Пережитки былых времен вы можете и сегодня увидеть, точнее, услышать – во многих учреждениях, начиная с парикмахерской и кончая приемной министра, где жизнь протекает под привычный «шумовой фон» радиорепродуктора.Сегодня для многих моих соотечественников радио незаменимо, когда делаешь утреннюю зарядку и завтракаешь, а так же если работаешь в саду или пока едешь в автомашине (впрочем, последнее – для меньшинства: к сожалению, никто до тех пор не догадался установить «тихие репродукторы» в салоне автобуса, троллейбуса, трамвая, пригородной электрички – это средство передвижения для подавляющего большинства граждан бывшего СССР). Увы, во всех остальных случаях оно не выдерживает конкуренции с ТВ. И не столько по содержанию передач, сколько по справедливости пословицы: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать (пусть даже то же самое).Дело в том, что создатели каждой радиопрограммы упорно стремятся вещать «на всех» – пусть даже «на всех детей» или «на всю молодежь». Цель всюду одна – максимально расширить аудиторию. А результат достигается противоположный. Меня, например, совершенно не интересуют спортивные новости, сводки погоды за пределами родного города, для меня не существует современного искусства ни в какой его разновидности, и я не терплю болтовни за пределами «чистой» информации. Любая реклама в стране, где подавляющее большинство не в состоянии купить рекламируемое, приводит в ярость. Другой, напротив, готов хоть час слушать, где, какая в мире погода, кто у кого, с каким счетом выиграл или проиграл, признает только рок-музыку. А московские программы, которые наиболее устойчиво принимаются отечественными радиоприемниками, вещают разом на того и на другого – в результате мы оба дружно выключаем их. А иногородние и тем более зарубежные программы, во-первых, принимаются гораздо хуже, во-вторых, рассчитаны на иную аудиторию. И радио вот уже почти полвека находится на периферии общественной жизни.Первое место среди средств массовой информации и учреждений культуры вот уже более сорока лет прочно занимает ТВ. На него, как на глаза в органах чувств человека, приходится до 90% получаемой советским человеком информации. Но если во всем мире изо всех видов искусств скучнейшим было и остается телеискусство (именно это обстоятельство сохраняет жизнь прессе, театру, кинотеатру и прочим учреждениям культуры – иначе они давно погибли бы), то в СССР оно стало скучнейшим, так сказать, в квадрате. Причина: узость выбора и монополия каждого из имеющейся полудюжины телеканалов, а в подавляющем большинстве населенных пунктов страны – всего двух-трех каналов. Всякая монополия, как мы уже говорили, означает загнивание, и ТВ не является исключением из этого правила.В 1992 г. советское ТВ, которое, как и все советское, никуда не делось с распадом СССР, казалось, нашло себя. Мексиканский сериал «Богатые тоже плачут» целый год почти каждый день приковывал к себе внимание почти всей сотнемиллионной телеаудитории бывшего СССР. Люди бросали работу (впрочем, это не редкость), доярки бросали доить коров, матери оставляли временными сиротами своих грудных детей, республики забывали о военных действиях, политики – о своей грызне, главных героев фильма в лице приезжавших исполнителей чествовали на уровне национальных героев. И все потому, что был найден «ключ» к телеискусству в расчете на определенную аудиторию: возможность сопереживания с героями в понятных каждому житейских передрягах, да еще с чувством собственного превосходства (из-за непритязательности сюжета), да еще с изрядной долей сентиментальности, к чему всегда начальство и «деятели культуры» неоправданно относились свысока.Однако попытка бездумно эксплуатировать найденную «золотую жиду» в том или ином виде во многих других телепередачах, понятно, успеха не принесла. Говорят, повторение – мать учения, но явно – мачеха для всякого искусства. Нужны новые поиски, но результатов пока не видно, и ТВ по-прежнему остается для подавляющего большинства телезрителей простым «зрительным фоном» – наподобие артистов в ресторане, на который косятся, дожевывая ужин или переделывая домашние дела. Хотя, конечно, оно заслуживает большего.Театр на протяжении XX века пережил в моей стране фантастический взлет и падение. Стартовав в качестве элитарного учреждения культуры для аудитории завсегдатаев, он стал постепенно практически массовым: через него проходила с годами вся молодежь каждого крупного города, почти все взрослые до пенсионеров включительно, чей уровень культуры хоть сколько-нибудь поднимался над низшим. В театр шли как на праздник, в нарядных платьях, с заранее приподнятым настроением. На сколько-нибудь интересный спектакль очередь в кассу занимали за сутки, иногда несколько ночей отмечались в ней. Перед входом счастливчиков ожидала толпа спрашивающих случайно оказавшегося лишним билета (в кассу театра возврат принципиально не допускается). Начиная с первой «оттепели», в середине 50-х. гг., театр превращается еще и в политическую трибуну. Его начинают теснить «оживший» после сталинского пресса кинематограф и начинающееся ТВ. Но то и другое в значительной мере остаются официозами. И только в театре реально возможен дух фронды.Помню, как в середине 50-х в московском театре «Современник» шла инсценировка известной сказки Андерсена «Новое платье короля». По ходу спектакля четыре девицы в купальниках (тогдашний верх неприличия на советской сцене) изображали канкан и, приплясывая, напевали «Фу-ты, ну-ты, фу-ты, ну-ты, фу-ты, ну-ты – что за король!». И переполненный зал встает, разражаясь бурей оваций: все видят в этой незатейливой аллегории намек на культ личности Сталина, переходящий в культ личности Хрущева.Но кинематограф и ТВ постепенно брали свое, и театр пустел. Из 630 советских театров уже в 70-х гг. спрашивали «лишний билет» у входа только примерно в 30—50. В остальных залы пустовали, и их приходилось заполнять школьниками или солдатами (за государственный счет). Такое положение сохранялось до 1988 г. Дальше театром стала сама жизнь, начиная с трагикомедии Съезда народных депутатов в том же году, за ходом которого две недели, как за телесериалом, следила вся страна, и на ее подмостках разыгрывались спектакли, более захватывающие, чем на сцене. Да и публицистика стала давать больше ощущений, чем любая драматургия. Театр попытался спастись пикантностью сюжетов, раздеванием актрис на сцене догола и прочими трюками, растянувшими агонию западного театра более чем на двадцать лет. Советскому театру хватило для этого же самого всего двух лет. Сегодня он в сложном положении. Остались прекрасные актеры и режиссеры, время от время появляются блестящие новые спектакли. И в десятках театров по-прежнему аншлаг, но в принципе «старый» театр обречен, если не придать ему какое-то «второе дыхание».Еще более замысловатую траекторию взлета и падения проделал кинематограф. Распространение в СССР звукового кино совпало с установлением личной диктатуры Сталина. Диктатор полностью взял на вооружение завет Ленина: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». И по-своему гениально организовал кинопроизводство и кинопотребление целиком в рамках своей системы тотального, безостановочного «промывания мозгов».В год выпускалось на экраны не более 6—12 кинокартин первостепенной важности плюс несколько второстепенных, как бы «оттенявших» первые, из них около половины отечественного производства, остальные – «трофейные» (т.е. взятые силой оружия во время войны) либо импортные (преимущественно из «братских социалистических стран). Каждый фильм шел почти одновременно по месяцу и более практически во всех кинотеатрах страны разом. И так как конкуренции не было, его смотрело все население страны. Многие – по нескольку раз. Некоторые – по нескольку десятков раз. Художественный эффект этих фильмов – сложный и дискуссионный.Сегодня их можно смотреть только в качестве иллюстрации к лекциям по истории кинематографа. Но идеологический эффект был, безусловно, огромным. И сказывается на старших поколениях до сих пор.В отличие от театральных залов, кинотеатры пустели медленнее. Им все чаще приходилось делать «инъекции» в виде импортных западных фильмов. А когда пал «железный занавес» и монополия отечественного кино оказалось подорванной, оно буквально скончалось в страшных судорогах на протяжении каких-нибудь двух-трех лет. Его добили два врага: видеофильмы насилия, эротики и ужасов, которые распространились по стране лавинообразно через сеть полулегальных и нелегальных малых залов (фактически притонов), поскольку видеомагнитофоны имеются только у нескольких процентов семей, плюс высокопрофессиональные и очень дорогие в постановке американские фильмы, с которыми отечественный кинематограф не в состоянии конкурировать просто по относительной убогости своей материальной базы.Словом, произошло то же, что и во всех развивающихся странах мира (кроме огражденных «железным занавесом»): гроздья притонов с видеопорнофильмами плюс огромные пустые залы кинотеатров, в которых 10—15 зрителей смотрят американский боевик. В основном, это те, кто не может позволить себе добраться до видеоплейера у себя дома или у знакомых или кто стремится избавиться от общества родителей либо от собственного одиночества. И только популярные киноартисты, кинорежиссеры, появление время от времени неплохих новых кинокартин напоминают о том, что кинематограф вполне может возродиться на новой основе.Собственно клубов английского типа в России по-настоящему никогда не было. Последние учреждения культуры, близкие к ним по своему характеру, исчезли в 1917 году. С тех пор термином «клуб» обозначался третьеразрядный кинотеатр (преимущественно сельский), в зале которого можно было не только «крутить фильмы», но иногда и ставить спектакли, а также проводить собрания. В фойе устраивались танцы. В служебных комнатах за сценой работали кружки. Клубы более масштабные и принадлежащие, как правило, какому-нибудь крупному предприятию или профессиональной организации учителей, медиков, ученых и т.д., носили более высокий ранг «Дома культуры». Наконец, еще более масштабное и помпезное здание именовалось «Дворец культуры». Но суть во всех случаях оставалась одна и та же.Подавляющее большинство клубов влачило жалкое сосуществование. Кинотеатры и видеорынок отбирали у них одну часть клиентуры, рок-ансамбли – другую, дискотеки – третью. Как только рухнуло государство – рухнула государственная поддержка клубов – рухнули и клубы. Некоторые из них пытаются удержаться на плаву, сдавая часть своих помещений коммерческим структурам. Очень немногие находят собственную «экологическую нишу» (так, один из московских Дворцов культуры стал эзотерическим лекторием с собственной аудиторией). Но ни один пока не подозревает, что именно клубу суждено, видимо, стать мессией в спасении себя самого и всех прочих учреждений культуры от продолжающейся агонии и конечной смерти.Впрочем, об этом – чуть ниже.На музей обрушилась десятерная нагрузка. Из простой кунсткамеры он стал еще и особым школьным классом для всех школ города и его окрестностей (бесконечные экскурсии школьников – класс за классом), и особой художественной студией для художников города, и особым исследовательским центром, и центром передвижных выставок, и лекторием, и многим другим (при прежних мизерных штатах и еще более мизерных ассигнованиях).В результате музеи страны разделились на два класса. Меньшинство, начиная с петербургского Эрмитажа и московских картинных галерей, превратилось в проходные дворы для миллионных толп туристов, с утра до вечера галопом проносящихся по совершенно неприспособленным для этого залам. Следствие – частые ремонты, нередко, как, например, в случае со знаменитой московской Третьяковской галереей, растянутые на десяток и более лет. Большинство, оставшееся в стороне от доходного туристского бизнеса, являет собой картину крайней убогости, все чаще переходящей просто в мерзость запустения.Особенно сильно пострадали принципиально бесплатные общественные библиотеки. Разница между «официальной» и рыночной ценой хорошей книги сделалась настолько велика, что стало выгодным взять книгу из библиотеки, не вернуть ее (т.е. украсть) и в худшем случае отделаться переставшим быть страшным десятерным штрафом. Так, например, украв том Достоевского или Толстого, Гомера или Шекспира номинальной стоимостью, скажем, 1,5 рубля, вы платили 15 рублей штрафа и тут же перепродавали его на «черном» рынке за 45, а то и за 150 рублей. Нетрудно представить себе, какие масштабы приняло раскрадывание фондов общественных библиотек. Понятно, администрация резко ограничила выдачу сколько-нибудь ценных изданий узким кругом знакомых лиц. Но тогда общественная библиотека теряет смысл своего существования.С другой стороны, скудость государственных дотаций на содержание общественных библиотек в условиях нараставшего книжного дефицита привела к нараставшему обеднению их фондов, а также к обветшанию помещений, на ремонт которых постоянно не хватало средств. Словно бы в порядке иллюстрации этой агонии стали разваливаться здания главной государственной библиотеки страны в Москве, носящей, естественно, имя Ленина. К тому же библиотека оказалась лишенной возможности закупать в прежнем объеме наиболее ценные отечественные и тем более зарубежные издания, включая периодику. Теперь вся надежда на отечественных и особенно на зарубежных спонсоров: государство в сложившейся ситуации бессильно помочь библиотечному горю.Пожалуй, в не меньшей степени деградировали парки культуры. Но у них была своя специфика: они рухнули перед подростковой и молодежной преступностью. Традиционный городской парк с его клубом-кинотеатром, танцплощадкой и аттракционами стал средоточием молодежных и подростковых компаний, которые, как и во всем мире, быстро приобрели характер квазимафиозных структур. Но вряд ли еще где-нибудь в мире столь позорно бессильно проявила себя полиция, как и стоявшее за ней государство. Поэтому пошли по пути наименьшего сопротивления: вывели клуб и дискотеку за пределы парка, свели аттракционы к минимальному набору для малышей, срубили кусты – прикрытие пьяных компаний, проложили широкие асфальтовые аллеи и пустили по ним милицейские патрули. Рост преступности несколько снизился (хотя и не прекратился). Зато парк, как таковой, исчез. На его месте появился сквер для выгула собак, младенцев и стариков. И называть его парком культуры можно только в порядке насмешки.За примерами недалеко ходить. В сотне метров от моего дома и в километре от «Белого дома» правительства России был парк культуры «Красная Пресня» на берегу Москвы-реки. С ним приключилась вышеописанная история и были проделаны все вышеперечисленные операции. Теперь это – всего лишь сквер, зажатый между двумя кварталами строящегося «Московского сити», с его отелями, выставками и небоскребами. Однако в отличие от лондонского сити, Манхэттена в Нью-Йорке и центра Помпиду в Париже, эти кварталы рассчитаны прежде всего на иностранных бизнесменов. Поэтому не будет ничего удивительного, если на воротах сквера между их кварталами появится надпись типа той, что красовалась на воротах европейских сеттльментов в Шанхае 30-х гг. (помните: «Собакам и китайцам вход запрещен!»). Только в данном случае это будут московские туземцы и их собаки.Думаю, что при наблюдаемых тенденциях аналогичная судьба раньше или позже в той или иной степени ждет и остальные городские парки страны.Из многосложной проблематики, связанной с туристско-спортивными учреждениями культуры, хотелось бы остановиться только на трагической судьбе советского массового и профессионального спорта. В общем и целом она схожа с его судьбой в мировом масштабе, но отличается несравненно большей степенью гнусности. Начиналось все во второй половине XIX в. со спортивных площадок аристократии (была, конечно, и многовековая предыстория), продолжилось в первой половине XX в. бурным расцветом массового спорта со стотысячными стадионами, а закончилось во второй половине XX в. столь же бурной деградацией массового спорта, с развитием на его месте спорта профессионального, ориентированного на совершенно иные ценности.Дело в том, что любителю никогда не угнаться за профессионалом, если счет идет только на «голы, очки, секунды». Но и среди профессионалов побеждает тот, кто посвящает спорту всю жизнь без остатка и подчиняет погоне за медалями свое мировоззрение, мораль, характер. Конечно, в результате получается не спортсмен, а гладиатор – с той лишь разницей, что античному гладиатору вспарывали живот после нескольких недель или месяцев подготовки, а современному – ломают кости и жизнь примерно с 18 до 30 лет, иногда раньше, реже позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49