивнул.– Сда-а-а-а-а-я!!! – заорал Поль и кинулся на него, как футболист на товарища, забившего гол.Мы присоединились к нему, и на некоторое время бессмертный Десятый исчез под тремя вопящими кандидатами в бессмертные.Наконец мы перестали хлопать и трясти его. Теперь мы закидали его вопросами:– Дали ли тебе контракт?– Задавал ли Катру какие-то необычные вопросы?– Когда ты идешь на операцию?Но Эмиль ничего не знал, кроме того, что он прошел экзамен. Профессор мучил его обычными вопросами, только дольше, а потом остановился и поздравил. После рукопожатия он сообщил, что все детали будут рассказаны Эмилю на следующее утро.– Наконец-то мы что-то узнаем, – радостно сказала Мари.Но Эмиль не оправдал ее ожиданий.– Вы ничего не узнаете, – сказал он. – По словам Катру, завтра меня переводят в другое здание. После сегодняшнего дня мы с вами увидимся не раньше, чем вы пройдете экзамен. Они не хотят иметь хоть малейший шанс утечки информации.Несмотря на то что это было абсолютно логично, нам всем стало не по себе. От слов Эмиля веяло чужой волей, которая манипулировала нами, словно пешками в загадочной игре.– Чего раскисли? – спросил Поль, несмотря то что сам помрачнел. – Все правильно, безопасность – прежде всего. Враг не дремлет. Может, нам всем дадут сейчас пройти.С этими словами он отправился в класс. Однако его предположение оказалось беспочвенным. Катру методично и безжалостно отправил нас всех на очередную переэкзаменовку.Последний ужин вчетвером проходил в неизменном кафетерии. Мы старались быть веселыми, но постоянно сбивались на грустный лад. Эмиль был задумчив, очевидно, пытаясь себе представить, что же ожидает его завтра. Мы же, в свою очередь, тоскливо думали, удастся ли нам когда-нибудь оказаться на его месте.– За удачу в обоих мирах! – провозгласил в заключение Поль.Мы сдвинули бокалы, наполненные соком. И Эмиль ушел из наших жизней.
Вначале было непривычно не встречать его, не слышать больше его спокойного голоса и рассудительных замечаний. Но, кроме этого, ничего не изменилось.Теперь, несколько месяцев спустя, несдаваемый экзамен по-прежнему нависает над нами как проклятие. За это время Катру постепенно становился все более и более нетерпеливым. Сейчас он уже не скрывает того, что еще немного – и нас всех отправят восвояси. Атмосфера постоянного провала делает нас раздражительными и мешает сосредоточиться. И вот теперь я провалил экзамен глупее, чем когда-либо. Откуда только выскочила эта проклятая старушка?.. Я с ненавистью смотрю на монитор. Ну зачем я запустил эту программу? Мне ведь отлично известно, кто такой Адам и сколько детей было у Шинава. Это просто какой-то подсознательный самообман. Совсем не отсутствие знаний держит меня в этом злосчастном помещении. Во всем виновата смерть, цепко сидящая в моем сознании и не желающая оттуда убираться. Вымещая злость на ни в чем не повинном компьютере, бью по выключателю. Бедная машина умирает, не успев задать свои обычные вопросы. Я осознаю, что только что мысленно использовал слово «умирает», и в ярости стучу кулаком по столу. Подпрыгивает монитор, дребезжит стакан. Пытаюсь успокоить себя. Так нельзя… Так нельзя… Глубокий вдох… выдох… Все, пора спать. Утро вечера мудренее. Впрочем, какое уж тут утро.
Тянутся, проходят, перемешиваются в памяти серые унылые дни. Мы так хотим, чтобы все это закончилось. Мы уже давно не называем друг друга настоящими именами – мы поняли, что это лишь мешает нашей подготовке. Теперь мы автоматически произносим наши новые нелепые имена – Четвертый, Восьмая, Пятый. Мы больше не смеемся над глупыми книгами – теперь мы знаем, что, потешаясь над ними, мы хуже запоминаем их идеи. Мы перестали строить теории. Мы учимся. Мы стараемся пройти этот идиотский экзамен – и не можем. Неотвратимая смерть, о которой мы всегда подсознательно помним, мелькает в наших ответах на иезуитские вопросы профессора. Она высовывается в обмолвках, о которых мы даже не подозреваем, показывает, свое мерзкое лицо в невинных фразах и комментариях. Мы стараемся быть предельно лаконичны, мы обдумываем каждое слово, мы демонстрируем чудеса предусмотрительности, но вновь и вновь наши губы нарушают запрет. Мрачные и унылые, сидим мы в своих комнатах, выходя лишь для того, чтобы в очередной раз провалить экзамен.Моя единственная радость – Восьмая. Так я теперь даже мысленно стараюсь называть Мари, после того как произнес ее настоящее имя, отвечая на вопрос профессора. Мы просто друзья. Памятный разговор в кафетерии сделал наше общение ровным и спокойным. Я не пытаюсь говорить о своих чувствах. Восьмая молчит о своих, какими бы они ни были. Но даже короткий разговор с ней, ее улыбка, голос – эти незначительные вещи заставляют меня забыть о гнетущей обстановке. И мне кажется, что Мари тоже становится веселее, поговорив со мной. Но может быть, это только мое воображение.
Спустя неделю после злополучной «старушки» я вхожу в класс. Только что из него, криво улыбаясь, вышел Четвертый со своим (и моим) обычным результатом. Сажусь, устало смотрю в лицо Катру.– Приступим? – спрашивает он.– Ну, раз вы настаиваете, – отвечаю я.Мы оба невесело усмехаемся. Все-таки, он неплохой человек, этот профессор. Только как можно быть таким въедливым?– Сколько вам лет?– Что такое «лет»?– Где вы хотите быть похоронены?– Что такое «похоронены»?Ну и вопросы. Совсем уже не уважает меня Катру. Но через десять минут мне не до умозаключений. Разминка закончилась.– Почему у вас на руке пять пальцев?– Таким сотворил первого человека Господь.К чему он ведет? Надо быть начеку.– А что еще сотворил Господь?– Весь мир.– Кто живет в мире?– Люди.– Все сотворенные по подобию первого человека?– Нет, по подобию Господа.– Каким он сотворил первого человека?Ага, понятно. Слово «бессмертным» вы от меня не услышите.– Двуруким и двуногим.– А какой срок назначил он для человеческой жизни?Фу, как грубо.– Не понимаю вопрос. Что значит «срок для жизни»?– Объясняю. Сколько времени человек живет на свете?Вот оно. То, к чему он вел. Сейчас я промахнусь. Скажу слишком много или слишком мало. Но обдумывать вопросы запрещено, это – тоже провал. Ладно, бьем наугад.– Пока существует мир.Нет, так говорить нельзя… Хоть и смутный, но все же намек на конечность жизни. Провал! Однако я слышу следующий вопрос. Значит, в этот раз пронесло.Экзамен идет как обычно. Вопрос – ответ, вопрос – ответ, вопрос – вопрос. Я напряженно ожидаю ловушки. Внезапного удара, который сметет мою тонкую линию обороны и с позором отправит меня из класса. Но его все нет и нет. Вот одна попытка… Отбиваем. Вот еще одна. Изящная, почти незаметная. Давим в зародыше. Профессор хмурится. Ну давай, бей. Но он вдруг улыбается и произносит:– Поздравляю.Я думаю, что мне почудилось.– Что вы сказали?– Я поздравил вас с успешной сдачей.Мне кажется, что это происходит во сне. Я сдал экзамен?! Катру продолжает смотреть на меня с улыбкой..– У меня нет заблуждений по поводу вашей подготовленности. Я прекрасно знаю, что вы продолжаете помнить о смерти. Но вы научились достаточно хорошо скрывать это. Большего от вас и не требуется.Я молчу – мне нечего сказать в ответ. Слишком давно перестал я верить в возможность этого момента. Неужели это бесконечное издевательство над собой позади? У меня, наверное, сейчас очень глупый вид.– Спасибо, – говорю я через силу.– Не за что, – отвечает Катру. – Действительно, не за что.– Что дальше? – интересуюсь я, обретя наконец способность нормально говорить.– А разве вы не знаете? Второй контракт, пластическая операция, короткий послеоперационный период, а затем три года в вашем мире, о котором вам теперь так много известно.Я перевариваю эту информацию и задаю свой главный ный вопрос:– Когда мне расскажут о том, что все это значит? Профессор смотрит на меня с пониманием.– Завтра. В девять утра вам надлежит быть в комнате номер 40. Упакуйте сегодня все свои вещи и оставьте их с утра в комнате. Их перевезут вслед за вами.Я киваю. Затем вспоминаю еще одну важную деталь.– Можно задать вопрос личного характера?– Разумеется. Хотя, судя по вступлению, ответа вы, скорее всего, не получите.Наклоняясь вперед и понижая голос, я спрашиваю:– Вы мне можете сказать, каковы шансы моих друзей пройти экзамен? Если хотите, я пообещаю ничего им не говорить.Он задумчиво вертит в руках карандаш.– Я ничего не могу вам сказать. Если скажу, что шансы невелики, они еще, чего доброго, перестанут заниматься. Если сообщу, что они близки к успеху, результат, скорее всего, будет таким же. А в то, что вы сможете смолчать, я, простите, не верю. Лучше уж промолчу я.Я вздыхаю. Что ж, на ответ особо рассчитывать и не приходилось.– Еще вопросы? – спрашивает Катру.Я отрицательно качаю головой. Профессор протягивает руку.– Желаю успехов и удачи, – потом загадочно добавляет: – Не подведите нас.Размышляя над его последними словами, я выхожу из класса.
И опять вечер расставания. Только на этот раз провожают меня. Мари и Поль, провалившие сегодняшний экзамен, пытаются казаться веселыми. Я вспоминаю фразу из какой-то книги: «В разлуке три четверти горя берет себе остающийся, уходящий же уносит всего одну четверть». Может быть, обычно это и так. Но сейчас мне кажется, что я забираю с собой все полновесные четыре четверти. Мы стали так близки за эти месяцы.– Передавай привет Эмилю, – говорит Поль. Я грустно улыбаюсь.– Сначала мне надо будет его узнать. И сколько раз он тебе повторял, что он не Эмиль, а Десятый?Поль мрачнеет. В этой шутке доля правды занимает все сто процентов. Разговор не клеится, мы слишком расстроены неизвестностью, ожидающей всех нас. Наконец наступает момент, когда весь сок выпит, вся еда съедена и все слова сказаны. Мы прощаемся в худшем случае на три года, как выражается Поль, и расходимся по своим комнатам.
Два часа спустя я сижу в кресле и мрачно смотрю на фотографию Пятого. Все вещи сложены, давно пора идти спать. Портрет, который я держу в руке, успел намозолить мне глаза несколько месяцев назад. Почему же я не ложусь? Нечего притворяться перед самим собой. Причина проста – я не попрощался с Мари. Точнее, мы сказали друг другу «до свидания», но это произошло совсем не так, как я себе представлял. И чем больше я об этом думаю, тем яснее мне становится, что если я не пойду сейчас к ней, то буду жалеть об этом три года, если не всю жизнь. Портрет летит в сторону. На это лицо я еще успею насмотреться в зеркало.Дверь с черной цифрой 8. Я стучу. Мари открывает, оправляя старенький домашний халат. Этот синий с зелеными полосами халатик делает всю обстановку какой-то теплой и уютной. Я смотрю в ее карие глаза и вдруг с радостью понимаю – она ждала.– Заходи, – слышу я, как будто заранее сообщил об этом полуночном визите.Я прохожу в комнату.– Не спится? – с сочувствием спрашивает она. Мне не хочется ходить вокруг да около.– Я пришел попрощаться, – говорю я. Она присаживается на стул.– А разве мы еще не прощались?Чувствуя себя как перед прыжком в холодную воду, я произношу заготовленную фразу:– Я не могу уйти, не. сказав тебе, как много ты для меня значишь.Мари молчит. Просто смотрит на меня, не говоря ни слова. Затем поправляет абсолютно не нуждающиеся в этом волосы и отвечает:– Мы ведь договаривались не обсуждать это.Я не помню, чтобы у нас была такая договоренность, но предпочитаю не спорить. Просто делаю шаг и оказываюсь рядом с ней.– Я хочу, чтобы ты знала о том, как я к тебе отношусь. Я не желаю оставаться просто другом.Она медленно поднимается со стула. Теперь ее лицо совсем близко.– Я люблю тебя, – шепчу я, смотря ей прямо в глаза.Что будет теперь? Прогонит? Или я уйду отсюда осчастливленный? Мне кажется, что сейчас ее губы шевельнутся и прозвучит ответное признание. Но она делает шаг в сторону, и я оказываюсь перед равнодушным холодильником.– Ты когда-нибудь видел, как выглядит Восьмая? – спрашивает она.– Нет, – отвечаю я, понимая, что ответное признание отложилось на неопределенный срок.Она смотрит на меня с каким-то странным выражением.– Конечно, как ты мог ее видеть. А что, если она страшная уродина?Я качаю головой.– Тогда бы ты не пошла на это. Она горько усмехается.– Это то, что я боялась услышать.– Что я сказал? – недоумеваю я.– Подумай, – отвечает она.Я честно думаю. Что было такого страшного в моем ответе? Мари ждет, потом нетерпеливо прерывает молчание:– Так все-таки, что ты будешь делать, если Восьмая страшна, как жаба? Если я согласилась на это, потому что мне крайне необходимы деньги? Если через месяц, увидев меня, ты подумаешь, что уродливей женщины не встречал? Ты по-прежнему будешь меня любить?Теперь молчу я. Проще всего сейчас кивнуть. Сказать: «Да, разумеется». Обмануть. Обмануть? Разве я действительно люблю только эту внешность? Неужели я просто внушил себе, что Мари для меня что-то значит? Я стараюсь понять, что же на самом деле чувствую по отношению к ней. Пытаюсь представить себе, как милое лицо превращается под умелыми ножами хирургов в уродливую маску. И понимаю, что я этого ужасно не хочу. Не только потому, что это лицо мне так дорого. А потому, что я не могу допустить, чтобы Мари каждый день, всю жизнь, глядя в зеркало приходила в отчаяние. Это не стоит никаких денег.– Нет, так нельзя, – произношу я, отвечая на свои мысли.И тут же ловлю удивленный взгляд Мари. Для нее эти слова имеют совсем другой смысл. Пытаюсь спасти положение:– Я имел в виду, что тебе нельзя идти на эту операцию.Она недоверчиво качает головой. Сбивчиво объясняю, что же я подразумевал под своим «нет».– Я уверен в том, что я буду любить тебя, как бы ни изменилась твоя внешность. Но прошу тебя, – уговариваю я ее, – не делай этого. Если тебе так нужны деньги, ты просто возьмешь то, что заплатят мне.– Спасибо, – тихо отвечает она. А затем убивает все мои надежды: – Андре, ты мне очень нравишься. Но это место, эта ситуация – они как-то не располагают к любви. Ты не хочешь признать этого, но это так. Ты любишь не меня, а мой вид. А кроме того, что ты будешь делать, если завтра моя конкурентка сдаст экзамен и меня отправят домой?Я пытаюсь возразить.– Молчи, – говорит Мари, предостерегающе поднимая ладонь, – я все равно останусь при своем мнении. Да, я хочу быть с тобой. Но я не позволю нам обоим совершить сейчас эту ошибку.Она подходит ко мне.– До свидания, – тихо произносит она.– До свидания, – так же тихо отвечаю я. И добавляю: – Пожалуйста, откажись от операции.Она улыбается и отвечает:– Не волнуйся. Восьмая похожа на меня как родная сестра.
Глава шестая 9:10 утра. Я сижу в удобном бордовом кресле и просматриваю долгожданный второй контракт. На стене передо мной белеет пустой экран. Я один. Десять минут назад, после того как на мой настойчивый стук никто не отозвался, я рискнул войти без приглашения. Комната номер 40 оказалась маленьким уютным кинозалом с четырьмя рядами кресел и деревянной трибуной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31