С. Макколл, называет «Абсент» «неисчерпаемой картиной, притягивающей к себе снова и снова». Именно в ответ Макколлу и полетели камни. Критик из «Вестминстер Газет», подписывавший свои статьи псевдонимом «Обыватель», написал, что человек, которому дороги достоинство и красота, никогда не назовет «Абсент» произведением искусства. Сэр Уильям Блэйк Ричмонд напал на «литературность»: «"Абсент" — литературное представление, а не картина. Это повесть, изобличающая пьянство. Все ценное, что можно тут сделать, сделал Золя».
Уолтер Сикерт, напротив, считал, что «слишком раздули „пьянство“ и „отупелость“ и всякие „уроки“» и что картину надо было назвать просто «Мужчина и женщина в кафе». Возможно, он имел в виду урок Джорджа Мура, который, должно быть, узнал кафе и сказал что-нибудь вроде: «Ну и шлюха! Неприятный урок, но все же урок». Иметь в виду он мог все что угодно; в одной из многочисленных пародий урок выражен так: «В жизни не обращусь в это бюро знакомств!»
Макколл обобщил критику как борьбу мнения «французский яд» против мнения «трактат о трезвенности». Позднее Макколл встретился с Дега в Париже и обнаружил, что тот уязвлен откликом на картину, которой он никогда не дал бы такое броское название, как «Абсент». Он возражал против нападок прессы, утверждавшей, по его словам, что он рисует «как свинья» («comme un cochon»).
Что же касается Элен Андре, она была совсем не такой жалкой, как на картине. Барнаби Конрад описывает ее беседу с Феликсом Финионом через сорок с лишним лет:
Передо мной стоял стакан абсента. В стакане Дебутена было что-то совершенно безобидное… а мы выглядим, как два идиота. Я была недурна в то время, сейчас я могу это сказать. Ваши импрессионисты считали, что у меня «вполне современный вид», у меня был шик, и я могла держать ту позу, какую от меня хотели… Дега меня просто уничтожил!
Во Франции абсент постепенно утрачивал свой публичный характер, особенно после того, как он стал любимым напитком рабочих. В романе Золя «Западня» (1877) некий Бош вспоминает одного своего знакомого — «плотника, который разделся донага на улице Сен-Мартен и умер, танцуя польку. Он пил абсент». Около 1860 года абсент стал уходить с Монпарнаса и переходить от буржуазии и богемы к рабочим. Именно тогда его стали считать угрозой обществу.
Рассуждая о «самых серьезных» проблемах «заражения» (то есть буржуазных привычках, распространившихся на рабочий класс), доктор Легрэн писал в 1903 году: «Я старый парижанин, живу в Париже сорок три года, и очень ясно видел, как аперитивы овладели буржуазией. Лишь намного позднее, за последние пятнадцать-двадцать лет, я стал замечать, что и рабочие стали употреблять их». Через пять лет после этого доктор Леду рассказывает похожую историю:
Наши отцы еще знали времена, когда абсент был изысканным напитком. На террасах кафе старые алжирские воины и бездельники-буржуа потребляли это сомнительное зелье, пахнущее так, словно им полощут рот. Плохой пример подали сверху, и мало-помалу абсент опростился.
Профессор Ашар знал точную причину: дело в том, что рабочие стали жить лучше, им больше платили, а рабочий день сократился до восьми часов. Тем самым у них появилось «больше времени и денег, которые они могли потратить на выпивку».
Намного вероятней, что сыграло роль изменение сравнительной стоимости абсента и вина. В свою лучшую пору абсент был довольно дорогим напитком, а позже его цена значительно упала, особенно когда появились более дешевые и плохие марки. Гибель виноградников от филлоксеры в 70-е годы и (снова) в 80-е годы XIX века повысила стоимость вина. Это повлияло и на стоимость виноградного спирта, а производители абсента, которые прежде его использовали, обратились к промышленному спирту, что сделало абсент еще дешевле. Стакан абсента, стоивший 15 сантимов, был в три раза дешевле хлеба, а бутылка вина в то время могла стоить и целый франк (100 сантимов). Самый дешевый абсент продавался в тех барах для рабочих, например вокруг Центрального рынка, где можно было выпить стакан у стойки всего за два су (10 сантимов). В барах самого низкого пошиба, например у Папаши Люнетта, не было ни столов, ни стульев, только цинковая стойка.
В иконографии абсента появился новый предмет — рабочая сумка с инструментами, праздно лежащая рядом со столиком. Картина Жюля Адлера «Мать» (1899) изображает жалкую женщину, с ребенком на руках, которая спешно проходит мимо двух мужчин, пьющих в кафе. По-видимому, она отвлекает ребенка, словно кто-то из отупевших от пьянства мужчин — его отец. Один из них явно доказывает что-то другому, подняв руку с неестественной и неуклюжей выразительностью пьяницы. Под столом лежит открытая сумка с инструментами. На окне написано: «Стакан абсента — 15 сантимов». На немного более поздней карикатуре в журнале «Le Rire» изображена такая же сумка, похожая на сумку для крокета и на кожаный ранец, который еще можно увидеть у железнодорожных рабочих. На этот раз растрепанный субъект, сгорбившийся на стуле, ломает голову над одной из тайн жизни: «Абсент убивает, но помогает жить».
Убивает, но помогает жить. Эта отчетливо двойственная риторика развивается вокруг наркотиков, вызывающих зависимость, означая, что они дают человеку все, но приводят его к гибели. Пытаясь объяснить притягательность хирургии, один врач сказал братьям Гонкур: «Наступает момент, когда ничто больше не имеет значения, кроме операции, которую вы делаете, и науки, которую вы применяете на практике. Как это прекрасно! Мне иногда кажется, что я бы умер, если бы перестал оперировать. Это мой абсент». Что же касается обратной стороны зависимости, в романе «Нана» есть мрачное предупреждение, воплощенное в Королеве Помарэ, престарелой куртизанке. Атласка рассказывает подруге ее историю:
Да, когда-то она была роскошной женщиной, весь Париж восхищался ее красотой. А какая ловкая и наглая! Она водила мужчин за нос, вельможи рыдали у ее порога! Теперь она пьет запоем, и женщины из ее квартала шутки ради подносят ей абсент, а уличные мальчишки швыряют в нее камни. Словом, она действительно пала, королева шмякнулась в грязь. Нана слушала, холодея.
Одним из первых «делом абсента» всерьез занялся Анри Балеста. Его книга I860 года «Absinthe et Absintheurs» , по большей части — сенсационная, состоит из случаев, источниками которых вполне могли быть гравюры и трактаты о воздержании. Чтобы утешить шестилетнюю дочь, горюющую по умершей матери, отец дает ей хлебнуть абсента и невольно прививает ей «зависимость». После ее смерти он кончает с собой. Еще один любитель абсента разоряет семью и в конце концов встречает проститутку, которая оказывается его дочерью.
Балеста замечает, что «абсентомания» — порок, «свойственный не одним лишь богатым бездельникам» (это замечание через несколько лет станет излишним), «человек из народа, рабочий, не избежал его губительного воздействия». Заметил он и то, что злоупотребление абсентом среди рабочих губит их жен и детей, целые семьи, тогда как порок среднего класса и богемы обычно не затрагивал домочадцев.
Был ли абсент хуже других напитков? Позже мы обратимся к фармакологии абсента и подумаем о том, почему Ван Гог пил скипидар, но споры по этому поводу продолжаются и поныне. Абсент повсеместно считали ядом, связывая с гибелью вообще и сумасшествием — в частности. Во французском «Медицинском словаре» 1865 года под редакцией Литтре и Робена пристрастие к абсенту определялось как вид алкоголизма, но подчеркивалось, что разрушительное его воздействие вызвано не только алкоголем.
Доктор Огюст Моте исследовал любителей абсента в парижском сумасшедшем доме и в 1859 году опубликовал результаты своих исследований под заголовком «Considerations generales sur l’alcoolisme et plus particulierement des effets toxiques produits sur l’homme par la liqueur absinthe» . Он пришел к выводу, что абсент хуже других алкогольных напитков, так как вызывает галлюцинации и бредовые состояния. Луи Марс, работавший в больнице Бисетр, давал экстракт абсента животным, что приводило, как и предполагалось, к ужасным результатам, а решающий прорыв в определении «абсентизма» как болезни, отличающейся от алкоголизма, сделал бывший студент Марса, Валентен Маньян.
Сообщение о работе Маньяна, сначала довольно скептическое, было опубликовано в лондонском журнале «Ланцет» 6 марта 1869 года. Маньян дал экстракт полыни морской свинке, кошке и кролику, все они быстро перешли от возбуждения к конвульсиям эпилептического типа. «Нам не впервые приходится участвовать в дискуссиях на эту тему, — писал „Ланцет“, — сомневаясь в адекватности свидетельств, якобы доказывающих, что приверженность к абсенту, в том виде, в каком она встречается в парижском обществе, чем-либо отличается от хронического алкоголизма». Журнал снова написал о Маньяне 7 сентября 1872 года, на этот раз — не так скептично. Маньяну удалось выделить из абсента «продукт окисления», который оказался «необыкновенно токсичным»: он вызвал у крупной собаки сильнейшие эпилептические припадки, закончившиеся смертью и сопровождавшиеся «повышением температуры с 39 градусов до 42». В 1903 году доктор Лалу продемонстрировал, что вещество, в первую очередь ответственное за токсичность эфирного масла полыни, — туйон.
Примерно с 1880 года абсент стали все чаще называть «омнибусом в Шарантон», то есть в психиатрическую клинику. Он стал устойчиво ассоциироваться с безумием, а фраза «Absinthe rend fou» стала популярной у проповедников трезвости. Приводили статистику, согласно которой у любителей абсента риск безумия как минимум в 246 раз выше, чем у людей, употреблявших другие виды алкоголя, и Анри Шмидт, лидер французской антиалкогольной кампании, называл абсент «безумием в бутылке».
К этому времени были собраны устрашающие данные, но любителей абсента они не отпугнули. Люди пили довольно много абсента и в 1874 году, во Франции его потребление равнялось 700 000 литрам в год, но к 1910 году оно выросло до тридцати шести миллионов литров. Абсент стал пороком пролетариата, ассоциировавшимся с эпилепсией, эпилептической наследственностью, туберкулезом, брошенными детьми и тратой денег, которые должны идти на пропитание семьи. В популярной песне тех лет рифмуются слова «misere» и «proletaire» , что говорит само за себя. Здесь абсент предстает в самом неприглядном виде, как один из видов «опиума для народа». Жак Брель в своей песне «Жан Жорес» об убитом лидере социалистов обращается к прошлому и спрашивает, ради чего жили наши деды «между абсентом и мессой». Призрак вырождения тоже не уходил из дискуссий того времени:
Французские медицинские власти потрясены этим медленным, но верным отравлением людей. Народ вырождается, мужчины все мельче, кое-где трудно найти солдат стандартного роста, и придется понизить минимальный стандарт. Пристрастие к абсенту намного губительнее алкоголизма, особенно вредно его влияние на мозг. За последние тридцать лет душевнобольных стало втрое больше. В Париже, в специальной больнице, статистика показывает, что девять из десяти случаев безумия вызвало отравление абсентом.
Абсент, возможно, и «пошел в массы», но к концу века богема тоже продолжала его пить, ее не останавливала народная конкуренция. Особое место этот напиток занимает в истории французской живописи; как известно, его любил человек, которого Лоуренс Эллоуэй неплохо назвал «богемным чудовищем конца XIX века, аристократическим карликом, который отрезал себе ухо и жил на одном из островов Южных морей».
Отпрыск аристократической семьи, вырождавшейся из-за близкородственных браков, Анри де Тулуз-Лотрек не был карликом (больше 150 сантиметров), но у него были короткие ноги и непропорционально большая голова. Начинал он со спортивных зарисовок, а свое настоящее призвание открыл в двадцать пять лет, когда стал рисовать и писать варьете, театры, кафе и нищую жизнь Парижа, в особенности Монмартр и Мулен-Руж. Изображая все это, он совершил переворот в рекламе и в то же время увековечил такие фигуры, как, скажем, «La Goulue» (настоящее имя Луиз Вэбер), звезду Мулен-Руж, плясавшую канкан.
Гюстав Моро говорил, что картины Тулуз-Лотрека «целиком написаны абсентом», а Джулия Фрей рассказывает о том, как Тулуз-Лотрек привыкал к нему:
Обычно в конце дня Анри, прихрамывая, выходил из мастерской и шел по изогнутой улице Лепик… Ему нравилось выходить в сумерки, чтобы «etouffer un perroquet» (буквально: «задушить попугая» — монмартрское выражение, означавшее «опрокинуть стакан абсента», который на сленге назывался «perroquet»)… Есть ирония в том, что попугай из его детства, символ зла, которым испещрены альбомы для рисования, вновь появился в виде ликера, олицетворявшего его падение. Образ дьявольского попугая и, шире, злой зелени абсента, видимо, имел для него особое значение, даже в творчестве. Позже он говорил другу: «Знаешь ли ты, что бывает, когда тебя преследуют цвета? Для меня в зеленом цвете есть что-то схожее с дьявольским искушением».
Горькое пьянство Тулуз-Лотрека стало притчей во языцех, а его любимой алкогольной смесью было «землетрясение» (Tremblement de Terre) — смертельное сочетание абсента и бренди. «Нужно пить помалу, но часто», — говаривал он и, чтобы поддержать такой режим, носил с собой полую трость, в которой хранил запас абсента (пол-литра) и маленькую рюмку. Кроме того, он пускал рыбку в графин с водой, в духе Альфреда Жарри, когда приглашал гостей на ужин.
«Уверяю вас, мадам, я могу пить без риска, — однажды сказал Тулуз-Лотрек. — Я и так почти на полу». Тем не менее пьянство и жизнь впроголодь причинили ему много вреда; к тому же он болел сифилисом. Он бывал грубым и неучтивым, мог неожиданно сорваться, а по его подбородку все сильнее текла слюна. Кроме того, он стал очень быстро пьянеть от маленькой дозы, как обычно и бывает на последней стадии алкоголизма. Мало того, у него началась паранойя, которую вскоре описал Ив Гюйон в монографии «Absinthe et le delire persecuteur» .
Тулуз-Лотрек начал видеть чудовищ, например — зверя без головы, и ему казалось, что за ним ходит слон из Мулен-Руж. Это не так забавно, как кажется. Он повсюду видел собак и клал ночью рядом «абсентовую трость», чтобы защищаться от полицейских. Эрнест Доусон был немного знаком с ним и 1 марта 1899 года закончил письмо к Леонарду Смайзерсу печальными парижскими новостями: «Тебе будет грустно узнать, что Тулуз-Лотрека вчера посадили в сумасшедший дом».
В частную лечебницу он попал в конце февраля 1899 года. О том, как это случилось, рассказывали по-разному; одни утверждали, что у него на улице случился приступ мании преследования, другие — что его изловили санитары по просьбе матери. Оказался он в Нейи, в дорогой частной клинике, располагавшейся в особняке XVIII века, и не мог уйти оттуда по своей воле. В газетах разгорелся спор: одни были за его заточение, другие — против. Тулуз-Лотреку довелось испробовать ранний вариант электрошока; тем не менее ему стало лучше, в немалой степени потому, что он не пил. После освобождения он снова начал пить, поначалу сдержанно, при помощи своей абсентовой трости, и в 1901 году, в 36 лет, мирно скончался от алкоголизма и сифилиса в родительском доме. У его постели сидел отец. Аристократ и спортсмен, граф стал охотиться за мухами, замахиваясь на них своими подтяжками. «Старый дурак», — сказал сын. То были его последние слова.
Если даже таких людей, как Тулуз-Лотрек, нужно защищать от самих себя, что же мы скажем о более низких социальных слоях? Пожалуй, даже странно, что абсент продержался так долго; очень уж активно с ним боролись. Последним толчком для запрещения стало начало Первой мировой войны, когда испугались, что пьющие пиво тевтоны истребят пьющих абсент упадочных французов. Различие между вкусами немцев и французов уже заметили, когда Франция потерпела полное поражение во франко-прусской войне. На французской пропагандистской открытке 1914 года из коллекции Мари-Клод Делаэ изображена хорошенькая женщина, которая сидит за столиком и восхищенно смотрит на свой стакан абсента. На голове у женщины прусский шлем, классический «pickelhaube» с острием сверху, орлом и крестом — спереди. Значение ясно — абсент и «боши» воюют на одной стороне. Запрещение абсента ознаменовало конец эпохи еще и потому, что оно совпало с войной. Как 60-е годы XXвека, по мнению многих, закончились лишь в 1974 году, так и XIX век продолжался до Первой мировой войны.
Последним значительным появлением абсента в искусстве, перед самым запретом, стала кубистская скульптура Пабло Пикассо «Стакан абсента» (1914). Он уже появлялся у Пикассо в «Голубой период» 1901-1903 годов. Художник приехал в Париж в 1900 году со своим другом Карлосом Касагемасом, но в феврале 1901 года Касагемас покончил жизнь самоубийством. Несколько лет Пикассо главным образом писал невеселые этюды в голубых и зеленых тонах, изображавшие бедность и людей в унынии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Уолтер Сикерт, напротив, считал, что «слишком раздули „пьянство“ и „отупелость“ и всякие „уроки“» и что картину надо было назвать просто «Мужчина и женщина в кафе». Возможно, он имел в виду урок Джорджа Мура, который, должно быть, узнал кафе и сказал что-нибудь вроде: «Ну и шлюха! Неприятный урок, но все же урок». Иметь в виду он мог все что угодно; в одной из многочисленных пародий урок выражен так: «В жизни не обращусь в это бюро знакомств!»
Макколл обобщил критику как борьбу мнения «французский яд» против мнения «трактат о трезвенности». Позднее Макколл встретился с Дега в Париже и обнаружил, что тот уязвлен откликом на картину, которой он никогда не дал бы такое броское название, как «Абсент». Он возражал против нападок прессы, утверждавшей, по его словам, что он рисует «как свинья» («comme un cochon»).
Что же касается Элен Андре, она была совсем не такой жалкой, как на картине. Барнаби Конрад описывает ее беседу с Феликсом Финионом через сорок с лишним лет:
Передо мной стоял стакан абсента. В стакане Дебутена было что-то совершенно безобидное… а мы выглядим, как два идиота. Я была недурна в то время, сейчас я могу это сказать. Ваши импрессионисты считали, что у меня «вполне современный вид», у меня был шик, и я могла держать ту позу, какую от меня хотели… Дега меня просто уничтожил!
Во Франции абсент постепенно утрачивал свой публичный характер, особенно после того, как он стал любимым напитком рабочих. В романе Золя «Западня» (1877) некий Бош вспоминает одного своего знакомого — «плотника, который разделся донага на улице Сен-Мартен и умер, танцуя польку. Он пил абсент». Около 1860 года абсент стал уходить с Монпарнаса и переходить от буржуазии и богемы к рабочим. Именно тогда его стали считать угрозой обществу.
Рассуждая о «самых серьезных» проблемах «заражения» (то есть буржуазных привычках, распространившихся на рабочий класс), доктор Легрэн писал в 1903 году: «Я старый парижанин, живу в Париже сорок три года, и очень ясно видел, как аперитивы овладели буржуазией. Лишь намного позднее, за последние пятнадцать-двадцать лет, я стал замечать, что и рабочие стали употреблять их». Через пять лет после этого доктор Леду рассказывает похожую историю:
Наши отцы еще знали времена, когда абсент был изысканным напитком. На террасах кафе старые алжирские воины и бездельники-буржуа потребляли это сомнительное зелье, пахнущее так, словно им полощут рот. Плохой пример подали сверху, и мало-помалу абсент опростился.
Профессор Ашар знал точную причину: дело в том, что рабочие стали жить лучше, им больше платили, а рабочий день сократился до восьми часов. Тем самым у них появилось «больше времени и денег, которые они могли потратить на выпивку».
Намного вероятней, что сыграло роль изменение сравнительной стоимости абсента и вина. В свою лучшую пору абсент был довольно дорогим напитком, а позже его цена значительно упала, особенно когда появились более дешевые и плохие марки. Гибель виноградников от филлоксеры в 70-е годы и (снова) в 80-е годы XIX века повысила стоимость вина. Это повлияло и на стоимость виноградного спирта, а производители абсента, которые прежде его использовали, обратились к промышленному спирту, что сделало абсент еще дешевле. Стакан абсента, стоивший 15 сантимов, был в три раза дешевле хлеба, а бутылка вина в то время могла стоить и целый франк (100 сантимов). Самый дешевый абсент продавался в тех барах для рабочих, например вокруг Центрального рынка, где можно было выпить стакан у стойки всего за два су (10 сантимов). В барах самого низкого пошиба, например у Папаши Люнетта, не было ни столов, ни стульев, только цинковая стойка.
В иконографии абсента появился новый предмет — рабочая сумка с инструментами, праздно лежащая рядом со столиком. Картина Жюля Адлера «Мать» (1899) изображает жалкую женщину, с ребенком на руках, которая спешно проходит мимо двух мужчин, пьющих в кафе. По-видимому, она отвлекает ребенка, словно кто-то из отупевших от пьянства мужчин — его отец. Один из них явно доказывает что-то другому, подняв руку с неестественной и неуклюжей выразительностью пьяницы. Под столом лежит открытая сумка с инструментами. На окне написано: «Стакан абсента — 15 сантимов». На немного более поздней карикатуре в журнале «Le Rire» изображена такая же сумка, похожая на сумку для крокета и на кожаный ранец, который еще можно увидеть у железнодорожных рабочих. На этот раз растрепанный субъект, сгорбившийся на стуле, ломает голову над одной из тайн жизни: «Абсент убивает, но помогает жить».
Убивает, но помогает жить. Эта отчетливо двойственная риторика развивается вокруг наркотиков, вызывающих зависимость, означая, что они дают человеку все, но приводят его к гибели. Пытаясь объяснить притягательность хирургии, один врач сказал братьям Гонкур: «Наступает момент, когда ничто больше не имеет значения, кроме операции, которую вы делаете, и науки, которую вы применяете на практике. Как это прекрасно! Мне иногда кажется, что я бы умер, если бы перестал оперировать. Это мой абсент». Что же касается обратной стороны зависимости, в романе «Нана» есть мрачное предупреждение, воплощенное в Королеве Помарэ, престарелой куртизанке. Атласка рассказывает подруге ее историю:
Да, когда-то она была роскошной женщиной, весь Париж восхищался ее красотой. А какая ловкая и наглая! Она водила мужчин за нос, вельможи рыдали у ее порога! Теперь она пьет запоем, и женщины из ее квартала шутки ради подносят ей абсент, а уличные мальчишки швыряют в нее камни. Словом, она действительно пала, королева шмякнулась в грязь. Нана слушала, холодея.
Одним из первых «делом абсента» всерьез занялся Анри Балеста. Его книга I860 года «Absinthe et Absintheurs» , по большей части — сенсационная, состоит из случаев, источниками которых вполне могли быть гравюры и трактаты о воздержании. Чтобы утешить шестилетнюю дочь, горюющую по умершей матери, отец дает ей хлебнуть абсента и невольно прививает ей «зависимость». После ее смерти он кончает с собой. Еще один любитель абсента разоряет семью и в конце концов встречает проститутку, которая оказывается его дочерью.
Балеста замечает, что «абсентомания» — порок, «свойственный не одним лишь богатым бездельникам» (это замечание через несколько лет станет излишним), «человек из народа, рабочий, не избежал его губительного воздействия». Заметил он и то, что злоупотребление абсентом среди рабочих губит их жен и детей, целые семьи, тогда как порок среднего класса и богемы обычно не затрагивал домочадцев.
Был ли абсент хуже других напитков? Позже мы обратимся к фармакологии абсента и подумаем о том, почему Ван Гог пил скипидар, но споры по этому поводу продолжаются и поныне. Абсент повсеместно считали ядом, связывая с гибелью вообще и сумасшествием — в частности. Во французском «Медицинском словаре» 1865 года под редакцией Литтре и Робена пристрастие к абсенту определялось как вид алкоголизма, но подчеркивалось, что разрушительное его воздействие вызвано не только алкоголем.
Доктор Огюст Моте исследовал любителей абсента в парижском сумасшедшем доме и в 1859 году опубликовал результаты своих исследований под заголовком «Considerations generales sur l’alcoolisme et plus particulierement des effets toxiques produits sur l’homme par la liqueur absinthe» . Он пришел к выводу, что абсент хуже других алкогольных напитков, так как вызывает галлюцинации и бредовые состояния. Луи Марс, работавший в больнице Бисетр, давал экстракт абсента животным, что приводило, как и предполагалось, к ужасным результатам, а решающий прорыв в определении «абсентизма» как болезни, отличающейся от алкоголизма, сделал бывший студент Марса, Валентен Маньян.
Сообщение о работе Маньяна, сначала довольно скептическое, было опубликовано в лондонском журнале «Ланцет» 6 марта 1869 года. Маньян дал экстракт полыни морской свинке, кошке и кролику, все они быстро перешли от возбуждения к конвульсиям эпилептического типа. «Нам не впервые приходится участвовать в дискуссиях на эту тему, — писал „Ланцет“, — сомневаясь в адекватности свидетельств, якобы доказывающих, что приверженность к абсенту, в том виде, в каком она встречается в парижском обществе, чем-либо отличается от хронического алкоголизма». Журнал снова написал о Маньяне 7 сентября 1872 года, на этот раз — не так скептично. Маньяну удалось выделить из абсента «продукт окисления», который оказался «необыкновенно токсичным»: он вызвал у крупной собаки сильнейшие эпилептические припадки, закончившиеся смертью и сопровождавшиеся «повышением температуры с 39 градусов до 42». В 1903 году доктор Лалу продемонстрировал, что вещество, в первую очередь ответственное за токсичность эфирного масла полыни, — туйон.
Примерно с 1880 года абсент стали все чаще называть «омнибусом в Шарантон», то есть в психиатрическую клинику. Он стал устойчиво ассоциироваться с безумием, а фраза «Absinthe rend fou» стала популярной у проповедников трезвости. Приводили статистику, согласно которой у любителей абсента риск безумия как минимум в 246 раз выше, чем у людей, употреблявших другие виды алкоголя, и Анри Шмидт, лидер французской антиалкогольной кампании, называл абсент «безумием в бутылке».
К этому времени были собраны устрашающие данные, но любителей абсента они не отпугнули. Люди пили довольно много абсента и в 1874 году, во Франции его потребление равнялось 700 000 литрам в год, но к 1910 году оно выросло до тридцати шести миллионов литров. Абсент стал пороком пролетариата, ассоциировавшимся с эпилепсией, эпилептической наследственностью, туберкулезом, брошенными детьми и тратой денег, которые должны идти на пропитание семьи. В популярной песне тех лет рифмуются слова «misere» и «proletaire» , что говорит само за себя. Здесь абсент предстает в самом неприглядном виде, как один из видов «опиума для народа». Жак Брель в своей песне «Жан Жорес» об убитом лидере социалистов обращается к прошлому и спрашивает, ради чего жили наши деды «между абсентом и мессой». Призрак вырождения тоже не уходил из дискуссий того времени:
Французские медицинские власти потрясены этим медленным, но верным отравлением людей. Народ вырождается, мужчины все мельче, кое-где трудно найти солдат стандартного роста, и придется понизить минимальный стандарт. Пристрастие к абсенту намного губительнее алкоголизма, особенно вредно его влияние на мозг. За последние тридцать лет душевнобольных стало втрое больше. В Париже, в специальной больнице, статистика показывает, что девять из десяти случаев безумия вызвало отравление абсентом.
Абсент, возможно, и «пошел в массы», но к концу века богема тоже продолжала его пить, ее не останавливала народная конкуренция. Особое место этот напиток занимает в истории французской живописи; как известно, его любил человек, которого Лоуренс Эллоуэй неплохо назвал «богемным чудовищем конца XIX века, аристократическим карликом, который отрезал себе ухо и жил на одном из островов Южных морей».
Отпрыск аристократической семьи, вырождавшейся из-за близкородственных браков, Анри де Тулуз-Лотрек не был карликом (больше 150 сантиметров), но у него были короткие ноги и непропорционально большая голова. Начинал он со спортивных зарисовок, а свое настоящее призвание открыл в двадцать пять лет, когда стал рисовать и писать варьете, театры, кафе и нищую жизнь Парижа, в особенности Монмартр и Мулен-Руж. Изображая все это, он совершил переворот в рекламе и в то же время увековечил такие фигуры, как, скажем, «La Goulue» (настоящее имя Луиз Вэбер), звезду Мулен-Руж, плясавшую канкан.
Гюстав Моро говорил, что картины Тулуз-Лотрека «целиком написаны абсентом», а Джулия Фрей рассказывает о том, как Тулуз-Лотрек привыкал к нему:
Обычно в конце дня Анри, прихрамывая, выходил из мастерской и шел по изогнутой улице Лепик… Ему нравилось выходить в сумерки, чтобы «etouffer un perroquet» (буквально: «задушить попугая» — монмартрское выражение, означавшее «опрокинуть стакан абсента», который на сленге назывался «perroquet»)… Есть ирония в том, что попугай из его детства, символ зла, которым испещрены альбомы для рисования, вновь появился в виде ликера, олицетворявшего его падение. Образ дьявольского попугая и, шире, злой зелени абсента, видимо, имел для него особое значение, даже в творчестве. Позже он говорил другу: «Знаешь ли ты, что бывает, когда тебя преследуют цвета? Для меня в зеленом цвете есть что-то схожее с дьявольским искушением».
Горькое пьянство Тулуз-Лотрека стало притчей во языцех, а его любимой алкогольной смесью было «землетрясение» (Tremblement de Terre) — смертельное сочетание абсента и бренди. «Нужно пить помалу, но часто», — говаривал он и, чтобы поддержать такой режим, носил с собой полую трость, в которой хранил запас абсента (пол-литра) и маленькую рюмку. Кроме того, он пускал рыбку в графин с водой, в духе Альфреда Жарри, когда приглашал гостей на ужин.
«Уверяю вас, мадам, я могу пить без риска, — однажды сказал Тулуз-Лотрек. — Я и так почти на полу». Тем не менее пьянство и жизнь впроголодь причинили ему много вреда; к тому же он болел сифилисом. Он бывал грубым и неучтивым, мог неожиданно сорваться, а по его подбородку все сильнее текла слюна. Кроме того, он стал очень быстро пьянеть от маленькой дозы, как обычно и бывает на последней стадии алкоголизма. Мало того, у него началась паранойя, которую вскоре описал Ив Гюйон в монографии «Absinthe et le delire persecuteur» .
Тулуз-Лотрек начал видеть чудовищ, например — зверя без головы, и ему казалось, что за ним ходит слон из Мулен-Руж. Это не так забавно, как кажется. Он повсюду видел собак и клал ночью рядом «абсентовую трость», чтобы защищаться от полицейских. Эрнест Доусон был немного знаком с ним и 1 марта 1899 года закончил письмо к Леонарду Смайзерсу печальными парижскими новостями: «Тебе будет грустно узнать, что Тулуз-Лотрека вчера посадили в сумасшедший дом».
В частную лечебницу он попал в конце февраля 1899 года. О том, как это случилось, рассказывали по-разному; одни утверждали, что у него на улице случился приступ мании преследования, другие — что его изловили санитары по просьбе матери. Оказался он в Нейи, в дорогой частной клинике, располагавшейся в особняке XVIII века, и не мог уйти оттуда по своей воле. В газетах разгорелся спор: одни были за его заточение, другие — против. Тулуз-Лотреку довелось испробовать ранний вариант электрошока; тем не менее ему стало лучше, в немалой степени потому, что он не пил. После освобождения он снова начал пить, поначалу сдержанно, при помощи своей абсентовой трости, и в 1901 году, в 36 лет, мирно скончался от алкоголизма и сифилиса в родительском доме. У его постели сидел отец. Аристократ и спортсмен, граф стал охотиться за мухами, замахиваясь на них своими подтяжками. «Старый дурак», — сказал сын. То были его последние слова.
Если даже таких людей, как Тулуз-Лотрек, нужно защищать от самих себя, что же мы скажем о более низких социальных слоях? Пожалуй, даже странно, что абсент продержался так долго; очень уж активно с ним боролись. Последним толчком для запрещения стало начало Первой мировой войны, когда испугались, что пьющие пиво тевтоны истребят пьющих абсент упадочных французов. Различие между вкусами немцев и французов уже заметили, когда Франция потерпела полное поражение во франко-прусской войне. На французской пропагандистской открытке 1914 года из коллекции Мари-Клод Делаэ изображена хорошенькая женщина, которая сидит за столиком и восхищенно смотрит на свой стакан абсента. На голове у женщины прусский шлем, классический «pickelhaube» с острием сверху, орлом и крестом — спереди. Значение ясно — абсент и «боши» воюют на одной стороне. Запрещение абсента ознаменовало конец эпохи еще и потому, что оно совпало с войной. Как 60-е годы XXвека, по мнению многих, закончились лишь в 1974 году, так и XIX век продолжался до Первой мировой войны.
Последним значительным появлением абсента в искусстве, перед самым запретом, стала кубистская скульптура Пабло Пикассо «Стакан абсента» (1914). Он уже появлялся у Пикассо в «Голубой период» 1901-1903 годов. Художник приехал в Париж в 1900 году со своим другом Карлосом Касагемасом, но в феврале 1901 года Касагемас покончил жизнь самоубийством. Несколько лет Пикассо главным образом писал невеселые этюды в голубых и зеленых тонах, изображавшие бедность и людей в унынии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23