Анна Данилова
Печальная принцесса
1
– Знаешь, Марк, я сегодня встретила одну девушку. Приятную, совсем молоденькую, но у нее было такое выражение лица… Даже не знаю, как сказать. Понимаешь, она много пережила, но не вообще, а словно бы недавно. У нее трагическое выражение лица – вот именно трагическое. Словно она потеряла кого-то, очень ей близкого. Хотя, с другой стороны, она старается жить дальше, будто ничего и не произошло. Думаешь, я все это придумала? Вот если бы ты сам увидел ее, то понял бы меня. Я уверена, что ты, встретившись с ней взглядом, увидев ее в толпе, непременно прореагировал бы, может быть, даже остановился. Понимаю, тебе сейчас не до меня, у тебя, как всегда, полно дел, причем весьма серьезных. Ты не подумай, я вовсе не иронизирую, нет, просто мне иногда хочется поговорить с тобой, рассказать что-то, поделиться впечатлениями, как ни банально это звучит. Да, да, и не смотри на меня так, ты совершенно прав – я хочу снова увидеться с этой девушкой. Быть может, это нехорошо – вот так навязываться и лезть в душу, но я хочу проверить свои мысли и впечатления. Марк, ну не молчи! Понимаю, что не очень-то вежливо разговаривать с набитым ртом, но лучше уж так, чем совсем молчать. К тому же еще эта дурацкая газета, которой ты от меня закрылся. Ма-арк! Ну? Скажи, что ты не против того, чтобы я поработала с этой девушкой, ну, пожалуйста…
Рита сидела за кухонным столом и разговаривала, обращаясь к чашке с остывшим кофе. Марк, ее муж, следователь прокуратуры, еще ночью выехал по звонку: убийство.
– Э-эх, Марк, как жаль, что ты так редко бываешь дома! Представляю, как бы ты обрадовался, если бы услышал, как я прошу у тебя позволения написать портрет понравившейся мне девушки. Смешно, честное слово. Но, с другой стороны, я отлично понимаю тебя. Ладно. Еще немного таких утренних или, наоборот, ночных разговоров с чашкой – и можно записываться на прием к психиатру.
Рита вымыла чашку, убрала ее в буфет, вернулась в спальню, где под розовым одеяльцем спала маленькая Фабиола, ее новорожденная дочка. Малышка безмятежно посапывала во сне и словно приглашала Риту последовать ее примеру.
– Ладно, Оля, я тоже посплю. Знаешь, я так благодарна тебе за то, что ты у меня такая соня. Если бы ты видела свою будущую подружку, Дашку, дочку Миры, такую же кроху, как и ты, и послушала ее рев, то поняла бы, почему я отношусь к тебе с особой нежностью. Ты же у меня просто идеальный ребенок! Вот жаль только, что разговаривать пока не умеешь.
Так, разговаривая, по сути, сама с собой, Рита улеглась в постель, накрылась с головой одеялом и закрыла глаза. Волна теплого и невыразимого счастья накатила – и потянула ее за собой в сладкий утренний затяжной сон.
2
Девушка повесилась на дверной ручке, как повесился однажды приятель Марка, разочаровавшись в любви и в жизни вообще. Только Миша повесился на галстуке, а девушка, которую при жизни звали Лилей, сделала это при помощи нейлонового чулка, обмотав им свою нежную шею. Марка вызвали рано утром, он даже выпить кофе не успел, не говоря уж о завтраке. И теперь, сидя за столом в маленькой комнатке, где жила девушка, и опрашивая соседей, он подумал вдруг о том, что жизнь, в сущности, состоит из стольких приятных вещей (чашка кофе утром, к примеру, или поцелуй Риты), что вешаться в таком молодом возрасте, да еще и с такой внешностью – настоящая глупость. Девушка сидела, привалившись к дверному косяку, и, прикрыв свои мертвые глаза, казалось, продолжала о чем-то думать – настолько сосредоточенно и в то же самое время иронично смотрело куда-то в пространство ее подпорченное маской удушья лицо. Марк подумал, что сейчас Лиля – единственная из всей толпы, собравшейся на лестнице, видит то, чего не могут пока увидеть остальные – возможно, туманы долины смерти, куда рано или поздно придут все.
Длинные светлые волосы, зеленые глаза, полные выразительные губы, длинные руки, повисшие вдоль тела, длинные ноги, согнутые в коленях и слегка раздвинутые, едва прикрытые подолом теплого домашнего платья. Она была высокой, эта девушка Лиля, и хорошо сложенной. И почему такие девушки позволяют себе уходить из жизни из-за какой-нибудь ерунды вроде неудавшейся личной жизни, и почему отчаяние охватывает их с такой силой, что у них не хватает мужества жить дальше или попытаться хотя бы разобраться в себе и понять, что жизнь все-таки дается один раз? Но это все философия. Реальность же такова, что с минуты на минуту тело этой несчастной Лили осмотрит судмедэксперт, после чего его уложат на носилки и увезут в морг, где произведут вскрытие.
Марк посмотрел в окно – ветер хлестал в стекла мокрым снегом и дождем, над городом нависли акварельные, размытые темно-серые тучи, а солнце укатилось прочь, не оставив ни единого теплого луча. Да, в такую погоду, пожалуй, склонный к депрессии человек от одного взгляда в окно взвоет и забьется под одеяло, заскулит. Если же его, одинокого, в этот момент еще и предали, оскорбили, унизили или просто бросили за ненадобностью, как ненужную вещь, то новый нейлоновый чулок – просто спасение…
Он вышел из комнаты на лестницу, поднялся на один пролет, протискиваясь между толпящимися на ступенях соседями, и позвонил домой. Спросил Риту, как дочка. Ему просто необходимо было услышать голос жены, ее дыхание, он словно набирался сил, пытаясь представить себе ее, сидящую на кровати с Фабиолой на руках и кормящую дочь грудью. Дома все было спокойно и радостно. Марк подумал о том, что он непозволительно счастлив, и, едва дыша от переполнявших его чувств, вернулся обратно в ад, в комнатку, где продолжала вглядываться в туман долины смерти девушка Лиля. Марку вдруг захотелось взять ее за плечи и встряхнуть как следует, надавать по щекам, чтобы привести в чувство, оживить и объяснить ей, дурехе, как же много она потеряла, повесившись на чулке, вместо того чтобы, скажем, родить ребенка.
– …Ее мужчина бросил, – вдруг услышал Марк и с любопытством уставился на сидевшую перед ним женщину, соседку.
– Мужчина?
Она кивнула головой. Так он и знал, что смерть вызвана желанием избежать продолжения нестерпимой боли, которую этой яркой блондинке причинил мужчина.
– Она давно живет в этой квартире? – спросил Марк.
– Она снимает комнату, это не ее квартира. Катя пустила ее к себе, не помню точно когда. Вот они вдвоем и живут.
– Они не ругались?
– Кто?
– Катя и Лиля? – Марк записал в блокноте: «Фабиола – мой цветок, я обожаю тебя, моя малышка».
– Нет, что вы, они жили мирно. Правда, время от времени Лиля съезжала с квартиры, думаю, она иногда жила в каком-то другом месте, с мужчиной.
– Расскажите все, что вы знаете об этом. О Лиле, о ее мужчине, о ее приятелях, подругах.
Судмедэксперт Борис Григорьевич Анджан сделал ему знак, Марк подошел к нему, и они вместе встали у окна, подальше от любопытных ушей.
– Возможно, перед тем как повесить девушку на дверную ручку, кто-то придушил ее, – сказал внешне бесстрастно Анджан.
Брови Марка взлетели вверх.
– Вот, смотри, видишь, следы пальцев? Если окажется, что повреждения горла характерные, как при удушении руками… Словом, я-то, сам понимаешь, никуда не тороплюсь, поэтому подождем, что покажет вскрытие и более тщательное обследование. Марк, но ты только посмотри, что ни женский труп – то красотка!
Борис говорил это чуть слышно, так, чтобы никто из находившихся поблизости не мог услышать его слова.
– Красивые женщины словно притягивают к себе смерть, преступления. Не думаю, что такую красивую девушку могли придушить из-за денег, скажем, или по политическим мотивам. Любовь! Собственнические замашки мужика, который не мог смириться с тем, что она не принадлежит ему.
Марк был с ним полностью солидарен. Вернувшись к свидетельнице, охотно дающей показания, Марк снова достал блокнот, все последние страницы которого были исписаны его нежными признаниями, обращенными к новорожденной дочери. Ему казалось, что именно это и есть самое главное, ради чего он, собственно, и живет, работает, рискует жизнью и проводит так много времени вне семьи. «Я изменился, я сильно изменился, – написал он, слушая свидетельницу. – Я стал внимательнее к людям, чувствительнее, слабее. И все это из-за тебя, моя Фабиола».
– …Потому что мои окна выходят на улицу, и мне все было слышно, да и видно. Они приехали вдвоем: мужчина и женщина. Мужчина сразу вышел из машины и направился к подъезду. Было поздно, около половины первого ночи. Я и раньше видела этого мужчину и эту машину и знала, что он приезжает к Лилечке, вы бы только видели, какая это была прекрасная пара. Но разве я могла предположить, что он женат? И что он приедет к ней вместе с женой?!
– Почему вы решили, что это его жена? – машинально спросил Марк, рисуя в блокноте пышную розу.
– Сначала трудно было понять, кто она такая. Но когда Лилечка с воем выбежала из подъезда и вдруг набросилась на нее, сняла с ноги шлепанец и принялась бить им в каком-то исступлении по голове этой женщины…
– Может, это была все-таки не жена?
– Лилечка твердила: «Он тебя не любит, не любит, живет с тобой только ради детей. Я ненавижу тебя, ненавижу!!!» Вот так она кричала, была сама не своя от чувств. Я все видела и, к сожалению, ничем не могла ей помочь.
– Когда это было?
– Приблизительно неделю тому назад, – самым серьезным тоном ответила соседка. Марк рассмотрел ее: средних лет, полненькая, чистенькая, с острым взглядом, не дура. – Я еще тогда подумала (господи, прости!), как бы соседка моя от горя, что ее бросили, руки на себя не наложила. И вот вам пожалуйста! Повесилась.
Подбородок женщины затрясся, и Марк подумал, что она, быть может, вполне искренне переживает за погибшую девушку.
– А чем она занималась?
– В магазине работала, в отделе косметики и парфюмерии. Сама как кукла была и в косметике разбиралась, покупатели ее очень любили.
Она вздохнула, и тут Марк понял, что такие вот соседки, как эта женщина, не могут все же искренне относиться к людям: они постоянно играют и находятся в том хронически-любопытствующем возбуждении, которое и составляет смысл их жизни. Вот: умерла соседка. Повесилась. Один подбор слов чего стоит! А если рассказать обо всем этом своим подружкам-приятельницам посочнее, покрасочнее, напустить туману, заинтриговать, стать на какое-то время в центре внимания!
– Вы заявили, что она в косметике разбиралась. Что вы хотели этим сказать? – холодновато спросил Марк, желая понять, к чему были приведены эти подробности. Неужели только для того, чтобы преподнести образ покойницы с наилучшей стороны, пусть даже речь пойдет о ее профессиональных достоинствах?
– Да дело даже не в косметике, вы правильно подметили, просто я не так выразилась. Я хотела сказать, что она умела с людьми разговаривать, никогда не ставила их в дурацкое положение, как это у нас часто бывает в дорогих магазинах. Я сама лично бывала у нее, и она мне всегда давала понюхать духи, накрасить губы. Она была, с одной стороны, вроде бы и простая, я бы даже сказала, деревенская…
– Стоп. В этом месте – поподробнее. Почему деревенская?
– Да потому, что она приехала из деревни. Мне Катя говорила.
– А из какой деревни?
– Из Хмелевки, кажется.
– Извините. Я перебил вас. Вы сказали, что она с одной стороны – деревенская, а с другой?
– Ну, а с другой – городская, чистая такая, ухоженная, умела себя подать. Вот что я хотела сказать.
– А где же хозяйка квартиры?
– На работе. Где же ей быть?
– Вы не могли бы назвать ее фамилию?
– Могу. Катя Пышкина. Правда, замечательная фамилия?
Марк пожал плечами. Действительно, фамилия интересная, пышная, румяная и присыпанная сахарной пудрой.
– А ей самой не нравится. И вообще, вы не представляете себе, какие они были разные.
– Кто?
– Катя и Лиля. По-разному относились к жизни.
– Можно поконкретнее?
– Катя более основательная, серьезная и какая-то озабоченная, что ли. А вот Лилечка – совсем другое дело. Веселая, праздничная… не знаю, как сказать. Словом, когда на душе кошки скребли, то лучшего собеседника, чем Лиля, найти было трудно.
Марк поймал себя на том, что ему нравится разговаривать с этой женщиной. Они в беседе о погибшей продвинулись не так уж и далеко, зато он много узнал о самой жертве. Веселая, праздничная…
– Вы вот сказали о ней, что она была кем-то вроде ходячего праздника на каблуках. Так?
– Так. Вы напрасно иронизируете.
– Понимаете, и вы же рассказали мне об ужасающей сцене, свидетельницей которой стали неделю тому назад, или я ошибаюсь? Ведь это Лиля била башмаком по голове свою соперницу?
– Да. Вы правы. И я не сказала бы, что она это делала весело. Конечно, она живой человек, и ей, как и всякой другой женщине, которую бросили, надо было дать выход своим чувствам.
– А что бы вы сказали, если бы вдруг узнали, что это не самоубийство, что вашу соседку, скажем, убили? – Марк поскреб ногтем щеку, успевшую стать за несколько часов с момента последнего бритья колючей.
– Она слишком тихо жила, чтобы ее понадобилось кому-то убивать. У нее не было ни денег больших, ничего такого, что могло бы привлечь вора. Да и мужчины, с которыми я ее видела, все вроде бы порядочные, при костюмах-галстуках. Это я так. Образно выражаясь, ну, вы меня поняли. То есть не бандиты. Но люди не бедные. И, судя по тому, что она, бедняжка, так и не успела выйти замуж, женатые.
– Вы фамилию ее знаете?
– Знаю. Бонкова. Лиля Бонкова.
Тело унесли. Соседка ушла, Марк дал ей на всякий случай свою визитку. В комнату вошла женщина с заплаканными глазами.
– Вы – следователь?
– Да. Моя фамилия Садовников. Марк Александрович.
– Я тоже соседка. Как и Вера Ильинична. Только живу через стенку от девчонок – Кати и Лили. Это я нашла Лилечку. Страшная смерть! Так нелепо – сидеть на полу, вытянув ноги, с чулком на шее! Она никогда бы не поступила так, слышите? Никогда. Даже если бы ее сбросили с небоскреба, она бы думала о том, как будет смотреться на асфальте. Как в анекдоте…
– У вас есть что рассказать?
– Есть. Ее убили! Это я точно знаю.
3
– Вы вот сказали, что у меня необыкновенное лицо, что оно исполнено душевной боли, так? Вы правы… У меня вообще такое чувство, словно все, что происходит со мной, – сон. Кошмарный сон. И это потрясающе, что сейчас, когда мне так плохо и я не могу оставаться дома одна, вы, словно чувствуя это, пригласили меня к себе, попросили попозировать. Получается, что кто-то там, наверху, не хотел, чтобы я и дальше страдала, и послал мне вас, Рита. У вас здесь тихо и спокойно, никого, кроме нас двоих, нет, я могу быть уверена, что нас никто не подслушает?
Рита покачала головой. В мастерской были только они, маленькая Фабиола спала в доме, и стоит ей только проснуться и подать голос, как с помощью «электронной няни» ее тотчас услышат.
Рита привезла натурщицу в загородный дом, в новую мастерскую, и теперь, чувствуя, что ей попалась интересная собеседница, вполне созревшая для того, чтобы поделиться своими мыслями и чувствами, художница радовалась тому, что ей хотят довериться. Ей не терпелось проверить предположение относительно того, что эта девушка потеряла кого-то близкого, и предложить ей свою помощь. Верно ли она истолковала выражение ее лица, ее взгляд и даже болезненный цвет кожи?
– Я не помешаю вам работать своими разговорами? – внезапно встрепенулась девушка.
– Успокойтесь, Катя. Здесь, как вы правильно заметили, кроме нас двоих, никого нет и не будет в течение еще нескольких часов, пока не вернется мой муж. И я буду рада, если предложение пожить у меня какое-то время, пока я не закончу ваш портрет, позволит вам пережить тяжелый для вас период. Но вы заинтриговали меня, честно говоря.
Рита смотрела на совершенно белый лист бумаги, на котором она собиралась потренироваться углем, мысленно набрасывая черты лица девушки и пытаясь увидеть не существующие пока линии, штрихи, тени. Это было особое состояние, когда картина рисовалась где-то внутри, наполняясь многочисленными и обманчивыми чертами, в сущности и составляющими портрет. Эта внутренняя работа требовала, помимо вдохновения и сосредоточенности, еще и элемента любви, интереса к натурщице.
– Я бы могла, конечно, начать свой рассказ с описания нашей первой встречи с Лилей, но тогда, думаю, исчезнет то особое чувство утраты и трагичности, которое теперь, когда ее нет, только усилит впечатление и заставит вас воспринять некоторые детали ее биографии особым образом.
Рита с трудом заставила себя промолчать, испытывая в душе странное, с примесью стыда, чувство удовлетворения после того, как она узнала, что не ошиблась: Катя на самом деле кого-то потеряла.
– Она повесилась.
1 2 3
Печальная принцесса
1
– Знаешь, Марк, я сегодня встретила одну девушку. Приятную, совсем молоденькую, но у нее было такое выражение лица… Даже не знаю, как сказать. Понимаешь, она много пережила, но не вообще, а словно бы недавно. У нее трагическое выражение лица – вот именно трагическое. Словно она потеряла кого-то, очень ей близкого. Хотя, с другой стороны, она старается жить дальше, будто ничего и не произошло. Думаешь, я все это придумала? Вот если бы ты сам увидел ее, то понял бы меня. Я уверена, что ты, встретившись с ней взглядом, увидев ее в толпе, непременно прореагировал бы, может быть, даже остановился. Понимаю, тебе сейчас не до меня, у тебя, как всегда, полно дел, причем весьма серьезных. Ты не подумай, я вовсе не иронизирую, нет, просто мне иногда хочется поговорить с тобой, рассказать что-то, поделиться впечатлениями, как ни банально это звучит. Да, да, и не смотри на меня так, ты совершенно прав – я хочу снова увидеться с этой девушкой. Быть может, это нехорошо – вот так навязываться и лезть в душу, но я хочу проверить свои мысли и впечатления. Марк, ну не молчи! Понимаю, что не очень-то вежливо разговаривать с набитым ртом, но лучше уж так, чем совсем молчать. К тому же еще эта дурацкая газета, которой ты от меня закрылся. Ма-арк! Ну? Скажи, что ты не против того, чтобы я поработала с этой девушкой, ну, пожалуйста…
Рита сидела за кухонным столом и разговаривала, обращаясь к чашке с остывшим кофе. Марк, ее муж, следователь прокуратуры, еще ночью выехал по звонку: убийство.
– Э-эх, Марк, как жаль, что ты так редко бываешь дома! Представляю, как бы ты обрадовался, если бы услышал, как я прошу у тебя позволения написать портрет понравившейся мне девушки. Смешно, честное слово. Но, с другой стороны, я отлично понимаю тебя. Ладно. Еще немного таких утренних или, наоборот, ночных разговоров с чашкой – и можно записываться на прием к психиатру.
Рита вымыла чашку, убрала ее в буфет, вернулась в спальню, где под розовым одеяльцем спала маленькая Фабиола, ее новорожденная дочка. Малышка безмятежно посапывала во сне и словно приглашала Риту последовать ее примеру.
– Ладно, Оля, я тоже посплю. Знаешь, я так благодарна тебе за то, что ты у меня такая соня. Если бы ты видела свою будущую подружку, Дашку, дочку Миры, такую же кроху, как и ты, и послушала ее рев, то поняла бы, почему я отношусь к тебе с особой нежностью. Ты же у меня просто идеальный ребенок! Вот жаль только, что разговаривать пока не умеешь.
Так, разговаривая, по сути, сама с собой, Рита улеглась в постель, накрылась с головой одеялом и закрыла глаза. Волна теплого и невыразимого счастья накатила – и потянула ее за собой в сладкий утренний затяжной сон.
2
Девушка повесилась на дверной ручке, как повесился однажды приятель Марка, разочаровавшись в любви и в жизни вообще. Только Миша повесился на галстуке, а девушка, которую при жизни звали Лилей, сделала это при помощи нейлонового чулка, обмотав им свою нежную шею. Марка вызвали рано утром, он даже выпить кофе не успел, не говоря уж о завтраке. И теперь, сидя за столом в маленькой комнатке, где жила девушка, и опрашивая соседей, он подумал вдруг о том, что жизнь, в сущности, состоит из стольких приятных вещей (чашка кофе утром, к примеру, или поцелуй Риты), что вешаться в таком молодом возрасте, да еще и с такой внешностью – настоящая глупость. Девушка сидела, привалившись к дверному косяку, и, прикрыв свои мертвые глаза, казалось, продолжала о чем-то думать – настолько сосредоточенно и в то же самое время иронично смотрело куда-то в пространство ее подпорченное маской удушья лицо. Марк подумал, что сейчас Лиля – единственная из всей толпы, собравшейся на лестнице, видит то, чего не могут пока увидеть остальные – возможно, туманы долины смерти, куда рано или поздно придут все.
Длинные светлые волосы, зеленые глаза, полные выразительные губы, длинные руки, повисшие вдоль тела, длинные ноги, согнутые в коленях и слегка раздвинутые, едва прикрытые подолом теплого домашнего платья. Она была высокой, эта девушка Лиля, и хорошо сложенной. И почему такие девушки позволяют себе уходить из жизни из-за какой-нибудь ерунды вроде неудавшейся личной жизни, и почему отчаяние охватывает их с такой силой, что у них не хватает мужества жить дальше или попытаться хотя бы разобраться в себе и понять, что жизнь все-таки дается один раз? Но это все философия. Реальность же такова, что с минуты на минуту тело этой несчастной Лили осмотрит судмедэксперт, после чего его уложат на носилки и увезут в морг, где произведут вскрытие.
Марк посмотрел в окно – ветер хлестал в стекла мокрым снегом и дождем, над городом нависли акварельные, размытые темно-серые тучи, а солнце укатилось прочь, не оставив ни единого теплого луча. Да, в такую погоду, пожалуй, склонный к депрессии человек от одного взгляда в окно взвоет и забьется под одеяло, заскулит. Если же его, одинокого, в этот момент еще и предали, оскорбили, унизили или просто бросили за ненадобностью, как ненужную вещь, то новый нейлоновый чулок – просто спасение…
Он вышел из комнаты на лестницу, поднялся на один пролет, протискиваясь между толпящимися на ступенях соседями, и позвонил домой. Спросил Риту, как дочка. Ему просто необходимо было услышать голос жены, ее дыхание, он словно набирался сил, пытаясь представить себе ее, сидящую на кровати с Фабиолой на руках и кормящую дочь грудью. Дома все было спокойно и радостно. Марк подумал о том, что он непозволительно счастлив, и, едва дыша от переполнявших его чувств, вернулся обратно в ад, в комнатку, где продолжала вглядываться в туман долины смерти девушка Лиля. Марку вдруг захотелось взять ее за плечи и встряхнуть как следует, надавать по щекам, чтобы привести в чувство, оживить и объяснить ей, дурехе, как же много она потеряла, повесившись на чулке, вместо того чтобы, скажем, родить ребенка.
– …Ее мужчина бросил, – вдруг услышал Марк и с любопытством уставился на сидевшую перед ним женщину, соседку.
– Мужчина?
Она кивнула головой. Так он и знал, что смерть вызвана желанием избежать продолжения нестерпимой боли, которую этой яркой блондинке причинил мужчина.
– Она давно живет в этой квартире? – спросил Марк.
– Она снимает комнату, это не ее квартира. Катя пустила ее к себе, не помню точно когда. Вот они вдвоем и живут.
– Они не ругались?
– Кто?
– Катя и Лиля? – Марк записал в блокноте: «Фабиола – мой цветок, я обожаю тебя, моя малышка».
– Нет, что вы, они жили мирно. Правда, время от времени Лиля съезжала с квартиры, думаю, она иногда жила в каком-то другом месте, с мужчиной.
– Расскажите все, что вы знаете об этом. О Лиле, о ее мужчине, о ее приятелях, подругах.
Судмедэксперт Борис Григорьевич Анджан сделал ему знак, Марк подошел к нему, и они вместе встали у окна, подальше от любопытных ушей.
– Возможно, перед тем как повесить девушку на дверную ручку, кто-то придушил ее, – сказал внешне бесстрастно Анджан.
Брови Марка взлетели вверх.
– Вот, смотри, видишь, следы пальцев? Если окажется, что повреждения горла характерные, как при удушении руками… Словом, я-то, сам понимаешь, никуда не тороплюсь, поэтому подождем, что покажет вскрытие и более тщательное обследование. Марк, но ты только посмотри, что ни женский труп – то красотка!
Борис говорил это чуть слышно, так, чтобы никто из находившихся поблизости не мог услышать его слова.
– Красивые женщины словно притягивают к себе смерть, преступления. Не думаю, что такую красивую девушку могли придушить из-за денег, скажем, или по политическим мотивам. Любовь! Собственнические замашки мужика, который не мог смириться с тем, что она не принадлежит ему.
Марк был с ним полностью солидарен. Вернувшись к свидетельнице, охотно дающей показания, Марк снова достал блокнот, все последние страницы которого были исписаны его нежными признаниями, обращенными к новорожденной дочери. Ему казалось, что именно это и есть самое главное, ради чего он, собственно, и живет, работает, рискует жизнью и проводит так много времени вне семьи. «Я изменился, я сильно изменился, – написал он, слушая свидетельницу. – Я стал внимательнее к людям, чувствительнее, слабее. И все это из-за тебя, моя Фабиола».
– …Потому что мои окна выходят на улицу, и мне все было слышно, да и видно. Они приехали вдвоем: мужчина и женщина. Мужчина сразу вышел из машины и направился к подъезду. Было поздно, около половины первого ночи. Я и раньше видела этого мужчину и эту машину и знала, что он приезжает к Лилечке, вы бы только видели, какая это была прекрасная пара. Но разве я могла предположить, что он женат? И что он приедет к ней вместе с женой?!
– Почему вы решили, что это его жена? – машинально спросил Марк, рисуя в блокноте пышную розу.
– Сначала трудно было понять, кто она такая. Но когда Лилечка с воем выбежала из подъезда и вдруг набросилась на нее, сняла с ноги шлепанец и принялась бить им в каком-то исступлении по голове этой женщины…
– Может, это была все-таки не жена?
– Лилечка твердила: «Он тебя не любит, не любит, живет с тобой только ради детей. Я ненавижу тебя, ненавижу!!!» Вот так она кричала, была сама не своя от чувств. Я все видела и, к сожалению, ничем не могла ей помочь.
– Когда это было?
– Приблизительно неделю тому назад, – самым серьезным тоном ответила соседка. Марк рассмотрел ее: средних лет, полненькая, чистенькая, с острым взглядом, не дура. – Я еще тогда подумала (господи, прости!), как бы соседка моя от горя, что ее бросили, руки на себя не наложила. И вот вам пожалуйста! Повесилась.
Подбородок женщины затрясся, и Марк подумал, что она, быть может, вполне искренне переживает за погибшую девушку.
– А чем она занималась?
– В магазине работала, в отделе косметики и парфюмерии. Сама как кукла была и в косметике разбиралась, покупатели ее очень любили.
Она вздохнула, и тут Марк понял, что такие вот соседки, как эта женщина, не могут все же искренне относиться к людям: они постоянно играют и находятся в том хронически-любопытствующем возбуждении, которое и составляет смысл их жизни. Вот: умерла соседка. Повесилась. Один подбор слов чего стоит! А если рассказать обо всем этом своим подружкам-приятельницам посочнее, покрасочнее, напустить туману, заинтриговать, стать на какое-то время в центре внимания!
– Вы заявили, что она в косметике разбиралась. Что вы хотели этим сказать? – холодновато спросил Марк, желая понять, к чему были приведены эти подробности. Неужели только для того, чтобы преподнести образ покойницы с наилучшей стороны, пусть даже речь пойдет о ее профессиональных достоинствах?
– Да дело даже не в косметике, вы правильно подметили, просто я не так выразилась. Я хотела сказать, что она умела с людьми разговаривать, никогда не ставила их в дурацкое положение, как это у нас часто бывает в дорогих магазинах. Я сама лично бывала у нее, и она мне всегда давала понюхать духи, накрасить губы. Она была, с одной стороны, вроде бы и простая, я бы даже сказала, деревенская…
– Стоп. В этом месте – поподробнее. Почему деревенская?
– Да потому, что она приехала из деревни. Мне Катя говорила.
– А из какой деревни?
– Из Хмелевки, кажется.
– Извините. Я перебил вас. Вы сказали, что она с одной стороны – деревенская, а с другой?
– Ну, а с другой – городская, чистая такая, ухоженная, умела себя подать. Вот что я хотела сказать.
– А где же хозяйка квартиры?
– На работе. Где же ей быть?
– Вы не могли бы назвать ее фамилию?
– Могу. Катя Пышкина. Правда, замечательная фамилия?
Марк пожал плечами. Действительно, фамилия интересная, пышная, румяная и присыпанная сахарной пудрой.
– А ей самой не нравится. И вообще, вы не представляете себе, какие они были разные.
– Кто?
– Катя и Лиля. По-разному относились к жизни.
– Можно поконкретнее?
– Катя более основательная, серьезная и какая-то озабоченная, что ли. А вот Лилечка – совсем другое дело. Веселая, праздничная… не знаю, как сказать. Словом, когда на душе кошки скребли, то лучшего собеседника, чем Лиля, найти было трудно.
Марк поймал себя на том, что ему нравится разговаривать с этой женщиной. Они в беседе о погибшей продвинулись не так уж и далеко, зато он много узнал о самой жертве. Веселая, праздничная…
– Вы вот сказали о ней, что она была кем-то вроде ходячего праздника на каблуках. Так?
– Так. Вы напрасно иронизируете.
– Понимаете, и вы же рассказали мне об ужасающей сцене, свидетельницей которой стали неделю тому назад, или я ошибаюсь? Ведь это Лиля била башмаком по голове свою соперницу?
– Да. Вы правы. И я не сказала бы, что она это делала весело. Конечно, она живой человек, и ей, как и всякой другой женщине, которую бросили, надо было дать выход своим чувствам.
– А что бы вы сказали, если бы вдруг узнали, что это не самоубийство, что вашу соседку, скажем, убили? – Марк поскреб ногтем щеку, успевшую стать за несколько часов с момента последнего бритья колючей.
– Она слишком тихо жила, чтобы ее понадобилось кому-то убивать. У нее не было ни денег больших, ничего такого, что могло бы привлечь вора. Да и мужчины, с которыми я ее видела, все вроде бы порядочные, при костюмах-галстуках. Это я так. Образно выражаясь, ну, вы меня поняли. То есть не бандиты. Но люди не бедные. И, судя по тому, что она, бедняжка, так и не успела выйти замуж, женатые.
– Вы фамилию ее знаете?
– Знаю. Бонкова. Лиля Бонкова.
Тело унесли. Соседка ушла, Марк дал ей на всякий случай свою визитку. В комнату вошла женщина с заплаканными глазами.
– Вы – следователь?
– Да. Моя фамилия Садовников. Марк Александрович.
– Я тоже соседка. Как и Вера Ильинична. Только живу через стенку от девчонок – Кати и Лили. Это я нашла Лилечку. Страшная смерть! Так нелепо – сидеть на полу, вытянув ноги, с чулком на шее! Она никогда бы не поступила так, слышите? Никогда. Даже если бы ее сбросили с небоскреба, она бы думала о том, как будет смотреться на асфальте. Как в анекдоте…
– У вас есть что рассказать?
– Есть. Ее убили! Это я точно знаю.
3
– Вы вот сказали, что у меня необыкновенное лицо, что оно исполнено душевной боли, так? Вы правы… У меня вообще такое чувство, словно все, что происходит со мной, – сон. Кошмарный сон. И это потрясающе, что сейчас, когда мне так плохо и я не могу оставаться дома одна, вы, словно чувствуя это, пригласили меня к себе, попросили попозировать. Получается, что кто-то там, наверху, не хотел, чтобы я и дальше страдала, и послал мне вас, Рита. У вас здесь тихо и спокойно, никого, кроме нас двоих, нет, я могу быть уверена, что нас никто не подслушает?
Рита покачала головой. В мастерской были только они, маленькая Фабиола спала в доме, и стоит ей только проснуться и подать голос, как с помощью «электронной няни» ее тотчас услышат.
Рита привезла натурщицу в загородный дом, в новую мастерскую, и теперь, чувствуя, что ей попалась интересная собеседница, вполне созревшая для того, чтобы поделиться своими мыслями и чувствами, художница радовалась тому, что ей хотят довериться. Ей не терпелось проверить предположение относительно того, что эта девушка потеряла кого-то близкого, и предложить ей свою помощь. Верно ли она истолковала выражение ее лица, ее взгляд и даже болезненный цвет кожи?
– Я не помешаю вам работать своими разговорами? – внезапно встрепенулась девушка.
– Успокойтесь, Катя. Здесь, как вы правильно заметили, кроме нас двоих, никого нет и не будет в течение еще нескольких часов, пока не вернется мой муж. И я буду рада, если предложение пожить у меня какое-то время, пока я не закончу ваш портрет, позволит вам пережить тяжелый для вас период. Но вы заинтриговали меня, честно говоря.
Рита смотрела на совершенно белый лист бумаги, на котором она собиралась потренироваться углем, мысленно набрасывая черты лица девушки и пытаясь увидеть не существующие пока линии, штрихи, тени. Это было особое состояние, когда картина рисовалась где-то внутри, наполняясь многочисленными и обманчивыми чертами, в сущности и составляющими портрет. Эта внутренняя работа требовала, помимо вдохновения и сосредоточенности, еще и элемента любви, интереса к натурщице.
– Я бы могла, конечно, начать свой рассказ с описания нашей первой встречи с Лилей, но тогда, думаю, исчезнет то особое чувство утраты и трагичности, которое теперь, когда ее нет, только усилит впечатление и заставит вас воспринять некоторые детали ее биографии особым образом.
Рита с трудом заставила себя промолчать, испытывая в душе странное, с примесью стыда, чувство удовлетворения после того, как она узнала, что не ошиблась: Катя на самом деле кого-то потеряла.
– Она повесилась.
1 2 3