Сегодня долго не мог уснуть, до трех часов думал о Ларисе, о ее и нашей судьбе. Что делать? Освободить ее от себя насильно? Я говорил ей об этом. Она ни в какую. Опять назвала меня мужем. Она согласна на гражданский брак, коль скоро я не могу отыскать в Израиле следов Эры и расторгнуть наш брак. Ларису я прописал в своей московской квартире. Пусть переезжает в Москву и живет. Пытаемся найти ей здесь работу. Пока что есть лишь перспектива преподавателем истории в старших классах. Ее это не устраивает: и престиж и зарплата. Последнее не так важно: моя пенсия и хоть небольшие, но дополнительные заработки. Как-нибудь проживем. Но я-то знаю: такая женщина не может «как-нибудь». Тем более со стариком. Она достойна лучшего, чем я могу ей предложить. Пусть решает сама. Я готов на все, я соглашусь с любым ее решением, с любым поступком. Она мое божество. Нет, я не раб ее, я рыцарь! Сегодня она приснилась мне, и я сразу решил позвонить в Тверь. К несчастью, мой дачный телефон почему-то отключился. Надо пойти на почту и позвонить в бюро ремонта или ехать в Москву и вечером звонить в Тверь.
Но вот появился почтальон. Мне письмо. Конечно же от нее. Как я обрадовался. Сел на скамеечку под кустом жасмина, распечатал конверт, и перед глазами замелькали такие знакомые, желанные строки:
«Егор, дорогой мой!
Ну что ты расстраиваешься?! И почему, не возьму в толк, ты иногда не понимаешь меня? При такой чуткости и любви. Ты же артист — должен понимать больше других, видеть дальше других, думать глубже и вернее прочих… Сейчас идут экзамены, много приходится работать. А тут еще весна — моя соперница, вернее, начало лета. Атакуют вопросы: где и с кем провести лето. Хочется к морю и непременно с тобой. Помню, ты говорил о Крыме, об Алуште. Я никогда там не была. Непосредственность, беспомощность и обреченность сейчас особенно на меня сильно влияют. Опускаются руки, ничего не хочется делать, потому что надежды нет. В Твери меня ожидает только пустота на многие годы. С этим жить нельзя. И перспектива на Москву весьма зыбкая. К этому добавилась еще и такая любовь. Очень хочу к тебе, мой милый и родной. Ты же знаешь: возле тебя я спокойна и весела. Разве не так? И все уже связано очень крепко — никуда не денешься. И Москва мне нужна с тобой… Не казни меня, я много думаю о тебе, как и ты обо мне. Наши биотоки сталкиваются и не дают нам спать по ночам. Удивительное дело! Как только мне нужно рано вставать, так именно в эту ночь ты не даешь мне выспаться: биотоки заставляют ворочаться. До глубокой ночи. Остается 2 — 3 часа, я засыпаю. И знаю, что это твоя работа. Встаю в шесть утра и тащусь разбитая читать лекции. Хочется быть привлекательной и молодой. А время между тем, безжалостно к женщинам, гораздо суровее, чем мужчин наказывает. Значит еще один комплекс — страх перед морщинами. И опять растерянность и беспомощность. Прости, милый мой и родной… Крепко обнимаю тебя, целую. Будь здоров! Надеюсь в одну из ближайших суббот или воскресенье прилететь к тебе. Твоя Чайка».
Да, моя Чайка, заря моя вечерняя, любовь неугасимая. А ведь сегодня пятница. Завтра она может прилететь. Надо немедленно ехать в Москву. Я закрыл дачу и выйдя за калитку встретил Ююкина. Он шел ко мне. Спросил:
— Вы далеко собрались?
— В Москву.
— Лукич, мне надо заканчивать «Майское утро».
— Заканчивай. Сирень мою ты для своего «Утро» уже написал.
— С сиренью порядок. Нет главного — человека, который должен сидеть под утренним солнцем.
— Короче, тебе нужна Лариса?
— Естественно. Хотя бы на один сеанс. Когда она может появиться здесь, на даче?
— Трудно сказать. Сам жду, потому и еду в Москву.
— Очень прошу вас: привезите ее. Погода стоит хорошая. Всего один сеанс на пленэре. Вещь получится музейная. Обещаю.
— «Девушка, освещенная солнцем»?
— Лучше. Я переплюну Серова, — шутливо отозвался Игорь. Неприятный для него эпизод с Ларисой во время работы над ее портретом, был улажен. Я сурово пожурил его, он извинился. Лариса согласилась позировать ему для картины «Майское утро» у меня на даче в моем присутствии и всего два сеанса. Этого было достаточно, чтоб написать голову и в общих чертах фигуру.
Лариса появилась не в субботу, как я ожидал, а в тот же день, в пятницу, что меня очень обрадовало. Я всегда с нетерпением ожидал ее приезда. И каждый раз волновался, как перед большим праздником. Веселая, возбужденная, вся излучающая свет и тепло, она в прихожей поцеловала меня и притулила свою голову к моей груди, прошептала:
— Стосковалась ужасно. Прямо с лекции, не заходя домой, помчалась на вокзал.
Я целовал ее волосы, подхватил на руки и внес в гостиную. В красных джинсах и кремовой короткой кофточке со множеством пуговиц она была неотразима. Пока она переодевалась и принимала душ, я быстро приготовил ее любимые пельмени и откупорил бутылку полусухого белого вина. Мы не виделись с ней больше двух недель, и мне показалось, она похудела, под глазами появились синие круги, а лицо немного осунулось. Я внимательно вглядывался в нее, и она, кажется, смутилась, спросила:
— Я плохо выгляжу? — В ответ я отрицательно покачал головой. — Знаю, очень устала. Потом разные дрязги, неприятности.
— Рассказывай, родная. Я так ждал тебя, целую вечность.
— Когда я училась уже на последнем курсе МГУ, — начала она, — за мной волочился, а вернее пытался ухаживать один наш тверской журналист из породы диссидентов некий Гриша Трапер. Короче, пытался ухаживать. Когда летом я приезжала домой в Тверь, он буквально прохода мне не давал, преследовал. Мне он был не то, что не симпатичен, абсолютно безразличен, а под конец противен. Я понимаю, что безответная любовь ужасна не только для любящего. Она мучительна, обременительна и для не любящего. У нас однажды произошел с ним резкий и откровенный разговор. Я просила его оставить меня в покое, так как между нами ничего не было и быть не может. Мы разные люди, сделаны из разного теста, по разному мыслим. И тут он вспылил: «Ты хочешь сказать, что я — жид и потому мы не подходим друг для друга. Вы — Малинины — известные националисты, юдофобы. Ну что ж, поживем — увидим». И после этого мы больше не встречались. Гриша Трапер куда-то исчез. Говорили, что эмигрировал то ли в Канаду, то ли в Израиль. И вот год тому назад он снова объявился в Твери, респектабельный, откормленный демократ, хозяин одной бульварной газетенки и, помимо того, преуспевающий бизнесмен. Однажды мы случайно встретились с ним в университете. Он с высокомерной учтивостью кивнул мне, спросил, как жизнь, успехи, и не ожидая от меня ответа не преминул похвастаться своими успехами: имеет квартиру в Москве и в Твери, дачу на Кипре, был женат. Теперь разведен и потенциальный жених. «Может имеет смысл нам возобновить наши отношения?» — с лукавой улыбкой спросил он. «У нас никаких отношений не было, так что и возобновлять нечего». «А почему бы не махнуть на Кипр к теплому морю? Комфорт по высшему разряду гарантирую». «Благодарю. Меня вполне устраивает наша Волга и подмосковная природа», — ответила я довольно резко и удалилась. И вот совсем недавно в его бульварной газетенке появилась мерзостная статейка о моем отце, в которой его упрекают в консерватизме и ретроградстве, в игнорировании нового взгляда на историю России. Папа очень огорчен, но своих позиций сдавать не намерен и готов дать ответ где-нибудь в патриотической, оппозиционной режиму, прессе. Но где? Таких органов очень мало, а тираж их мизерный.
Я показал Ларисе письмо от моего друга Александра Петровича Никитина, проживающего в Крыму в городе-курорте Алуште. У Никитина свой дом из шести комнат в «Рабочем уголке», и он приглашает нас с Ларисой хоть на все лето и просит сообщить, когда мы сможем приехать. Лариса обрадовалась. В Крыму она не была. Ни в Алуште, ни в Ялте, ни в Севастополе ей бывать не пришлось. Мы определили время ее каникул, когда можно нам поехать к морю. Пока в Твери Лариса занималась со студентами, здесь, в Москве, через своих знакомых и друзей я искал для нее работу. И, к сожалению, безуспешно. Определенным оставалось лишь должность преподавателя истории в лицее. Это огорчило Ларису. Она так надеялась, напомнила:
— У тебя же друг знаменитый академик, ведущий историк России Борис Александрович Рыбаков. Я слушала его лекции будучи студенткой. Какой богатырь, глыбища. Ты хотел с ним поговорить.
— Не смог, дорогая. Домашний телефон его молчит. Ведь он одинок. Наверно уехал на дачу. Дача у него в Хотькове под Сергиевом Посадом. Я обязательно разыщу его. Ведь ему в будущем году исполнится 90 лет. А он еще читает лекции студентам.
Я утешал Ларису, просил не огорчаться. Все будет хорошо. Мы сильные духом. С ней я чувствовал себя на седьмом небе, в раю. Я испытывал истинное блаженство. Я боготворил ее. Нашим разговорам не было конца. Я сказал ей о просьбе Ююкина. Условились, что завтра или утром послезавтра уедем на дачу, и она будет позировать. В понедельник у нее свободный день, и в Тверь она вернется во вторник и будет готовиться к поездке в Крым, а я завтра же пошлю письмо и телеграмму в Алушту Никитину. Он — капитан первого ранга в отставке. Потомственный моряк. Как всегда, мы допоздна не спим. Засыпаем только под утро. Но на этот раз в девять часов нас разбудил звонок в дверь. Я никого не ждал и не хотел вставать. Звонок был настойчивый, и Лариса попросила:
— Пойди, милый, открой: может очень важное. Да будь осторожен, посмотри в глазок, прежде чем открывать.
И я посмотрел. Первым в глаза мне бросилась зеленая фуражка и золоченые погоны. «Неужто Вася, сынок?» — Мелькнула радостная мысль. Я открыл дверь и передо мной на вытяжку стоял, приложив как положено при докладе, руку к козырьку… Артем. Две звездочки сверкали на новых погонах.
— Лейтенант Богородский прибыл по случаю окончания учебы и производства в офицеры! — четко и весело доложил он. Мы обнялись. Вошли в квартиру. Я крикнул в спальню:
— Ларочка, у нас гость — лейтенант Артем Богородский! — Тем временем Артем открыл свой чемоданчик, Достал оттуда бутылку шампанского и бутылку коньяка и все это водрузил на стол. А мне шепнул:
— Дедушка, я не знал, что здесь Лариса. Я сейчас на полчаса отлучусь. Не возражаешь?
— А ты далеко? — не догадался я.
— Всего на полчаса, — торопливо и возбужденно повторил внук. — Дай мне ключи.
И тот же час выбежал. Я вошел в спальню. Лариса уже одевалась. Спросила:
— Нежданный гость?
— Новоиспеченный офицер погранвойск. Твой поклонник.
— Почему убежал?
— Возможно, чтоб дать тебе время привести себя в порядок, — шутя предположил я и добавил: — Поставил шампанское и коньяк. Значит, будем обмывать погоны.
— Тогда займись закуской. А я — собой. Хорошо, милый?
— Все будет, как надо. В холодильнике по случаю твоего приезда все необходимое приготовлено.
Артем возвратился и в самом деле минут через сорок с тортом и букетом белых пионов. Статный, гибкий в талии, с сияющим лицом удачника, в новенькой форме, с золотым блеском погон и пуговиц, выглядел он элегантно. Не виделись мы с ним с осени прошлого года, когда он вернул фотокарточку Ларисы. Мы расположились на кухне. Открыли шампанское и выпили за успехи молодого пограничника, который, оказывается уже получил назначение в Дальневосточный округ. И поезд его уходит завтра вечером. Железнодорожный билет уже при нем. После фужера шампанского Артем решил перейти на мужской напиток и открыл бутылку коньяка. Он быстро пьянел и много говорил. Он провозгласил тост за своего любимого дедушку Егора Лукича, которого знает вся Россия. За честного и мужественного патриота, который бросил вызов власти и не принял ордена.
— Вы любите природу? — обращался к Ларисе и рисовал перед ней величественную природу Приамурья с ее могучими лесами и полноводными реками, несметным животным миром, с богатой рыбалкой. — Тайга — это же уникальный край девственной природы.
Он налил себе еще коньяк и сказал, что хочет говорить второй тост. Слегка пошатываясь, он встал и обернул лицо в сторону Ларисы, которая сидела с ним рядом. Нетвердым, немного заплетающимся голосом он сказал:
— Красавица Лариса. Вы действительно самая красивая девушка в Москве, а может и во всей России. Не даром я нахально, будучи немного пьян, утащил тайком, без вашего и дедова позволения, вашу фотокарточку. Я виноват, я извинился. Но я сегодня все же хочу просить вас подарить мне на память. Я хочу выпить эту рюмку за вашу красоту, Лариса, и пожелать вам еще лет полсотни сохранять эту красоту.
С юношеской бравадой вдруг почувствовал себя взрослым и самостоятельным, он лихо выпил и вторую рюмку коньяка. Я понял, что он уже изрядно захмелел и сказал:
— Я думаю, Тема, тебе и нам уже достаточно. Надо оставить на обед.
— Ерунда. На обед еще купим. Деньги у меня есть, — ответил он.
— Есть пока что. А сорить ими без толку ни к чему, — сказал я и отставил бутылку с коньяком на край стола.
Артем снял китель, повесив его на спинку стула, снял и галстук. Лицо его порозовело, глаза помутнели влагой. Он заговорил, что многое его товарищи едут к месту службы с молодыми женами, только вот он, бедолага, не сумел за время учебы обзавестись невестой. И снова обратился к Ларисе:
— Вы не ответили на мой вопрос, уважаемая Лариса прекрасная: подарите мне на память свою фотографию?
— Попросите Егора Лукича. Лично я не возражаю.
— Как, дедушка, что скажешь?
— Коль Лариса не против, то и я не возражаю.
— Вот спасибо вам. Для меня это ценный подарок. Но самым ценным был бы другой, если б мой любимый дедушка подарил его своему любимому внуку. Не просто ценный, а бесценный.
— И что ж это за подарок? — спросил я. — Может мой портрет, нарисованный углем?
— Нет, дедушка. Вы только оба не удивляйтесь: подарите мне, дедушка, невесту. Вот эту красавицу, которую я полюбил еще тогда на твоем юбилее с первого взгляда.
И он бесцеремонно обнял Ларису. Конечно, это можно было принять за шутку, но он заговорил всерьез по принципу «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».
— Подарок действительно бесценный, — сказал я. С улыбкой удивления посмотрел на Ларису. — Но я не распоряжаюсь этим подарком. Обратись к Ларисе.
— Ну как, Лариса, хотите быть моей женой? — Лариса восприняла это, конечно же, как шутку.
— — Что ж я буду делать у тебя на заставе? — спросила она. — Там же нет университета.
— Школы должны быть, детей будешь учить, — серьезно продолжал Артем. — А потом и своих будешь воспитывать.
— Так ведь я стара для тебя. На целых десять лет старше.
— Это не важно. А я через десять лет буду майором, а через двадцать генерал-майором. Мне будет сорок три года, и ты будешь генеральшей.
— А мне тогда будет пятьдесят три, и ты заведешь себе молодую двадцатилетнюю любовницу.
— Не заведу, — Артем замотал склоненной над столом головой. Потом умоляюще посмотрел на меня: — Дед, уговори ее выйти за меня замуж. Я знаю, ты любишь меня. Так исполни мою самую главную просьбу.
— Я люблю тебя, это правда. Но я и Ларису люблю — это тоже правда. — Он с удивлением недоверчиво посмотрел на меня.
— И я ее люблю — это тоже правда, — сказал Артем и неумело поднес у своим губам руку Ларисы. Она лишь снисходительно улыбалась.
— Ты любишь — это понятно. А любит ли тебя Лариса? — спросил я. Видно мой вопрос несколько озадачил его.
— А почему б ей не любить? Я что — урод какой? Я перспективный военный, с образованием. Почему б ей не любить? А тебя она любит?
Вопрос как пощечина. Я даже не ожидал: Артем был всегда корректным. Спиртное его развезло, и я решил быть снисходительным.
— Ты Ларису спроси, — сказал я, но довольно сухо.
— Любишь дедушку? — Повернулся он к Ларисе.
— Очень, — ответила улыбаясь Лариса.
— А меня? — спросил Артем.
— Я однолюбка, Артем. Нельзя сразу любить двоих. А твоя невеста еще ходит в детский сад.
Артем задумался, шевеля алыми пухлыми губами. Он что-то считал в уме. Потом сказал:
— Так сколько мне ее ждать? Двадцать лет? Нет, не согласен. Он сидел опечаленный, уткнувшись взглядом в стол и молчал, прикрыв глаза веками. Мне показалось, что он задремал, и я уже хотел препроводить его в гостиную и уложить на диван. Но он вдруг заговорил ровным, уже не заплетающимся голосом:
— Дедушка, а сколько ж лет ты ждал Ларису? — Мы с веселой улыбкой переглянулись с Ларисой.
— Долго, внучек, очень долго. Хорошие дела с налету не делаются. Потому и семьи распадаются, как игрушечные домики. А настоящая семья — не игрушка. Она строится на крепкой взаимной любви. Скоро женятся только кошки.
Мы уложили его на диване, и он тот час же уснул сном праведника. Убирая со стола посуду, мы с Ларисой делились впечатлениями.
— Жених, — весело говорила Лариса. — Совсем еще мальчишка, ну какой из него муж? А между тем есть женщины, которые предпочитают и любовников и мужей моложе себя лет на десять. Я таких не понимаю. Я с таким ни за что не легла бы в постель, будь он писанным красавцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Но вот появился почтальон. Мне письмо. Конечно же от нее. Как я обрадовался. Сел на скамеечку под кустом жасмина, распечатал конверт, и перед глазами замелькали такие знакомые, желанные строки:
«Егор, дорогой мой!
Ну что ты расстраиваешься?! И почему, не возьму в толк, ты иногда не понимаешь меня? При такой чуткости и любви. Ты же артист — должен понимать больше других, видеть дальше других, думать глубже и вернее прочих… Сейчас идут экзамены, много приходится работать. А тут еще весна — моя соперница, вернее, начало лета. Атакуют вопросы: где и с кем провести лето. Хочется к морю и непременно с тобой. Помню, ты говорил о Крыме, об Алуште. Я никогда там не была. Непосредственность, беспомощность и обреченность сейчас особенно на меня сильно влияют. Опускаются руки, ничего не хочется делать, потому что надежды нет. В Твери меня ожидает только пустота на многие годы. С этим жить нельзя. И перспектива на Москву весьма зыбкая. К этому добавилась еще и такая любовь. Очень хочу к тебе, мой милый и родной. Ты же знаешь: возле тебя я спокойна и весела. Разве не так? И все уже связано очень крепко — никуда не денешься. И Москва мне нужна с тобой… Не казни меня, я много думаю о тебе, как и ты обо мне. Наши биотоки сталкиваются и не дают нам спать по ночам. Удивительное дело! Как только мне нужно рано вставать, так именно в эту ночь ты не даешь мне выспаться: биотоки заставляют ворочаться. До глубокой ночи. Остается 2 — 3 часа, я засыпаю. И знаю, что это твоя работа. Встаю в шесть утра и тащусь разбитая читать лекции. Хочется быть привлекательной и молодой. А время между тем, безжалостно к женщинам, гораздо суровее, чем мужчин наказывает. Значит еще один комплекс — страх перед морщинами. И опять растерянность и беспомощность. Прости, милый мой и родной… Крепко обнимаю тебя, целую. Будь здоров! Надеюсь в одну из ближайших суббот или воскресенье прилететь к тебе. Твоя Чайка».
Да, моя Чайка, заря моя вечерняя, любовь неугасимая. А ведь сегодня пятница. Завтра она может прилететь. Надо немедленно ехать в Москву. Я закрыл дачу и выйдя за калитку встретил Ююкина. Он шел ко мне. Спросил:
— Вы далеко собрались?
— В Москву.
— Лукич, мне надо заканчивать «Майское утро».
— Заканчивай. Сирень мою ты для своего «Утро» уже написал.
— С сиренью порядок. Нет главного — человека, который должен сидеть под утренним солнцем.
— Короче, тебе нужна Лариса?
— Естественно. Хотя бы на один сеанс. Когда она может появиться здесь, на даче?
— Трудно сказать. Сам жду, потому и еду в Москву.
— Очень прошу вас: привезите ее. Погода стоит хорошая. Всего один сеанс на пленэре. Вещь получится музейная. Обещаю.
— «Девушка, освещенная солнцем»?
— Лучше. Я переплюну Серова, — шутливо отозвался Игорь. Неприятный для него эпизод с Ларисой во время работы над ее портретом, был улажен. Я сурово пожурил его, он извинился. Лариса согласилась позировать ему для картины «Майское утро» у меня на даче в моем присутствии и всего два сеанса. Этого было достаточно, чтоб написать голову и в общих чертах фигуру.
Лариса появилась не в субботу, как я ожидал, а в тот же день, в пятницу, что меня очень обрадовало. Я всегда с нетерпением ожидал ее приезда. И каждый раз волновался, как перед большим праздником. Веселая, возбужденная, вся излучающая свет и тепло, она в прихожей поцеловала меня и притулила свою голову к моей груди, прошептала:
— Стосковалась ужасно. Прямо с лекции, не заходя домой, помчалась на вокзал.
Я целовал ее волосы, подхватил на руки и внес в гостиную. В красных джинсах и кремовой короткой кофточке со множеством пуговиц она была неотразима. Пока она переодевалась и принимала душ, я быстро приготовил ее любимые пельмени и откупорил бутылку полусухого белого вина. Мы не виделись с ней больше двух недель, и мне показалось, она похудела, под глазами появились синие круги, а лицо немного осунулось. Я внимательно вглядывался в нее, и она, кажется, смутилась, спросила:
— Я плохо выгляжу? — В ответ я отрицательно покачал головой. — Знаю, очень устала. Потом разные дрязги, неприятности.
— Рассказывай, родная. Я так ждал тебя, целую вечность.
— Когда я училась уже на последнем курсе МГУ, — начала она, — за мной волочился, а вернее пытался ухаживать один наш тверской журналист из породы диссидентов некий Гриша Трапер. Короче, пытался ухаживать. Когда летом я приезжала домой в Тверь, он буквально прохода мне не давал, преследовал. Мне он был не то, что не симпатичен, абсолютно безразличен, а под конец противен. Я понимаю, что безответная любовь ужасна не только для любящего. Она мучительна, обременительна и для не любящего. У нас однажды произошел с ним резкий и откровенный разговор. Я просила его оставить меня в покое, так как между нами ничего не было и быть не может. Мы разные люди, сделаны из разного теста, по разному мыслим. И тут он вспылил: «Ты хочешь сказать, что я — жид и потому мы не подходим друг для друга. Вы — Малинины — известные националисты, юдофобы. Ну что ж, поживем — увидим». И после этого мы больше не встречались. Гриша Трапер куда-то исчез. Говорили, что эмигрировал то ли в Канаду, то ли в Израиль. И вот год тому назад он снова объявился в Твери, респектабельный, откормленный демократ, хозяин одной бульварной газетенки и, помимо того, преуспевающий бизнесмен. Однажды мы случайно встретились с ним в университете. Он с высокомерной учтивостью кивнул мне, спросил, как жизнь, успехи, и не ожидая от меня ответа не преминул похвастаться своими успехами: имеет квартиру в Москве и в Твери, дачу на Кипре, был женат. Теперь разведен и потенциальный жених. «Может имеет смысл нам возобновить наши отношения?» — с лукавой улыбкой спросил он. «У нас никаких отношений не было, так что и возобновлять нечего». «А почему бы не махнуть на Кипр к теплому морю? Комфорт по высшему разряду гарантирую». «Благодарю. Меня вполне устраивает наша Волга и подмосковная природа», — ответила я довольно резко и удалилась. И вот совсем недавно в его бульварной газетенке появилась мерзостная статейка о моем отце, в которой его упрекают в консерватизме и ретроградстве, в игнорировании нового взгляда на историю России. Папа очень огорчен, но своих позиций сдавать не намерен и готов дать ответ где-нибудь в патриотической, оппозиционной режиму, прессе. Но где? Таких органов очень мало, а тираж их мизерный.
Я показал Ларисе письмо от моего друга Александра Петровича Никитина, проживающего в Крыму в городе-курорте Алуште. У Никитина свой дом из шести комнат в «Рабочем уголке», и он приглашает нас с Ларисой хоть на все лето и просит сообщить, когда мы сможем приехать. Лариса обрадовалась. В Крыму она не была. Ни в Алуште, ни в Ялте, ни в Севастополе ей бывать не пришлось. Мы определили время ее каникул, когда можно нам поехать к морю. Пока в Твери Лариса занималась со студентами, здесь, в Москве, через своих знакомых и друзей я искал для нее работу. И, к сожалению, безуспешно. Определенным оставалось лишь должность преподавателя истории в лицее. Это огорчило Ларису. Она так надеялась, напомнила:
— У тебя же друг знаменитый академик, ведущий историк России Борис Александрович Рыбаков. Я слушала его лекции будучи студенткой. Какой богатырь, глыбища. Ты хотел с ним поговорить.
— Не смог, дорогая. Домашний телефон его молчит. Ведь он одинок. Наверно уехал на дачу. Дача у него в Хотькове под Сергиевом Посадом. Я обязательно разыщу его. Ведь ему в будущем году исполнится 90 лет. А он еще читает лекции студентам.
Я утешал Ларису, просил не огорчаться. Все будет хорошо. Мы сильные духом. С ней я чувствовал себя на седьмом небе, в раю. Я испытывал истинное блаженство. Я боготворил ее. Нашим разговорам не было конца. Я сказал ей о просьбе Ююкина. Условились, что завтра или утром послезавтра уедем на дачу, и она будет позировать. В понедельник у нее свободный день, и в Тверь она вернется во вторник и будет готовиться к поездке в Крым, а я завтра же пошлю письмо и телеграмму в Алушту Никитину. Он — капитан первого ранга в отставке. Потомственный моряк. Как всегда, мы допоздна не спим. Засыпаем только под утро. Но на этот раз в девять часов нас разбудил звонок в дверь. Я никого не ждал и не хотел вставать. Звонок был настойчивый, и Лариса попросила:
— Пойди, милый, открой: может очень важное. Да будь осторожен, посмотри в глазок, прежде чем открывать.
И я посмотрел. Первым в глаза мне бросилась зеленая фуражка и золоченые погоны. «Неужто Вася, сынок?» — Мелькнула радостная мысль. Я открыл дверь и передо мной на вытяжку стоял, приложив как положено при докладе, руку к козырьку… Артем. Две звездочки сверкали на новых погонах.
— Лейтенант Богородский прибыл по случаю окончания учебы и производства в офицеры! — четко и весело доложил он. Мы обнялись. Вошли в квартиру. Я крикнул в спальню:
— Ларочка, у нас гость — лейтенант Артем Богородский! — Тем временем Артем открыл свой чемоданчик, Достал оттуда бутылку шампанского и бутылку коньяка и все это водрузил на стол. А мне шепнул:
— Дедушка, я не знал, что здесь Лариса. Я сейчас на полчаса отлучусь. Не возражаешь?
— А ты далеко? — не догадался я.
— Всего на полчаса, — торопливо и возбужденно повторил внук. — Дай мне ключи.
И тот же час выбежал. Я вошел в спальню. Лариса уже одевалась. Спросила:
— Нежданный гость?
— Новоиспеченный офицер погранвойск. Твой поклонник.
— Почему убежал?
— Возможно, чтоб дать тебе время привести себя в порядок, — шутя предположил я и добавил: — Поставил шампанское и коньяк. Значит, будем обмывать погоны.
— Тогда займись закуской. А я — собой. Хорошо, милый?
— Все будет, как надо. В холодильнике по случаю твоего приезда все необходимое приготовлено.
Артем возвратился и в самом деле минут через сорок с тортом и букетом белых пионов. Статный, гибкий в талии, с сияющим лицом удачника, в новенькой форме, с золотым блеском погон и пуговиц, выглядел он элегантно. Не виделись мы с ним с осени прошлого года, когда он вернул фотокарточку Ларисы. Мы расположились на кухне. Открыли шампанское и выпили за успехи молодого пограничника, который, оказывается уже получил назначение в Дальневосточный округ. И поезд его уходит завтра вечером. Железнодорожный билет уже при нем. После фужера шампанского Артем решил перейти на мужской напиток и открыл бутылку коньяка. Он быстро пьянел и много говорил. Он провозгласил тост за своего любимого дедушку Егора Лукича, которого знает вся Россия. За честного и мужественного патриота, который бросил вызов власти и не принял ордена.
— Вы любите природу? — обращался к Ларисе и рисовал перед ней величественную природу Приамурья с ее могучими лесами и полноводными реками, несметным животным миром, с богатой рыбалкой. — Тайга — это же уникальный край девственной природы.
Он налил себе еще коньяк и сказал, что хочет говорить второй тост. Слегка пошатываясь, он встал и обернул лицо в сторону Ларисы, которая сидела с ним рядом. Нетвердым, немного заплетающимся голосом он сказал:
— Красавица Лариса. Вы действительно самая красивая девушка в Москве, а может и во всей России. Не даром я нахально, будучи немного пьян, утащил тайком, без вашего и дедова позволения, вашу фотокарточку. Я виноват, я извинился. Но я сегодня все же хочу просить вас подарить мне на память. Я хочу выпить эту рюмку за вашу красоту, Лариса, и пожелать вам еще лет полсотни сохранять эту красоту.
С юношеской бравадой вдруг почувствовал себя взрослым и самостоятельным, он лихо выпил и вторую рюмку коньяка. Я понял, что он уже изрядно захмелел и сказал:
— Я думаю, Тема, тебе и нам уже достаточно. Надо оставить на обед.
— Ерунда. На обед еще купим. Деньги у меня есть, — ответил он.
— Есть пока что. А сорить ими без толку ни к чему, — сказал я и отставил бутылку с коньяком на край стола.
Артем снял китель, повесив его на спинку стула, снял и галстук. Лицо его порозовело, глаза помутнели влагой. Он заговорил, что многое его товарищи едут к месту службы с молодыми женами, только вот он, бедолага, не сумел за время учебы обзавестись невестой. И снова обратился к Ларисе:
— Вы не ответили на мой вопрос, уважаемая Лариса прекрасная: подарите мне на память свою фотографию?
— Попросите Егора Лукича. Лично я не возражаю.
— Как, дедушка, что скажешь?
— Коль Лариса не против, то и я не возражаю.
— Вот спасибо вам. Для меня это ценный подарок. Но самым ценным был бы другой, если б мой любимый дедушка подарил его своему любимому внуку. Не просто ценный, а бесценный.
— И что ж это за подарок? — спросил я. — Может мой портрет, нарисованный углем?
— Нет, дедушка. Вы только оба не удивляйтесь: подарите мне, дедушка, невесту. Вот эту красавицу, которую я полюбил еще тогда на твоем юбилее с первого взгляда.
И он бесцеремонно обнял Ларису. Конечно, это можно было принять за шутку, но он заговорил всерьез по принципу «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».
— Подарок действительно бесценный, — сказал я. С улыбкой удивления посмотрел на Ларису. — Но я не распоряжаюсь этим подарком. Обратись к Ларисе.
— Ну как, Лариса, хотите быть моей женой? — Лариса восприняла это, конечно же, как шутку.
— — Что ж я буду делать у тебя на заставе? — спросила она. — Там же нет университета.
— Школы должны быть, детей будешь учить, — серьезно продолжал Артем. — А потом и своих будешь воспитывать.
— Так ведь я стара для тебя. На целых десять лет старше.
— Это не важно. А я через десять лет буду майором, а через двадцать генерал-майором. Мне будет сорок три года, и ты будешь генеральшей.
— А мне тогда будет пятьдесят три, и ты заведешь себе молодую двадцатилетнюю любовницу.
— Не заведу, — Артем замотал склоненной над столом головой. Потом умоляюще посмотрел на меня: — Дед, уговори ее выйти за меня замуж. Я знаю, ты любишь меня. Так исполни мою самую главную просьбу.
— Я люблю тебя, это правда. Но я и Ларису люблю — это тоже правда. — Он с удивлением недоверчиво посмотрел на меня.
— И я ее люблю — это тоже правда, — сказал Артем и неумело поднес у своим губам руку Ларисы. Она лишь снисходительно улыбалась.
— Ты любишь — это понятно. А любит ли тебя Лариса? — спросил я. Видно мой вопрос несколько озадачил его.
— А почему б ей не любить? Я что — урод какой? Я перспективный военный, с образованием. Почему б ей не любить? А тебя она любит?
Вопрос как пощечина. Я даже не ожидал: Артем был всегда корректным. Спиртное его развезло, и я решил быть снисходительным.
— Ты Ларису спроси, — сказал я, но довольно сухо.
— Любишь дедушку? — Повернулся он к Ларисе.
— Очень, — ответила улыбаясь Лариса.
— А меня? — спросил Артем.
— Я однолюбка, Артем. Нельзя сразу любить двоих. А твоя невеста еще ходит в детский сад.
Артем задумался, шевеля алыми пухлыми губами. Он что-то считал в уме. Потом сказал:
— Так сколько мне ее ждать? Двадцать лет? Нет, не согласен. Он сидел опечаленный, уткнувшись взглядом в стол и молчал, прикрыв глаза веками. Мне показалось, что он задремал, и я уже хотел препроводить его в гостиную и уложить на диван. Но он вдруг заговорил ровным, уже не заплетающимся голосом:
— Дедушка, а сколько ж лет ты ждал Ларису? — Мы с веселой улыбкой переглянулись с Ларисой.
— Долго, внучек, очень долго. Хорошие дела с налету не делаются. Потому и семьи распадаются, как игрушечные домики. А настоящая семья — не игрушка. Она строится на крепкой взаимной любви. Скоро женятся только кошки.
Мы уложили его на диване, и он тот час же уснул сном праведника. Убирая со стола посуду, мы с Ларисой делились впечатлениями.
— Жених, — весело говорила Лариса. — Совсем еще мальчишка, ну какой из него муж? А между тем есть женщины, которые предпочитают и любовников и мужей моложе себя лет на десять. Я таких не понимаю. Я с таким ни за что не легла бы в постель, будь он писанным красавцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27