Он был так перегружен, что сам капитан Блай просил больше никого не сажать и обещал, вернувшись в Англию, оправдать тех, кто был вынужден остаться. Почему же вы обращаетесь со мной, как с пиратом? Будь здесь капитан Блай…
– Довольно, – прервал меня Эдвардс. – Придет время, и вы встретитесь с капитаном Блаем, когда будете доставлены в Англию, чтобы понести заслуженное наказание. Так вы скажете мне или нет, где «Баунти»?
– Я сказал вам все, что знаю, сэр.
– Будьте уверены, я найду и корабль, и всех, кто на нем ушел. И можете не сомневаться, что ни вы, ни они ничего не выиграют от ваших попыток их выгородить.
Я был слишком зол, чтобы отвечать. В течение всего времени, прошедшего после бунта, мне и в голову не приходило, что меня могут считать сообщником Кристиана. Хотя я и не говорил с Блаем в то утро, когда был захвачен корабль, все же Нельсон, да и другие ушедшие на катере знали, что я хотел уйти вместе с ними. Я предполагал, что это известно и Блаю, и не мог представить, каким образом меня причислили к бунтовщикам. Мне очень хотелось узнать, как Блаю и его людям удалось добраться до Англии, но Эдвардс отвечать не захотел.
– Здесь вопросы задают вам, а не мне, – отрезал он. – Вы все еще отказываетесь сказать, где Кристиан?
– Я знаю об этом не больше вашего, сэр.
Капитан повернулся к лейтенанту:
– Мистер Паркин, отправьте этого человека вниз и позаботьтесь, чтобы он ни с кем не разговаривал… Впрочем, минутку. Попросите сюда мистера Хейворда.
Услышав имя Хейворда, я не смог скрыть своего удивления. Через несколько секунд дверь отворилась, и появился мой бывший товарищ по кубрику Томас Хейворд. Забыв о кандалах, я шагнул ему навстречу и хотел поздороваться, но он с презрением взглянул на меня и спрятал руки за спину.
– Вы знаете этого человека, мистер Хейворд?
– Да, сэр. Это Роджер Байэм, бывший мичман с «Баунти».
– Все ясно, – проговорил Эдвардс.
Еще раз бросив на меня холодный взгляд, Хейворд вышел, а меня отвели на орлоп-дек в помещение рядом с сухарной кладовой, которое явно было приготовлено для пленников. Находилось оно ниже ватерлинии и насквозь провоняло трюмными водами. Ноги мне тоже заковали в кандалы и оставили под присмотром двух часовых. Примерно через час Стюарт, Коулман и Скиннер разделили мою участь. К нам никто не входил, кроме часового, приносившего еду, разговаривать было запрещено. Так – и пролежали весь этот бесконечно длившийся день, испытывая физическое и душевное омерзение.
Глава XIV. Доктор Гамильтон
Четыре следующих дня Стюарт, Коулман, Скиннер и я мало что осознавали, кроме собственных мучений. Орлоп-дек фрегата и так-то не самое приятное место, но когда корабль стоит на якоре в тропиках, жара и вонь там становятся просто невыносимы. Наши часовые сменялись каждые два часа, и я помню, с какой завистью смотрели мы на тех, кто уходил на свежий воздух. Пищу нам приносили утром и вечером, только так мы и отличали ночь от дня: в нашу тюрьму не проникал ни один луч. Кормили нас лишь протухшей солониной да черствым хлебом, привезенным на борту «Пандоры» из Англии. Но все-таки больше всего мы страдали от отсутствия свежего воздуха и движения. Наши ножные кандалы были прикреплены к рым-болтам в обшивке, и мы могли, встав на ноги, сделать лишь маленький шажок в сторону.
На пятое утро появился капрал пехотинцев (они тоже находились на корабле) со стражей. С меня сняли ножные кандалы и повели в каюту, помещавшуюся в конце пушечной палубы. Там меня поджидал корабельный врач, доктор Гамильтон. Он отпустил конвой, но, увидев на мне ручные кандалы, снова позвал капрала и велел их снять. Тот выполнил приказание весьма неохотно. Когда он удалился, врач запер за ним дверь на ключ и улыбнулся:
– Мне хочется, мистер Байэм, чтобы нам не мешали. Прошу садиться.
Доктор Гамильтон был крепкий мужчина лет сорока, с приятным голосом и обходительными манерами. Он мне сразу понравился. Эдвард и Паркин обращались с нами так, что после них простая учтивость казалась высшей добродетелью.
– Сначала, – начал врач, – о ваших успехах в таитянском языке. Вас удивляет, что мне известно об этом? Чуть позже я все объясню. Вы продолжали его изучать, пока жили здесь?
– Да, сэр. Дня не проходило без того, чтобы я не добавил хоть что-нибудь к своему словарю. Я также составил грамматику для тех, кто захочет изучать этот язык.
– Превосходно! Я вижу, что сэр Джозеф Банкс в выборе не ошибся!
– Сэр Джозеф? Так вы знаете его, сэр? – удивился я.
– Не так близко, как, хотелось бы. В сущности, я видел его лишь незадолго перед отходом «Пандоры», но он очень добрый приятель одних моих друзей.
– Тогда вы можете мне сказать, верит ли он в то, что я бунтовщик. Неужели вы сами, сэр, полагаете, что я настолько безрассуден, что мог принимать участие в мятеже? А капитан Эдвард обращается со мною, словно я один из зачинщиков.
Врач некоторое время не сводил с меня серьезного взгляда.
– Вот что я вам скажу, мистер Байэм. На человека в чем-то виновного вы не похожи. Что же до сэра Джозефа, то он, несмотря на все возводимые на вас обвинения, вериг в вашу невиновность… Постойте! Дайте мне закончить, – произнес он, увидев, что я собираюсь его перебить. – Я хочу вас выслушать, так же как вы хотите объясниться, но позвольте мне прежде сообщить вам, насколько серьезно то, в чем вас обвиняют. Мне рассказал об этом сэр Джозеф, который не только разговаривал с капитаном Блаем, но и читал данные им под присягой в Адмиралтействе показания относительно бунта. Не стану входить в подробности. Из них довольно лишь одной, чтобы вы поняли, насколько все серьезно. Ночью накануне захвата «Баунти» капитан Блай, выйдя на палубу, застал вас и мистера Кристиана за откровенным разговором. И капитан Блай утверждает, что вы сказали мистеру Кристиану: «Можете на меня положиться, сэр», – или нечто подобное.
Я был так ошарашен, что на несколько мгновений потерял дар речи. Странное дело: я прекрасно помнил весь разговор с Кристианом, а вот эту подробность забыл. Теперь, когда мне о ней напомнили, я сразу понял, насколько эта фраза свидетельствовала о моей виновности. Естественно, Блай решил, что я заявил Кристиану о своей готовности помочь ему захватить корабль.
Доктор Гамильтон сидел и ждал, что я скажу.
– Похоже, мистер Байэм, вы вспомнили этот разговор…
– Да, сэр, вспомнил. Я действительно сказал эти слова мистеру Кристиану и именно в тех обстоятельствах, о которых говорит капитан Блай.
И я рассказал врачу всю историю бунта, не опуская ничего. Доктор Гамильтон молча слушал. Когда я закончил, он внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Вы убедили меня, мой мальчик, вот вам моя рука. Но должен вам сказать, что убедили вы меня не столько своим рассказом, сколько тем, как вы держитесь. Вы сами должны понимать, что правдоподобность вашей истории играет против вас.
– Как это, сэр?
– Поймите, я вам верю, но поставьте себя на место капитанов, которые будут заседать в морском суде. Искренность, с какою вы рассказываете свою историю, безусловно окажет на них свое действие, но они припишут ее вашему стремлению избежать смертной казни. Что же касается самой истории, то она покажется им даже слишком правдоподобной. Слова, сказанные Кристиану, объяснены. Прекрасно объяснено и то обстоятельство, что вы спустились вниз именно тогда, когда катер отплывал. Да любой из этих капитанов подумает: «Как раз такую сказочку и может выдумать сообразительный мичман, чтобы спасти свою жизнь».
– Но ведь я говорил вам, сэр, что Роберт Тинклер подслушал мой разговор с Кристианом. Он может подтвердить любое сказанное мною слово.
– Да, пожалуй, Тинклер может вас спасти. Ваша жизнь в его руках. Он благополучно добрался до Англии с капитаном Блаем. Возвращаясь к вашей истории: представьте, как трудно будет убедить суд, что такой умный и рассудительный человек, как Кристиан, мог решиться на настоящее безумство – одному на утлом плоту добраться до острова, населенного дикарями.
– Это не покажется таким уже невероятным, если принять во внимание характер Кристиана и оскорбления, которые наносил ему капитан Блай.
– Но в том-то и дело, что эти офицеры ничего не знают о характере Кристиана, а их симпатии будут на стороне капитана Блая. Вам придется привести неоспоримые доказательства того, что разговор у вас был именно таким. Есть ли кто-нибудь, кому Кристиан говорил о своем намерении покинуть корабль?
– Есть, это Джон Нортон, один из рулевых. Он делал плот для Кристиана.
– У меня есть список тех, кто был с капитаном Блаем на баркасе, – произнес врач, доставая из стола лист бумаги. – До Англии добрались двенадцать из них… Увы, Нортона среди них нет. Здесь сказано, что он убит дикарями на острове Тофоа.
Гибель Нортона была для меня ударом: он не сможет подтвердить мой рассказ. Не было в живых и мистера Нельсона: он умер от лихорадки в Купанге. Нельсон был не только моим другом; он мог подтвердить, что я хотел уйти вместе с Блаем. Доктор Гамильтон принялся меня ободрять:
– Не нужно предаваться отчаянию. Свидетельство Тинклера для вас гораздо важнее, чем показания Нортона и Нельсона. Сэр Джозеф Банкс позаботится, чтобы любые доказательства вашей невиновности были представлены суду. Поверьте, ваше положение не так уж безнадежно.
Его уверенность несколько успокоила меня, и я перестал размышлять о своей судьбе. Мистер Гамильтон вкратце рассказал мне о том, что произошло с Блаем и его людьми после того, как баркас был спущен на воду. Сначала они зашли на остров Тофоа, чтобы пополнить запасы воды, однако дикари, увидев, что оружия у моряков почти нет, тотчас же напали на них и чуть было всех не перебили. Правда, там погиб один лишь Нортон. Дальнейший путь был таким тяжелым, что командуй ими не Блай, а кто-либо другой, об этих несчастных мы бы никогда больше и не услышали. 14 июня, через сорок семь дней после бунта, им удалось наконец достичь голландского поселения Купанг на острове Тимор, преодолев более тысячи двухсот лиг. Прожив два месяца среди радушных обитателей Купанга, они затем отправились на небольшой шхуне в Батавию, куда и прибыли 1 октября 1789 года. Здесь умерли еще трое, Ледуард остался в Батавии, а остальные на кораблях голландской Ост-Индской компании вернулись домой, потеряв по дороге еще одного члена экипажа.
– Такого перехода еще не знала наша история, – продолжал доктор Гамильтон. – Можете себе представить, какое волнение поднялось, когда Блай прибыл в Англию. Я был тогда в Лондоне; бунт на «Баунти» и плавание Блая составляли единственную тему разговоров в течение недель. Что тут скрывать, мистер Байэм, всех, кто остался на «Баунти», в Англии считают самыми низкопробными негодяями.
– Но разве капитан Блай не сказал о тех, кто остался на корабле против своей воли? – возмутился я. – Мне понятно, почему он так настроен против меня, но ведь есть же еще и другие: он знает, что они невиновны, и обещал оправдать их. Как вы знаете, Стюарт и Коулман сидят в кандалах, а они чисты так же, как те, кто ушел с капитаном Блаем.
– Я читал инструкции, полученные капитаном Эдвардсом в Адмиралтействе, – ответил врач. – В них все оставшиеся на «Баунти» именуются мятежниками; капитану Эдвардсу поручено держать всех без исключения под строгим надзором.
– Означает ли это, что мы пробудем в помещении, где находимся сейчас, до тех пор, пока «Пандора» не вернется в Англию?
– Нет, если капитан Эдвардс послушает моего совета. В его инструкции говорится также, что он должен доставить вас в Англию живыми. За это я отвечаю наравне с ним и надеюсь убедить его перевести вас в лучшее помещение.
– И если можно, сэр, – взмолился я, – попросите его разрешить нам разговаривать,
– Боже милостивый! Неужели он отказал вам и в этой малости? Капитан Эдвардс – человек добросовестный. Это значит, что он будет придерживаться буквы инструкции и на послабления рассчитывать трудно. Однако я попытаюсь уговорить его немного смягчить вашу участь. А теперь вернемся к вашему заданию: скажите, рукопись словаря у вас дома?
Все мои вещи остались в Таутира. Я рассказал врачу о своем друге Туаху и пояснил, что если его попросить, он доставит на корабль мой сундучок. Доктор Гамильтон попросил меня написать это имя на листке бумаги.
– Я разыщу его, – пообещал он. – Сэр Джозеф очень беспокоится, чтобы рукопись не пропала.
– Если я смогу продолжать работу по пути домой, сэр, это будет просто замечательно.
– Именно об этом и просил сэр Джозеф, – ответил врач. – Надеюсь, капитан Эдвардс разрешит. – Доктор Гамильтон взглянул на часы. – Скоро я должен буду отправить вас вниз, – сказал он. – Капитан Эдвардс разрешил мне поговорить с вами насчет рукописи. Он сейчас на берегу, и я воспользовался возможностью несколько продлить наше свидание. Продлю его еще немного. Сэр Джозеф дал мне еще одно поручение – просил передать вам это письмо.
Я начал читать: это было письмо от матушки. Оно сохранилось у меня и я помню его слово в слово.
Дорогой сын!
Только сейчас я узнала, что у меня есть счастливая возможность написать тебе. Времени у меня в обрез, поэтому сразу перейду к делу.
Когда капитан Блай вернулся, я сразу же написала ему и получила ответное письмо, которое прилагаю. Не могу понять, почему он так настроен против тебя. Получив от него столь неприятный ответ, я больше писать ему не стала, однако не подумай, что меня охватило отчаяние. Слишком хорошо я тебя знаю, милый Роджер, чтобы сомневаться в твоей невиновности.
Заботят меня только тяготы, которые придется тебе испытать на пути домой. Но их можно вынести; запомни, сын мой, что родной дом стоит того.
Сэр Джозеф говорил с капитаном Блаем, и тебе отрадно будет узнать, что и он не разделяет уверенности мистера Блая в том, что ты относишься к числу его врагов.
До свидания, дорогой мой Роджер, больше писать нет времени. Да благословит и сбережет тебя в пути Господь! Поверь, милый мой мальчик, что возводимые на тебя обвинения мне просто смешны. Пусть в Англии вырастает побольше таких «негодяев», как ты.
Доктор Гамильтон был сама доброта. В нашем темном, словно пещера, помещении на орлоп-деке я не смог бы прочесть это письмо. Доктор позволил мне перечитывать его до тех пор, пока я не выучил его наизусть. Приложенное матушкой письмо Блая было вне всякого сомнения самым жестоким и бессердечным посланием, какое когда-либо получала мать. Вот оно:
Лондон, апреля 2 – го дня,
1790 года.
Сударыня!
Сегодня я получил ваше письмо и весьма вам сочувствую, отлично понимая то глубокое отчаяние, в которое повергло вас поведение вашего сына Роджера Байэма. Низость его не поддается описанию, но я надеюсь, что вы сможете мужественно перенести такое несчастье, как его утрату. Полагаю, что он вместе с остальными мятежниками вернулся на какой-либо остров.
С почтением
Уильям Блай.
Глава XV. Арестантская
На следующее утро в нашей темнице впервые прибрали и поставили две свечи. Затем нам принесли ведро морской воды и позволили помыть руки и лицо. Мы все были в плачевном состоянии и невероятно грязны и попросили профоса, чтобы он позволил нам помыться полностью.
– Мне приказали только принести вам ведро воды, – возразил он. – Поторапливайтесь, идет капитан!
Только мы закончили свой туалет, как в сопровождении лейтенанта Паркина вошел капитан Эдвардс. Профос скомандовал нам встать, мы поднялись на ноги, и капитан Эдвардс оглядел нашу тюрьму и всех нас. Вонь стояла ужасающая, наши обнаженные тела лоснились от пота. Эдвардс обратился к профосу:
– Прикажите им вытянуть руки вперед.
– Арестованные, руки вперед!
Мы подчинились, и капитан осмотрел кандалы. У Стюарта ручные кандалы держались немного свободно, и капитан это заметил.
– Мистер Паркин, – сказал он, – проследите, чтобы оружейник проверил все кандалы. Он будет наказан, если кому-то из арестованных удастся их снять.
– Я займусь этим немедленно, сэр, – произнес Паркин.
Несколько мгновений Эдвардс холодно разглядывал нас.
– Сообщите арестованным, – продолжал он, – что теперь они могут разговаривать, но только по-английски. Если я услышу хоть одно слово, сказанное по-таитянски, разрешение будет отменено. И ни при каких обстоятельствах никто из арестованных не должен обращаться к членам экипажа, исключая мистера Паркина и капрала стражи. За нарушение этого указания я буду строго наказывать.
Отвечать за нас было поручено Паркину. Я с первого взгляда почувствовал отвращение к этому человеку. Он был низкоросл, полнотел и невероятно волосат. По его лицу было видно, что человек он жестокий; так оно и оказалось. Как только капитан ушел, Паркин принялся сам осматривать наши кандалы и начал со Стюарта, которому велел лечь на спину и вытянуть вверх руки. Взявшись за соединительную цепь и упершись ногой Стюарту в грудь, он изо всей силы дернул ее вверх и сорвал кандалы вместе с кожей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Довольно, – прервал меня Эдвардс. – Придет время, и вы встретитесь с капитаном Блаем, когда будете доставлены в Англию, чтобы понести заслуженное наказание. Так вы скажете мне или нет, где «Баунти»?
– Я сказал вам все, что знаю, сэр.
– Будьте уверены, я найду и корабль, и всех, кто на нем ушел. И можете не сомневаться, что ни вы, ни они ничего не выиграют от ваших попыток их выгородить.
Я был слишком зол, чтобы отвечать. В течение всего времени, прошедшего после бунта, мне и в голову не приходило, что меня могут считать сообщником Кристиана. Хотя я и не говорил с Блаем в то утро, когда был захвачен корабль, все же Нельсон, да и другие ушедшие на катере знали, что я хотел уйти вместе с ними. Я предполагал, что это известно и Блаю, и не мог представить, каким образом меня причислили к бунтовщикам. Мне очень хотелось узнать, как Блаю и его людям удалось добраться до Англии, но Эдвардс отвечать не захотел.
– Здесь вопросы задают вам, а не мне, – отрезал он. – Вы все еще отказываетесь сказать, где Кристиан?
– Я знаю об этом не больше вашего, сэр.
Капитан повернулся к лейтенанту:
– Мистер Паркин, отправьте этого человека вниз и позаботьтесь, чтобы он ни с кем не разговаривал… Впрочем, минутку. Попросите сюда мистера Хейворда.
Услышав имя Хейворда, я не смог скрыть своего удивления. Через несколько секунд дверь отворилась, и появился мой бывший товарищ по кубрику Томас Хейворд. Забыв о кандалах, я шагнул ему навстречу и хотел поздороваться, но он с презрением взглянул на меня и спрятал руки за спину.
– Вы знаете этого человека, мистер Хейворд?
– Да, сэр. Это Роджер Байэм, бывший мичман с «Баунти».
– Все ясно, – проговорил Эдвардс.
Еще раз бросив на меня холодный взгляд, Хейворд вышел, а меня отвели на орлоп-дек в помещение рядом с сухарной кладовой, которое явно было приготовлено для пленников. Находилось оно ниже ватерлинии и насквозь провоняло трюмными водами. Ноги мне тоже заковали в кандалы и оставили под присмотром двух часовых. Примерно через час Стюарт, Коулман и Скиннер разделили мою участь. К нам никто не входил, кроме часового, приносившего еду, разговаривать было запрещено. Так – и пролежали весь этот бесконечно длившийся день, испытывая физическое и душевное омерзение.
Глава XIV. Доктор Гамильтон
Четыре следующих дня Стюарт, Коулман, Скиннер и я мало что осознавали, кроме собственных мучений. Орлоп-дек фрегата и так-то не самое приятное место, но когда корабль стоит на якоре в тропиках, жара и вонь там становятся просто невыносимы. Наши часовые сменялись каждые два часа, и я помню, с какой завистью смотрели мы на тех, кто уходил на свежий воздух. Пищу нам приносили утром и вечером, только так мы и отличали ночь от дня: в нашу тюрьму не проникал ни один луч. Кормили нас лишь протухшей солониной да черствым хлебом, привезенным на борту «Пандоры» из Англии. Но все-таки больше всего мы страдали от отсутствия свежего воздуха и движения. Наши ножные кандалы были прикреплены к рым-болтам в обшивке, и мы могли, встав на ноги, сделать лишь маленький шажок в сторону.
На пятое утро появился капрал пехотинцев (они тоже находились на корабле) со стражей. С меня сняли ножные кандалы и повели в каюту, помещавшуюся в конце пушечной палубы. Там меня поджидал корабельный врач, доктор Гамильтон. Он отпустил конвой, но, увидев на мне ручные кандалы, снова позвал капрала и велел их снять. Тот выполнил приказание весьма неохотно. Когда он удалился, врач запер за ним дверь на ключ и улыбнулся:
– Мне хочется, мистер Байэм, чтобы нам не мешали. Прошу садиться.
Доктор Гамильтон был крепкий мужчина лет сорока, с приятным голосом и обходительными манерами. Он мне сразу понравился. Эдвард и Паркин обращались с нами так, что после них простая учтивость казалась высшей добродетелью.
– Сначала, – начал врач, – о ваших успехах в таитянском языке. Вас удивляет, что мне известно об этом? Чуть позже я все объясню. Вы продолжали его изучать, пока жили здесь?
– Да, сэр. Дня не проходило без того, чтобы я не добавил хоть что-нибудь к своему словарю. Я также составил грамматику для тех, кто захочет изучать этот язык.
– Превосходно! Я вижу, что сэр Джозеф Банкс в выборе не ошибся!
– Сэр Джозеф? Так вы знаете его, сэр? – удивился я.
– Не так близко, как, хотелось бы. В сущности, я видел его лишь незадолго перед отходом «Пандоры», но он очень добрый приятель одних моих друзей.
– Тогда вы можете мне сказать, верит ли он в то, что я бунтовщик. Неужели вы сами, сэр, полагаете, что я настолько безрассуден, что мог принимать участие в мятеже? А капитан Эдвард обращается со мною, словно я один из зачинщиков.
Врач некоторое время не сводил с меня серьезного взгляда.
– Вот что я вам скажу, мистер Байэм. На человека в чем-то виновного вы не похожи. Что же до сэра Джозефа, то он, несмотря на все возводимые на вас обвинения, вериг в вашу невиновность… Постойте! Дайте мне закончить, – произнес он, увидев, что я собираюсь его перебить. – Я хочу вас выслушать, так же как вы хотите объясниться, но позвольте мне прежде сообщить вам, насколько серьезно то, в чем вас обвиняют. Мне рассказал об этом сэр Джозеф, который не только разговаривал с капитаном Блаем, но и читал данные им под присягой в Адмиралтействе показания относительно бунта. Не стану входить в подробности. Из них довольно лишь одной, чтобы вы поняли, насколько все серьезно. Ночью накануне захвата «Баунти» капитан Блай, выйдя на палубу, застал вас и мистера Кристиана за откровенным разговором. И капитан Блай утверждает, что вы сказали мистеру Кристиану: «Можете на меня положиться, сэр», – или нечто подобное.
Я был так ошарашен, что на несколько мгновений потерял дар речи. Странное дело: я прекрасно помнил весь разговор с Кристианом, а вот эту подробность забыл. Теперь, когда мне о ней напомнили, я сразу понял, насколько эта фраза свидетельствовала о моей виновности. Естественно, Блай решил, что я заявил Кристиану о своей готовности помочь ему захватить корабль.
Доктор Гамильтон сидел и ждал, что я скажу.
– Похоже, мистер Байэм, вы вспомнили этот разговор…
– Да, сэр, вспомнил. Я действительно сказал эти слова мистеру Кристиану и именно в тех обстоятельствах, о которых говорит капитан Блай.
И я рассказал врачу всю историю бунта, не опуская ничего. Доктор Гамильтон молча слушал. Когда я закончил, он внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Вы убедили меня, мой мальчик, вот вам моя рука. Но должен вам сказать, что убедили вы меня не столько своим рассказом, сколько тем, как вы держитесь. Вы сами должны понимать, что правдоподобность вашей истории играет против вас.
– Как это, сэр?
– Поймите, я вам верю, но поставьте себя на место капитанов, которые будут заседать в морском суде. Искренность, с какою вы рассказываете свою историю, безусловно окажет на них свое действие, но они припишут ее вашему стремлению избежать смертной казни. Что же касается самой истории, то она покажется им даже слишком правдоподобной. Слова, сказанные Кристиану, объяснены. Прекрасно объяснено и то обстоятельство, что вы спустились вниз именно тогда, когда катер отплывал. Да любой из этих капитанов подумает: «Как раз такую сказочку и может выдумать сообразительный мичман, чтобы спасти свою жизнь».
– Но ведь я говорил вам, сэр, что Роберт Тинклер подслушал мой разговор с Кристианом. Он может подтвердить любое сказанное мною слово.
– Да, пожалуй, Тинклер может вас спасти. Ваша жизнь в его руках. Он благополучно добрался до Англии с капитаном Блаем. Возвращаясь к вашей истории: представьте, как трудно будет убедить суд, что такой умный и рассудительный человек, как Кристиан, мог решиться на настоящее безумство – одному на утлом плоту добраться до острова, населенного дикарями.
– Это не покажется таким уже невероятным, если принять во внимание характер Кристиана и оскорбления, которые наносил ему капитан Блай.
– Но в том-то и дело, что эти офицеры ничего не знают о характере Кристиана, а их симпатии будут на стороне капитана Блая. Вам придется привести неоспоримые доказательства того, что разговор у вас был именно таким. Есть ли кто-нибудь, кому Кристиан говорил о своем намерении покинуть корабль?
– Есть, это Джон Нортон, один из рулевых. Он делал плот для Кристиана.
– У меня есть список тех, кто был с капитаном Блаем на баркасе, – произнес врач, доставая из стола лист бумаги. – До Англии добрались двенадцать из них… Увы, Нортона среди них нет. Здесь сказано, что он убит дикарями на острове Тофоа.
Гибель Нортона была для меня ударом: он не сможет подтвердить мой рассказ. Не было в живых и мистера Нельсона: он умер от лихорадки в Купанге. Нельсон был не только моим другом; он мог подтвердить, что я хотел уйти вместе с Блаем. Доктор Гамильтон принялся меня ободрять:
– Не нужно предаваться отчаянию. Свидетельство Тинклера для вас гораздо важнее, чем показания Нортона и Нельсона. Сэр Джозеф Банкс позаботится, чтобы любые доказательства вашей невиновности были представлены суду. Поверьте, ваше положение не так уж безнадежно.
Его уверенность несколько успокоила меня, и я перестал размышлять о своей судьбе. Мистер Гамильтон вкратце рассказал мне о том, что произошло с Блаем и его людьми после того, как баркас был спущен на воду. Сначала они зашли на остров Тофоа, чтобы пополнить запасы воды, однако дикари, увидев, что оружия у моряков почти нет, тотчас же напали на них и чуть было всех не перебили. Правда, там погиб один лишь Нортон. Дальнейший путь был таким тяжелым, что командуй ими не Блай, а кто-либо другой, об этих несчастных мы бы никогда больше и не услышали. 14 июня, через сорок семь дней после бунта, им удалось наконец достичь голландского поселения Купанг на острове Тимор, преодолев более тысячи двухсот лиг. Прожив два месяца среди радушных обитателей Купанга, они затем отправились на небольшой шхуне в Батавию, куда и прибыли 1 октября 1789 года. Здесь умерли еще трое, Ледуард остался в Батавии, а остальные на кораблях голландской Ост-Индской компании вернулись домой, потеряв по дороге еще одного члена экипажа.
– Такого перехода еще не знала наша история, – продолжал доктор Гамильтон. – Можете себе представить, какое волнение поднялось, когда Блай прибыл в Англию. Я был тогда в Лондоне; бунт на «Баунти» и плавание Блая составляли единственную тему разговоров в течение недель. Что тут скрывать, мистер Байэм, всех, кто остался на «Баунти», в Англии считают самыми низкопробными негодяями.
– Но разве капитан Блай не сказал о тех, кто остался на корабле против своей воли? – возмутился я. – Мне понятно, почему он так настроен против меня, но ведь есть же еще и другие: он знает, что они невиновны, и обещал оправдать их. Как вы знаете, Стюарт и Коулман сидят в кандалах, а они чисты так же, как те, кто ушел с капитаном Блаем.
– Я читал инструкции, полученные капитаном Эдвардсом в Адмиралтействе, – ответил врач. – В них все оставшиеся на «Баунти» именуются мятежниками; капитану Эдвардсу поручено держать всех без исключения под строгим надзором.
– Означает ли это, что мы пробудем в помещении, где находимся сейчас, до тех пор, пока «Пандора» не вернется в Англию?
– Нет, если капитан Эдвардс послушает моего совета. В его инструкции говорится также, что он должен доставить вас в Англию живыми. За это я отвечаю наравне с ним и надеюсь убедить его перевести вас в лучшее помещение.
– И если можно, сэр, – взмолился я, – попросите его разрешить нам разговаривать,
– Боже милостивый! Неужели он отказал вам и в этой малости? Капитан Эдвардс – человек добросовестный. Это значит, что он будет придерживаться буквы инструкции и на послабления рассчитывать трудно. Однако я попытаюсь уговорить его немного смягчить вашу участь. А теперь вернемся к вашему заданию: скажите, рукопись словаря у вас дома?
Все мои вещи остались в Таутира. Я рассказал врачу о своем друге Туаху и пояснил, что если его попросить, он доставит на корабль мой сундучок. Доктор Гамильтон попросил меня написать это имя на листке бумаги.
– Я разыщу его, – пообещал он. – Сэр Джозеф очень беспокоится, чтобы рукопись не пропала.
– Если я смогу продолжать работу по пути домой, сэр, это будет просто замечательно.
– Именно об этом и просил сэр Джозеф, – ответил врач. – Надеюсь, капитан Эдвардс разрешит. – Доктор Гамильтон взглянул на часы. – Скоро я должен буду отправить вас вниз, – сказал он. – Капитан Эдвардс разрешил мне поговорить с вами насчет рукописи. Он сейчас на берегу, и я воспользовался возможностью несколько продлить наше свидание. Продлю его еще немного. Сэр Джозеф дал мне еще одно поручение – просил передать вам это письмо.
Я начал читать: это было письмо от матушки. Оно сохранилось у меня и я помню его слово в слово.
Дорогой сын!
Только сейчас я узнала, что у меня есть счастливая возможность написать тебе. Времени у меня в обрез, поэтому сразу перейду к делу.
Когда капитан Блай вернулся, я сразу же написала ему и получила ответное письмо, которое прилагаю. Не могу понять, почему он так настроен против тебя. Получив от него столь неприятный ответ, я больше писать ему не стала, однако не подумай, что меня охватило отчаяние. Слишком хорошо я тебя знаю, милый Роджер, чтобы сомневаться в твоей невиновности.
Заботят меня только тяготы, которые придется тебе испытать на пути домой. Но их можно вынести; запомни, сын мой, что родной дом стоит того.
Сэр Джозеф говорил с капитаном Блаем, и тебе отрадно будет узнать, что и он не разделяет уверенности мистера Блая в том, что ты относишься к числу его врагов.
До свидания, дорогой мой Роджер, больше писать нет времени. Да благословит и сбережет тебя в пути Господь! Поверь, милый мой мальчик, что возводимые на тебя обвинения мне просто смешны. Пусть в Англии вырастает побольше таких «негодяев», как ты.
Доктор Гамильтон был сама доброта. В нашем темном, словно пещера, помещении на орлоп-деке я не смог бы прочесть это письмо. Доктор позволил мне перечитывать его до тех пор, пока я не выучил его наизусть. Приложенное матушкой письмо Блая было вне всякого сомнения самым жестоким и бессердечным посланием, какое когда-либо получала мать. Вот оно:
Лондон, апреля 2 – го дня,
1790 года.
Сударыня!
Сегодня я получил ваше письмо и весьма вам сочувствую, отлично понимая то глубокое отчаяние, в которое повергло вас поведение вашего сына Роджера Байэма. Низость его не поддается описанию, но я надеюсь, что вы сможете мужественно перенести такое несчастье, как его утрату. Полагаю, что он вместе с остальными мятежниками вернулся на какой-либо остров.
С почтением
Уильям Блай.
Глава XV. Арестантская
На следующее утро в нашей темнице впервые прибрали и поставили две свечи. Затем нам принесли ведро морской воды и позволили помыть руки и лицо. Мы все были в плачевном состоянии и невероятно грязны и попросили профоса, чтобы он позволил нам помыться полностью.
– Мне приказали только принести вам ведро воды, – возразил он. – Поторапливайтесь, идет капитан!
Только мы закончили свой туалет, как в сопровождении лейтенанта Паркина вошел капитан Эдвардс. Профос скомандовал нам встать, мы поднялись на ноги, и капитан Эдвардс оглядел нашу тюрьму и всех нас. Вонь стояла ужасающая, наши обнаженные тела лоснились от пота. Эдвардс обратился к профосу:
– Прикажите им вытянуть руки вперед.
– Арестованные, руки вперед!
Мы подчинились, и капитан осмотрел кандалы. У Стюарта ручные кандалы держались немного свободно, и капитан это заметил.
– Мистер Паркин, – сказал он, – проследите, чтобы оружейник проверил все кандалы. Он будет наказан, если кому-то из арестованных удастся их снять.
– Я займусь этим немедленно, сэр, – произнес Паркин.
Несколько мгновений Эдвардс холодно разглядывал нас.
– Сообщите арестованным, – продолжал он, – что теперь они могут разговаривать, но только по-английски. Если я услышу хоть одно слово, сказанное по-таитянски, разрешение будет отменено. И ни при каких обстоятельствах никто из арестованных не должен обращаться к членам экипажа, исключая мистера Паркина и капрала стражи. За нарушение этого указания я буду строго наказывать.
Отвечать за нас было поручено Паркину. Я с первого взгляда почувствовал отвращение к этому человеку. Он был низкоросл, полнотел и невероятно волосат. По его лицу было видно, что человек он жестокий; так оно и оказалось. Как только капитан ушел, Паркин принялся сам осматривать наши кандалы и начал со Стюарта, которому велел лечь на спину и вытянуть вверх руки. Взявшись за соединительную цепь и упершись ногой Стюарту в грудь, он изо всей силы дернул ее вверх и сорвал кандалы вместе с кожей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24