Она заговорила снова:
— Я думаю, Ута, что, если бы Небиера узнала меня, она бы не убежала. Я сама виновата: не следовало скакать, нужно было подъехать потихоньку, и я бы ее поймала.
Когда Знаура догнал их, он стал жаловаться на свою лошадь:
— Заупрямилась, волчья сыть!
Тетерка поднялась с нивы. Арсакидзе пустил стрелу. Птица качнулась в воздухе и упала на землю. Знаура поднял ее еще живую и ремнем привязал к поясу.
На голове дьякона была пховская папаха, растрепанная, как гнездо коршуна, Чужой меч, которым он был опоясан, свешивался чуть ли не до земли, вывернутый мехом наружу армяк был весь изодран. А когда Знаура нацепил на себя еще и тетерку, Шорена и Константин не могли удержаться от улыбки.
Беркуты взлетели с трупа коровы, задранной медведем. С ближайшего дуба за ними следили вороны, и не успели всадники проехать мимо, как они впились в остатки падали,
Лиственный лес кончился. Начались кустарники и заросли. Поле, подъем в гору, пропасти и опять ровное место. Где-то далеко трубил самец-олень. Беркуты чертили в небе круги. Лошади шли рядом. Арсакидзе посмотрел на девушку. Хотел подъехать еще ближе к любимой, притянуть ее к себе и поцеловать в раскрашевшееся, как полевой мак, ухо, но в это время послышался треск сучьев.
Арсакидзе придержал коня. На диком грушевом дереве стояла медведица на задних лапах. Передней лапой она держалась за ствол, другой трясла ветви. Под деревом медвежата жевали дикие груши. Увидев всадников, медведица бросилась вниз, собрала медвежат и с недовольным рычанием пустилась наутек.
Мимо шли арбы, скрипя колесами. Они везли три детских гробика. Землетрясением разрушило в селе несколько каменных домов, на земле валялся купол церкви.
Арсакидзе вспомнил про Светицховели. Всадники поравнялись с озером. В нем отражался солнечный диск. Сплошным рукоплесканием разносилось хлопанье утиных и гусиных крыльев. Птицы взлетели и устремились на запад, закрыв собой горизонт.
У озера олений след пропал. С севера доносился рев.
— Это Небиера, — сказала Шорена.
— В этих горах много и других оленей. Коней перепели на иноходь.
— Было ли в Пхови землетрясение? Как-то себя чувствует мой бедный отец? — сказала с грустью Шорена.
Подъем кончился. Взмыленные кони шли теперь по плоскогорью. Подъехали к перекрестку. Солнце перевалило за вершину хребта. Оно лениво хлопало ресницами цвета меди. Знаура ехал впереди. Он пальцем указал влево.
— Аланские села, — сказал он и, снова указывая туда же, добавил: — Вот дорога на Пхови, дочь эристава.
— К северу? — спросил Арсакидзе.
— Эта аробная дорога ведет прямо к замку Корса-тевела. Вон на той горе, видите, белые облака? Под ними крепость с четырьмя башнями. Это и есть Корсатевела.
При слове «Корсатевела» Шорена смутилась. Она притенила руками глаза и посмотрела в сторону замка. Потом повернула коня вправо. Арсакидзе посмотрел на аробную дорогу, идущую влево.
— Оленьи следы ведут влево, — сказал он с улыбкой.
— Я не такой хороший охотник, как ты, Ута, но все же сумею отличить оленьи следы от следов быка.
— Сколько еще нужно ехать до Пхови? — спросил Арсакидзе.
— Совсем близко, сударь, — ответил Знаура. — Вот обогнем с севера эту гору, чуть проедем по ущелью, перевалим еще одну юру, проедем вдоль Черной Арагвы и там увидим первую пховскую крепость.
В это время к перекрестку подъехали шесть всадников. Впереди гарцевал безбородый мужчина в латах. Из-под верхней губы торчали острые, как у кабана, клыки. Этот безбородый, с глазами навыкате, походил больше на. зверя, чем на человека. Увидев его, Шорена вздрогнула. Она узнала Бокая, молочного брата Чиабера; узнала и остальных: это были тоже его молочные братья — Азара, Габидай, Зазай, Джибредай и Цой. Бокай уставился на Шорену. Он остановил лошадь и что-то крикнул по-алански остальным. Девушка ясно услышала имя Чиабера. Шорена и ее спутники направились по дороге, ведущей на Пхови.
Долго стояли всадники на перекрестке. Шорена слышала их спор. Теперь и до Арсакидзе дошло, что они часто произносили имя Чиабера. Больше всех шумел Бокай, он почему-то сердился на младших братьев. Потом они все разом стегнули лошадей и вскачь помчались к замку Корсатевела.
Тень печали легла на лицо Шорены. Арсакидзе спросил ее о причине, но она отговорилась пустяками.
Константин молча ехал рядом с ней; теперь он вспомнил клыкастого Бокая и его братьев, виденных им на похоронах Чиабера. Странно было только, почему они не приветствовали Шорену и ее спутников по аланскому обычаю.
— Знаешь, Шорена, я не советую тебе ехать в Кве-тарский замок. Ведь тебе царь запретил въезд в Пхови.
— А разве мне одной? И тебе, Ута, запрещен въезд в Пхови. Но ты проводишь меня до первой башни, а потом я и Знаура поедем вдвоем. Наверное, ночь будет лунная, и ничего плохого с нами не случится, Опасность, которую ты подразумеваешь, уже миновала. Я только проведаю отца и послезавтра вернусь в Мцхету.
— О какой опасности ты говоришь, Шорена?
— Знаура привез мне новые вести. Твои догадки оправдались. Хевисбери изменили отцу. Кажется, в этом повинен он сам: не захотел помириться с Мамамзе. А хевисбери настаивали на этом. Они думали победить Георгия соединенными силами. Я уже давно знала об этом… но я дала слово, и если бы Мцхетские ворота не оказались запертыми, я бы обязательно уехала в Пхови
Шорена замолчала.
— Да, дорогая, судьба ездит по миру на арбе, и как бы ни спешил человек, она все же его нагонит, — проговорил Арсакидзе.
— Да, Ута, ты прав, судьба ездит на арбе. И я решила покориться, хотя маленькая надежда еще живет во мне. Гиршела прогнали санатлойские блохи. Может быть, на Георгия обрушились вчера потолки его дворца в Уплисцихе. Я слышала от пожилых людей, что Уплис-цихский дворец однажды обваливался. Подавленной и беспомощной казалась в эту минуту Шорена.
«Поеду с ней в Кветари, укрою ее в горах на некоторое время, а потом тайком перевезу в Лазистан, — подумал Арсакидзе, но вспомнил слово, данное Георгию. — Да и Светицховели еще не совсем окончен!»
Он пришпорил коня, чтоб отогнать от себя эти мысли. Молча ехал Арсакидзе по крутой тропинке, размышляя о смелости самца-оленя, похитившего Небиеру.
XLVIX
Шесть всадников мчались на конях к замку Корса-тевела. Добрались до узких тропинок, где быстрая езда стала невозможной.
Молочные братья Чиабера спешили на свадьбу, но Бокай торопился по другой причине и потому не жалел своего серого в яблоках жеребца.
Младших братьев радовал предстоящий пир на свадьбе Тохаисдзе и Каты. Братья были хорошими певцами, а самый младший из них, Цой, к тому же прекрасно играл на пандури и напевал сочиненные им самим стихи.
Когда пылкий Бокай подскакал к первой башне, стража открыла ему ворота. Он ловко соскочил с коня и, прихрамывая, направился к главной крепости. Все пять братьев последовали его примеру. Они тоже прихрамывали при ходьбе, так как от долгой езды верхом у них онемели ноги.
Во дворе крепости горели костры. На них жарились быки и коровы; слуги вертели шомпола, оглядывались на вновь прибывших гостей.
Со ступенек главной крепости быстро спустился Тохаисдзе, бросился к Бокаю, приложился к его правому плечу, затем точно так же поздоровался и с остальными братьями. Бокая отозвал Тохаисдзе в сторону, под дуб.
Из башенной щели видела Ката, как они присели под деревом и долго шептались. Тохаисдзе поднялся по ступеням лестницы в дом и вызвал Мамамзе. Бокай поцеловал Мамамзе в правое плечо, потом огромными ручищами схватил лежавший тут же камень, поднял его и бросил под дерево. Мамамзе сел на камень. Бокай присел около него на корточки, и они продолжали шептаться.
— И с ней только один дьякон Знаура? — громко спросил у Бокая Мамамзе.
Нет, с ней еще какой-то мужчина в пховской чохе. Смуглый? Нет, русый. Я бы сказал, даже рыжеватый. Высокий? Нет, среднего роста.
Наверное, Арсакидзе, — заметил Мамамзе.
Без сомнения, Арсакидзе, — подтвердил и Тохаисдзе.
— Свяжите всех троих и доставьте сюда. Говорят, дочь Колонкелидзе влюблена в своего молочного брата. Я ей покажу, как надлежит невесте оплакивать Чиабера! Брошу ее в темницу, чтобы забыла навеки о солнечных лучах! — твердо произнес Мамамзе.
— А царь Георгий? — заикаясь, спросил Бокай.
— Вот что, Бокай, в бою мой обычай таков: всегда первым нападать на врага. Царь Георгий все равно не простит нам женитьбы Тохаисдзе на Кате. А кроме того, это будет поводом для мщения за кровь Чиабера! — добавил Мамамзе и взглянул на Тохаисдзе.
L
До Черной Арагвы было еще далеко. Лошадь Знау-ры устала, он шел за нею пешим, подгонял плетью и бранил изо всех сил.
Как ни старался Арсакидзе, он не мог рассеять плохого настроения Шорены. Чем ближе подъезжали к Пхо-ви, тем нетерпеливей становилась Шорена.
Дьякон и его кляча задерживали их. Подвешенная вверх ногами к его поясу тетерка боролась со смертью. Иногда ремень ослабевал, и тогда дьякон садился на корточки и крепче затягивал узел, браня нещадно свою жертву.
Шорена останавливала лошадь и нетерпеливо оглядывалась на Знауру. Она даже сказала Арсакидзе: — Давай оставим Знауру! Поедем вдвоем!
Но они не знали дороги. Гору объехали с севера. Дальше дорога была размыта, и они продолжали путь ущельем, заваленным громадными валунами, которые доходили лошадям до живота. За ущельем по склону горы шли крутые тропинки. Теперь Шорена и Арсакидзе ехали шагом.
Вдруг воздух рассек свист плети, и они услышали за собой гиканье. Преследователи посадили Знауру на лошадь, и двое всадников били нещадно плетью по кляче и седоку. Арсакидзе повернул коня и снял с плеча лук.
Перед ним был Бокай.
— Сдавайтесь! -крикнул Бокай.
Арсакидзе пустил в него стрелу. Бокай занес меч, но промахнулся и ранил лошадь Арсакидзе. На узенькой тропинке аланы едва сдерживали своих жеребцов. Меж ними болтался Знаура на своей кляче, затрудняя им нападение. Шорена пустила в Бокая стрелу. Тот повис на лошади, которая понесла его дальше, и он руками заметал по дороге пыль. Арсакидзе соскочил с коня и укрылся за ним,
Двое братьев Бокая промчались мимо, размахивая мечами. Они убили лошадь Арсакидзе и поскакали вслед за Бокаем. С двумя другими сцепился Знаура. Дьякон размахивал мечом, как палкой.
Шорена грудью коня наскочила на Авария, но всадник уклонился от схватки с женщиной. Он замахнулся мечом на Арсакидзе, но Арсакидзе, уже раненный в ногу, встретил его мечом и отрубил ему кисть правой руки.
Дочь Колонкелидзе преградила конем путь Зазаю. Юноша схватил ее за руку, но кони обоих вздор гнули и шарахнулись в сторону. Алан пронесся мимо Арсакидзе, занес меч, но промахнулся и не сдержал вовремя коня.
Знаура, пользуясь сумятицей, удрал от Цоя и поскакал вслед за Шореной.
Цой ринулся на Арсакидзе. Лаз отразил удар, но острие вражьего меча ранило его в левое плечо. Арсакидзе зашатался и упал со скалы в овраг. Цой резко гикнул, спрыгнул с коня, но не знал, куда привязать его; наконец сообразил и привязал к поводу убитой лошади. Но он не решался спуститься в овраг, да и жаль было ему раненого храбреца. Он вскочил на коня и помчался вслед за братьями.
Долго катился вниз дважды раненный Арсакидзе, хватался руками за ветки кустарников, пока не очутился наконец на дне оврага. Некоторое время он лежал оглушенный. Потом встал, расстегнул чоху, снял рубаху, мечом изрезал ее и с трудом перевязал плечо и ногу. Опираясь на меч, он выбрался на тропинку. Прислушался. Где-то одиноко взывал филин, да в кустах жалобно стонал глухарь.
«Встречусь с аланами и буду биться не на жизнь, а на смерть», — подумал Арсакидзе.
Папаха Знауры и мертвая тетерка валялись на тропинке. Он шел, опираясь на меч, хромал и, сам жаждущий крови, исходил кровью.
Вдруг послышался, конский топот. Спрятавшись в кустах боярышника, он ждал врага с обнаженным мечом.
Сумерки спускались в ущелье, на западе рдели облака. Трое всадников ехали по спуску. Они вели в поводу двух лошадей. Пригляделся: копьеносцы! Они не походили на аланов. У Бокая и его братьев не было пик.
Арсакидзе услышал грузинскую речь. Опираясь на меч, он вышел из засады и преградил путникам дорогу.
— За ущельем видели нескольких всадников, ехавших шагом к замку Корсатевела. Трое из них несли покойника, а двое держали девушку, которая кричала и отбивалась от них. За ними бежал лысый старик без шапки, — рассказывали они.
Копьеносцы оказались воинами из крепости Ларгвиси.
Они узнали царского зодчего, посадили его на коня и помчались в Мцхету.
LI
Вспышка чумы утихла.
Царь Георгий вернулся в Мцхету. Звиад приказал принести во дворец на носилках главного зодчего. Его расспросили подробно обо всем. Было ясно, что дерзкий поступок Мамамзе был вызовом на войну.
В то же утро послали скорохода к владетелю Квелисцихе. Вечером царь созвал совет. Единодушно решили через неделю отправить войско в Корсатевелу и разрушить крепость до основания, чтобы даже и памяти не осталось от семейства Мамамзе.
На другой день лазутчики Звиада принесли новые сведения. Мурочи Калундаури и пять хевисбери перешли на сторону Мамамзе, и только один Ушиша Гудушаури остался с кветарским эриставом. Таким образом, выяснилось, что динары и аланы и хевисбери с их дружинами тоже поддерживают Мамамзе.
Цинарские азнауры — и те, у которых были крепости, и те, у кого их не было, — укрыли свои семьи, пожитки и скот за стенами Корсатевелы. Подступ к крепости укрепили. Дочь Копонкелидзе и дьякона Знауру бросили в темницу.
Снова разрушили монастыри и церкви и многих священников привязали к конским хвостам. В тот же день Звиад послал в горы новую партию лазутчиков. Они должны были обойти с севера Корсатевелу и явиться к Мамамзе «как каменщики, ищущие заработка». Георгий знал, что Мамамзе теперь нуждается в мастеровых для восстановления крепости.
Ушишараисдзе дали мешочек золота и поручили любой ценой достать ключи хотя бы от одной из крепостных башен. В субботу явился Кахай со своей самцхийской дружиной. К полудню подоспел и Гиршел. Он привел с собой тысячу отборных копьеносцев, а две другие тысячи шавшетских ратников вступили в Мцхету вечером. На следующий же день войска выступили в поход.
Впереди несли царское большое знамя, а рядом со знаменем ехали на латных конях крестоносец и архиепископ Ражден в боевых доспехах.
Гиршел вел правый фланг, самцхийские дружины шли за Кахаем, левым флангом командовал Звиад.
Георгий выехал из Мцхеты позднее. За его свитой следовали три тысячи абхазских стрелков, шестьсот картлийских копьеносцев и камнеметы.
На Георгии сверкали позолоченный шлем Багратионов и серебряные салмансурские латы. Гиршел безжалостно гнал свои дружины, не щадя ни людей, ни лошадей: владетелю Квелисцихе хотелось опередить ратников Звиада и Кахая.
В сумерки показалась крепость Корсатевела. Четверо лазутчиков встретили дружину эристава. Тохаисдзе нанял их в качестве каменщиков для восстановления башен, разрушенных землетрясением. И теперь они рассказали, что узкие подступы к замку Кор сатевела укреплены, что местами они засыпаны громадными камнями, а местами пересечены рвами, что Тохаисдзе с аланскими мятежниками намерен встретить царские войска у подступов к замку и что замок защищают шесть тысяч ратников: цинарских, пховских и алан-
ских.
Было уже темно, когда Звиад нагнал дружины Гиршела. Владетель Квелисцихе горел нетерпением. Он настаивал на немедленном наступлении. Спасалар предлагал отложить атаку до утра. Гиршел и Звиад повздорили, в их спор вмешался начальник самцхийских дружин Кахай и, как старейший эристав, уговорил наконец Гиршела. Вскоре подошел царь, и все три войска заночевали в лесу. На рассвете над лесом спустился густой туман. Отряды Гиршела первыми двинулись в бой. У подступов к замку шавшетские ратники увидели необычное зрелище: воины в черных бурках неподвижно стояли на поляне, подпуская неприятеля на близкое расстояние. Ратники Гиршела осыпали их стрелами, но воины в черных бурках даже не шелохнулись. Дружины Гиршела и воины Звиада пошли на врага.
Но где же враг? Вместо него войска наткнулись на пугала, наряженные в бурки и горские папахи. Опрокинув эту преграду, воины, посмеиваясь, двинулись дальше, но тут на них неожиданно набросились укрывшиеся во рвах аланы.
Гиршел, Кахай и Звиад повели атаку с трех сторон. Они обратили в бегство мятежников и загнали их в узкие ущелья, служившие подступами к замку.
Справа и слева высились скалы; конники не могли взобраться на них, тогда как аланы и пховцы прыгали по ним, как козы, камнями и стрелами забрасывали царских воинов. Мятежники дико кричали, размахивали зажженными факелами и пугали коней.
Шавшетцы и самцхийцы дрогнули. Передние начали было отступать, но трое военачальников, обнажив мечи, крикнули: «Да здравствует царь Георгий!» — и бросились на врага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Я думаю, Ута, что, если бы Небиера узнала меня, она бы не убежала. Я сама виновата: не следовало скакать, нужно было подъехать потихоньку, и я бы ее поймала.
Когда Знаура догнал их, он стал жаловаться на свою лошадь:
— Заупрямилась, волчья сыть!
Тетерка поднялась с нивы. Арсакидзе пустил стрелу. Птица качнулась в воздухе и упала на землю. Знаура поднял ее еще живую и ремнем привязал к поясу.
На голове дьякона была пховская папаха, растрепанная, как гнездо коршуна, Чужой меч, которым он был опоясан, свешивался чуть ли не до земли, вывернутый мехом наружу армяк был весь изодран. А когда Знаура нацепил на себя еще и тетерку, Шорена и Константин не могли удержаться от улыбки.
Беркуты взлетели с трупа коровы, задранной медведем. С ближайшего дуба за ними следили вороны, и не успели всадники проехать мимо, как они впились в остатки падали,
Лиственный лес кончился. Начались кустарники и заросли. Поле, подъем в гору, пропасти и опять ровное место. Где-то далеко трубил самец-олень. Беркуты чертили в небе круги. Лошади шли рядом. Арсакидзе посмотрел на девушку. Хотел подъехать еще ближе к любимой, притянуть ее к себе и поцеловать в раскрашевшееся, как полевой мак, ухо, но в это время послышался треск сучьев.
Арсакидзе придержал коня. На диком грушевом дереве стояла медведица на задних лапах. Передней лапой она держалась за ствол, другой трясла ветви. Под деревом медвежата жевали дикие груши. Увидев всадников, медведица бросилась вниз, собрала медвежат и с недовольным рычанием пустилась наутек.
Мимо шли арбы, скрипя колесами. Они везли три детских гробика. Землетрясением разрушило в селе несколько каменных домов, на земле валялся купол церкви.
Арсакидзе вспомнил про Светицховели. Всадники поравнялись с озером. В нем отражался солнечный диск. Сплошным рукоплесканием разносилось хлопанье утиных и гусиных крыльев. Птицы взлетели и устремились на запад, закрыв собой горизонт.
У озера олений след пропал. С севера доносился рев.
— Это Небиера, — сказала Шорена.
— В этих горах много и других оленей. Коней перепели на иноходь.
— Было ли в Пхови землетрясение? Как-то себя чувствует мой бедный отец? — сказала с грустью Шорена.
Подъем кончился. Взмыленные кони шли теперь по плоскогорью. Подъехали к перекрестку. Солнце перевалило за вершину хребта. Оно лениво хлопало ресницами цвета меди. Знаура ехал впереди. Он пальцем указал влево.
— Аланские села, — сказал он и, снова указывая туда же, добавил: — Вот дорога на Пхови, дочь эристава.
— К северу? — спросил Арсакидзе.
— Эта аробная дорога ведет прямо к замку Корса-тевела. Вон на той горе, видите, белые облака? Под ними крепость с четырьмя башнями. Это и есть Корсатевела.
При слове «Корсатевела» Шорена смутилась. Она притенила руками глаза и посмотрела в сторону замка. Потом повернула коня вправо. Арсакидзе посмотрел на аробную дорогу, идущую влево.
— Оленьи следы ведут влево, — сказал он с улыбкой.
— Я не такой хороший охотник, как ты, Ута, но все же сумею отличить оленьи следы от следов быка.
— Сколько еще нужно ехать до Пхови? — спросил Арсакидзе.
— Совсем близко, сударь, — ответил Знаура. — Вот обогнем с севера эту гору, чуть проедем по ущелью, перевалим еще одну юру, проедем вдоль Черной Арагвы и там увидим первую пховскую крепость.
В это время к перекрестку подъехали шесть всадников. Впереди гарцевал безбородый мужчина в латах. Из-под верхней губы торчали острые, как у кабана, клыки. Этот безбородый, с глазами навыкате, походил больше на. зверя, чем на человека. Увидев его, Шорена вздрогнула. Она узнала Бокая, молочного брата Чиабера; узнала и остальных: это были тоже его молочные братья — Азара, Габидай, Зазай, Джибредай и Цой. Бокай уставился на Шорену. Он остановил лошадь и что-то крикнул по-алански остальным. Девушка ясно услышала имя Чиабера. Шорена и ее спутники направились по дороге, ведущей на Пхови.
Долго стояли всадники на перекрестке. Шорена слышала их спор. Теперь и до Арсакидзе дошло, что они часто произносили имя Чиабера. Больше всех шумел Бокай, он почему-то сердился на младших братьев. Потом они все разом стегнули лошадей и вскачь помчались к замку Корсатевела.
Тень печали легла на лицо Шорены. Арсакидзе спросил ее о причине, но она отговорилась пустяками.
Константин молча ехал рядом с ней; теперь он вспомнил клыкастого Бокая и его братьев, виденных им на похоронах Чиабера. Странно было только, почему они не приветствовали Шорену и ее спутников по аланскому обычаю.
— Знаешь, Шорена, я не советую тебе ехать в Кве-тарский замок. Ведь тебе царь запретил въезд в Пхови.
— А разве мне одной? И тебе, Ута, запрещен въезд в Пхови. Но ты проводишь меня до первой башни, а потом я и Знаура поедем вдвоем. Наверное, ночь будет лунная, и ничего плохого с нами не случится, Опасность, которую ты подразумеваешь, уже миновала. Я только проведаю отца и послезавтра вернусь в Мцхету.
— О какой опасности ты говоришь, Шорена?
— Знаура привез мне новые вести. Твои догадки оправдались. Хевисбери изменили отцу. Кажется, в этом повинен он сам: не захотел помириться с Мамамзе. А хевисбери настаивали на этом. Они думали победить Георгия соединенными силами. Я уже давно знала об этом… но я дала слово, и если бы Мцхетские ворота не оказались запертыми, я бы обязательно уехала в Пхови
Шорена замолчала.
— Да, дорогая, судьба ездит по миру на арбе, и как бы ни спешил человек, она все же его нагонит, — проговорил Арсакидзе.
— Да, Ута, ты прав, судьба ездит на арбе. И я решила покориться, хотя маленькая надежда еще живет во мне. Гиршела прогнали санатлойские блохи. Может быть, на Георгия обрушились вчера потолки его дворца в Уплисцихе. Я слышала от пожилых людей, что Уплис-цихский дворец однажды обваливался. Подавленной и беспомощной казалась в эту минуту Шорена.
«Поеду с ней в Кветари, укрою ее в горах на некоторое время, а потом тайком перевезу в Лазистан, — подумал Арсакидзе, но вспомнил слово, данное Георгию. — Да и Светицховели еще не совсем окончен!»
Он пришпорил коня, чтоб отогнать от себя эти мысли. Молча ехал Арсакидзе по крутой тропинке, размышляя о смелости самца-оленя, похитившего Небиеру.
XLVIX
Шесть всадников мчались на конях к замку Корса-тевела. Добрались до узких тропинок, где быстрая езда стала невозможной.
Молочные братья Чиабера спешили на свадьбу, но Бокай торопился по другой причине и потому не жалел своего серого в яблоках жеребца.
Младших братьев радовал предстоящий пир на свадьбе Тохаисдзе и Каты. Братья были хорошими певцами, а самый младший из них, Цой, к тому же прекрасно играл на пандури и напевал сочиненные им самим стихи.
Когда пылкий Бокай подскакал к первой башне, стража открыла ему ворота. Он ловко соскочил с коня и, прихрамывая, направился к главной крепости. Все пять братьев последовали его примеру. Они тоже прихрамывали при ходьбе, так как от долгой езды верхом у них онемели ноги.
Во дворе крепости горели костры. На них жарились быки и коровы; слуги вертели шомпола, оглядывались на вновь прибывших гостей.
Со ступенек главной крепости быстро спустился Тохаисдзе, бросился к Бокаю, приложился к его правому плечу, затем точно так же поздоровался и с остальными братьями. Бокая отозвал Тохаисдзе в сторону, под дуб.
Из башенной щели видела Ката, как они присели под деревом и долго шептались. Тохаисдзе поднялся по ступеням лестницы в дом и вызвал Мамамзе. Бокай поцеловал Мамамзе в правое плечо, потом огромными ручищами схватил лежавший тут же камень, поднял его и бросил под дерево. Мамамзе сел на камень. Бокай присел около него на корточки, и они продолжали шептаться.
— И с ней только один дьякон Знаура? — громко спросил у Бокая Мамамзе.
Нет, с ней еще какой-то мужчина в пховской чохе. Смуглый? Нет, русый. Я бы сказал, даже рыжеватый. Высокий? Нет, среднего роста.
Наверное, Арсакидзе, — заметил Мамамзе.
Без сомнения, Арсакидзе, — подтвердил и Тохаисдзе.
— Свяжите всех троих и доставьте сюда. Говорят, дочь Колонкелидзе влюблена в своего молочного брата. Я ей покажу, как надлежит невесте оплакивать Чиабера! Брошу ее в темницу, чтобы забыла навеки о солнечных лучах! — твердо произнес Мамамзе.
— А царь Георгий? — заикаясь, спросил Бокай.
— Вот что, Бокай, в бою мой обычай таков: всегда первым нападать на врага. Царь Георгий все равно не простит нам женитьбы Тохаисдзе на Кате. А кроме того, это будет поводом для мщения за кровь Чиабера! — добавил Мамамзе и взглянул на Тохаисдзе.
L
До Черной Арагвы было еще далеко. Лошадь Знау-ры устала, он шел за нею пешим, подгонял плетью и бранил изо всех сил.
Как ни старался Арсакидзе, он не мог рассеять плохого настроения Шорены. Чем ближе подъезжали к Пхо-ви, тем нетерпеливей становилась Шорена.
Дьякон и его кляча задерживали их. Подвешенная вверх ногами к его поясу тетерка боролась со смертью. Иногда ремень ослабевал, и тогда дьякон садился на корточки и крепче затягивал узел, браня нещадно свою жертву.
Шорена останавливала лошадь и нетерпеливо оглядывалась на Знауру. Она даже сказала Арсакидзе: — Давай оставим Знауру! Поедем вдвоем!
Но они не знали дороги. Гору объехали с севера. Дальше дорога была размыта, и они продолжали путь ущельем, заваленным громадными валунами, которые доходили лошадям до живота. За ущельем по склону горы шли крутые тропинки. Теперь Шорена и Арсакидзе ехали шагом.
Вдруг воздух рассек свист плети, и они услышали за собой гиканье. Преследователи посадили Знауру на лошадь, и двое всадников били нещадно плетью по кляче и седоку. Арсакидзе повернул коня и снял с плеча лук.
Перед ним был Бокай.
— Сдавайтесь! -крикнул Бокай.
Арсакидзе пустил в него стрелу. Бокай занес меч, но промахнулся и ранил лошадь Арсакидзе. На узенькой тропинке аланы едва сдерживали своих жеребцов. Меж ними болтался Знаура на своей кляче, затрудняя им нападение. Шорена пустила в Бокая стрелу. Тот повис на лошади, которая понесла его дальше, и он руками заметал по дороге пыль. Арсакидзе соскочил с коня и укрылся за ним,
Двое братьев Бокая промчались мимо, размахивая мечами. Они убили лошадь Арсакидзе и поскакали вслед за Бокаем. С двумя другими сцепился Знаура. Дьякон размахивал мечом, как палкой.
Шорена грудью коня наскочила на Авария, но всадник уклонился от схватки с женщиной. Он замахнулся мечом на Арсакидзе, но Арсакидзе, уже раненный в ногу, встретил его мечом и отрубил ему кисть правой руки.
Дочь Колонкелидзе преградила конем путь Зазаю. Юноша схватил ее за руку, но кони обоих вздор гнули и шарахнулись в сторону. Алан пронесся мимо Арсакидзе, занес меч, но промахнулся и не сдержал вовремя коня.
Знаура, пользуясь сумятицей, удрал от Цоя и поскакал вслед за Шореной.
Цой ринулся на Арсакидзе. Лаз отразил удар, но острие вражьего меча ранило его в левое плечо. Арсакидзе зашатался и упал со скалы в овраг. Цой резко гикнул, спрыгнул с коня, но не знал, куда привязать его; наконец сообразил и привязал к поводу убитой лошади. Но он не решался спуститься в овраг, да и жаль было ему раненого храбреца. Он вскочил на коня и помчался вслед за братьями.
Долго катился вниз дважды раненный Арсакидзе, хватался руками за ветки кустарников, пока не очутился наконец на дне оврага. Некоторое время он лежал оглушенный. Потом встал, расстегнул чоху, снял рубаху, мечом изрезал ее и с трудом перевязал плечо и ногу. Опираясь на меч, он выбрался на тропинку. Прислушался. Где-то одиноко взывал филин, да в кустах жалобно стонал глухарь.
«Встречусь с аланами и буду биться не на жизнь, а на смерть», — подумал Арсакидзе.
Папаха Знауры и мертвая тетерка валялись на тропинке. Он шел, опираясь на меч, хромал и, сам жаждущий крови, исходил кровью.
Вдруг послышался, конский топот. Спрятавшись в кустах боярышника, он ждал врага с обнаженным мечом.
Сумерки спускались в ущелье, на западе рдели облака. Трое всадников ехали по спуску. Они вели в поводу двух лошадей. Пригляделся: копьеносцы! Они не походили на аланов. У Бокая и его братьев не было пик.
Арсакидзе услышал грузинскую речь. Опираясь на меч, он вышел из засады и преградил путникам дорогу.
— За ущельем видели нескольких всадников, ехавших шагом к замку Корсатевела. Трое из них несли покойника, а двое держали девушку, которая кричала и отбивалась от них. За ними бежал лысый старик без шапки, — рассказывали они.
Копьеносцы оказались воинами из крепости Ларгвиси.
Они узнали царского зодчего, посадили его на коня и помчались в Мцхету.
LI
Вспышка чумы утихла.
Царь Георгий вернулся в Мцхету. Звиад приказал принести во дворец на носилках главного зодчего. Его расспросили подробно обо всем. Было ясно, что дерзкий поступок Мамамзе был вызовом на войну.
В то же утро послали скорохода к владетелю Квелисцихе. Вечером царь созвал совет. Единодушно решили через неделю отправить войско в Корсатевелу и разрушить крепость до основания, чтобы даже и памяти не осталось от семейства Мамамзе.
На другой день лазутчики Звиада принесли новые сведения. Мурочи Калундаури и пять хевисбери перешли на сторону Мамамзе, и только один Ушиша Гудушаури остался с кветарским эриставом. Таким образом, выяснилось, что динары и аланы и хевисбери с их дружинами тоже поддерживают Мамамзе.
Цинарские азнауры — и те, у которых были крепости, и те, у кого их не было, — укрыли свои семьи, пожитки и скот за стенами Корсатевелы. Подступ к крепости укрепили. Дочь Копонкелидзе и дьякона Знауру бросили в темницу.
Снова разрушили монастыри и церкви и многих священников привязали к конским хвостам. В тот же день Звиад послал в горы новую партию лазутчиков. Они должны были обойти с севера Корсатевелу и явиться к Мамамзе «как каменщики, ищущие заработка». Георгий знал, что Мамамзе теперь нуждается в мастеровых для восстановления крепости.
Ушишараисдзе дали мешочек золота и поручили любой ценой достать ключи хотя бы от одной из крепостных башен. В субботу явился Кахай со своей самцхийской дружиной. К полудню подоспел и Гиршел. Он привел с собой тысячу отборных копьеносцев, а две другие тысячи шавшетских ратников вступили в Мцхету вечером. На следующий же день войска выступили в поход.
Впереди несли царское большое знамя, а рядом со знаменем ехали на латных конях крестоносец и архиепископ Ражден в боевых доспехах.
Гиршел вел правый фланг, самцхийские дружины шли за Кахаем, левым флангом командовал Звиад.
Георгий выехал из Мцхеты позднее. За его свитой следовали три тысячи абхазских стрелков, шестьсот картлийских копьеносцев и камнеметы.
На Георгии сверкали позолоченный шлем Багратионов и серебряные салмансурские латы. Гиршел безжалостно гнал свои дружины, не щадя ни людей, ни лошадей: владетелю Квелисцихе хотелось опередить ратников Звиада и Кахая.
В сумерки показалась крепость Корсатевела. Четверо лазутчиков встретили дружину эристава. Тохаисдзе нанял их в качестве каменщиков для восстановления башен, разрушенных землетрясением. И теперь они рассказали, что узкие подступы к замку Кор сатевела укреплены, что местами они засыпаны громадными камнями, а местами пересечены рвами, что Тохаисдзе с аланскими мятежниками намерен встретить царские войска у подступов к замку и что замок защищают шесть тысяч ратников: цинарских, пховских и алан-
ских.
Было уже темно, когда Звиад нагнал дружины Гиршела. Владетель Квелисцихе горел нетерпением. Он настаивал на немедленном наступлении. Спасалар предлагал отложить атаку до утра. Гиршел и Звиад повздорили, в их спор вмешался начальник самцхийских дружин Кахай и, как старейший эристав, уговорил наконец Гиршела. Вскоре подошел царь, и все три войска заночевали в лесу. На рассвете над лесом спустился густой туман. Отряды Гиршела первыми двинулись в бой. У подступов к замку шавшетские ратники увидели необычное зрелище: воины в черных бурках неподвижно стояли на поляне, подпуская неприятеля на близкое расстояние. Ратники Гиршела осыпали их стрелами, но воины в черных бурках даже не шелохнулись. Дружины Гиршела и воины Звиада пошли на врага.
Но где же враг? Вместо него войска наткнулись на пугала, наряженные в бурки и горские папахи. Опрокинув эту преграду, воины, посмеиваясь, двинулись дальше, но тут на них неожиданно набросились укрывшиеся во рвах аланы.
Гиршел, Кахай и Звиад повели атаку с трех сторон. Они обратили в бегство мятежников и загнали их в узкие ущелья, служившие подступами к замку.
Справа и слева высились скалы; конники не могли взобраться на них, тогда как аланы и пховцы прыгали по ним, как козы, камнями и стрелами забрасывали царских воинов. Мятежники дико кричали, размахивали зажженными факелами и пугали коней.
Шавшетцы и самцхийцы дрогнули. Передние начали было отступать, но трое военачальников, обнажив мечи, крикнули: «Да здравствует царь Георгий!» — и бросились на врага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33