И поэтому Писатели обычно бредут с палочкой от платформы Переделкино как раз мимо зелёного уютного кладбища, думают о приятном, а тут мимо шмыгают в своих автомобилях Бандиты по своим бандитским надобностям, мешают.
Когда Бандитам нужно устроить в посёлке Переделкино разборку, им же нельзя без этого, они тогда разговаривают Шопотом и приносят с собой пистолеты с глушителем. Потому что однажды, когда они убивали друг друга без глушителя, к ним вышла вдова одного поэта, почти что неглиже, с голой шеей и в таких страшных роговых очках, какие мог бы носить один только Мёртвый Лев Кассиль, и накричала на Бандитов за то, что они пугают соловьев, про которых её муж написал стихотворение в своём посмертном собрании сочинений.
Бандиты повесили свои бритые головы, зашмыгали носами и сказали, что больше не будут, Честное Бандитское Слово.
После полуночи из Чорного Пруда, в котором не отражается даже луна, вылезают Писатели, умершие от водки. Они собираются вокруг сияющего магазина и смотрят внутрь, облизываются. Ещё они стонут: сначала тихо, а потом всё громче и громче, пока у продавщицы не встанут дыбом волосы. Тогда она выносит на крыльцо бутылку самой дешёвой водки и разбивает её об асфальт. Мёртвые писатели тут же набрасываются на эту Мёртвую водку, каждому достаётся грамм по семь, не больше, но им много и не надо.
Через пять минут они уже лыка не вяжут, и каждый рассказывает, как видел Сталина, или брежнева, или фурцеву — это кому как повезло, только никто друг друга не слушает, поэтому получается один галдёж. Ещё через десять минут Мёртвые Писатели начинают клевать носами и шатаясь идут назад к Пруду, валятся в него с откоса прямо в ботинках и храпят до следующей полуночи.
Многие из них уже даже не помнят, где их могилка на переделкинском кладбище.
Часа в три ночи часто можно видеть, как на дорогу выходит Дедушка Корней в окружении стайки Мёртвых детей. Мёртвые дети тихие и послушные, не шалят. Дедушка Корней рассказывает им мойдодыра, некоторые дети плачут. Тут просвистит из-за поворота чорный бандитский порш, и рассыплются Дедушка Корней и дети на миллион мерцающих светляков, а назавтра опять выйдут на дорогу — такая у них судьба.
Уже ближе к рассвету, ежесекундно озираясь, дорогу переходит угрюмый огородник Пастернак с мешком Мёртвой картошки, уходит в чащу, всегда в сторону Очакова, и никогда не возвращается.
Пропиздит что-то спросонья соловей, но такую уже околесицу, что самому станет совестно, да и замолкнет.
Завоет было собака, но на всех тут не навоешься.
Проскрипит в третьем этаже литературный критик, предвкушая во сне утреннюю рисовую кашу с подтаявшим кусочком масла.
И снова наступает тишина в писательском посёлке Переделкино.
Когда от нас ушли коммунисты
Надежда
…и показали ему Чорную дорогу на Белое небо. Пошёл он на Небо, и перешла ему дорогу Белая кошка, но всё равно не дошёл он, конечно, никуда, устал и заснул прямо посреди дороги.
И проходя по своим делам, наступили на него копытом конь Белый, конь Рыжий, конь Чорный и конь Бледный. Не со зла наступили — думали, просто так тряпка валяется на дороге.
Настала ночь, и небо стало Чорным, а потом вышла луна, и дорога стала Белой.
Пришёл Оле-лукойе и раскрыл над ним сначала Чорный зонтик, а потом Разноцветный, а потом опять Чорный, а потом опять Разноцветный, и так до самого утра.
И проснулся человек в Коричневом доме с Чорным потолком и с видом на Огонь Вечный. А вокруг Огня Вечного сидят снегирь Алый, синица Жёлтая и Зелёный попугай — молчат. И лица у них хуже, чем у людей.
Посмотрел на себя человек: левая нога у него из яспи-са, а правая из смарагда; левая рука у него Чорная, а правая — Красная. А Зубы у него Зелёные.
И живёт с тех пор этот человек в Коричневом доме с Чорным потолком, и каждую ночь он идёт к непослушным детям и пугает их Красной Рукой или Зелёными Зубами. Тех, которые совсем не боятся, душит Чорной Простынёй и съедает — но не для удовольствия, а потому что так надо.
Потом возвращается в свой Коричневый дом, достаёт из-под матраса надежду в поплиновом платье, надувает её велосипедным насосом и засыпает, уткнувшись носом в Розовые цветочки на её Голубенькой спине. Уборщица в Синем халате придёт только в семь часов.
Так и проводит он свою Смерть.
Иногда ещё он мечтает устроиться Клоуном в Макдональдс на Тверской — к детям, но там всё на двести лет вперёд уже занято.
Городки
Отправил однажды Царь Ленина в село Шушенское, чтобы он там над жизнью своей задумался.
Скучно было Ленину в селе Шушенском.
Сначала он стал крестьян агитировать, чтобы они картошку в огороде назло Царю не сажали, а те послушают, головами покивают, да и пойдут огороды копать. Темнота, одно слово.
Книжки, которые Ленин с собой привёз, он мало того что по три раза прочитал, так ещё все до единой сам и написал.
Рояль ему царь не позволил с собой взять, потому что сам Ленин умел только чижик-пыжик одним пальцем играть, а пианиста, его-то за что в Сибирь? Пианистам, им про жизнь свою думать не нужно, а то они сразу играть разучатся.
Ходил Ленин, бродил из угла в угол. Книжки новые писать комары не дают. Хотел он уже запить со скуки, даже самогону у крестьян накупил, но тут как раз приехали к нему в гости Сталин с Троцким. Они тогда друзья ещё были.
Обрадовался Ленин, накормил их хлебными чернильницами, хотя у него и нормальных было пруд-пруди, и напоил молоком, которым царю анонимки писал.
Поговорили они про дела, про знакомых, а потом Ленин и говорит: «Пойдемте, дгузья, в гогодки игать».
«Это что — пальки кидать?» — пошутил Сталин. Он уже тогда грубый был.
Стали они в городки играть, только ничего у них не выходит. Никак они в фигуру попасть не могут, хоть лопни.
Тогда Ленин предложил кидать кто дальше.
Кинул Сталин палку — убил курицу во дворе у попадьи. Притащил её за ноги: «Вах!» — говорит и усы поглаживает.
Кинул Троцкий палку — набил шишку свинье во дворе у старосты. «Зачем таки свинья? — кричит. — Зачем не курочка?»
Тут и Ленин закрутился, развернулся да ка-ак кинет! Улетела палка в чёрный лес. Три часа её там искали, потому что Ленин очень хотел эту палку для музея сохранить, будто бы он с ней по грибы ходил. Искали-искали, в грязи все перемазались с ног до головы, потом махнули рукой и домой пошли, самогон допивать.
Вдруг слышат — топочет кто-то сзади. Оглядываются — батюшки-светы, а там лягушка пудов на шесть. Палку в зубах держит и на Ленина так преданно-преданно смотрит глазами своими выпученными.
Обрадовался Ленин, забрал у лягушки палку, и пошли они дальше. Только слышат — лягушка за ними по пыли шлёпает. Хотел было Ленин её палкой треснуть, но передумал — больно уж у нее зубы были страшные. Так до самого дома и дошлёпали.
Да. А утром Сталин с Троцким стали в путь собираться. Сталин — в Туруханск, он вообще-то к Ленину по пути заехал, его царь тоже в ссылку отправил. Троцкий как на себя с утра в зеркало посмотрел, так решил начать новую жизнь. «Поеду, — говорит, — выучусь таки на гинеколога, как папаша завещал. Буду по темной Руси аборты распространять».
А Ленин так и остался жить с лягушкой. Она сидела в углу и преданно дышала. В первый же день она съела всех комаров в селе Шушенском, и тогда Ленин стал писать роман «Что делать?». Напишет страничку и лягушке прочитает. А та слушает и головой кивает. Комара проглотит и дальше слушает. Хорошо они зажили.
Тут и Пасха наступила.
Разговелся Царь утречком, яичком от Фаберже закусил и спрашивает главного полицмейстера, как, мол, там Ленин? Угомонился?
«Угомонился, батюшка, — отвечает полицмейстер. — Лягушку себе завел учёную».
«Лягушка — это ничего, — говорит Царь. — Лягушка — это вам не крокодил. Ну что ж, Христос воскресе, отпустите-ка вы Ленина на все четыре стороны. Пускай заведёт себе шарманку, да и бродит по Руси со своей лягушкой. Может, кто копеечку и подаст».
И ещё рюмочку выпил.
Вот так и стал Ленин бродить по Руси с шарманкой и лягушкой. Только зря полицмейстер подумал, что он угомонился.
Придет, бывало, Ленин на фабрику в понедельник, станет у проходной и шарманку крутит. Та играет «Боже, царя храни», а Ленин другое тянет: «Почему рабочему с утра похмелиться не на что, а у фабриканта Смирнова — водки сто миллионов бутылок?»
И рабочие, которые собрались на дивную лягушку поглазеть, тут же задумаются. И в самом деле — почему? Почему не наоборот? Очень это рабочим обидно.
Донесли это дело Царю. Тот рассердился, даже студень у него на вилке задрожал: «Гнать! — кричит. — Гнать его в три шеи из России! Пускай французам свои песни поёт».
Отвёл тогда главный полицмейстер Ленина с лягушкой на границу, перекрестил его три раза и сказал: «Ну, ступай с Богом, пропащая твоя душа».
Стал Ленин жить за границей. Скоро к нему опять приехал Сталин. Его из Туруханска выгнали за то, что он ко всем женщинам приставал, жениться обещал.
Потом и Троцкий приехал. Его тоже выгнали. Он сделал какой-то гимназистке аборт, а она, как показало вскрытие, была даже не беременная.
Сидели они как-то втроем в Лондоне. Сыро, скучно, по-английски ничего не понятно. Придумали тогда съезд собрать — поговорить о том, о сем, посмотреть, у кого женщины лучше… Разослали всем телеграммы, стали ответа ждать.
Скоро стали приходить ответы целыми мешками. Отозвались все — большевики, меньшевики, бундовцы, эсеры…
Отказали только одному — какому-то художнику Шиккльгруберу из Мюнхена. «Знаю я этого Шиккльгру-бера, — стал кричать Троцкий. — У меня сосед был Шиккльгрубер. Так он у меня насос у велосипеда украл».
Так и не позвали его. А остальные стали срочно готовиться к съезду.
Ленин тут же побежал на почтамт давать телеграмму Инессе Арманд. А на следующий день приходит ему из Парижа ответ: «Арманд выбыла философом».
Может быть, это консьержка в отеле что-то напутала, но Ленин потом уже, после революции, наловил разных философов полную баржу и отправил в море без руля и парусов.
Пришел Ленин домой, сидит, переживает. Не ест, не пьёт, только из бороды волоски выдергивает и внимательно рассматривает. «Это же надо, — думает, — так перед всеми марксистами опозориться».
Как вдруг лягушка говорит человечьим голосом: «Не горюй, Ленин!»
Тот чуть со стула не упал. «Вот это да, — думает. — Вот вам и материализм с эмпириокритицизмом!»
А лягушка пока дальше разговаривает: «Ты вот чего, Ленин. Иди завтра на съезд как ни в чём не бывало. А как услышишь гром да стук, скажи — это, мол, моя лягушонка в коробчонке скачет. А за это можно я вас Ильичом звать стану?»
«Отчего же, — говорит Ленин (он уже очухался слегка), — Ильич тоже очень даже неплохо».
На том и порешили.
Пришёл Ленин на следующий день на съезд, а там марксисты женщин навели — не продохнуть. Худых, толстых, страшных и не очень. Троцкий привел брюнетку с извилистым носом. Посмотришь на нее — и сразу видно, что в постели очень хороша, если помолчит пять минут. А Сталин — нет, Сталин блондинку где-то нашёл, настоящую.
Один Ленин обе руки в жилетные карманы засунул и хитро улыбается. Марксисты над ним смеются, пальцем показывают, а он хоть бы что.
Начали съезд. Повестку дня какую-то придумали, хотели даже за что-нибудь проголосовать для смеху, как вдруг раздается страшный грохот. Стенка трещит, марксисты с мест повскакивали: «Что? Что такое?» — кричат.
А Ленин им с улыбочкой: «Да это моя лягушонка в ко-гобчонке скачет».
Тут стенка рухнула, и заезжает прямо в съезд броневик. Еле успели Плеханова с бабой из-под колёс вытащить. И такая установилась тишина на съезде, что стало слышно, как у какого-то бундовца в животе маца бурчит.
Тогда у броневика со страшным скрипом отвинчивается люк, и вылезает оттуда девица. Ничего себе девица, справная, только лицом очень на лягушку похожа, и глаза выпученные во все стороны поворачиваются. «А вот и я, Ильич», — говорит.
Марксисты, которые ещё сидели, все со стульев упали, которые стояли — те пополам согнулись, а Ленин залез под президиум и быстро-быстро крестится, хотя неверующий.
Хорошо хоть Сталин вмешался. У него на Ленина свои виды были. Так что он достал ножик из-за пазухи и стал ногти подравнивать, а сам ласково так на марксистов смотрит.
Те тут же с полу поднялись, Ленин вылез из-под президиума и притворился, будто он там тезисы искал. «Ну что же, — говорит, — дгузья, вот пгибыл к нам товагищ. Какие будут пгедложения?»
Только все как на девицу посмотрят, так всякие предложения у них пропадают.
«Дэвушка, — говорит, наконец, Сталин, — ты партый-ная?»
«Не-ет», — отвечает девица и хочет глаза потупить. Только они у нее не тупятся никак.
«Как? — начинают кричать марксисты. — А вдруг она царской охранкой подосланная?»
«Тише, дгузья, — говорит Ленин. — А мы её сейчас в пагтию пгимем и запишем как делегата от села Шушенское»
Достал Троцкий из портфеля бланк и стал на девицу анкету заполнять.
«Имя?» — спрашивает.
«Надюша, — отвечает девица. — Меня так папа звал».
«А папу вашего как звали?» — спрашивает Троцкий.
«Да ну вас!» — зарделась девица.
«Не надо, не надо про папу», — вмешался Ленин.
«Константын, — говорит Сталин. — Харошее имя. Кназь у нас такой бил»
«А фамилию какую писать будем?» — опять интересуется Троцкий.
«Комаговская, — отвечает Ленин. — Комагов она очень хогошо жгёт!»
Все марксисты с испугом посмотрели на девицу. А та ничего, стоит, глазами лупает, хоть бы ей что.
«Почему Комаровская? — начинает тут кричать Троцкий. — У меня сосед был Комаровский, так он мне, таки, три рубля и не отдал!»
«Ну, тогда пусть будет Кгупская, — говорит Ленин. — Кгупу пегловую она тоже здогово жгёт, не напасешься».
— Крупская… Крупская… — задумчиво говорит Троцкий. — Ну ладно, пусть будет Крупская.
Вот так и приняли в партию большевиков Надежду Константиновну Крупскую и сразу же записали Ленину в супруги, для воспитания в марксистском духе.
И стал Ленин с ней жить по-прежнему, как раньше с лягушкой жил, только хуже.
Страничку напишет — и ей прочитает. А та в кровати ворочается, пружинами скрипит: «Вы бы поберегли себя, Ильич. Все пишете и пишете».
Ленин только голову в плечи вжимает. «Надо революцию поскорее делать, — думает. — Лучше сразу мировую. Я тогда к Розе Люксембург убегу. Или к Кларе Цеткин» Повернется украдкой — а Крупская уже рукой машет.
И снова Ленин хватает какую-то бумажку и пишет, пишет, пишет…
Всю ночь горит окошко в его квартире. Только под утро Ленин засыпает прямо за столом и всё бормочет: «Геволюция… геволюция…»
Вот такие городки.
Язык
У Ленина был очень длинный язык.
Например, он запросто мог облизать им свой левый глаз. А правый — не мог. От этого он у него всегда гноился и был хитро прищуренный.
Однажды Ленин страшно удивил ходоков, вылизав за три минуты полный туесок красной икры. Ходоки, конечно, раззвонили бы об этом на всю Россию, но хорошо, что Дзержинский вызвался их проводить до ворот Спасской башни, да и расстрелял по дороге.
Подул он в дуло маузера, вздохнул тяжко, да и пошёл, нехорошо кашляя, на квартиру. А шинелька на ветру развевается…
Своим языком Ленин доводил Надежду Константиновну Крупскую до полного исступления.
Сядут они, бывало, чай пить. Надежда Константиновна только блюдечко себе нальёт и мизинчик оттопырит, а тут Ленин хвать языком кусок рафинада прямо из сахарницы! Надежда Константиновна тут же поперхнётся, юбку зелёную чаем обольет и смотрит укоризненно. А Ленин — хоть бы хны, оба больших пальца в подмышки засунет, и лицо специально еврейское сделает. Попробуй ему слово скажи. Он в ответ — десять. Чистый Карл Маркс, даже хуже.
А однажды из-за этого языка случилось с эсеркой Фанни Каплан несчастье.
Ленин как раз говорил речь на Путиловском заводе, а тут ему муха на плечо села. Ленин как кепкой махал, так даже головы не повернул — слизнул муху и дальше про продразвёрстку картавит. Никто, кроме Фанни Каплан, даже и не заметил ничего. А она как это увидела, так ей тут же что-то свое, женское, пригрезилось. Растолкала она кое-как слесарей и ушла тошнить возле забора.
Три месяца её после этого тошнило беспрерывно, и наконец-то додумалась она пойти к доктору. А доктор на очки подышал и говорит, мол, поздравляю вас, голубушка. Ну, женщины, они хорошо знают, с чем их все любят поздравлять. «Как! — кричит Каплан. — Не может быть! Да я бы с удовольствием, но точно знаю, что не может!»
А доктор смотрит и головой понимающе кивает. Докторов, их попробуй удиви. Они не таких видали.
Но, в общем, так или иначе, всё равно уже поздно что-то предпринимать.
Ну, делать нечего, посидела Каплан у себя на чердаке, кутаясь в пальтишко, а потом проснулась однажды ночью, а на груди у ней сидит крыса и губы ей ласково облизывает.
У Каплан тут же всю тошноту как рукой сняло. Встала она с кровати, подошла чугунным шагом к столу и написала Ленину письмо. Так, мол, и так, по поводу крупного теоретика Каутского, Вы очень погорячились, когда назвали его проституткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Когда Бандитам нужно устроить в посёлке Переделкино разборку, им же нельзя без этого, они тогда разговаривают Шопотом и приносят с собой пистолеты с глушителем. Потому что однажды, когда они убивали друг друга без глушителя, к ним вышла вдова одного поэта, почти что неглиже, с голой шеей и в таких страшных роговых очках, какие мог бы носить один только Мёртвый Лев Кассиль, и накричала на Бандитов за то, что они пугают соловьев, про которых её муж написал стихотворение в своём посмертном собрании сочинений.
Бандиты повесили свои бритые головы, зашмыгали носами и сказали, что больше не будут, Честное Бандитское Слово.
После полуночи из Чорного Пруда, в котором не отражается даже луна, вылезают Писатели, умершие от водки. Они собираются вокруг сияющего магазина и смотрят внутрь, облизываются. Ещё они стонут: сначала тихо, а потом всё громче и громче, пока у продавщицы не встанут дыбом волосы. Тогда она выносит на крыльцо бутылку самой дешёвой водки и разбивает её об асфальт. Мёртвые писатели тут же набрасываются на эту Мёртвую водку, каждому достаётся грамм по семь, не больше, но им много и не надо.
Через пять минут они уже лыка не вяжут, и каждый рассказывает, как видел Сталина, или брежнева, или фурцеву — это кому как повезло, только никто друг друга не слушает, поэтому получается один галдёж. Ещё через десять минут Мёртвые Писатели начинают клевать носами и шатаясь идут назад к Пруду, валятся в него с откоса прямо в ботинках и храпят до следующей полуночи.
Многие из них уже даже не помнят, где их могилка на переделкинском кладбище.
Часа в три ночи часто можно видеть, как на дорогу выходит Дедушка Корней в окружении стайки Мёртвых детей. Мёртвые дети тихие и послушные, не шалят. Дедушка Корней рассказывает им мойдодыра, некоторые дети плачут. Тут просвистит из-за поворота чорный бандитский порш, и рассыплются Дедушка Корней и дети на миллион мерцающих светляков, а назавтра опять выйдут на дорогу — такая у них судьба.
Уже ближе к рассвету, ежесекундно озираясь, дорогу переходит угрюмый огородник Пастернак с мешком Мёртвой картошки, уходит в чащу, всегда в сторону Очакова, и никогда не возвращается.
Пропиздит что-то спросонья соловей, но такую уже околесицу, что самому станет совестно, да и замолкнет.
Завоет было собака, но на всех тут не навоешься.
Проскрипит в третьем этаже литературный критик, предвкушая во сне утреннюю рисовую кашу с подтаявшим кусочком масла.
И снова наступает тишина в писательском посёлке Переделкино.
Когда от нас ушли коммунисты
Надежда
…и показали ему Чорную дорогу на Белое небо. Пошёл он на Небо, и перешла ему дорогу Белая кошка, но всё равно не дошёл он, конечно, никуда, устал и заснул прямо посреди дороги.
И проходя по своим делам, наступили на него копытом конь Белый, конь Рыжий, конь Чорный и конь Бледный. Не со зла наступили — думали, просто так тряпка валяется на дороге.
Настала ночь, и небо стало Чорным, а потом вышла луна, и дорога стала Белой.
Пришёл Оле-лукойе и раскрыл над ним сначала Чорный зонтик, а потом Разноцветный, а потом опять Чорный, а потом опять Разноцветный, и так до самого утра.
И проснулся человек в Коричневом доме с Чорным потолком и с видом на Огонь Вечный. А вокруг Огня Вечного сидят снегирь Алый, синица Жёлтая и Зелёный попугай — молчат. И лица у них хуже, чем у людей.
Посмотрел на себя человек: левая нога у него из яспи-са, а правая из смарагда; левая рука у него Чорная, а правая — Красная. А Зубы у него Зелёные.
И живёт с тех пор этот человек в Коричневом доме с Чорным потолком, и каждую ночь он идёт к непослушным детям и пугает их Красной Рукой или Зелёными Зубами. Тех, которые совсем не боятся, душит Чорной Простынёй и съедает — но не для удовольствия, а потому что так надо.
Потом возвращается в свой Коричневый дом, достаёт из-под матраса надежду в поплиновом платье, надувает её велосипедным насосом и засыпает, уткнувшись носом в Розовые цветочки на её Голубенькой спине. Уборщица в Синем халате придёт только в семь часов.
Так и проводит он свою Смерть.
Иногда ещё он мечтает устроиться Клоуном в Макдональдс на Тверской — к детям, но там всё на двести лет вперёд уже занято.
Городки
Отправил однажды Царь Ленина в село Шушенское, чтобы он там над жизнью своей задумался.
Скучно было Ленину в селе Шушенском.
Сначала он стал крестьян агитировать, чтобы они картошку в огороде назло Царю не сажали, а те послушают, головами покивают, да и пойдут огороды копать. Темнота, одно слово.
Книжки, которые Ленин с собой привёз, он мало того что по три раза прочитал, так ещё все до единой сам и написал.
Рояль ему царь не позволил с собой взять, потому что сам Ленин умел только чижик-пыжик одним пальцем играть, а пианиста, его-то за что в Сибирь? Пианистам, им про жизнь свою думать не нужно, а то они сразу играть разучатся.
Ходил Ленин, бродил из угла в угол. Книжки новые писать комары не дают. Хотел он уже запить со скуки, даже самогону у крестьян накупил, но тут как раз приехали к нему в гости Сталин с Троцким. Они тогда друзья ещё были.
Обрадовался Ленин, накормил их хлебными чернильницами, хотя у него и нормальных было пруд-пруди, и напоил молоком, которым царю анонимки писал.
Поговорили они про дела, про знакомых, а потом Ленин и говорит: «Пойдемте, дгузья, в гогодки игать».
«Это что — пальки кидать?» — пошутил Сталин. Он уже тогда грубый был.
Стали они в городки играть, только ничего у них не выходит. Никак они в фигуру попасть не могут, хоть лопни.
Тогда Ленин предложил кидать кто дальше.
Кинул Сталин палку — убил курицу во дворе у попадьи. Притащил её за ноги: «Вах!» — говорит и усы поглаживает.
Кинул Троцкий палку — набил шишку свинье во дворе у старосты. «Зачем таки свинья? — кричит. — Зачем не курочка?»
Тут и Ленин закрутился, развернулся да ка-ак кинет! Улетела палка в чёрный лес. Три часа её там искали, потому что Ленин очень хотел эту палку для музея сохранить, будто бы он с ней по грибы ходил. Искали-искали, в грязи все перемазались с ног до головы, потом махнули рукой и домой пошли, самогон допивать.
Вдруг слышат — топочет кто-то сзади. Оглядываются — батюшки-светы, а там лягушка пудов на шесть. Палку в зубах держит и на Ленина так преданно-преданно смотрит глазами своими выпученными.
Обрадовался Ленин, забрал у лягушки палку, и пошли они дальше. Только слышат — лягушка за ними по пыли шлёпает. Хотел было Ленин её палкой треснуть, но передумал — больно уж у нее зубы были страшные. Так до самого дома и дошлёпали.
Да. А утром Сталин с Троцким стали в путь собираться. Сталин — в Туруханск, он вообще-то к Ленину по пути заехал, его царь тоже в ссылку отправил. Троцкий как на себя с утра в зеркало посмотрел, так решил начать новую жизнь. «Поеду, — говорит, — выучусь таки на гинеколога, как папаша завещал. Буду по темной Руси аборты распространять».
А Ленин так и остался жить с лягушкой. Она сидела в углу и преданно дышала. В первый же день она съела всех комаров в селе Шушенском, и тогда Ленин стал писать роман «Что делать?». Напишет страничку и лягушке прочитает. А та слушает и головой кивает. Комара проглотит и дальше слушает. Хорошо они зажили.
Тут и Пасха наступила.
Разговелся Царь утречком, яичком от Фаберже закусил и спрашивает главного полицмейстера, как, мол, там Ленин? Угомонился?
«Угомонился, батюшка, — отвечает полицмейстер. — Лягушку себе завел учёную».
«Лягушка — это ничего, — говорит Царь. — Лягушка — это вам не крокодил. Ну что ж, Христос воскресе, отпустите-ка вы Ленина на все четыре стороны. Пускай заведёт себе шарманку, да и бродит по Руси со своей лягушкой. Может, кто копеечку и подаст».
И ещё рюмочку выпил.
Вот так и стал Ленин бродить по Руси с шарманкой и лягушкой. Только зря полицмейстер подумал, что он угомонился.
Придет, бывало, Ленин на фабрику в понедельник, станет у проходной и шарманку крутит. Та играет «Боже, царя храни», а Ленин другое тянет: «Почему рабочему с утра похмелиться не на что, а у фабриканта Смирнова — водки сто миллионов бутылок?»
И рабочие, которые собрались на дивную лягушку поглазеть, тут же задумаются. И в самом деле — почему? Почему не наоборот? Очень это рабочим обидно.
Донесли это дело Царю. Тот рассердился, даже студень у него на вилке задрожал: «Гнать! — кричит. — Гнать его в три шеи из России! Пускай французам свои песни поёт».
Отвёл тогда главный полицмейстер Ленина с лягушкой на границу, перекрестил его три раза и сказал: «Ну, ступай с Богом, пропащая твоя душа».
Стал Ленин жить за границей. Скоро к нему опять приехал Сталин. Его из Туруханска выгнали за то, что он ко всем женщинам приставал, жениться обещал.
Потом и Троцкий приехал. Его тоже выгнали. Он сделал какой-то гимназистке аборт, а она, как показало вскрытие, была даже не беременная.
Сидели они как-то втроем в Лондоне. Сыро, скучно, по-английски ничего не понятно. Придумали тогда съезд собрать — поговорить о том, о сем, посмотреть, у кого женщины лучше… Разослали всем телеграммы, стали ответа ждать.
Скоро стали приходить ответы целыми мешками. Отозвались все — большевики, меньшевики, бундовцы, эсеры…
Отказали только одному — какому-то художнику Шиккльгруберу из Мюнхена. «Знаю я этого Шиккльгру-бера, — стал кричать Троцкий. — У меня сосед был Шиккльгрубер. Так он у меня насос у велосипеда украл».
Так и не позвали его. А остальные стали срочно готовиться к съезду.
Ленин тут же побежал на почтамт давать телеграмму Инессе Арманд. А на следующий день приходит ему из Парижа ответ: «Арманд выбыла философом».
Может быть, это консьержка в отеле что-то напутала, но Ленин потом уже, после революции, наловил разных философов полную баржу и отправил в море без руля и парусов.
Пришел Ленин домой, сидит, переживает. Не ест, не пьёт, только из бороды волоски выдергивает и внимательно рассматривает. «Это же надо, — думает, — так перед всеми марксистами опозориться».
Как вдруг лягушка говорит человечьим голосом: «Не горюй, Ленин!»
Тот чуть со стула не упал. «Вот это да, — думает. — Вот вам и материализм с эмпириокритицизмом!»
А лягушка пока дальше разговаривает: «Ты вот чего, Ленин. Иди завтра на съезд как ни в чём не бывало. А как услышишь гром да стук, скажи — это, мол, моя лягушонка в коробчонке скачет. А за это можно я вас Ильичом звать стану?»
«Отчего же, — говорит Ленин (он уже очухался слегка), — Ильич тоже очень даже неплохо».
На том и порешили.
Пришёл Ленин на следующий день на съезд, а там марксисты женщин навели — не продохнуть. Худых, толстых, страшных и не очень. Троцкий привел брюнетку с извилистым носом. Посмотришь на нее — и сразу видно, что в постели очень хороша, если помолчит пять минут. А Сталин — нет, Сталин блондинку где-то нашёл, настоящую.
Один Ленин обе руки в жилетные карманы засунул и хитро улыбается. Марксисты над ним смеются, пальцем показывают, а он хоть бы что.
Начали съезд. Повестку дня какую-то придумали, хотели даже за что-нибудь проголосовать для смеху, как вдруг раздается страшный грохот. Стенка трещит, марксисты с мест повскакивали: «Что? Что такое?» — кричат.
А Ленин им с улыбочкой: «Да это моя лягушонка в ко-гобчонке скачет».
Тут стенка рухнула, и заезжает прямо в съезд броневик. Еле успели Плеханова с бабой из-под колёс вытащить. И такая установилась тишина на съезде, что стало слышно, как у какого-то бундовца в животе маца бурчит.
Тогда у броневика со страшным скрипом отвинчивается люк, и вылезает оттуда девица. Ничего себе девица, справная, только лицом очень на лягушку похожа, и глаза выпученные во все стороны поворачиваются. «А вот и я, Ильич», — говорит.
Марксисты, которые ещё сидели, все со стульев упали, которые стояли — те пополам согнулись, а Ленин залез под президиум и быстро-быстро крестится, хотя неверующий.
Хорошо хоть Сталин вмешался. У него на Ленина свои виды были. Так что он достал ножик из-за пазухи и стал ногти подравнивать, а сам ласково так на марксистов смотрит.
Те тут же с полу поднялись, Ленин вылез из-под президиума и притворился, будто он там тезисы искал. «Ну что же, — говорит, — дгузья, вот пгибыл к нам товагищ. Какие будут пгедложения?»
Только все как на девицу посмотрят, так всякие предложения у них пропадают.
«Дэвушка, — говорит, наконец, Сталин, — ты партый-ная?»
«Не-ет», — отвечает девица и хочет глаза потупить. Только они у нее не тупятся никак.
«Как? — начинают кричать марксисты. — А вдруг она царской охранкой подосланная?»
«Тише, дгузья, — говорит Ленин. — А мы её сейчас в пагтию пгимем и запишем как делегата от села Шушенское»
Достал Троцкий из портфеля бланк и стал на девицу анкету заполнять.
«Имя?» — спрашивает.
«Надюша, — отвечает девица. — Меня так папа звал».
«А папу вашего как звали?» — спрашивает Троцкий.
«Да ну вас!» — зарделась девица.
«Не надо, не надо про папу», — вмешался Ленин.
«Константын, — говорит Сталин. — Харошее имя. Кназь у нас такой бил»
«А фамилию какую писать будем?» — опять интересуется Троцкий.
«Комаговская, — отвечает Ленин. — Комагов она очень хогошо жгёт!»
Все марксисты с испугом посмотрели на девицу. А та ничего, стоит, глазами лупает, хоть бы ей что.
«Почему Комаровская? — начинает тут кричать Троцкий. — У меня сосед был Комаровский, так он мне, таки, три рубля и не отдал!»
«Ну, тогда пусть будет Кгупская, — говорит Ленин. — Кгупу пегловую она тоже здогово жгёт, не напасешься».
— Крупская… Крупская… — задумчиво говорит Троцкий. — Ну ладно, пусть будет Крупская.
Вот так и приняли в партию большевиков Надежду Константиновну Крупскую и сразу же записали Ленину в супруги, для воспитания в марксистском духе.
И стал Ленин с ней жить по-прежнему, как раньше с лягушкой жил, только хуже.
Страничку напишет — и ей прочитает. А та в кровати ворочается, пружинами скрипит: «Вы бы поберегли себя, Ильич. Все пишете и пишете».
Ленин только голову в плечи вжимает. «Надо революцию поскорее делать, — думает. — Лучше сразу мировую. Я тогда к Розе Люксембург убегу. Или к Кларе Цеткин» Повернется украдкой — а Крупская уже рукой машет.
И снова Ленин хватает какую-то бумажку и пишет, пишет, пишет…
Всю ночь горит окошко в его квартире. Только под утро Ленин засыпает прямо за столом и всё бормочет: «Геволюция… геволюция…»
Вот такие городки.
Язык
У Ленина был очень длинный язык.
Например, он запросто мог облизать им свой левый глаз. А правый — не мог. От этого он у него всегда гноился и был хитро прищуренный.
Однажды Ленин страшно удивил ходоков, вылизав за три минуты полный туесок красной икры. Ходоки, конечно, раззвонили бы об этом на всю Россию, но хорошо, что Дзержинский вызвался их проводить до ворот Спасской башни, да и расстрелял по дороге.
Подул он в дуло маузера, вздохнул тяжко, да и пошёл, нехорошо кашляя, на квартиру. А шинелька на ветру развевается…
Своим языком Ленин доводил Надежду Константиновну Крупскую до полного исступления.
Сядут они, бывало, чай пить. Надежда Константиновна только блюдечко себе нальёт и мизинчик оттопырит, а тут Ленин хвать языком кусок рафинада прямо из сахарницы! Надежда Константиновна тут же поперхнётся, юбку зелёную чаем обольет и смотрит укоризненно. А Ленин — хоть бы хны, оба больших пальца в подмышки засунет, и лицо специально еврейское сделает. Попробуй ему слово скажи. Он в ответ — десять. Чистый Карл Маркс, даже хуже.
А однажды из-за этого языка случилось с эсеркой Фанни Каплан несчастье.
Ленин как раз говорил речь на Путиловском заводе, а тут ему муха на плечо села. Ленин как кепкой махал, так даже головы не повернул — слизнул муху и дальше про продразвёрстку картавит. Никто, кроме Фанни Каплан, даже и не заметил ничего. А она как это увидела, так ей тут же что-то свое, женское, пригрезилось. Растолкала она кое-как слесарей и ушла тошнить возле забора.
Три месяца её после этого тошнило беспрерывно, и наконец-то додумалась она пойти к доктору. А доктор на очки подышал и говорит, мол, поздравляю вас, голубушка. Ну, женщины, они хорошо знают, с чем их все любят поздравлять. «Как! — кричит Каплан. — Не может быть! Да я бы с удовольствием, но точно знаю, что не может!»
А доктор смотрит и головой понимающе кивает. Докторов, их попробуй удиви. Они не таких видали.
Но, в общем, так или иначе, всё равно уже поздно что-то предпринимать.
Ну, делать нечего, посидела Каплан у себя на чердаке, кутаясь в пальтишко, а потом проснулась однажды ночью, а на груди у ней сидит крыса и губы ей ласково облизывает.
У Каплан тут же всю тошноту как рукой сняло. Встала она с кровати, подошла чугунным шагом к столу и написала Ленину письмо. Так, мол, и так, по поводу крупного теоретика Каутского, Вы очень погорячились, когда назвали его проституткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29